Корсар моего сердца

— Это и есть та самая буйная девчонка-гриш? — Ага. — Что ж, выглядит вполне безобидно. Я бы сказал, даже очень. — Пока не начнет брыкаться и размахивать конечностями, как саблями. — Почему это произошло? Почему другие пленные последовали за вами, а она яро сопротивлялась? — Ее не было с остальными, когда мы с Толей спустились в трюм. Несколько наших преуспели, но их мелочных мозгов не хватило, чтобы все организовать как надо. — И где же тогда носило гришийку? — Мы нашли ее в одной из кают. Она вопила и уворачивалась от двоих фьерданцев, пытаясь пробраться к окровавленному телу девушки. Кажется, она ее знала. Я пыталась вразумить ее, пока Толя занимался громилами, но ничего не выходило. Дальше вы знаете, капитан. Чьи-то голоса близились, пробивали дыры в плотном гуле в ушах. Сначала это были обрывки и спутанные звуки, потом отдельные слова. Дальше они сложились в цепочку, которую мозг мог ясно различать. Сознание ухватилось за эту цепь, как утопающий, и потянулось вверх – на свободу. Мои глаза распахнулись. Напротив, присев на корточки, находился незнакомый парень с насыщенно рыжими волосами. Прищуренный взгляд приковался ко мне, а пальцами он неспешно поглаживал подбородок. Справа от него стояла короткостриженая темноволосая девушка, скрестив руки на груди. Ее угрюмость накрыла меня волной, окончательно отрезвила. Я дернулась, словно от удара, вскочила на ноги и удивилась, что былая ломота от фьерданской дряни исчезла. Наверное, я долго пробыла в отключке, и вещества успели рассосаться, прежде чем в организм впрыснули бы новую дозу. Беглым взглядом пробежалась по помещению и увидела гришей. Они все были в сознании, сидели на тонких тюфяках и наблюдали за мной. Руки никто так и не освободил от веревок. И снова проклятый трюм. Только здесь не было железной клетки, а солнечные лучи лились через ряд верхних круглых окон. Я успела по ним соскучиться. Мы все еще живы. Пока. Какое чувство завладело моим разумом и телом – не понять, но я рванула вбок, где маячила открытая настежь дверь. Странно, что никто не пытался меня остановить. Сердце сделало мощный кульбит, как только моя нога переступила дверной проем. О том, что будет дальше, за пределами этой двери, я не думала. Но едва преодолев пару метров, я со всей дури врезалась в гору мускулов, отскочив по инерции назад. Передо мной возвышался парень, замерев, словно изваяние, и весьма внушительное. Кажется, я знатно стукнулась головой, так как его лицо уж очень напоминало лицо недавней девушки. Он сделал шаг вперед, я – назад. Еще раз и еще. В эти секунды его глаза золотистого отлива вперились в мои. Меня загоняли обратно, как какой-то скот, без слов, а я безропотно подчинялась. Вновь оказавшись в трюме, я отвернулась от парня и замерла на месте. Он обошел меня и тяжелым шагом устремился к своим соратникам, что стояли в центре помещения. Поза девушки так и не поменялась, а вот рыжеволосый парень держал руки за спиной, расправив широкие плечи. Надменность и некая халатность – вот, что воплощал его вид. Ростом он превосходил девушку головы на полторы, но малость уступал черноволосому парню, ставшему по левое плечо. Не застегнутый на все пуговицы алый сюртук слишком резал глаз, поэтому я перевела взгляд в пол. Зато все трое в упор пялились на меня, я чувствовала это физически. — А я что говорила. Драпанет при первой возможности, — сказала девушка. Тут я узнала ее голос. Вспомнила и ее имя из чужих уст. Тамара. Исподлобья зыркнув на нее, в ответ я получила нагловатую усмешку, тронувшую один уголок губ. Она поняла, о чем я подумала. Рыжеволосый парень хмыкнул и наконец обратил внимание на гришей. Они все так же молча сидели на тюфяках, ожидая своей участи. Я продолжала стоять. — Вы не пленники на этом корабле. Забавно это слышать со скованными руками. Тем не менее, уверенный, без намека на шутку голос заполнял пространство вокруг. Мое дыхание на миг остановилось. — «Волк волн» доставит вас в Равку. Там вы вольны распоряжаться своей судьбой как угодно. Значит, удар головой оказался сильнее, чем я думала. Равка. Невозможно. Все надежды попасть в Равку рухнули, когда фьерданцы перехватили наш корабль на полпути. Когда бесконечные дни за решеткой окружали лишь тьма и вонь смерти. Когда… когда Татья… Мне всучивают умелую подделку той надежды, что объединяла два сердца. Она мне не нужна. Больше объединять нечего. Меня мутит. Внутри кровью сочится свежая рана. Я стою в трюме, но не слышу ни слова. Это не мои глаза ловят желтые лучи, поглощают их – чужие, отрешенные. Тамара делает шаг вперед, говоря: — У вас есть сутки, чтобы вымыться, поесть и отдохнуть. Потом экипаж подберет вам работу. Отлеживаться на борту этого корабля без дела вы не будете. Глаза полнятся слезами, но я молчу. Проглатываю всхлипы, будто куски черствого хлеба. — Сейчас вам развяжут руки, но чтобы без фокусов. В ваших интересах не пренебрегать оказанным гостеприимством. Толя, — девушка кивает рослому парню, и тот идет за ней. Острые ножи перереза́ли веревки на руках гришей, а в это время молодой капитан расспрашивал: — Среди вас должны быть шквальные, не так ли? Из десяти гришей четверо несмело подняли руки. Их должно было быть пятеро. Я искала бледную худенькую руку. Напрасно. Мое лицо исказилось от гримасы боли, и я поджала губы. Меня снедало изнутри, чувство неудержимой скорби рвалось наружу, а я все стояла натянутой струной, звенела от напряжения. Думала, что не выдержу и взорвусь. Надеялась на это. — Чудесно. Ваши навыки пригодятся в нашем небольшом путешествии. Капитан повернулся и расслабленной походкой зашагал в сторону выхода. Толя и Тамара двинулись следом. Минуя меня, капитан вдруг на пару секунд остановился. Вперился внимательным взглядом в мой профиль, проследил за слезой, упавшей на дрожащие губы. И так же резко покинул трюм. Я вновь обрела способность передвигаться, добралась до пустующей подстилки у самой стены и рухнула на нее. Подтянув к себе колени, мне было не удержать слез. Весь день и всю ночь я заходилась беззвучным плачем. *** Под утро мои чувства напоминали выжатый донельзя лимон. Глаза набухли тяжестью, я еле заставила двигаться тело, чтобы сесть, упершись спиной о стенку. Десятки глаз следили за мной, но быстро смутились, когда я поднялась. Плевать мне на них всех. Пусть смотрят на разбитую оболочку, испещренную трещинами. Они даже не догадываются, как пусто и холодно внутри, хотя потухшие глаза многое скажут, если заглянуть в них. Гриши переговариваются между собой: кто-то на знакомом мне языке, кто-то нет. Мне и на это плевать. Их перешептывание отходит на самый дальний план. Замечаю медный ковш рядом с собой, наполненный доверху водой. Нетерпеливо наклоняюсь, пряди волос лезут в лицо, и я жадно глотаю воду. Мои руки все еще связаны, в отличие от других гришей. Об этом я подумаю позже. Лицо мокрое, когда я отрываюсь от питья, поэтому поднимаю руку и вытираюсь о ткань платья. Я откидываю голову на стену, прикрывая веки. Игнорирую грозное урчание в животе. Хочу забыться и покинуть пределы этого мира. Мне невыносимо сидеть здесь, когда каждый миг притягивает, как магнит, мысли о Татье. Еще один день проходит в состоянии забытья-полудремы, и я все надеюсь, что проснусь на колком диване, увижу заспанную рожицу Татьи и шмякну ее подушкой. Потом покачаю головой, прогоняя остатки ужасного сна, и усмехнусь разыгравшейся фантазии. Но такого не случается. Реальность с каждым разом больнее ударяет по мне. Я не желаю в нее возвращаться. Пробуждаюсь от ощутимого толчка в плечо. Бормочу что-то под нос и, щурясь, поднимаю глаза вверх. Передо мной стоит Тамара с характерным недовольным лицом. Черт бы ее побрал! — Выглядишь отвратно. Да уж, мне ли не понимать. Я почти что забыла, как выглядит зеркало. Впрочем, оно является последней вещью на земле, о которой я думаю. — Ты должна поесть, а то исчахнешь совсем, — Тамара ставит на пол посудину с наваристой жидкостью. Суп. Запах мигом вторгается в рецепторы, и у меня выделяется слюна. С трудом, но я перевожу взгляд на девушку, задавая вопрос: — Где остальные гриши? Их и правда нет в трюме – только пустые тюфяки. — Штурмхонд организовал им экскурсию по кораблю. — Штурм… кто? — искренне недоумеваю я. — Штурмхонд. Великий корсар Истиноморя и капитан корабля, на котором находишься ты. Советую запомнить это имя. — Ты ведь тоже гриш, как и я. Сердцебитка. Она несколько длительных секунд остужает меня взглядом и решает не отвечать на вопрос. Похоже, это ниже ее вздутого достоинства – разговаривать со мной. Только повторяет: — Ешь. Поднимаю свои руки и шиплю: — Почему остальным освободили руки, а мои до сих пор связаны? — Кто знает, что тебе в голову взбредет? Мы сполна насмотрелись твоих выходок. — Выходок?! А есть-то мне как? Покормишь с ложечки? — Этот пункт явно лишний в списке моих обязанностей, — глаза цвета золота сверкнули. — Я… — Пока будет так. Дальше все зависит от твоего поведения. И Тамара разворачивается к двери, стуча каблуками высоких сапог. — Я не собака, чтобы подчиняться! Сердцебитка на ходу бросает: — Нет, конечно, не собака. Но задумайся о моих словах. Я попыталась взяться онемевшими руками за миску, но та накренилась, и большая часть жидкости пролилась на пол. Я отбросила посудину подальше и досадно взвыла. О перспективе умереть от голода я не задумывалась до сих пор. Гриши так и не вернулись в трюм под вечер. Кажется, им понравилась прогулка под морским ветром. Еще бы. Скрипнула дверь. В трюм зашел высокий парень в темных одеждах. Это в него я врезалась, когда норовила сбежать. Толя. В руках он держал такую же миску с едой, которую утром принесла Тамара, и зажженную свечку. Согнутые руки послужили опорой, когда я приняла сидячее положение и поджала ноги к груди. Парень молча опустился на пол напротив меня, поставил миску и свечку. В скудном отсвете огня я получше изучила его лицо. Четкие линии и необычные золотые глаза монолидной формы были копией черт лица Тамары. Теперь я не сомневалась. Только, несмотря на суровую внешность воина и скованность движений, Толя смотрел на меня приветливо, даже с неким интересом. Проблесков таких эмоций в Тамаре я не замечала. — Твоя сестра прислала замену? Толя не выказал ни малейшего удивления от моей догадки. Он оперся локтями о колени и сказал низким грубоватым голосом, под стать внешности: — Как видишь. — Я ее взбесила? — Нет, и лучше тебе не видеть Тамару в гневе. Разнесет в щепки. — Верю. Парень сжал губы, подавляя малую усмешку. Он взял миску в руки и достал из скрытого кармана ложку. Я удивленно подняла брови. — Там что, отрава? — язык выплевывает издевку, хотя голод уже разъедает мой организм, в эту секунду. Что я творю? Толя фыркнул. — Проще подсыпать яду, чем возиться со мной. — А кто с тобой возится? — Ты, например. — И только? Я не отвечаю. Толя принимает мое молчание за знак согласия. Зачерпнув супа, он подносит ложку к моим губам. Я подаюсь вперед и послушно проглатываю горячую жидкость. Это не та похлебка, к которой я привыкла на постоялом дворе. Сочный вкус мяса и овощей заполняет нутро, я жадно принимаю ложку за ложкой. Ничего вкуснее не ела! — Сейчас ложку перегрызешь, — заявляет Толя, отставляя полупустую миску. Да я готова перегрызть ему горло, если он сейчас же не продолжит меня кормить! Или он читает мысли, или увидел хищное послание в моих глазах, но Толя скалит зубы и качает головой. — Тебя капитан заставил прийти? — Можешь считать, я доброволец. — С чего бы это? И ни следа улыбки на его лице – лишь недавняя отстраненность. Мне это совсем не нравится. Толя говорит: — Я ведь был на том корабле. Видел златовласую девушку. Вы были близки? Умолкаю, избегаю его внимательных глаз. Лучше бы он тоже промолчал. Сам того не сознавая, обратил слова в кинжалы и нацелил их на мое сердце. Толя берет миску и черпает остывший суп. Я принимаю его помощь, но глаз не поднимаю. Свеча почти догорает, и тогда парень встает, прихватив посуду. Он останавливается у двери всего на миг. — Я сожалею. А потом уходит. *** Утром мой желудок не молил о еде. Прекрасное ощущение. В трюм зашел смуглый молодой мужчина, член экипажа «Волка волн», и забрал шквальных с собою – приказ капитана. Всем гришам дали простую чистую одежду, они выглядели довольно бодро и расслабленно, будто не было тех адских дней на фьерданском судне. Они пережили плен и были готовы снова бороться за будущее. Никто из них не схоронил часть себя на корабле, который гниет в черных глубинах Истиноморя. За цепью небольших окон проплывало солнце. День близился к вечеру, а Толя так и не приходил. Неужели он отказался, как и Тамара? Я нехотя признала, что была совсем не против его компании. С другими гришами меня не тянуло на разговоры, но Толя оказался исключением. Пусть он нахмурит брови, будет молчать, но придет. Мне все тяжелее находиться одной. Двух совместных с Татьей лет будто и не было. Ничто не указывает на их существование, кроме картинок в голове, что снятся по ночам. Но Толя пришел. Как и вчера, когда солнце скрылось за водным горизонтом, и лишь слабое мерцание свечки в мускулистой руке освещало трюм. — Как самочувствие? — поинтересовался он, сев напротив с миской еды, из которой шел горячий пар. — Лучше. Толя едва заметно кивает, скорее, для себя. А я радуюсь, что он вообще заговорил. Несколько гришей находятся с нами в трюме, но меня это не волнует. Не волнуют их взгляды и тогда, когда парень протягивает ложку с божественным рыбным рагу. Говорю и жую одновременно: — Никогда бы не подумала, что на корабле так готовят! — Ты права, не готовят. Но у нас особенный корабль и особенный повар. Видя неподдельный интерес в моих глазах, Толя довольно хмыкает и протягивает следующую ложку. — Как тебя зовут? — спрашивает парень. Я только сейчас понимаю, что не называла своего имени. Не вижу смысла врать. — Иса. — Толя. Малость улыбаюсь и получаю ответную скромную улыбку. Как же она не вяжется с образом хладнокровного громилы, что носит исключительно мрачные тона! — Пить хочешь? Согласно киваю, и Толя достает из недр одежды флягу. Сколько всего у него там сокрыто? Он убирает пробку и аккуратно подносит бутыль к моим губам. Вода холодит приятным ручейком. — Спасибо. Толя поднимается и говорит: — Я сегодня дежурю возле трюма. Если что-то понадобится, то можешь обратиться. А я и не знала, что дверь охраняют. Спрашивается, для чего? *** Той ночью мне было не уснуть. Плеск волн за бортом манил своим звуком, лунный свет попадал в трюм, освещая почти все пространство. Гриши уже спали, когда я поднялась и направилась к двери. Хватит сидеть взаперти. Толкнув дверь плечом, я шагнула в темный коридор. Совсем рядом стоял Толя, привалившись спиной к деревянной стенке. Он оттолкнулся от нее и шагнул навстречу. — Мне нужно помыться. Остальные гриши воспользовались этой возможностью еще пару дней назад. Пора бы и мне смыть всю грязь произошедшего. — Пошли, — отвечает Толя и поворачивается вправо. Я следую за ним по коридору, один раз спотыкаюсь о подол рваного платья, недовольно цокаю языком. Парень так резко останавливается, что мой нос и его спину разделяют жалкие сантиметры. — Здесь, — он отходит в сторону и толкает ничем не приметную дверь. — Стопку чистой одежды увидишь. Я мнусь на месте, затем поднимаю вверх руки. — Развяжешь? — с надеждой в голосе спрашиваю я. — Обещаю, что ничего дурного не утворю. Толя пристально смотрит в глаза, подмечая то, что ему нужно. Я даже не шевелюсь. — Ну хорошо. В руке Толи появляется изогнутый кинжал, которым он быстро разрезает веревки. Путы спадают, и у меня вырывается вздох, полный радости и облегчения. Вхожу в маленькую комнату, и дверь учтиво закрывается. Растираю воспаленные, со следами от веревок кисти и обвожу помещение взглядом. В самом центре стоит невысокая бадья с водой, а рядом – табурет с наваленной одеждой. У стены, прямо на полу, расставлены толстые свечи – единственные источники света. Я стаскиваю через голову платье, шиплю от боли в спине. И не думаю к ней прикасаться. Хоть зеркала нет, я точно знаю, что там красуется знатный ушиб – подарок от дрюскеля. Замечаю рядом пустой таз. Не знаю точно, для чего он, но швыряю туда свое тряпье. Я подхожу к бадье и вижу на полу ковш. В нем обмылок и жесткая мочалка. Трогаю рукой воду и под кожей пробегает табун мурашек. Холодная. Лучше, конечно, чем ничего, но залезать я в нее не буду. Зачерпнув ковшом воды, я наклоняюсь над бадьей и мочу голову. Натираю волосы остатками мыла и хорошенько вымываю их. Когда доходит очередь тела, я беру мочалку и отдираю кусками грязь и воспоминания о плене, обливаюсь свежей водой. Кожа краснеет от долгих драений. Только когда руки устают, я бросаю мочалку и кончаю терзать свое тело. С табурета беру черные штаны и надеваю их. Я заметно исхудала, поэтому они не облегают, как должны, но сойдет. Продеваю через голову свободную белую рубашку и закатываю рукава до локтей. Небольшая грудь слегка просвечивает, но повязки, чтобы ее прикрыть, здесь нет. Рубашка намокает от влажного тела и волос, сосульками откинутыми назад. Пряди достигают середины спины. Босыми ногами шлепаю на выход, открывая дверь. Словно личный охранник, Толя неподвижно стоит и дожидается меня. Я чувствую, что сон настигнет не скоро, поэтому возвращаться в трюм не хочу. — Я могу подняться на палубу? — Уже ночь. — Знаю, просто я так давно не дышала свежим воздухом, — для большей убедительности понуриваю голову. Толя глумливо фыркает. Он явно не поражен моим маневром, но говорит следующее: — Пройдешь трюм, затем свернешь направо и увидишь впереди лестницу. Быстренько разворачиваюсь согласно его указаниям. Слышу сзади: «Только сильно не задерживайся!» и на ходу бросаю «угу». Вижу нужную лестницу, правда, не дохожу до нее. Слева маячат двойные двери без ручек, а теплый свет из щели внизу лишь раззадоривает мой интерес. Толкаю одновременно двери и попадаю, по всей видимости, в столовую. Параллельно размещены два длинных стола, подле них – такие же длинные лавки без спинок. Запах рагу, которым меня кормил Толя, еще остался в воздухе. Над столами куча полок, где строгими шеренгами выстроились бутылки с разными жидкостями. Именно то, что мне надо. Подхожу ближе. Кто-то так и не убрал несколько грязных мисок, а рядом с ними стоит уже открытая бутылка. Недолго думая, беру ее. Палуба просто огромная, а я на ней – песчинка. Песчинка, которую обдает ветром морских простор, что вот-вот сдует. Корабль великолепно оснащен, не похож ни на одну убогую шхуну в портах Керчии. Он уверенно пересекает водные пути под флагами с красной собакой. Весьма оригинально. Усаживаюсь на одном из выступов в носовой части корабля. Его несут стихийные силы по неведомому мне маршруту. В такой час палуба пустует. Все вокруг способствует тому, чтобы непрошенные мысли лезли в голову, и нет таких преград, способных их сдерживать. Татья вдохнула в меня жизнь, словно поток ветра, которым могла с легкостью управлять. И хотя влажный ночной воздух доверху заполняет мои легкие, сейчас я задыхаюсь. Чувство былого одиночества поглощает меня всю, целиком, как было до встречи с Татьей. Я не боюсь смерти, не боюсь плена – только одиночества. Почему она вогнала в себя лезвие? Что сломило ее храброе сердце? Я буду жить с этими вопросами без шансов на ответы. Я виню себя, хотя не знаю, что могла бы изменить, виню весь тиранический мир и виню этот корабль, что подоспел для остальных, но опоздал для Татьи, для меня. Подношу горлышко бутылки к губам и порывисто глотаю. Крепкая выпивка жжет горло, как впервые, и я жмурюсь. Треклятый ром. Татья просила прощения, не надеясь, что я его услышу. Но я услышала. — И я прощаю тебя. Прощаю, хотя надежда ускользнула, как и жизнь из ее глаз, когда вонзилось лезвие. Хотя она бросила меня одну, и я не знаю, как быть дальше, а «Волк волн» прямо сейчас везет меня в новую жизнь, на другой континент. Я прощаю, потому что люблю, и виню себя, ведь не сказала этого ей. — О, ночные пьянки в одиночку – хорошее дело, — поворачиваю голову вправо, на голос. — Звезды над головой, плеск нескончаемых волн, одним словом, романтика! Одобряю. Капитан собственной персоной возвышается надо мной и одаривает елейной улыбкой. На нем обыденный красный сюртук нараспашку, белая рубашка, облегающая в некоторых местах рельефные мышцы. Низ состоит из обычных черных штанов и высоких сапог. Я отворачиваюсь. И так дольше положенного глазела на него. Сухо отвечаю: — На то эти пьянки и одиночные, чтобы сидеть одному. — Похоже, я очень удачлив, ведь здесь на помощь приходит вся прелесть прерогатив быть капитаном этого скромного судна. От его общества так просто не избавиться. Это я уже поняла. Штурмхонд садится рядом, чем немало меня удивляет, и выпрямляет свои длинные ноги. Молча отпиваю рома. — Не опасаетесь, капитан, что я раздавлю ваше сердце в любой момент? Штурмхонд небрежно проводит рукой по рыжей шевелюре, усмехается, глядя перед собой. Он будто бы мысленно ставит галочку возле пункта, который я успешно выполнила. Искоса разглядываю его в профиль: высокие скулы, острый подбородок, линии ровных губ и нос, который кажется неправильно искривленным. Все эти детали удивительно сочетаются, и я признаю, что Штурмхонд весьма привлекателен. Или алкоголь делает свое дело? Резкие черты придают мужественности его молодому лицу. Определяю, что он старше меня лет на пару, и сама же изумляюсь. Если ему и взаправду двадцать лет, то его статус могучего корсара, явно не высосанный из пальца, и поразительный корабль заслуживают нескромного уважения. Вздрагиваю, когда раздается его голос, а глаза, цвета которых не различить в ночной час, перехватывают мои: — Не думаю, что в твоем нынешнем положении это решение окажется мудрым. Уже и напрочь забываю о своей мнимой угрозе. — А кто сказал, что я – образец мудрости? — Как минимум, глупой тебя не назовешь, — без обиняков говорит корсар. Недоуменно разлепляю губы, а он склоняет чуть голову, упиваясь моими эмоциями. И откуда такие выводы? Явно воспользовавшись моим ступором, Штурмхонд неторопливо обшаривает меня глазами. Начинает с лица, опускаясь ниже, вслед за стекающими с ключиц каплями. От рома стучит в висках, и я позволяю ему эту мелкую наглость. Кожа кишит мурашками под его взглядом. Нет, виновата температура и только. — Капитан мне сделал комплимент? — Решай сама, сердцебитка. Я еще не поняла, как воспринимать его обращение ко мне: как издевку, насмешку или нечто другое. Штурмхонд выхватывает бутылку и немало отпивает сам. Хочу было возразить, но вовремя прикусываю язык. Кто я такая, чтобы претить капитану пить его выпивку на его корабле? Ром приглушил не все функциональные клетки мозга, спасибо и на том. Капитан встает и бутылкой указывает на меня. — На сей раз твоя мелкая кража будет прощена. Не забывай моего безграничного великодушия. Он показушно кланяется и удаляется с палубы. Запускаю свои пятерни в волосы, сгребая их на затылке. Я запрокидываю голову. Морской ветер любезно холодит мое лицо, отрезвляет.