Корсар моего сердца

Бессмысленно долгое ворочание в кровати, к отсутствию которой я успела привыкнуть в море, раздражает. Слишком мягкая, слишком скрипящая, все в ней слишком. Я то накрываюсь одеялом, когда студеный ветер дует из щелей, то с рыком сбрасываю его, когда ощущаю, будто наяву, касания губ Штурмхонда к моему телу и рдею огнем. Сгореть бы в нем! Я вскакиваю с кровати, понимая, что снов не видать. Еще неизвестно, что поджидало бы меня в них. Или кто. Узенькое окно ведает мне, что час ночной, но не такой глубокий. Рассвета стоит ждать через час, может, раньше. Я тяжело вздыхаю, тру глаза и покидаю комнатку. Жаль, ведь она была довольно уютной, и шансы на нормальный отдых имелись, не пойди я к капитану. Спускаясь, фыркаю от того, что чуть ли не виню в этом его. На первом этаже отнюдь не так светло, как было еще пару-тройку часов назад, а все места пустуют. Какие-никакие правила здесь все же есть. Наверное, плата за комнаты достаточная, чтобы сон гостей не тревожили в определенный период. Замечаю скудный огонек и шагаю к ориентиру. Ноги тонут во тьме, она как противный кисель. Боюсь не заметить и перецепиться за что-то. Одинокая свеча стоит на небольшом столе, а за ним сидит, вы только подумайте, Тамара! Возможно, я бы нашла в своем арсенале какие-нибудь колкие словечки, если б не эти усталость и дурацкое эхо в голове. Я просто падаю напротив, подпирая подбородок руками. — Скверно выглядишь. Чувствую себя так же. Вслух не приходится даже говорить – по мне и так видно. Представляю, каким жалким зрелищем кажусь со стороны, и прикусываю сильно изнутри щеку, чтобы подавить паршивую усмешку. — Не спится? — Ага. На разговоры меня ой как не тянет. Я специально спустилась сюда – подальше от комнаты Штурмхонда, которая располагалась через пару дверей от моей. Очередная насмешка судьбы. Мне казалось, что я слышу его дыхание сквозь стены, чувствую его кожей. Брала за узды непослушное тело, которое было готово вот-вот рвануть к капитану. Хотелось удушить саму себя. — Ладно, я поняла, — Тамара поднимается. — Принесу чего-нибудь выпить. Я вскидываю брови, на что она криво улыбается. Кстати, вид у нее ненамного лучше моего. — Горяченького, Иса. Чаю, например. Никто не собирается тащить тебя, немощную, к кораблю. Голова моя глухо ударяется о стол. Пусть уже несет что угодно. Лишь бы заткнулась. Проходит минут двадцать, и мы вдвоем сидим, посербывая чай. Какие-то странные, с резким запахом, но вкусные травы потихоньку запускают целебный эффект, и мне становится гораздо лучше. Все еще плохо, но уже терпимо. — А ты почему сидела здесь? — решаю спросить, когда желание треснуть Тамару испаряется вместе с сонливостью. Ее чашка резко опускается на стол, а я чуть ли не подпрыгиваю. — Ненавижу эту дыру. И койки – отстой. — Зачем тогда приходить сюда? У тебя полно вариантов, где можно переночевать. — А за братцем кто смотреть будет? — Ну, знаешь, — улыбка так и норовит показаться на моем лице, — Толя не выглядит слабаком. Его сестра фыркает. Совсем как он иногда. — В этом плане я не сомневаюсь. Но он у меня хрупкая и наивная душонка. Распотрошить его карманы – раз плюнуть. — Так ты из-за денег переживаешь? — Ну не о нем же! — говорит Тамара так, будто я глупый ребенок, который лишь сейчас уловил суть. — Ох, ты ужасная сестра! — Вот и я так говорю, — раздается знакомый голос, а в следующую секунду Толя, взъерошенный после сна, останавливается возле Тамары. Как он так бесшумно спустился – кто его знает. Он треплет сестру по коротким волосам, будто пытается усмирить дикую пантеру – шипящую, толкающую его прочь от себя. — Что тут за утренние посиделки? К вам можно? — Нет, — отвечает Тамара, но, похоже, Толя не особо нуждается в ее разрешении. Парень садится рядом с сестрой и отпивает из ее чашки. — Козел. — И я тебя люблю. Я хрипло смеюсь, наблюдая за делами семейными. Какими бы странными и усеянными иголочками не были отношения между братом и сестрой, они есть друг у друга. Это главное. — Ты каким чудом спустился раньше остальных? Признавайся, кто поднял твою мертвенную тушу с кровати? — Штурмхонд разбудил. Он сейчас, полагаю, врывается в одну за другой комнаты наших. Уже светает, и мы скоро двинемся. — Ну и слава святым! Не могу больше здесь торчать. — Любезная сестра, твоя жертвенность по отношению ко мне поражает в глубины сердца. — Смотри в оба, когда заснешь в следующий раз. Кто знает, что еще может поразить твое сердце. Толя коротко улыбается, а затем переводит взгляд на меня. — Ну, хоть кому-то наши перебранки поднимают настроение! — О, еще как! — я заливаюсь бесстыдным хохотом, который, как мне кажется, может поднять на ноги весь трактир. И никакие толстые стены не будут преградой. Но смех мой встает поперек горла, я чуть им не давлюсь, когда комнату рассекает, словно саблей, громкий голос: — Все в сборе, я погляжу. Превосходно! Слишком бодрый, веселый, до режущего чувства непринужденный – фальшивый. Снова мне предстоит наткнуться на капитанскую маску, которая еще ночью была откинута далеко-далеко, треснула по швам, стоило мне коснуться его ран, любовно и с трепетом промыть их. Не оборачиваться, не оборачиваться, не оборачиваться… Я обернулась. Мое тело, игнорируя вой разума и его когтистые следы, испещряющие все внутри, откликнулось на зов его голоса. Боюсь больше всего порезаться о равнодушный взгляд, что будто скалы-лезвия посреди моря, но и отвести глаз не могу. Он застывает на половине лестницы, смотря на меня и не моргая. Я вновь оказываюсь в тесной комнатке, полыхающая в жаре, закольцованная в его объятьях. Если б только отмотать часы… Что-то бы изменилось? Разве б я не испугалась? Не могу твердо ответить. Мне просто нужно знать, что Штурмхонд не думает о том, будто я жалею о случившемся. Возникает вопрос: «Зачем?», ведь совсем скоро я сойду с корабля, оставив, возможно, одни из лучших дней на «Волке волн», нарекая их призраками; они не поплетутся за мной. Но, видимо, меня одну мучают картины ночи, а отныне кошмары. Надолго взгляд Штурмхонда на мне не задерживается, и вот он соскакивает с последней ступеньки. Меня бьет мелкая дрожь, если бы прямо сейчас ломалась косточка за косточкой, а руки сжимаются в кулаки. Исподлобья смотрю на Тамару, которая, я могла бы поспорить на любые деньги, стала непрошенным зрителем нашего мини-спектакля. — Ничего не говори, — предупреждаю я, и она на удивление слушается. Правда, одна деталь меня тревожит даже больше, чем если бы она язвила – по ее смуглому лицу пробегает тень… жалости? Отворачиваюсь от нее. — Надеюсь, все вы выспались и отдохнули. Если нет – не так уж и важно. Мы возвращаемся на борт Волчка. Давайте, собирайте из закутков свои пожитки! Первой направляюсь к выходу стремительными шагами. Сзади хлопает громоздкая дверь, и я буду только рада, если кому-то попадет по носу. Я не помню дороги, ведущей к кораблю, но так же упрямо иду вперед. Кусающим холодом обдает кожу, которой не достает лоскутка рубашки. Будь прокляты Штурмхонд и его раны! — Да погоди ты! — вдогонку кричит кто-то, и я вынуждена остановиться. — Тебе не надоело таскаться за мной? — Если заблудишься, что вероятно случится, я не хочу бегать по всему Аркенксу и искать тебя. Внутренне соглашаюсь с Толей, но зачатки сердитости моей не потушить. — Возьми. Толя протягивает какую-то фуфайку, многозначительно кивая на мою порванную рубашку. А, впрочем, может, и потушить. — Я хочу злиться, но ты все портишь, Толя, — устало и совсем беззлобно говорю я. Плечи мои понуриваются, будто все бремя мира очутилось на них, пытается сравнять меня с землей, вдавить, да так, чтобы не выбраться. — Почему? Потому что мне больно. Банально, до колющего в глотке смеха и кислотных на глазах слез больно. А злясь, я отвлекусь. Нас накрывает капсулой тишины, когда, нежась в первых утренних лучах, улица еще спит. Если б не грохот открывающихся дверей, мы бы так и стояли – недвижимые, будто высеченные из мрамора, пока плющ не прорвется через каменную дорожку, обвивая две фигуры змеей. — Ты вроде собирался вести меня? Видно, что парень сдерживает вопросы, которые затронули бы неприемлемо личные темы. Колеблясь и чертыхаясь себе под нос, он в итоге кивает и манит меня за собой. Ох, Толя, твоя порядочность действительно и радость, и проклятье. По дороге он пытается завлечь меня в разговоры, меняет всевозможные темы, но я прячусь, теряюсь где-то внутри себя, сменяя этаж за этажом, добираюсь до самых недр. Отгораживаюсь от холода ветров и бутылочных глаз, так явственно прилипших и не желающих исчезать из виду. — Вот и все, — шепчу я, припадая всем телом к фальшборту. Легонько глажу его – такого донельзя родного и привычного, что каждый нерв и капилляр кричит. Экипаж почти в полном сборе, оставшиеся поднимаются на корабль. День, в лучшем случае, два – это весь запас моего времени. Оно утекает, как песок сквозь пальцы. Горсткой праха оседает на почву. — Вот и все. ***

pov Штурмхонд

Больше всего не люблю этот взгляд. Сложно понять, чего там больше – осуждения, заядлой насмешки или самодовольства. Думается мне, все смешалось в этих двух чанах жидкого золота. — Ты никогда меня не слушаешь, Николай. Упрек из ее уст уж очень подобный материнскому, даже мое имя, настоящее имя, которое произносится лишь в этой каюте, сочится знакомым тоном. Только королева никогда не упоминала его в сочетании с «Ты идиот» или же «Задница у тебя вместо головы» – чего только не пришлось наслушаться за последние минут десять. Впрочем, пусть выскажется, если ей станет легче и это поубавит Тамаре ворчливости старой девы. И даже если вместо головы у меня задница, то она сугубо моя, как и мои решения. — Знаешь, ведь я это уже слышал кучу раз, дорогая нянюшка. Я чудом успеваю увернуться от летящего компаса. Тяжелая вещичка, из самóго рынка в Амрат Ене, да и стоит не мало. Стоила. — Ну вот, ты разбила мою любимую игрушку. — Черт возьми! Перестань хоть сейчас пускать свои шуточки! Плюхаюсь на стул, закидывая ноги на другой, стоящий рядом. Жестом приглашаю сесть и Тамару, но та резко отмахивается, и мне думается, что она хотела бы этой рукой полоснуть мне по горлу, имейся б у нее когти. Могу поспорить, с них стекал бы яд, медленно разъедающий кожу жертвы – мою. Жуть! Стол завален картами, одна из которых свисает аж до пола, деревянные и оловянные фигурки хаотично разметаны на них, а воск с единственной зажженной свечи заляпал оголенный участок стола. Отполированного до блеска, с гладкими краями, из красного дерева стола. Меня это сейчас мало волнует. Не привык я без надобности заявляться в каюту, где зарождаются до опасности гениальные планы. — Как знаешь, — складываю руки за головой, откидываясь на мягкую выцветшую обивку стула. — Послушай, через день-два ее здесь не будет, как сдуло бы ветром водоросль с носа корабля. У нас есть важное дело, и ты это знаешь. Времени же на любовные похождения нет. Я не собираюсь соскребать твои слюни и сердечные ошметки, — губы Тамары зло-брезгливо дернулись, — когда команда будет нуждаться в твоем целостном уме и расчетливости. Тебе плевать и на это? Ладно. Но ты не видел лица девчонки утром, в отличие от меня. Кому ты делаешь хуже, подумай? Конечно, я видел! Как мог не видеть, не искать ее одну глазами, будто весь остальной мир мерк? Такие изнеможение и тоска отразились в ней, так тускло светились янтари Исы, что было невыносимо сложно держать безучастное, высеченное из гришийской стали лицо. За дни плаванья она будто ожила и за считанные часы в трактире умерла. Причиной тому был я – и есть я. Так как я мог не видеть? Как мог не видеть тонкую слезу, дорожкой устланную к губам, когда она впервые очнулась на борту? Как мог не видеть подрагивающие плечи, не слышать горестные слова прощенья, предназначенные близкому ей человеку, который канул в пасти вод? Как мог не видеть ее робких улыбок, вызванных общением с Толей, и не хотеть вновь научить ее улыбаться самому? Тамара права. Как всегда, права. На мне ответственность за команду, что вверила свои жизни мне в руки не задумываясь. Это мои люди, и я не имею права на ошибку, когда впереди, очень близко назревает новая миссия. И отчего-то кажется, она не будет заурядной, из сотни тех, из которых под выстрелы пушек и зычный собакоподобный лай мы победно возвращались. Я бы предложил Исе место на корабле – место у штурвала своего сердца. Но также я знал: когда моя страна воззовет ко мне, кричащая от ран приближающейся войны, часть меня, навечно заточенная в личине наследного принца Равки, не сможет не откликнуться. — Что я должен сейчас сказать, Тамара? — выдыхаю, устало потирая переносицу. Еще недавно я был полон энергии и черпал колодец заготовленных реплик, как вдруг наткнулся на дно. Пустое, холодное. Давно я его не достигал. Кир-Батар делает шаг ко мне, и голос ее… смягчается? Нет, у меня точно галлюцинации. С чего бы ей меня жалеть, настоящего идиота с задницей вместо головы? — Она не какая-то девица, да? — Не какая-то. — Привязанность, болезнь, любовь – называй как хочешь. Мы не можем себе ее позволить здесь, находясь под постоянной угрозой вражеского прицела, в эпицентре бурь и суматох. Но ты, Николай, можешь. Вернись в столицу – и получишь желаемое. Я выпалил на автомате: — Покуда этого не произойдет. — Что ж, — Тамара ненадолго замолчала. — Тогда ты и сам все прекрасно понимаешь. Но если нет, ты только скажи, и я с удовольствием прочищу тебе мозги. — Не сомневаюсь. Громогласно отворилась дверь, и порог переступил Толя. Мы с Тамарой уставились на него одновременно, жадно сверкая глазами в почти что черных сумерках. — Все подтвердилось, — сказал Юл-Батар, захлопывая дверь. Он оттолкнулся от нее и стал рядом с сестрой. Метался взглядом то ко мне, то к Тамаре: — И про Заклинательницу Солнца, и про те события, что происходили во дворце. — Кто она? — спрашивает Тамара. — Обычная девушка, кажется, сирота. Алиной звать. Она сбежала со своим дружком прямо из Каньона, оставив щепки от скифа Дарклинга. В Равке творится сущий ад, и, сдается мне, это только начало. — А мне сдается, что наш капитан прямо сейчас строит грандиозный план, как бы побольше искупать нас всех в дерьме. Людей у меня хватает во многих государствах, особенно в родной Равке, так что новостью сказанное как таковой не было. Но нам требовалось подтверждение от надежных источников, которое Толя только что и предоставил. Голова запросто пойдет кругом от буйства событий, и я даже малость жалею, что они обходят меня стороной. Пока. — Бездействовать все равно мы не сможем, — рассуждает вслух Толя, скрестив богатырские руки на груди. — На другое я и не рассчитывала, — мрачно тянет Тамара. Я вожу пальцем по карте, затрагивая знакомые пустоши и города, леса и горы. Червоточное пятно – Каньон – огибаю намеренно. От него даже на карте сквозит замогильным холодом и скверной. Представлять, как там на самом деле? Не уж, увольте! — Значит, вы осознаете, что засосет нас в этот вихрь только так. Лишь вопрос времени, — я сверкнул фирменной улыбкой, хотя гадкая копоть внутри никуда не делась. И не сплюнуть ее. — Поэтому предлагаю добровольно пуститься во все тяжкие! *** Я бреду по коридорам, чувствую качку под ногами, но не вес своего тела. Шаги мои чем дальше, тем они замедляются, ноги путаются, а дыхание сбивается. Хочу надеяться, что это сон. Хочу проснуться никогда не просыпаться, ведь знаю, что поджидает утром, но не останавливаюсь. Я не развернусь и не уйду. Кое-как нахожу дверь, ведущую в капитанскую каюту. Она, как самый настоящий клад, спрятана в недрах корабля, и только святые ведают, каким образом мне все же удалось отыскать ее. Может, это они решили дать мне шанс и подтолкнуть к окончательному решению. Или к пропасти, чтобы вдоволь потешиться над моим падением. Заставляю подняться руку и замираю, глядя на винную дверь, где красуются резные фигурки. Вот я касаюсь замысловатых завитков, вот очеркиваю голову невиданного чудища, чья пасть свирепо раскрыта и, кажется, сейчас ухватит мои пальцы. Я отвлеклась, поэтому мотаю головой. Не за тем я пришла, чтобы любоваться деревом. Стучу по двери, и звук такой гулкий, что от неожиданности я отшатываюсь от нее. Увидь кто, вмиг бы рассмеялся. — Войди! — голос Штурмхонда доносится отчетливо, будто он стоит совсем рядом. Я тяну вниз обжигающе-ледяную ручку и почти не замечаю, как дрожат пальцы. Открываю дверь под безостановочные слова: — Мне, правда, казалось, что наше маленькое совещание закон… Но он умолкает при виде меня, захлопывающую дверь. Капитан явно ожидал увидеть кого-то другого. Он сидит за небольшим лакированным столом цвета ночи, где разбросаны всякие чертежи, исписанные карты и другие принадлежности, подпирая кулаком голову. На спинку стула накинут алый сюртук, а шнурки на рубашке не завязаны, открывая участок голой кожи. Скудного света от свисающих со стен диковинных ковшей хватает для того, чтобы видеть в углу кровать, небрежно застланную зеленым бархатом, и самого Штурмхонда. Остальная немногочисленная мебель тонет в объятьях теней. Лицо капитана чутка помятое и кажется усталым, парочка ссадин пестрят на нем, волосы взлохмачены, будто он уснул прямо за столом. Взгляд подернут рассеянностью, но с каждой секундой он проясняется. И оттого чары его красоты не спадают. Сердце идет галопом, оно стучит под кожей сотней, даже тысячью импульсов. — Иса? А я молчу. Спина моя намертво прилипает к двери, равно как и взгляд – к Штурмхонду. Он хмурит темно-рыжие брови, трет ладонью глаза, будто пытается избавиться от наваждения – от меня. Вот только это не его греза – уж желанная или нет, мне не понять. Штурмхонд расправляет плечи и исподлобья смотрит на меня. Его голос расползается по углам, притупляя тепло каюты. — Не знаю точно, зачем ты здесь, но ты не услышишь извинений или слов о том, что я не хотел… — Мне это не нужно! — чуть ли не выкрикиваю я. Теперь капитан не на шутку удивлен. Я, впрочем, тоже, только от своего тона. Он подается вперед и встает со стула. Возвышается огромной тенью в малой каюте. — Нет? — вкрадчиво спрашивает. — Нет, — выдыхаю я тихо, но знаю, что он услышит. Штурмхонд нарочито неспешно ступает, и я с силой прижимаю руки по обе стороны от себя к двери, искушаемая желанием схватить его за шнурки и тут же притянуть. — Потому что я не жалею. — Я был уверен… — Просто дай мне сказать то, из-за чего я час петляла по этому ужасному кораблю и чуть не потерялась, и можешь извергать свои речи хоть до онемения языка! Он останавливается буквально в паре шагов от меня, усмехается. Глаза на миг загораются ярко-зеленым огоньком, но Штурмхонд молчит – уступает. Я смотрю, как мои ноги делают шаг к нему, и замираю. Задираю голову, и мы сплетаемся взглядами. Ничто не сможет заставить их отделиться. Не рассечет ни одно лезвие их, словно сухие ветви кустарника. — Я знаю, что обречена, как только покину борт корабля. Ты – мой последний и единственный шанс испытать счастье. И сейчас я хочу его, — я поднимаюсь на носки, и дыхание мое мажет терпкостью его губы. — Хочу тебя. Это было почти что больно – открыть сердце ему, зная, что завтра мы расстанемся. Неизбежно. И скорее всего, навсегда. Не вижу его лица, его глаз – чистейших зеркал, но чувствую губы, что с нажимом впиваются в мои. Жмурюсь, ведь нельзя полниться таким желанием и горечью одновременно, как я сейчас: когда пальцы вплетаются в его волосы, а тела наши встречаются. Поддеваю края его изрядно помятой рубашки, и Штурмхонд мигом избавляется от нее. Капитан тянет меня за собой, заманивая новым, столь нужным поцелуем, я переступаю через рубашку. Моя верхняя одежда летит на пол следующей, и теперь мы стоим обнаженные по пояс. И хотя смущение одолевало меня не меньше приторного на языке вожделения, улыбка на моем лице не могла погаснуть, стоило рукам лечь на его золотистую грудь, стоило ритму его сердца передаться сквозь касание и стать единым на двоих. — Я не умею любить, — шепчу откровенно, смотря ему прямо в глаза. И я подразумеваю не только отсутствие телесной близости. А он понимает. — Вот и вторая вещь, что нас объединяет, — отвечает Штурмхонд, заключая мое лицо в своих руках, большими пальцами проводит по щекам. — Вторая? А какая же первая, капитан? Улыбка проглядывается в крохотном поднятии уголка его губ. — Боюсь, она неподходяще грустная для этого момента. Но я догадываюсь. Нас объединяют шрамы. И хоть мои – незримые, они не менее болезненные. Мы можем не знать прошлое друг друга, но оно четко выгравировано снаружи. Штурмхонд подхватывает меня под бедра, будто я и вовсе ничего не вешу, и направляется к кровати. Разрываю поцелуй, охнув, когда моя спина бухается на мягкую ткань. Штурмхонд сразу тянется к моей шее, клеймя ее лихорадочными влажными поцелуями. Руками вожу по мягкой коже, касаюсь выпирающих лопаток, так и обхватывая ногами его пояс. Утыкаюсь носом в ложбинку на его шее, вдыхаю его аромат – все та же свежая соль и нотка меда. Борюсь с соблазном вкусить ее, но в итоге с позором сдаюсь. Хриплый звук вырывается у Штурмхонда. Как два изголодавших зверя, мы, кажется, сейчас перегрызем друг другу глотки. И пока этого не случилось, Штурмхонд отрывается и припадает губами к моей груди. Прогибаюсь в спине, льну к нему каждым кусочком голой плоти. — Я… — тяжелый вздох срывается с губ. Уже не помню, что хотела сказать. Да и хотела ли вообще? Пытаюсь отдышаться, ведь легкие полны концентрированного жаром воздуха, пока капитан ловко стягивает с меня штаны. Он сгибает ноги в коленях, оглаживает их вверх-вниз шершавыми руками, а затем ведет непрерывающейся цепью ласк губами. Распаляя меня донельзя. Смущая меня донельзя. Побуждая хотеть его до мириад колющих иголочек под кожей, что пальцы до побледнения комкают вычурный бархат. Он подбирается до внутренней части бедра, и я непроизвольно сжимаю ноги, но Штурмхонд меня останавливает, рукой аккуратно придерживая. — Ты доверишься мне? — спрашивает он, приподняв голову, и глаза его ярко горят в столь скупом освещении. — Да, — ничуть не колеблюсь, а от ответной усмешки и вовсе сердце сбивается с нужного темпа, заходясь в бешеном. Кусаю себя за губу, когда он касается меня между ног, вторгается горячим языком, что сознание покидает пределы этой комнаты, в голове лишь бьет молотом, а от низа живота по всему телу растекается натянутая волна неги. Меня захлестывает ею, прибивает накрепко к кровати – неспособную и век приоткрыть. Штурмхонд за талию подтягивает меня ближе, пьет все мои жизненные соки еще глубже, тешась невнятным бормотанием умалишенной. Поглаживанием подушечками пальцев моих ягодиц посылает острые разряды в каждый воспаленный уголок. Он вдруг примыкает губами к животу, скользя по коже влагой и палящим дыханием, и я невесть как нахожу силы приподняться на локтях и потянуть его к себе. Смешивая на языках соль, желание и медь. Руками вслепую тянусь к его штанам и дотрагиваюсь к нему сквозь ткань. Неумело веду пальцами, но, слыша тихое шипение, обхватываю увереннее. — Не тяните, капитан, — медово шепчу, будто обитательница глубоководья, готовая зазывать моряков вечность, а на деле уже раз десять мысленно прокляла его штаны, не забывая упомянуть и его самого. — Твое желание, дорогая Иса, прежде всего. И я вскрикиваю от этого ощущения, прорезанного тонким всполохом боли. Цепляюсь крепко за Штурмхонда, он мерно толкается в меня, срывая мои вздохи, но не имя. Он как якорь, который утянет меня на дно, а я добровольно привязываю себя цепью. Бедрами подаюсь к нему, полнясь им, насыщаясь, держусь где-то между хмельной болью и ноющей жаждой. Две исполосованные души и тела. Они способны залечить свои увечья одним днем, но так или иначе обречены. Мы обречены. В уголках глаз худо щиплет. Как рыба, которой не хватает воздуха, я беспомощно двигаю губами. И он сдается. С капельками пота лбом упираясь в мой лоб, на выдохе произносит: — Николай. — Николай, — шепчу сокровенно, с улыбкой на кончиках губ. Он жмурится, как если бы полоснули ножом по груди, запечатлевая очередной шрам, а я разглаживаю складочки на его лбу. Заставляю посмотреть на меня. Разрешаю зелени его глаз пустить бутоны прямо в сердце. — Николай, — повторяю ласково и, как никогда б его бутоны, распускаюсь. В мерцании висящих огней в каюте звучало его имя, благоговейным эхом растворяясь в темных закутках. *** Пальцами он перебирает мои волосы, наши тела едва прикрыты одеялами из живых теней. Слышу его ровное биение под ухом, ровное дыхание и неосознанно подстраиваюсь, дыша в унисон, живя в унисон в это мгновенье. — Я… хотела бы остаться здесь, со всеми вами. Не уверена, что готова уйти и больше не вернуться. Учиться в Малом дворце было мечтой, но она утратила свою значимость, когда не стало Татьи. Сейчас я поняла, что обрела иную и это не какая-то кратковременная прихоть. Да, от меня не много пользы как от гриша, и размахивать мечом я не умею так, как остальные. Но я научусь. Смогу, я это знаю, — я оторвала голову от теплой груди и посмотрела в глаза, подернутые странной пеленой. — Если ты позволишь. Николай огладил костяшками пальцев мою скулу и притянул к себе. И что-то в этом поцелуе – едва скользящем, невесомом – кольнуло призрачным шипом, закровоточило морской солью, стекающей по губам. Я взяла его лицо в ладони, сжимая крепко и отчаянно. Я знала вкус его ответа – вкус моих или наших? слез, скрепляющих поцелуй. — Как бы я хотел, — Николай прошептал мне в губы, и я закивала головой, но не дала продолжить, губами накрывая его слова. Я знаю, понимаю. Настолько прекрасной была эта ночь, что на такой же конец рассчитывать могли лишь дураки. И пока конец с лучами нового дня не пробрался в маленькое окно, я не стану попусту тратить оставшиеся часы. Пусть даже минуты. *** Руки крепко сжимали фальшборт, пока я смотрела, как незнакомые земли все приближались. Две девушки-гриши стояли невдалеке и весело щебетали о чем-то. Я их не слушала. Рассветные лучи грели палубу, но не меня. Неужели то, что я чувствую, это страх? Меня б согрели руки, обхватившие за плечи; я бы прижалась спиной к сильному телу и вдохнула запах, что успел развеяться по ветру. Тогда б я не смогла уйти. Поэтому Николай не придет – я попросила. Это последнее, что он мог сделать для меня. Шум городка, который отсюда виднелся вполне хорошо, расползался медленно, как и возня по кораблю. Члены экипажа выкрикивали какие-то команды, а гриши вылезали со своей норы-трюма и заполняли палубу. Они восторженно смотрели на заветные земли. Ко мне, как всегда, незаметно подошел Толя и сложил руки за спину. Захотелось как-то инстинктивно сжаться, и не только из-за того, что по росту я едва доходила ему до плеч. — Переживаешь? Чего кривить душой, если по мне и так все видно? Прям открытая книга – бери и читай сколько угодно. — Да, — ответила я, а руки еще сильнее вцепились в фальшборт. Стали липкими. И тут неожиданно я уже утыкаюсь носом в стальную грудь, прижатая на контрасте ласково руками. Не теми, которыми бы хотелось, но все равно выдыхаю и обнимаю Толю в ответ. — Я верю, что ты найдешь свое место, Иса. И ты верь. Его завсегдатае спокойствие перетекает в меня, а от родственного жеста поддержки так вообще чуть ли не плачу. Я не заплачу. — Так мило, что я сейчас выблюю свой завтрак за борт, — над ухом каркает Тамара, и мы с Толей смеемся, отодвигаясь друг от друга. — Меня ты так не тискаешь, братец. — Жизнь мне пока дорога, знаешь ли, — отвечает Толя, обмениваясь с Тамарой острыми улыбками. — Стало быть, прощаемся? — устремляет на меня сияющие золотом глаза Тамара. — Стало быть. Я делаю к ней шаг и неуверенно протягиваю руки. Она фыркает и собирается метнуть фразой из своего арсенала, но Толя толкает ее вперед, и она попадает в мои объятья. Напрягается вся, но все же рук не отнимает. Выдыхает как-то обреченно и на ухо шепчет: — Попытайся не угодить в очередную передрягу. — Раз уж ты просишь… Тамара больно щипает меня за бок и отодвигается с ухмылкой хищницы. Неисправима. Никаких пафосных прощальных слов не было, платочком никто мне не махал – и не нужно было. Я спускалась со сходни, каблуки отстукивали свой ритм, а в сумке, перекинутой через плечо, звякал мешочек с монетами и лежал орнаментный гребень. Я пообещала себе, что сделаю это в последний раз, и обернулась к «Волку волн». Нет, для меня он стал Волчком.