Моя прекрасная ошибка

Намджун - пятнадцать лет назад. – Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Глядя на распятие, висевшее в крошечной, тускло освещенной кабинке исповедальни, я сделал вдох, глубоко втягивая в себя дым, пока красный огонек не дошел до конца сигареты, обжигая мне большой и указательный пальцы. – Ты не смеешь молить о прощении, ибо ты погряз в грехе. Покайся, мерзкий ублюдок. – Прояви хоть каплю уважения, следи за языком. В конце концов, мы в церкви. Чанёль рассмеялся по ту сторону темной кабинки. – Ну, да, конечно. Ты только что выкурил толстенный косяк в исповедальне, а это я, оказывается, веду себя недостойно, употребив парочку крепких словечек. Он был по-своему прав. Голова моя плыла, и я уже начинал чувствовать себя полностью расслабленным под воздействием «дури». Нашарив на полу остаток косяка, я сунул его еще теплым в карман. – Пора делать ноги, – произнес Чанёль. – Мы же должны работать здесь до полудня. – Да ну на хер! Если отец Сон спросит, где я, скажи, что я пошел домой дрочить. – С этими словами он с шумом захлопнул раздвижное деревянное окошко, разделяющее две половины исповедальни, через которое мы разговаривали, и вышел, хлопнув дверью. У меня еще оставалось полчаса до того, как надо было идти отмечаться у отца Сона, поэтому я устроился поудобнее, опершись спиной о стену, покрытую мягкой красной обивкой, в надежде вздремнуть. Кресло священника было чертовски удобным, наверное, чтобы компенсировать те часы, которые служители церкви каждую субботу проводили, выслушивая всякую чушь от прихожан. Я не мог представить, как святые отцы могли сидеть здесь всю свою жизнь. Я чуть на стенку не полез, проведя в церкви всего несколько субботних дней. Недели три назад мой папа застал нас с Чанёлем, когда мы прогуливали школу. Это был выпускной год, и родители обычно спокойно воспринимали наши прогулы. Но не сам факт моего отсутствия в школе заставил благочестивого Ким Юнхо сорваться с катушек. Папу взбесило даже не то, что он застал меня с вдрызг пьяным Кан Сонхва, когда он, полуголый, отсасывал у меня во дворе. Папа заставил меня в течение месяца по субботам убираться в церкви Святого Киллиана именно из-за моего пристрастия к музыке. Родителям была ненавистна мысль о том, что я не собираюсь идти учиться в колледж, а потом работать в респектабельной инвестиционной компании, принадлежащей нашей семье и носящей ее имя. Итак, меня приговорили к изнурительным общественным работам за то, что я хотел играть на барабанах и петь. После того как папа провел длительную беседу с отцом Соном, Сон при любой возможности напоминал нам с Чанёлем, что музыка – недостойное занятие для альфы. Слава богу, оставалась последняя неделя до окончания наказания. Я уже начал клевать носом с закрытыми глазами, когда дверь исповедальни со скрипом отворилась. Я было решил, что это вернулся Чанёль. – Уже успел нагрешить, жалкий неудачник? – произнес я. Но ответил мне определенно не Чанёль. Голосок был тоненький, дрожащий и явно омежьий. – Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Вот дерьмо. За решетчатым окошком был омежка, и он принял меня за священника. По звуку его голоса я определил, что ему было не больше десяти-одиннадцати лет. И в каких же таких грехах этот мелкий еще собрался каяться? Наверное, мне следовало открыть дверь исповедальни и уйти, пока он не начал выливать на меня свои темные секреты. Не наверное, а точно мне надо было удирать как можно скорее. Но… возможно, под воздействием забористой травки мне вдруг стало любопытно, что он расскажет этим дрожащим тоненьким голоском. А возможно, на меня просто нашло умопомрачение. Тем не менее, вместо того чтобы открыть дверь исповедальни и сбежать, я распахнул дверь в свое сознание, не подозревая, что это изменит мою жизнь навсегда. – Продолжай, дитя мое, – произнес я. – Поведай мне о своих грехах.