good enough

Натёртые до блеска цепи на одежде Чживона вызывают у Ханбина удовольствие чисто эстетического рода. Тяжёлые, тускло мерцающие, они выглядят не как украшение, но как смертельное оружие — Ханбин представляет, как жадный, требующий смерти металл пропитывается кровью, как Чживон ухмыляется, радуясь очередной победе. Притягательность этих цепей — нечто за гранью его понимания. Контраст мягкой кожи Чживона и холодного металла сводит его с ума, и он еле сдерживается, чтобы не натянуть цепи до предела. Ханбин хочет, чтобы они стянули кожу Чживона, его руки, шею, бёдра, хочет оставить следы. Ему кажется, что кожа Чживона такая горячая, что способна расплавить весь этот металл. — Ханбин-а. Он растерянно мотает головой, пытаясь избавиться от наваждения. — Ханбин-а, ты смотришь на мою шею уже несколько минут. Ханбин поднимает глаза и ловит слегка насмешливый взгляд Чживона. Кажется, Чживон прекрасно понимает, о чём именно думал Ханбин. Не разрывая зрительный контакт, Чживон медленно поднимает руку к своей шее и поддевает цепь пальцами, едва натягивая её. Ханбину кажется, что он разучился дышать. Чживон натягивает цепь сильнее, так, что металл впивается в кожу его шеи. Он тянет всё настойчивее, не сдерживая довольного вздоха. Ханбин не успевает понять, как оказывается вплотную к Чживону, как его пальцы ложатся поверх чужих. Не сдерживаясь, он притягивает Чживона за цепь всё ближе и ближе к себе. Это момент абсолютной уязвимости и абсолютного контроля, а ещё — абсолютного доверия. — Так любишь меня, что готов придушить? — сипит Чживон. В его голосе — смех и возбуждение. Ханбин чуть ослабевает хватку, чтобы дать Чживону небольшую передышку, а затем вновь неумолимо тянет его к себе. Губы Чживона ярко-красные от притока крови, и они почти сливаются цветом с маленькой серёжкой в форме вишни в его брови. Почему-то именно это становится для Ханбина последней каплей. Он разжимает пальцы, отпуская цепь, и лихорадочно стаскивает белую перчатку с правой руки. Перчатка падает на пол, но чуть ли не впервые в жизни Ханбину совершенно на это наплевать. Сейчас он видит лишь одно — губы Чживона, почти металлически блестящие от слюны. Ханбин проводит пальцами по следам от цепи. Когда он особенно сильно надавливает в определённой точке, Чживон чуть слышно стонет его имя, поддаваясь навстречу пальцам. Ханбин, вернувший часть самообладания, довольно хмыкает, продолжая дразнящими прикосновениями двигаться по его шее. Когда он задевает цепь, она оказывается обжигающе горячей. Большим пальцем Ханбин касается нижней губы Чживона и тянет вниз — Чживон послушно, даже слишком послушно для лучшего мечника в Сеуле приоткрывает рот. — Не терпится, Чживон-хён? Чживон пристально смотрит на него, и в его глазах читается неизменное «тебе самому не терпится, идиот». Ханбин внутренне соглашается с этим — как можно не хотеть целовать эти губы? Он нежно, слишком нежно касается губ Чживона, легко прикусывает нижнюю и отстраняется, боясь вновь потерять голову. — Я был бы счастлив продолжить то, что мы начали, хён, — говорит он, — но боюсь, что в порыве страсти мы будем слишком лёгкой мишенью.