Беспомощный

В голове сами собой вырисовывались нежеланные, но очень красочные мысли. Со всеми подробностями и ощущениями. А Чуя даже в мыслях ничего с этим сделать не может. Сопротивляться буквально нечем. А Дазай домогался бы не просто поглаживанием по коленке. Которой у Накахары временно нет. Если в прежние шестнадцать — когда подростковые гормоны неистово шалили в крови, толкая на всякие непристойности, — секс с Осаму казался хорошей идеей, то сейчас, когда мафиози в таком жалком состоянии тотальной беспомощности и практически все его действия зависят от человека, которого рыжий исполнитель хотел бы видеть на этом месте в самую последнюю очередь — нет, даже в мыслях это кажется чем-то неправильным. Дазая тут ничто не держит. Он вполне может просто уйти и не вернуться, и никто ему ничего за это не сделает. Ну, разве что выговор, но и тот будет бесполезным. Почему Осаму всё ещё тут, Чуе даже думать не хочет. Зачем заботиться и ухаживает, вообще вообразить страшно. Воспользоваться — чуть ли не единственное, что всплывает в голове при этой мысли. Воспользоваться беспомощностью и несостоянием дать отпор. Да один чёрт знает, будет ли бинтованный ублюдок вообще его домогаться! В чужой голове, блять, не покопаешься! А тем более, в мозгах этого контуженного гения, где, Чуя уверен, точно также всё шифруется. Так, всё, от этих глупых мыслей надо избавляться! Накахара ложится на спину и утомлённо смотрит в потолок, откладывая подушку в сторону. Глубоко и ровно дышит, пытаясь унять сердцебиение. Не хотелось ничего. Абсолютно. Но чужая рука, что мягко бы поглаживала рыжие локоны, точно не помешала бы. Он машинально заправил за ухо прядь, после, нежно проведя рукой вдоль шеи. Подушечки пальцев остановились, притронувшись к небольшой, ещё не зажившей ссадине. Случайные поглаживания по рельефу ранки оказались странными, но приятными. По телу прошли мурашки и движение непреднамеренно повторилось. Даже слишком приятно. Мафиози расстегнул пару верхних пуговиц рубашки, продолжая размеренно повторять ранние действия, мягко касаясь и проводя вдоль ран. Эдакий способ успокоится и, возможно, напомнить самому себе, что, в любом случае, рано или поздно, от этих увечий не останется и следа. Вскоре, все пуговицы были расстёгнуты, а поглаживания разнообразных шрамов и царапин продолжились в районе рёбер. Дыхание слегка сбилось, стало более рваным и томным. Полуприкрытые голубые глаза, розоватые от незначительно превышенной температуры тела щёки, расслабленные, плавные движения, пальчики, опускающиеся всё ниже, в излишне своеобразных ласках. Представили эту картину, да? Словно прелюдия перед мастурбацией в каком-нибудь эротическом фильме. Но, к величайшему сожалению, данная история имеет совершенно другие жанры. Вот, бледные пальчики уже очерчивают ссадины на подрагивающем животе. Какие же приятные, в совместимости с некоторой чувствительностью Чуи, ощущения. Всё внимание словно по щелчку переключилось лишь на это, не давая думать ни о чём другом и даже заставляя не принять во внимание поворот ключа в замочной скважине. Внимание помутнённого собственной лаской взгляда зацепилось за шрам. Белый, рельефный, продольный. Рука как-то рефлекторно продолжала свои действия, нежно поглаживая его основание и медленно продвигаясь дальше. Но остановилась, в понимании, что остальная часть шрама лежит под резинкой нижнего белья. Это чувство так не хотелось терять, что Накахара, мимолётно подумав: «Я ведь один. Никто ведь не узнает», аккуратно просунул пальчики под ткань. — Вот уж не думал, что застану тебя за чем-то неприличным. — неожиданно раздался из дверного проёма комнаты этот издевательский голос, заставляя вздрогнуть от неожиданности и тут же отдёрнуть руку. Мафиози тут же начал думать, как бы выкрутиться из этой ситуации. И, как на зло, в голову приходила одна белиберда, что смешивалась в какую-то кашу, стоило попробовать сказать хоть что-либо, из-за чего все попытки превращались в череду бесконечных заиканий. Но, благо, Дазай просто кивнул и ушёл на кухню, чтобы, во-первых, не стеснять напарника, а во-вторых, разложить недавно купленные продукты.