Ромашковый пепел

E andare un passo più avanti, essere sempre vero Spiegare cos'è il colore a chi vede bianco e nero E andare un passo più avanti, essere sempre vero E prometti domani a tutti parlerai di me E anche se ho solo vent'anni dovrò correre.

В детстве Гермиона часто слышала, что если загадать желание на падающую звезду, оно должно сбыться безо всяких сомнений. Но ни разу за всю ее жизнь она не наблюдала этого явления. Маленькая мисс Грейнджер часто садилась рядом с окном и наблюдала за ночным небом, когда не могла уснуть, выискивая скопления звёзд и страстно желая, чтобы одна из них упала и обратила в реальность какое-нибудь ее детское, невинное и заветное желание. Но звёзды все не падали. Со временем Гермиона перестала высматривать падающие звезды. Но сегодняшней ночью она наконец увидела падение звезды. Сидя на подоконнике с чашкой чая и учебником по трансфигурации, девушка отвлеклась на какое-то свечение за окном и застыла в немом восторге. Яркая точка двигалась вниз по небосводу, растягивая за собой почти что огненный хвост. Гермиона, затаив дыхание, наблюдала за этим действом, будучи настолько зачарованной, что напрочь забыла про примету с желанием. Однако голос из гостиной напомнил ей об этом: — Я пришла! Больше никогда в жизни не открою этот проклятый учебник, хуже пытки для моего бедного мозга не придумаешь! — Хочу, чтоб у нас обеих все сложилось, — быстро прошептала Гермиона, прикрыв глаза. Одернув свободный подол легкого лилового платья, гриффиндорка вышла из комнаты, намереваясь узнать, какой такой учебник стал пыткой для Паркинсон. Перед экзаменами все ученики сходили с ума, и даже умнейшие волшебники своего курса теряли рассудок. — Привет, голубка, — Пэнси устало раскинулась на диване с вазочкой имбирного печенья. — Арифмантика меня морально убивает, — она изобразила на своём лице крайнюю муку и изнеможение. — Конечно, она убьёт любого, кто на ее уроке вместо выполнения заданий что-то вырисовывает у себя в тетради, — усмехнулась Гермиона и ловко выхватила вазочку и надкусила первое печенье. — У меня был порыв вдохновения, — с важным видом сказала слизеринка, — а вдохновению мешать нельзя. — Вдохновение? А ты, значит, художник? — Недоучка. Я всегда любила рисовать, ещё с детства. Даже пару лет назад ходила на курсы модельера, но родители… Сама понимаешь, карьеру не построишь на одних рисунках. — Ты ведь хотела быть независимой. Почему бы не начать с рисования? Я слышала, какое-то модное ателье ищет себе ассистента. Наблюдай за их работой и одновременно рисуй сама. — Серьезно? Как это ты представляешь меня на побегушках? И чем это мне поможет стать дизайнером? Я даже не уверена, что достаточно для этого хороша, — Пэнси вздохнула выглядела при этом такой несчастной, что Грейнджер невольно вернула ей печенье. — Твои рисунки здесь? — Ага. — Покажешь? — Великого не жди, — бросила аристократка и ушла к себе за рисунками. Гермиона села на диван. Так значит, Пэнси хотела бы быть дизайнером? Такого гриффиндорка точно не могла представить раньше. Вот она, ее детская мечта, похороненная под родительскими ожиданиями и суровыми реалиями. Чем взрослее они становятся, тем, как правило, дальше удаляется от них детство. Мир вокруг меняется… Или же меняются они сами? Дни идут, взрослая жизнь приближается, и ничто не может предотвратить ее близость, ничто не может задержать время хоть на один счастливый, свободный миг юности. И никто не спрашивает их: а хотят ли они взрослеть, хотят ли менять свою жизнь и становится теми, на кого несколько лет назад смотрели снизу и кого с полной серьезностью называли «взрослыми»? Но все это неизбежно. Дети хотят стать взрослыми, взрослые хотят стать детьми, а кем же хотят стать те, кто перешёл одну черту, но ещё не достиг второй? Задав себе этот вопрос, ей первым пришёл только один ответ. Они хотят стать счастливыми. Хотят не потеряться в рутине и серости будней, хотят не забыть каково это — наслаждаться жизнью, видеть ее краски и красоту с точной ясностью. Какое же наивное, но настоящее и искреннее желание! Имеет ли оно шанс сбыться в этом мире? Как же Гермиона надеялась, что имеет. Сейчас они находились где-то в междузеркалье, ещё не пересекая границу зазеркалья, но уже покинув привычный мир. И в чем Грейнджер точно была уверена, так это в том, что если Пэнси разделит с ней пребывание в междузеркалье, то сладостнее времени у неё никогда больше не будет (не брав в расчет призрачную возможность их совместного будущего, которое Гермиона, хоть и более менее успокоившись от страстных метаний, все ещё лелеяла в любящем сердце). Паркинсон, будто почувствовав течение мыслей своей соседки, вернулась с толстым альбомом. Чёрная летняя блузка открывала ее очаровательные ключицы, на которые гриффиндорка пыталась откровенно не засматриваться. До неприличия восхитительна — вот что могла сказать Грейнджер, глядя на Пэнси, подсевшую рядом и раскрывшую альбом. — Начни лучше с середины, — произнесла та, перелистывая страницы, — вначале там что-то вроде первой пробы пера. Ближайшие минуты Гермиона еле удерживала себя от восторженных восклицаний, не намереваясь сбить этим благосклонный настрой слизеринки. Альбом, преимущественно хранивший на своих станицах эскизы платьев, пестрил разнообразием и буйством цветов. Там было буквально все: утончённые платья, дерзкие, пышные, однотонные, пестрые… В итоге у неё начали разбегаться глаза. Кто бы знал, что Пэнси так искусна и талантлива! Вдруг взгляд Гермионы зацепился на платье цвета слоновой кости в стиле, похожем на греческий. Его пышные воздушные рукава на запястье приходили в аккуратные кружевные манжеты, а вместо пояса была нарисована бирюзовая лента. Она не понимала, чем именно зацепил ее именно тот рисунок, но она точно задержалась на нем дольше прочих, и Пэнси это заметила. — Нравится? — спросила она, проявив единственный за весь вечер проблеск любопытства к мнению о ее творениях. — Надела бы на свадьбу, — соскочила со рта Грейнджер, самой изумившейся своим словам. — Я запомню, — подмигнула ей Пэнси, и неожиданно, словно по щелчку пальцев, поникла, явив знакомое Гермионе «крайне несчастное» выражение лица. Усталая безмятежность сошла с неё, забрав с собой и полуулыбку, и спокойный взгляд глаз цвета чайной мяты. Она отложила альбом и, определенно отчего-то растерявшись и при этом пытаясь этого не показывать, решила занять руки разливанием чая. Тонкие кисти чуть подрагивали. Не собираясь резко вторгаться в стремительно переменившееся в худшую сторону состояние подруги, Гермиона стала думать над тем, что могло быть не так. Конечно, она не сумела найти причины лучше, чем свое необдуманное, совершенно неожиданное высказывание о свадьбе. Раны, оставленные в душе Пэнси безответной любовью к Драко Малфою, начали заживать сравнительно недавно, и большой ошибкой было бы их касаться. Возможно, они повлияли на настроение Паркинсон сейчас, когда она была на нервах из-за подготовки к предстоящим экзаменам. Как захотелось гриффиндорке хорошенько вслух обругать себя за опрометчивость, вероятно послужившую совсем не на руку ее тайно любимой. Ей хотелось беречь Пэнси и быть с ней, отчего любая неосторожность приводила к раздражению на саму себя, хотя она и понимала, что все ее переживания вполне могли быть беспочвенными, как часто бывает у безнадёжно и горячо влюблённых. Чай уже остывал на журнальном столике, пока Гермиона про себя рассуждала о перемене в Паркинсон. Что ж, лучше причины для этой перемены она не нашла, разве что слизеринка думала о свадьбе с кем-то ещё или переживала за своё будущее. Но с того времени, как установилась их дружба, Пэнси всегда рассказывала о своих эмоциях относительно Драко, так почему бы ей хотеть скрывать от второй старосты что-то ещё? — Пей, скоро остынет, — напомнила ей Пэнси. Она сидела, одной рукой обнимая себя за колени, а другой держа чашку. Гермионе пришлось придвинуться к ней, чтобы взять свой чай, и их плечи соприкоснулись, когда она вновь устраивалась на диване. Пэнси отчего-то вздрогнула, но потом расслабилась и даже, если Грейнджер не показалась, вроде как приблизилась ещё больше. В груди, под тесным лифом платья, стало горячо, а внизу живота что-то неистово затрепетало. О, это чувство нельзя было ни с чем спутать. И как же хочется наконец дать ему волю… Гермиона мягко опустила свою ладонь на колено Пэнси, удерживая себя от того, чтобы недолго его погладить. Она бы сидела так вечно, тая от невинных касаний, но надо было что-то сказать, как-то разрядить обстановку. — Хочешь, почитаем? — первый пришедший в затуманенную голову вопрос. — Да. Можно снова «Ночь нежна»? — попросила Паркинсон, и хоть Грейнджер и немного удивилась тому, что Пэнси хотела перечитать этот роман вместо чего-то нового, но молча пошла за книгой, отвлекая себя от теплоты прехорошенького колена и трепыхавшего внутри возбуждения. Чертовы гормоны! Вернувшись, она застала девушку чуть более приободрённой. Она не вконец поменяла свой настрой, но взяла себя в руки. Думая, что все же им стоит позже поговорить, Гермиона протянула книгу слизеринке. — Может, на этот раз читать будешь ты? Пэнси лишь кивнула. Гермиона вновь уселась на диван, но уже подальше, предотвращая новые взрывы в ее организме и сердце. Они пропустили первую часть романа, где больше места отдавалось Розмари, начав со второй, рассказывающей о Николь и Дике — любимой части их обеих. Гермиона устроилась так, чтобы никаким образом не касаться Паркинсон. Идиотское решение ради сохранения самоконтроля. Думая о начале своей влюблённости и той ее надежде на счастье, Грейнджер сделала вывод, что надеяться она умела как никто другой, но вот продумать план сближения оказалось затруднительно. Больше не было Драко, не было влияния родителей слизеринки с их чистокровной ерундой, однако же сейчас дело не в фактах, а в смелости признаться. Гриффиндор — пристанище самоотверженных и храбрых, ее пристанище. «Да поможет мне Годрик, » — Гермиона мысленно обратилась к основателю их факультета и, приняв попытку сосредоточиться на книге, вслушалась в чтение Пэнси. Читала она ровно и спокойно, но временами голос ее мог задрожать или же сорваться, и каждый раз, когда это происходило, Грейнджер хмурилась, прислушиваясь к этой дрожи, от которой веет чем-то тревожным. Гермиона не могла знать наверняка, что сейчас на уме у Паркинсон, и думала стоит ли сегодня выводить ее на проникновенный разговор. Они говорили много и обо всем. Однако и таким разговорам было своё время. Поразмышляв, девушка решила, что не стоит сейчас бередить душу Пэнси, и отдалась текстам Фицджеральда целиком. Остаток вечера пролетел почти незаметно. Когда слизеринка дочитала очередную главу, взор ее обратился к задремавшей Гермионе. Аристократка закрыла книгу и присела на коленях на полу возле дивана, вглядываясь в черты спящей волшебницы. Рука Пэнси поднялась в воздух, дрогнула, но коснулась мягких каштановых волос. Зелёные глаза медленно закрылись, и, миновав дрожащие ресницы, одинокая слеза скатилась по бледной щеке и тут же была резко смахнута — как это нередко происходило. — Можешь ли ты меня полюбить, Гермиона? Хоть немного? — она склонилась ближе к ее лицу, и следующие слова уже прошептала: — Ведь я тебя люблю. Веки гриффиндорки дрогнули, и Паркинсон в испуге отскочила назад, молниеносно сделав вид, что занята поеданием печенья. Но Гермиона не проснулась, лишь перевернувшись на бок. Она слабо улыбалась во сне. Пэнси поднялась к себе, открыла форточку и начала курить, смахивая пепел в свежий, почти уже майский воздух за окном.