Ромашковый пепел

Пэнси Паркинсон считала день отвратительным, если: 1. Он был слишком жарким 2. И слишком солнечным 3. Он был полон утомительной подготовки к экзаменам 4. В его течение она ни разу не говорила с Гермионой 5. И даже не видела Гермиону Так что сегодняшний день вполне мог называться отвратительным. Май принёс с собой жару, и теперь в замке стояла невероятная духота. Кто-то пробовал спасаться на улице, но и там ситуация не была лучше. С самого окончания занятий Пэнси сидела в прохладных благословенных подземельях и вместе с Дафной корпела над книгами и заклинаниями. Подруги проверяли друг друга, задавая бесконечные вопросы по программе, и у обеих знатно вспухла голова, поэтому решение пойти в гостиную и выпить по парочке стаканов виски или чего-нибудь другого показалась девушкам очень благоразумным. Драко тоже был там вместе с Блейзом. Понимание того, что Малфой знал о ее чувствах к Грейнджер первое время заставляло ее быть нервозной и тревожится по этому поводу, но к этому моменту Пэнси уже с ним свыклась. Ее даже забавляло, что два лучших друга, она и Драко, положили глаз на других лучших друзей, и все последующие за этим совпадения. — Хорошенько же вас учеба помотала, — Блейз окинул их взглядом и налил каждой по стакану джина. — Я сейчас тебя помотаю, — огрызнулась Паркинсон, но джин приняла. — И я тоже, за компанию, — Дафна изящно опустилась рядом с Забини и, проигнорировав стакан, отпила с горла. Никто и бровью ни повёл. Пэнси забрала ее стакан к себе, чтобы потом не тянуться за бутылкой. Драко, рядом с которым села Паркинсон, ничего не пил и лениво то открывал, то закрывал книгу по истории, лежавшую у него на коленях. Он не особо волновался по поводу экзаменов, заранее зная о месте, приготовленном для него Люциусом в министерстве. В целом, связи родителей обеспечивали их наследникам достойное положение в обществе, но слизеринцы — урожденные перфекционисты с очень редкими исключениями. Им всегда мало достигнутого, им важно быть одними из лучших, их ведут упрямство и амбиции. — Как дела у тебя и Грейнджер? — тихо спросил Драко, когда Дафна и Блейз стали громко обсуждать последний квиддичный матч в этом году. — Как обычно, — отмахнулась девушка. Рассказывать о том, что она растеряна и не знает, как найти подход к Гермионе, не очень-то и хотелось. — Побольше конкретики, Пэнс. Мы с Гарри, например, можем заниматься сексом каждый вечер, и это называется «как обычно». Какое «обычно» у тебя? — Дружба и мои дурацкие трусливые попытки что-то изменить. Так тебя устраивает? — Она в гостиной Гриффиндора, натаскивает Гарри и Рона, — вдруг сообщает Драко, и Пэнси не понимает, зачем он это сообщает. — И? — Иди за ней, сходите… погуляйте что ли. Любая попытка сблизиться и провести вместе время — бесценна. — А если она меня не ждёт? Да точно не ждёт, раз находится в гриффиндорских комнатах. — Никогда нельзя сказать наверняка, ждут тебя или нет. Вдруг она будет рада тебя видеть, — парень снова включил режим «Конфуция», и над его словами все же пришлось задуматься. — Или вам, мисс, слабо и страшно? — Иди к черту со своими провокациями, — ощетинилась она, но с дивана все же встала и пошла на выход. — Уже уходишь? — крикнула вдогонку Гринграсс. — Дела старост, — ответила Пэнси. Девушка не могла видеть лицо Драко, но готова была биться об заклад, что тот усмехается. *** Паркинсон пришла к гриффиндорской гостиной и подумала, что дойти-то она дошла, а что делать дальше? Оставалось только стоять тут дуб дубом и ждать, чтобы кто-нибудь появился и спросить у него Гермиону. Что ж, зато у неё будет время решить, куда вообще она собирается вести Грейнджер и что скажет. Когда через пять минут рядом с ней появился какой-то второкурсник-гриффиндорец, Пэнси налетела на него, как коршун на долгожданную добычу. — Мне нужна Грейнджер. Макгонагалл вызывает нас обеих. Мальчик только кивает и скрывается за портретом. Почти что сразу выходит Гермиона, встревоженная и обеспокоенная. — Зачем нам к профессору? Какое-то поручение? — она хлопает ресницами. Слизеринка берет ее за руку, пытаясь сделать так, чтоб ее ладонь не дрогнула от волнения и переизбытка эмоций. — Никто нас никуда не вызывает, голубка, — лицо Пэнси озаряет лукавая улыбка. — Как? А зачем тогда ты меня позвала? — Хотела увидеться. Гермиона на миг застывает, и Паркинсон не может понять, рада та или нет ее неожиданному появлению. Может, ей все же не стоило слушать Драко и идти сюда? Однако гриффиндорка спустя тот самый миг удивленного раздумья, тоже улыбается, и Пэнси облегченно выдыхает. — И что же мы будем делать? — Грейнджер прислоняется к стене спиной, и Паркинсон отгоняет мысль, что было бы неплохо прижаться к ней и поцеловать. Нет, сейчас — нельзя. А будет ли можно потом? — Пошли к астрономической башне. Мы старосты, и ни у кого не вызовем подозрения… — Какого подозрения? «Вот дьявол! — чертыхается Пэнси про себя. — Я так сказала, будто мы из тех парочек, которые любят ночные свидания. В принципе, у нас, возможно, что-то похожее на это, но…» — Ну, что мы шастаем среди ночи как шайка разбойников. — На разбойницу ты, прелестная аристократка, совсем не похожа. *** Ночь переполнена тишиной и наконец-то проснувшейся свежестью. Под ногами тихо скрипят половицы астрономической башни, с которой открывается вид на окрестности. В первый раз попав сюда на первом курсе, Пэнси была очарована необъятной красотой, расстилавшейся вокруг, и это чувство восхищения вновь встрепыхнулось в ней в этот момент. И ведь это ещё не конец — как много людей со своими историями скрывается и живет за видимой линией горизонта. Их количество поражает, заставляет чувствовать себя маленькой точкой на огромной карте, и за даже самую долгую жизнь невозможно увидеть все города и небольшие поселения, все многочисленные неописуемые места. Больше всего в маггловском Лондоне Паркинсон любила наблюдать за людьми, их потоками, частичками ежедневной рутины и тем, как они оживляли улицы, постройки и дома своим присутствием, зажигали в них свет, каждый вдыхая крупицу своей жизни. Мысль обо всех этих людях и значительности, присущей абсолютно любому, хоть самой малой, будоражила кровь. И стоя вместе с Гермионой и свысока взирая на окружающий их мир, Пэнси думала: а какой может стать их история в огромной, бесконечной летописи мира? Волосами Грейнджер играет тихий ветерок, ее пальцы теребят воротничок накрахмаленной рубашки, розовые губы то ли обветрены, то ли обкусаны. Слизеринка пытается не смотреть пристально, но как же хочется делать это без перерывов и боязни раскрыться. Глаза Гермионы задумчивы и глубоки. Пэнси вздыхает, не отводя взгляда. — Где ты хочешь жить после окончания этого года? — спрашивает она, облокачиваясь на перила балкона. Гриффиндорка отвлекается от пейзажей и полуоборачивается так, чтобы их глаза встретились — мятный к шоколадному, нежность к нежности, тень к солнцу. Сбивается дыхание, но Паркинсон не подаёт виду. — Скорее всего, Лондон, — отвечает Гермиона, чуть склонив голову влево, — мне же надо быть близко к министерству. Я, наверное, ни о чем другом и не думала… — Ну, я почти всю свою жизнь думала, что выйду замуж, скажем, за Малфоя и буду жить в каком-нибудь особняке, — девушка кривится в отвращении. Какие же узкие взгляды на жизнь были у неё раньше, и какими стали теперь. — Это ужасно. — В детстве я смотрела телепередачу про путешествия и мечтала о таких же путешествиях сама, — говорит Грейнджер, и ее лицо обретает спокойное выражение мечтательной ностальгии. — Я хотела посетить как можно больше мест, все о них разузнать. Тогда я ещё не знала, что я волшебница, и после того, как я попала в этот мир, мечты о путешествии как-то сами собой ретировались, может, сменились приоритеты. Но все же я была бы только рада устроить какое-либо подобие кругосветного путешествия, знакомства с разными людьми и их культурой. Я не так много ездила, но эта романтика дорог… Она изумительна, вся ее суть пропитана чем-то сильным и невероятно приятным. Гермиона просияла воодушевлением, вызванным разговором о путешествиях, и оно передалось Пэнси. Это и впрямь было бы поразительно — поехать куда-то навстречу новым дорогам и местам. — Так может, стоит это устроить? — голос немного хрипит. Паркинсон откашливается и заправляет темные волосы за уши. Ее собеседница хмурится и кусает губы. — Стоит ли? У меня ещё столько дел: экзамены, устройство на работу, поиски жилья, обустройство дальнейшей жизни… — она завелась и стала перечислять все свои планы и задумки на будущее, распаляясь все сильнее и сильнее. Пэнси, не веря особо, что это как-то подействует, обхватила запястье Гермионы в попытке успокоить ее. Однако подействовало. Она вздрогнула, остановилась и замолчала, так недоуменно и открыто глядя на Паркинсон и моргая своими длинными ресницами. — Слушай, ты удивительно умная, Гермиона, но, возможно, не стоит так торопиться? Правда, все люди куда-то торопятся, хотят побыстрее сделать что-то, осуществить свои планы и все такое. В общем, они торопятся жить, толком и не проживая жизни, а просто переходя с цели на цель. Я не имею в виду, что ставить цели и достигать их — это плохо, нет, но жить все же нужно моментами, ощущая их полностью и до конца. Ты знаешь, я не какой-нибудь там заумный философ, но я считаю, что не стоит вечно куда-то спешить. Просто… Нужно давать шанс на исполнение своим мечтам и желаниям. Я сама не всегда этого понимала и жила в созданной чистокровками иллюзии идеальной жизни, но теперь все иначе. «Конечно, иначе. Ведь я полюбила тебя.» Пэнси вдруг понимает всю иронию ситуации: она говорит о шансе на исполнение желаний, а сама подавляет в себе желание прямо сейчас взять и поцеловать Гермиону. Грейнджер вздыхает, и слизеринка буквально видит, как внутри неё проносится стремительный поток мыслей. — Может, ты и права, — в конце-концов выдаёт она, сдувая с лица надоедливую прядку волос. — Что я потеряю, если возьму себе год на отдых и путешествия? Все-таки в Министерство меня всегда успеют принять с распростертыми объятиями. Ещё бы ее не приняли! Борец за справедливость, героиня войны, лучшая студентка Хогвартса Гермиона Джин Грейнджер — идеальный сотрудник и лицо магического мира. Если гриффиндорская отличница захочет, то со временем и самим министром станет, что уж говорить про принятие на работу. Гермиона чудесна во всех отношениях. И даже без всех этих званий и будущих перспектив для Пэнси она является самым светлым человеком в ее жизни, затронувшим струны ее души и запавшим в сердце. — Значит, год для путешествий? Звучит феерично, — Паркинсон улыбается, вспоминая одно из фирменных словечек Грейнджер. — Думаю, да. Точно да. Да, — девушка тоже улыбается. — Хочешь со мной? — в ее вопросе звучат отголоски надежды. — Нет, ты правда просто обязана быть со мной тогда. Это будет невероятно. Лучи чистейшей, кристальной радости озарили Пэнси. Мерлин, неужели не сон? Предложение повидать мир вместе — не это ли предел мечтаний? — Да! Конечно! Я… уже жду этого с нетерпением. Слизеринка смотрит на подругу и понимает, что предела у мечтаний все же нет. Гермиона выглядит счастливой, и в этом нет никаких сомнений. Осознание, что к этому счастью, к мысли о будущих дорогах приложила руку именно она, делает счастливой и саму Паркинсон. И ее любимая в этом ареоле восторга и предвкушения становится все более и более прекрасной. Настолько прекрасной, что возможность держать себя в руках шаг за шагом ускользает… Пэнси придвигается ближе. А почему нет? Почему не попробовать? Да, если одним поцелуем она разрушит сложившуюся за несколько месяцев драгоценную дружбу, все ее мечты об их будущем совместном путешествии обвалятся крахом, но не проще ли будет попытаться и обрубить эту болезненную связь сейчас, чем медленно умирать потом от невозможного жара в груди и томящихся чувств от близкого нахождения рядом, но не близости? Гермиона добра, она попытается причинить Пэнси как можно меньше боли и в случае неудачи никому ничего не расскажет… Как же больно думать о том, что случится, если ее надежды все же разрушатся! И так же больно метаться в желании накрыть ее губы своими. Пэнси снова заглядывает в карие глаза и уже окончательно не хочет останавливать себя. Как много любви в ней бушует, и ее хочется передать и, может, ощутить любовь в ответ. Рука тянется к затылку Гермионы и нежно, сначала почти невесомо опускается на тёплую кожу. Боже, как же горячо и волнительно… Их лица оказываются рядом, и Паркинсон чувствует их общее сбивчивое дыхание. Одно мгновение, одно движение — и все изменится навсегда. И тут, порывисто и неожиданно, словно поток тёплого майского ветра, Гермиона первой касается губ Пэнси, целует ее, и мир расплывается, теряет свои очертания, растворяясь в ярком дурманящем ощущении страсти и огромной любви, что наконец познала свободу.

Ночь так ясна, бездонна и безлика. Уснувший замок. Полная луна. На башне бьют часы, и глубина приемлет звук, безмолвием полна. Потом крик сторожа и эхо крика. И ветерок. И снова тишина. И словно пробудившись ото сна, печально где-то произносит скрипка: Любимая…