grapefruit.

непосильная тяжесть. небо, давящее на макушку и погружающее под землю. с каждым шагом все глубже. рыхлое, неустойчивое. единственная сила — утягивающая вниз. в глубину. в темноту и холод. на земле дженни ничего больше не держит. она впервые ощутила траур. стыдно признавать, что ким не скорбела так даже, когда умерла ее бабушка. а тут вроде и не отошёл на тот свет никто, но будто похоронный марш гремит за углом. за каждым. тихо, но достаточно слышно, чтобы заставить сходить с ума. синестезия усугубляет все. еда стала тухлой, запахи гнилыми, звуки скрипящими. все такое отвратительное и неправильное. будто был какой-то обязательный сценарий, но все резко пошло не плану и теперь постепенно рушится. все рассыпается прямо в руках. дженни смотрит на дрожащие кончики пальцев, на распахнутые бледные ладони, смаргивает сухие слёзы. тяжело. у неё на плечах будто сидит эта пустота, весящая несколько тонн. никто не видит ее, но она смертельно тяжелая и вездесущая. она и продавливает в землю. девушке даже кажется, что она убавила в росте. может, это из-за того что она постоянно сутулится. ещё и мёрзнет. у дженни ничего никогда не было. фактически, да, конечно, она что-то имела. даже подкреплённое документами. в ее личной собственности. пользуйся, эксплуатируй, потребляй. никогда не было самого главного — чувства, что это ее. не на уровне купи-продай, а заключающееся в понимании «это принадлежит мне, только мне, это мое». и когда дженни впервые испытала, поняла, почувствовала, какого это иметь что-то. что-то, что ей было действительно нужно, она чувствует себя сокрушенной, потеряв. потому что по-настоящему у нее была только чеен. возможность разговаривать с ней, расчёсывать волосы, спать на плече. когда не стало пак, автоматически не стало ничего. было все, стало пусто. абсолютный ноль. и от этого очень страшно, потому что младшей было много. ее было более, чем достаточно. больше, чем дженни могла представить, и видимо больше, чем она могла заслужить. сколько уже тянутся эти дни? жить стало гораздо тяжелее, потому что теперь ким чувствует себя мертвой вместо того, чтобы не чувствовать ничего. и все мерзкое, все гадкое, все пропахло могильным запахом. и это так страшно наверное, когда вся твоя жизнь заключается в одном человеке, но что если до розэ, у дженни и не было жизни. если бы старшей предложили никогда чеен не встречать и не ощущать всю ту тяжесть, под которой она ходит сейчас, она все равно выбрала бы тогда доебаться до сумасшедшей блондинки в баре с сигаретой в зубах. потому что все на чем сейчас держится ее существование — воспоминания. мягкая горечь, катающаяся по языку, сливочный мэвиус, французский акцент, сухие ладони. и все тридцать-сорок лет, которые дженни физически предстоит прожить, она выменяла бы на одну ночь рядом со спящей чеен. просто слышать ее ровное дыхание, чувствовать запах таблеток, смотреть как блестит в свете фонарного столба ее кожа. просто снова чувствовать себя живой и что-то имеющей. на рассвете абсолютно раствориться до того, как младшая проснётся, чтобы выкурить сигарету, роняя пепел на подоконник, и сварить себе кофе в старой медной турке. потому что ничто не имеет смысла. теперь даже нестрашно ездить на машине, отказывать коллегам, спорить с чахи. теперь у дженни полностью отсутствует ранее обострённый инстинкт самосохранения, потому что она больше ничего не бережёт и ни на что не надеется. только ходит теперь в один и тот же магазин и дёргает взглядом полку с крупами и завтраками. мимолетно. ноябрь оказывается даже теплее октября. закатное солнце блестит в редких лужах, горят ярко-желтым кучи листьев у тротуаров. все такое энергичное и пестрящее, будто в рекламе чая в пакетиках. за решеткой на окне мелькают суетящиеся птицы. дженни трёт уставшие глаза. смотрит на время. обед идёт уже как десять минут, а она даже не заметила, что чахи ушла. она уже даже больше не спрашивает, что произошло, но и не пытается поддержать. просто делает вид, что ким не существует. а ведь это правда так. шуршат колесики стула по полу, короткий стук дерева о пластмассу. дженни достаёт из ящика коробку рамена и два пакетика растворимого кофе, чтобы ссыпать их в одну чашку, потому что только так ощущается не помоечный вкус, а какое-то подобие крепкой бодрящей горечи. теперь не стыдно есть со всеми, уверенно заходить на кухню, доставать молоко из холодильника, попросить ложку. если бы ким было интересно, она заметила бы, что относиться к ней стали чуть лучше. правильнее сказать, начали считать за человека. возможно это связано с перманентным безразличием в голосе, а ещё она теперь всегда смотрит прямо в глаза. из-за того, что кофе горячий, вкус трудно различим. дженни обжигает губы. помешивает палочками лапшу, она хлюпает из-за какого-то красного соуса и, кажется, слишком разварилась. на кухне помимо неё ещё две женщины: заместительница доен и секретарша ким. они суетятся вдоль гарнитура и болтают о своём. темнеет просто катастрофически рано, а слабой подсветки над плитой недостаточно для того чтобы бы озарить и половину комнаты. небольшое тёплое пятно отброшено на стол. мелькают тени коллег. дженни молча ест. какой-то целлофановый пакет, полупустая коробка печенья и всюду крошки. абсолютно всюду. мало кто отличается педантичностью и чистоплотностью, когда дело касается общественной собственности. глотается тяжело. ким смотрит перед собой. думает сохранила ли она ту таблицу, с которой возилась все утро или из-за своей тормознутости в очередной раз придётся все переделывать. вздох. нужно вернуть флэшку чахи, а то она устроит вынос мозга. там какие-то важные документы из бухгалтерии. что они вообще могут там делать. мысли достаточно спокойные, размеренные. пусть внутри дженни и левитируют осколки разбитого сердца, мозг они в последнее время задевают крайне редко. могут конечно по касательной зацепить тревожными мыслями, пуская струи свежей крови, но это все реже. если об этом постоянстве можно говорить, как о чем-то нормальном. приходящем и уходящем. — зачем вообще ждать эти полгода? — из-за раздражения доен говорит на несколько децибелов громче, поэтому дженни не может воспринимать ее слова как белый шум больше, — не восстанет же папаша из гроба. — сонбэ, — чуть смеясь, прерывает ее секретарша, — нельзя же так. это ведь отец твоего мужа. ему наверняка тяжело, а ты все о наследстве, — дженни пронзает осознание. *** пустынная площадь. закрытые магазины на первых этажах вдоль аллеи. только грачи своими громкими и сиплыми голосами разрезают звенящую тишину. заледеневшая брусчатка под ногами. шаркающие подошвы. шуршание бумажного пакета. дженни сжимает его мертвой хваткой в своих потных пальцах. облетевшие деревья. она считает этажи глазами. хриплый выдох. глаза будто высыхают на ветру. нет места слезам. нет места. лихорадочная идея скачет по голове, не даёт здраво оценивать обстановку. сердце заходится в сумасшедшей ритме. туман в перспективе каждой улицы. единственный дом, который стоит так, будто из его окон может быть видна конструкция старого фонтана. он весь уже покрылся вековым налётом; воды, не считая дождевой, в нем не было несколько лет. бортики используют в качестве лавочек, и все они разрисованы маркерами подростков, которые пишут оскорбления или свои ники в инстраграм. дженни кошка. снова кошка. бабулька с тканевым чемоданом на колесиках, скрипящих по бетонному порогу подъезда. ким придерживает ей дверь. чуть провожает взглядом сутулый силуэт в утренний туман. смотрит на небо секунду, а потом срывается с места. ступени под ногами. от первой до восьмой практически двумя прыжками. у этой двери детский велосипед, нет, точно нет. до третьего этажа из подъездных окон не видно фонтана. у четвёртого на этом уровне дерево. пятый. последний. у одной скручена ручка, значит, никто не живет. под второй дверью в нижнюю щель подсунута квитанция. что же она творит. на имя чон минхек. из отопительной компании. ясно. вниз по порожкам. трясётся в руках пакет. во второй подъезд войти становится сложнее. приходится ждать почти час. видимо, ещё слишком рано даже для выхода на работу. параллельно дженни следит и за соседним крыльцом, чтобы в случае чего успеть и туда. наконец выходит мужчина, они какое-то время ссорятся, потому что он не верит, что ким к кому-то здесь может прийти. в конечном итоге, он дверь захлопывает прямо перед носом и идёт к своей машине, пристроенной вдоль дома. роса на ресницах. дженни чувствует, как размокает тушь. люди начинают выходить активнее, но девушка как-то теряет запал. пропускает несколько возможностей. громко дышит на скамейке, упираясь глазами в обрезанный розовый куст. одни палки, замотанные какими-то тряпками, чтобы сохранить до весны их жизнеспособность. ким наконец встаёт, отклоняется чуть назад, хрустя спиной. проходит ближе к двери. делает вид, что набирает в домофон. выходит женщина с коляской. дженни входит. снова шарить по этажам, даже стучать в двери. сталкиваться с сонными недовольными лицам. не извиняться. слышать ругательства в след. четвёртый этаж. ким парализует. на подоконнике между новой пепельницей с этикеткой и облезшей от краски стеной засунута пачка синего мэвиуса. мятая. девушка берет ее дрожащими руками. внутри зажигалка с эмблемой сети супермаркетов. один отголосок запаха заставляет замереть в нерешительности. остановиться. наконец-то так близко. наконец-то почти рядом. обернуться. две двери на лестничной клетке. на уровне интуиции ким стучит в ту, что слева. нерешительно, но достаточно громко, чтобы ее услышали. на этажах ниже раздаются голоса приветствующих друг друга людей. шуршит материал пуховиков при быстрых поклонах. у дженни глаза слезятся. ей не открывают. ещё раз постучать. тишина. девушка прикладывается лбом к холодному металлу. открой. губы начинают дрожать. бумага в пальцах влажная. громко шмыгнуть носом. из-за психа дёрнуть за ручку. естественно заперто. пнуть дверь. осколки режут рёбра. чего она добилась в очередной раз, приползая на коленях? что ей это дало? очередную порцию унижений? все равно. кажется, она так и будет до конца жизни гоняться за каждой тенью, отголоском запаха, призрачным ощущением. чувствовать, что она рядом. не иметь возможности убедиться, что это не игра больного воображения, а физическое присутствие. это были детские воспоминания чеен, она не могла помнить точно, что видела фонтан из окна. может, она вообще наврала. какой смысл ей был откровенничать? ладно. можно будет поскребстись в третий подъезд. спросить у кого-нибудь о недавно переехавшей блондинке. — дебоширишь? — свет. ослепляющий. звон. оглушающий. у дженни останавливается сердце. глаза режет будто до крови, когда она распахивает их максимально и бросает взгляд на открытую соседнюю дверь. на горящее огнём телом. запах. голос. существует. реальна. она вся. жива. стоит. чеен. волосы. расстегнутая рубашка. голое тело под ней. скулёж. ким начинает плакать в голос. громко. задыхаясь. горячие дорожки слез по щекам. прерывающиеся стоны боли. дженни так никогда не плакала. наверное от облегчения. разбитое сердце вывавливается из неё будто кусками и кровавыми сгустками. вместе со стеклом и горячей лавой сумасшествия. ей ведь казалось, что чеен никогда не было, что она все придумала. она натурально кричит. пугает наверное весь подъезд. — эй-эй-эй, маленькая, ты чего? — дженни практически не чувствует, как ее заволакивают в квартиру. только грейпфрутовая горечь. запах мыла и сигарет. тепло чужого тела. утренняя обстановка квартиры: остывающий утюг на гладильной доске, раздвинутые шторы, недопитая чашка кофе, включённый свет в ванной. чеен сажает дженни на табуретку при входе. забирает из рук пакет, ставит куда-то на пол, садится на корточки перед старшей, смотрит в ее лицо. в чертах пак плещется что-то очень странное, доселе незнакомое. оно читается в чуть сведённых к переносице бровям, вытянувшемся из-за поджатых губ подбородке, ярче всего — в мельтешащих глазах. к блондинистым волосам ещё не прикасалась расческа, она спутаны и на затылке смешно топорщатся. у чеен тёплые руки, когда она берет в них ладони ким, и они просто сидят какое-то время в тишине. солнечные лучи еле дотягиваются до безоконной прихожей. они цепляют симпатичный персидский половик. квартира в целом очень симпатичная. вылизанная дочиста. конечно же, более уютная, чем предыдущая. дженни тяжело вздыхает с каким-то хрипом, ловя взгляд пак. он какой-то прямой, напористый, но вместе с тем беспокойный, пока она стаскивает куртку со старшей. — пойдём умоемся, — чеен своими пальцами помогает высморкаться, оттирает размазавшуюся тушь, оставляя ким будто полностью обнаженной. она мелькает своими кошачьими глазами, но ничего не говорит. смотрит на себя в зеркало. пак присаживается на стиральную машинку за ее спиной и тоже смотрит. на узость подрагивающих плеч, на мокрые у висков волосы, на розовые пятна по лицу и шее. — я принесла тебе поесть, — хрипло говорит дженни, сжимая мелкими слабыми пальцами край фаянсовой раковины. бледные ногти скользят до блестящей поверхности. дышать становится проще. — хорошо, сейчас погреем, — и чеен как-то кивает. чрезвычайно странно. не то что бы посыл ее был старшей непонят, просто ситуация все ещё какая-то нереалистичная. этого просто не может быть в жизни ким снова. она аккуратно подходит. до младшей ведь всего полшага. оказывается между разведённых бёдер и сразу между горячих ладоней. поцелуй в висок, глаза в глаза. дженни сама врезается в пухлые губы напротив. чеен на вкус, как кофе и мятная паста в уголке рта, а ким — как бесконечные слезы и тоска. младшая все же разогревает привезённую дженни еду в микроволновке. перекладывает из контейнера в свои новые тарелки из икеи. очень красивые, старшей нравятся. они садятся за стол. кухня не на солнечной стороне, поэтому свет достаточно холодный. у чеен сгорает каша, про которую она совершенно забыла, поэтому стоит сильный горький запах, но она лишь как-то беззаботно смеётся и ставит кастрюлю в раковину, включая воду. дженни почему-то клонит в сон, она чувствует себя замученной, но не может и на секунду выпустить младшую из виду. то, как она достаёт палочки и салфетки, задвигает ящик коленом, присаживается на стул, засунув под себя правую ногу. у ким все ещё дрожат губы. она тихо рассказывает о том, как догадалась, что чеен, должно быть, наконец вступила в права наследования отцовской квартиры, вспомнила про фонтан, походила несколько дней вокруг, пытаясь понять, из каких окон домов вдоль центральной площади может быть видно фонтан. пак переодически протягивает ей на палочках кусочки еды, а та не задумываясь жуёт, продолжая сбивчиво говорить. — я хотела взять котят, которых мы подкармливали у твоего дома, но хозяйка тварь не разрешила, — и она громко всхлипывает, дуя губы, — я так сильно скучала. — прости меня, прости, — чеен снова протягивает какой-то завёрнутый в рулетик жаренный бекон. ким жует со слезящимися глазами, а у младшей так рвёт сердце. вся эта картина. они лежат на кровати через десять минут. солнце уже скрывается за облаками. у чеен обнажена грудь из-за сползшей рубашки. от постельного белья пахнет порошком. дженни почти спит. из-за сильного эмоционального всплеска сейчас она практически бессильна. ей хотелось бы не просто рыдать в пак, рассказывая о том, как без неё было плохо, а узнать причину исчезновения, но сейчас младшая вроде не выгоняет, а это значит, что пока все в порядке. пока они просто лежат рядом, смотря в потолок, все так, как должно быть. с остальными вещами можно разобраться позднее. ким шарит рукой по постели, чеен сама берёт ее за запястье. тишина. дженни закрывает глаза. ей даже наверное что-то сниться, но она не помнит. младшая перебирает ее пальцы, сжимает каждый по отдельности, массирует мягкую ладонь. она забрасывается ногу на дженни, смотря на нейтральное лицо. во сне она как-то дёргается пару раз, а если пак прекращает играть с ее рукой, сжимает сильнее. в чеен очень странные чувства из-за всего этого. она прекрасно видит, как сильно старшая к ней привязалась. для этого даже не нужно было ее объяснений. все читалось во внимательных взглядах распахнутых глаз, приподнятых тонких бровях, цепкий пальцах, в том, как она говорила с чеен, как обращалась к ней. пак чувствовала себя любимой, чувствовала любовь. принимать это было трудно, потому что по факту она никогда ничего хорошего старшей не делала. не нужно было как-то стараться чтобы понравиться ей. наоборот, открывая свои тёмные стороны, она получала лишь поощрение за откровенность. было очень совестно. она не может дать дженни того, что она заслуживает, но ни от кого другого ей это получать очевидно не особо интересно. чеен убирает упавшую на лицо старшей прядь. сколько это будет продолжаться? они не разъединяются, а почему-то вцепились друг в друга, как в последний шанс, хотя не выглядят как билеты в счастливую жизнь. младшая не знает, что будет в ее голове завтра, как она будет справляться. долго ли она вот так высидит рядом? дело ведь было не только в том, что она наконец смогла переехать. возможностей исчезнуть для дженни было множество. несколько раз на полном серьезе пак не хотела открывать ей дверь, не брала трубки не потому что не слышала, а потому что не хотела. отношения на уровне «спасибо за все, что ты для меня делаешь, я за это тоже для тебя что-нибудь сделаю» это просто страшно несправедливо, хотя бы, в сторону старшей. она этого не заслужила, как и не заслужила бесконечные заскоки пак, ее навязчивые идеи, обострения, страхи. когда-нибудь ничего не останется. когда чеен не будет верить в то, что она жива, когда все вокруг будет страшным и мелькающим, когда таблетки перестанут действовать, когда даже сигареты перестанут успокаивать. дженни будет все такой же? кошкой, мягкой как первый снег, с сетью вен под тонкой кожей вокруг глаз, с вьющимися волосами на висках. она будет такой? она будет ощущаться как дом? как безопасное место? рядом с ней не будет страшно. у чеен затекла рука, на которой спит старшая. из-за недостатка крови, она колет крошечными иглами. — обещаешь? — шепчет без контекста пак, приближаясь к лицу напротив. — я пообещала тебе, придя после того, как ты ударила меня. я пообещала, не теряя надежды найти тебя, когда мне прямым текстом сказали, что прячешься ты от меня. я поклялась тебе каждым днем, когда открывала глаза только ради вероятности увидеть тебя, — дженни как искупление. как боль заслуженного наказания. как получить пощечину за измену, как расчертить руки от ненависти к себе. притупить душевную боль физической. облегчение. материнское всепрощение. вечное покаяние, — ты держись за меня хотя бы в пол силы того, как я за тебя. — мы держимся друг за друга. ты и я. у меня иногда не будет сил держаться, но ты не отпускай меня. никогда, — чеен чувствует как после этих слов у неё по виску бежит слеза, сразу впитывающаяся в простынь, — я хочу, чтобы здесь меня держал не страх смерти, а ты, — она исступление. чистейшая слепая ярость. злость несправедливости. вечное «почему именно я? за что мне?». обида до конца своих дней. жить на зло, мстя кому-то, а какой смысл, если потом все равно ничего не останется, — и даже, когда будет только пепел, когда все сгорит, ты будешь моей. дженни кивает сбивчиво, утыкается лицом в изгиб шеи младшей. они снова долго молчат, но будто продолжают говорить. им многое нужно обсудить, но словами получается не совсем правильно, будто не в полной мере. ким просовывает колено между ног чеен. та сначала сжимает ее в своих руках, а потом перебирает волосы на затылке, гладит по голове, целует в макушку. дженни не может поверить, что они снова вместе. надеется на то, что все будет кардинально по-другому, что станет легче. глупо, но сейчас о завтрашнем дне не думается. его не существует. есть только пак под ней. биение ее сердца, размеренное дыхание, привычный запах, будто в нем не изменилось ни единого компонента. все на своих местах. другой рукой чеен гладит по спине, обнимает за талию. по телу старшей распространяется приятное тепло. она чувствует себя максимально комфортно и безопасно. мурашки бегут по задней стороне шеи, дыхание младшей щекочет затылок в волосах. ким просовывает руки под неё, обнимает, цепляется за плечи, будто прямо сейчас чеен может куда-то деться, исчезнуть, убежать, но пак только интенсивнее гладит по спине, что будто отвечает, что она никуда не собирается, что все хорошо. да, пока они держатся друг за друга — все правильно. даже если будет очень плохо и тяжело, дженни будет держать. — ты куда-то собиралась, когда я пришла? — вдруг вспоминает старшая. — хотела сходить на собеседование, но уже, — ким встревоженно поднимает голову, — чего ты? лежи, не выдумывай. время уже все равно прошло, да и я не очень хотела работать там. — надо было мне именно сегодня припереться, — бормочет дженни своим горячим дыханием в шею. — ты, мадемуазель, всегда вовремя, — она снова гладит по волосам. искупление и исступление.