— sostenuto — сдержанно
Весь этаж был хорошо оснащён звукоизоляцией, но откуда-то всё равно издавался сладкий, тягучий звук скрипки. Проходя мимо аудитории Куникиды-сенсея, через маленький просвет чуть приоткрытой двери Ацуши увидел парня с рыжими волнистыми волосами, который, прикрыв глаза, самозабвенно играл на инструменте. Плавное движение смычка, изящная постановка корпуса… Ацуши и не заметил, как остановился напротив двери, бесстыдно пялясь. Он ведь очень, очень любил смотреть и слушать то, как играют другие люди. Одно и то же произведение могло кардинально отличаться, даже несмотря на одинаковый темп и инструмент. Стоило ли говорить, что абсолютно каждое исполнение даже одним и тем же человеком было не похоже на предыдущее, ведь музыка, подобная философии Гераклита, течёт бесконечным непрекращающимся потоком, делая каждый звук, каждую ноту уникальной. Ацуши обожал слушать других и подмечать детали игры, движения, звучания, даже выражения лица. Это завораживало настолько, что хотелось смеяться и рыдать, ведь он действительно чувствовал то, что играли люди, действительно чувствовал то, что они хотели сказать. Мелодия резко изменила свою динамику, сделавшись грубой. У рыжеволосого парня на лице промелькнула тревожность — он поджал губы, а веки начали подёргиваться. Ноты скакали одна за другой быстро, смычок двигался отрывочно. Будто бы сбился с пути. — Чуя, достаточно, — начал знакомый голос. Рыжеволосый парень моментально остановился, открыл глаза и посмотрел прямо на Ацуши. Он испугался, совершенно не ожидая этого, а потом резко побежал в сторону выхода. Сердце билось в сумасшедшем ритме, ему было дико стыдно за то, что подглядел, за то, что нарушил момент, за всё это; чувство неловкости затмевало разум. Нужно срочно домой. Срочно.***
Кажется, Дазай-сенсей сказал, что необходимо ознакомиться с университетом. Так и быть. Ацуши не думал, что всё это сказано всерьёз, но покорно приехал в университет на целый час раньше — может быть, даже удастся порепетировать, хотя ему и хватило вчерашних двух с половиной часов гамм без перерыва. Здание университета в шесть этажей было выполнено в стиле функционализма — чёткая геометрия, прямая крыша (наверняка, однажды туда можно будет забраться!). Одна часть выбивалась из общей композиции тем, что там не было деления на этажи, а корпус являл собой полуцилиндр с непрерывной линией широких окон, где, наверное, располагается актовый зал. Поднявшись на свой шестой этаж, он неспешно подошёл к самому началу коридора, чтобы просмотреть таблички с информацией на всех аудиториях. Вообще-то, у расписания, которое находилось напротив главной лестницы, была карта с номерами аудиторий, но этого казалось мало. Хотелось всё исследовать самому. Его мысли отвлекла неожиданно начавшаяся музыка. Тихая, но чёткая. Ацуши услышал хорошо знакомую мелодию из самой дальней от него аудитории. Он несмело прошёл по коридору вперёд — туда, где ещё даже не включили свет. Только маленький тусклый электрический лучик пробивался из чуть приоткрытой двери — вместе с прелюдией и фугой до минор Баха из первого тома. Он подошёл ближе, незаметно для самого себя затаив дыхание. И кто же приехал так рано в университет? Вчерашний инцидент не был забыт, но всё же любопытство взяло верх. На свой страх и риск он подошёл ещё ближе, посмотрел в просвет и застыл — неужели он?.. Акутагава играл грациозно, абсолютно не меняясь в лице. Оживлённые ноты — движение вперёд, дальше и дальше, он касался клавиш так нежно, будто порхая над ними, но при этом это никак не сказывалось на громкости, ощущалось нажатие, даже некий надрыв. Мелодия перешла на арпеджио — филигранная точность заставляла невольно трепетать. Он будто думал о чём-то, так глубоко и сосредоточенно, лишь слегка нахмурив брови. Момент замедления, затухания — обдуманный, спланированный, выверенный. И снова вперёд, ещё и ещё… Ацуши не мог поверить тому, что слышит. Это было великолепно и так проникновенно. Он понял, что покрылся мурашками. Так отдаваться музыке, как отдавался Акутагава в этот самый момент — незабываемо для слушателя. Идеально выверенный темп, движение корпуса не навязчивое, а плавное, такое, будто сейчас этот парень и инструмент — одно целое, дышащее в мягкий унисон. Он определённо жил этим, дышал, существовал. Он определённо прекрасен в своей игре. И это не может не восхищать. Боясь того, что его снова обнаружат, Ацуши поскорее отошёл к противоположной стене, так, чтобы его точно не было видно, но чтобы он всё же мог продолжать слушать. Он глубоко задумался. Он и не предполагал, что Акутагава способен на такое. Этот парень точно являлся первокурсником? Его игра, его техника не была похожа на то, что мог кто-либо ещё из их группы. По крайней мере, ему так казалось. Услышав, как Акутагава закончил произведение, Ацуши мигом побежал в туалет, чтобы спрятаться. Перспектива быть пойманным, особенно Акутагавой, точно не радовала. Было в этом парне что-то отталкивающее, странное. Те его взгляды вызывали множество вопросов, потому что... что он ему сделал? Что не так? И всё же игра Акутагавы пробудила в Ацуши нечто такое, что он не мог никак объяснить. Наверное, теперь он смягчился в отношении к нему. Да и они ни разу не общались, почему он вдруг так к нему предвзят? Взгляды ещё ничего не значат. Акутагава снова начал играть — на этот раз просто повторял один момент, который нужно было отточить. Пытаясь успокоить вновь ускорившееся сердцебиение, Ацуши вышел и направился туда, где прервал своё изучение факультетского пространства. Слова Дазай-сенсея никто не отменял.***
Первой парой была история музыки. Снова новая аудитория, на этот раз ещё более мрачная, чем у Кристи-сан. Было в ней что-то холодное — быть может, сказалось то, что окна выходили не на внутренний двор, куда лучи солнца в это время почти не попадали. Помещение представляло собой полную симметрию прошлых мест, окна были в правой, а инструменты в левой части. Там стояло два контрабаса. Смотря на величественные инструменты, Ацуши подумал о том, что с нетерпением ждёт занятия с оркестром, которое будет уже завтра. Хотелось почувствовать единение с другими музыкантами, синхронизированность, властный взмах дирижёра и полное погружение в многогранный, полный в своей глубине звук. В остальном здесь на удивление было пусто — даже никаких досок с нотной разлиновкой, плакатов с информацией, шкафов; только место для проектора, преподавательский рабочий стол и кафедра. Ацуши сидел совсем один, ожидая первых студентов. Он думал, что первым придёт Акутагава, но почему-то тот совсем не спешил. Как назло, первым зашёл тот самый рыжеволосый парень. Его походка была уверенной, может, даже дерзкой, но плавной, совсем как его вчерашняя игра. Увидев Ацуши, он ухмыльнулся и сразу же изменил свою траекторию в его сторону. Чёрт. — Что скажешь в своё оправдание, парень? — с ухмылкой спросил он. — Извини, я… я не хотел… — растерявшись, начал Ацуши, однако его перебил дружелюбный смех. — Тебе понравилось? — Что? — Я прекрасен, да? Ацуши только смущённо закрыл своё лицо руками. Что за вопросы такие? — Накахара Чуя. Ацуши убрал руки и посмотрел Накахаре в глаза ярко-синего цвета. Ацуши всё ещё был напуган, но добродушная улыбка одногруппника заставила спокойно выдохнуть. — Накаджима Ацуши. — Ты же не против сразу на имена перейти, да? Бесят формальности. — Не против… Чуя снова улыбнулся, а потом немного отошёл в сторону. — Знакомься, Ацуши, это По Эдгар, он тоже скрипач. И тоже можно по имени. Ацуши только сейчас понял, что они были не одни и, более того, этот застенчивый парень всё это время стоял здесь, за Чуей. — Приятно познакомиться… Эдгар кротко кивнул, неловко перебирая пальцами полы рубашки. Его тёмные волосы практически полностью закрывали глаза, как будто так он пытался спрятаться от этого мира. Поджатые губы выражали обеспокоенность, он сильно волновался. — Ты же пианист, да? — снова начал Чуя. — Да. — И как тебе Дазай? — Дазай-сенсей? — уточнил Ацуши. Не то чтобы он не понял с первого раза, но неформальное обращение резало слух. — Ну да, ты же понял. Как он тебе? — Не знаю… Чуя приблизился, внимательно всматриваясь в глаза Ацуши, и, немного погодя, сел рядом, а за ним следом и Эдгар. — Да ладно тебе, можешь всё рассказать. — Пока нечего, — уклончиво ответил он. — Ну, а впечатления? Ацуши только округлил свои глаза, отводя взгляд в сторону. Делиться не очень хотелось, но по взгляду Чуи было понятно, что ему можно доверять. — Он странный. Чуя только рассмеялся, откидываясь на спинку стула. — О да, он такой, — небрежно бросил он. — Вы знакомы? — Типа того. Аудитория постепенно наполнялась студентами. Кто-то тихо садился на место и молча ждал лекции, кто-то болтал с однокурсниками. Оглядевшись на всех, Ацуши заметил, что Акутагава уже был на месте. И почему его это так волновало?.. Он снова смотрел в сторону Ацуши, а потом резко отвёл взгляд в сторону окна. Может быть, он всё же заметил то, как Ацуши смотрел и слушал его совсем недавно? Девять утра, настало время первого занятия. Точно по времени в аудиторию зашёл высокий, худой мужчина в идеальном, полностью чёрном костюме, на котором выделялся только лишь бордовый галстук. Чуть улыбнувшись, он посмотрел, казалось, в глаза каждого присутствующего, а потом, подойдя к кафедре, поправил спавшую на лицо чёлку и начал: — Здравствуйте. Меня зовут Мори Огай, для вас, соответственно, Мори-сенсей. Наш курс называется история музыки и, прежде чем начать основную часть, я бы хотел выделить этапы развития… Пожалуй, это была одна из самых интересных пар. И, хоть Мори-сенсей вселял неведомый ужас, хотелось слушать его негромкую тягучую речь и записывать, записывать, записывать… Занятие прошло слишком быстро, Ацуши казалось, что этого чертовски мало. Он обязательно придёт домой и что-нибудь прочтёт дополнительно. Узнавать новые вещи было удивительно.***
Следующей парой стоял иностранный язык — весь поток поделился на несколько групп, и Ацуши, таким образом, из знакомых оказался вместе с Изуми Кёкой и… Акутагавой — кто бы мог подумать, что его заинтересует русский язык? Вместе с ними были и другие студенты, но Ацуши знал только пианистов, поэтому, преодолев себя, попытался сесть к ним как можно ближе. Ребята, похоже, тоже старались держаться друг друга, даже несмотря на то, что совсем не общались. То, что Акутагава сел вместе с ними, было удивительно, но он сразу же дал понять, что кроме пары его больше ничего не интересует: Изуми повернулась к Ацуши и тепло улыбнулась, а Акутагава молча бросил взгляд и быстро отвернулся, всматриваясь в свою тетрадь. Его чёрные с белым пряди почти что закрывали лицо с той стороны, с которой сидел Ацуши, но всё же ему удалось заметить серые сосредоточенные глаза и чуть поджатые в напряжении губы. Наверное, тому было не очень комфортно. — Акутагава, всё в порядке? — решил поинтересоваться Ацуши. Не то чтобы ему действительно было интересно. Может, он просто хотел произвести хорошее впечатление или как-то разрядить обстановку. Скорее, он решил сделать это из простой вежливости. Или нет. Акутагава лишь удивлённо вздохнул, явно не ожидая, что с ним решится кто-то заговорить, и, посмотрев украдкой на Ацуши, кивнул. Не то чтобы Ацуши надеялся на полноценный диалог, но всё же было грустно осознавать, что он не желает с ним общаться. Не желает или стесняется? До пары оставались считанные минуты. Внимание привлёк слишком активный и шумный парень с удивительно белой длинной косой — кажется, он не на шутку увлёкся осветлителем для волос. Он что-то рассказывал с широкой улыбкой на лице нескольким однокурсникам, а те лишь восхищённо смотрели на него и иногда кивали головой в знак согласия. Когда он заметил пристальный взгляд Ацуши, то лишь улыбнулся шире и подмигнул ему. Как оказалось, были люди в этом университете, которые вселяли ещё больший ужас, чем Мори-сенсей. Вошедший преподаватель громко распахнул дверь и так же громко закрыл, а затем сказал присутствующим что-то на непонятном языке. Ах, да, русский. Он был полностью в белой одежде, на бледной коже выделялись только лишь чёрные-чёрные волосы и ярко-фиолетовые глаза. Ацуши не мог поверить, что такой цвет глаз существует, а потому попытался проморгаться, думая про себя, что, наверное, это всего лишь игра света. Преподаватель снова сказал что-то на русском и, не увидев в глазах студентов понимания, перешёл на привычный японский практически без какого-либо акцента. — Я так понимаю, никто русским в школе не занимался? Кто-нибудь вообще занимался? Поднимите руки. Руки поднял тот самый шумный парень и ещё девушка в строгом брючном костюме, кажется, Хигучи — Ацуши слышал, как она представлялась перед другой девушкой. Ацуши заметил, как Акутагава некрепко сжал свои руки, лежащие на парте. — Господа присутствующие, вы что-нибудь поняли из мною сказанного? — Извините, — начала Хигучи. — Но Вы сказали очень быстро, так что если бы Вы сделали это помедленнее, мы смогли бы… — Я понял, — перебил преподаватель. — Я начну с самого начала. Ацуши нахмурился. Что вообще, чёрт возьми, происходит? — А начну я со своего имени. Меня зовут Достоевский Фёдор и, опережая Ваши вопросы, да, я русский и нет, не нужно выговаривать мою фамилию полностью. Я понимаю, какую трудность она представляет для японцев, поэтому прошу звать меня Дос-сенсей. Повисло напряжённое молчание. — Что же, теперь перейдём к более интересным знаниям. Сейчас мы будем разбирать алфавит и звуки, а в качестве домашнего задания Вам нужно будет… Ацуши глубоко вздохнул. Всё же нужно было выбирать французский.***
Следующей парой было сольфеджио и, кажется, Ацуши абсолютно ничего не осознавал всё это время, потому что под конец занятия его голова раскалывалась, а громкий и строгий голос Куникиды-сенсея не давал и шанса на передышку. Иногда Ацуши отвлекался на то, чтобы повернуться к дальним партам и снова удостовериться в том, что Акутагава прожигает его взглядом — таким тяжёлым и просто невыносимым. В какой-то момент ему показалось это даже забавным, потому что это происходило каждый чёртов раз, и Ацуши мысленно считал, сколько он уже сделал это и сколько раз Акутагава уже был пойман с поличным. Насколько это забавляло, настолько это и пугало, ведь они даже не общались. Не мог же Акутагава заметить его с самого утра? С другой стороны, эти взгляды были и вчера. Может быть, Ацуши сделал что-то не так? А если дело во вступительных и тогда произошло что-то такое, чего Ацуши не помнил? В любом случае, когда пара наконец-то закончилась, а она была последней, Ацуши решил не медлить и подойти к Акутагаве, чтобы выразить ему всё своё возмущение из-за бесконечного прожигания его спины, а также спросить, что, собственно, происходит. Студенты так в спешке собирали вещи и выходили из-за парт один за другим, что в потоке Ацуши боялся ненароком с кем-то столкнуться. Он видел, как Акутагава в своей неспешной манере убирал учебные пособия в рюкзак и уже собирался покидать аудиторию тоже, поэтому сорвался и быстро подошёл к нему. — Акутагава? Тот выглядел абсолютно незаинтересованно — он даже не отвлёкся от своих вещей, чтобы посмотреть на Ацуши. — Что? — Я, ну… Ацуши растерялся. В мыслях намного проще формулировать то, что хочешь сказать, и представлять, как ты скажешь это едва знакомому человеку. Который, наконец, повернулся в его сторону и смотрел на него так, будто он крадёт его время. — Да? — нетерпеливо переспросил Акутагава. — Я хотел спросить… — Ну? — так же нетерпеливо спросил он. Взгляд этих испепеляющих в ожидании глаз было выносить непросто. — Почему ты так смотришь на меня? — сдался Ацуши. — Как? — Ну, как будто я сделал тебе что-то плохое… — Без понятия, о чём ты. — Нет, ну, правда, что-то случилось? — В каком смысле? — Слушай, ты можешь сказать мне, если что-то не так, я просто хочу понять. — Я тоже хочу… — вдруг задумчиво начал он, но быстро оборвал сам себя. — Что? Ацуши был удивлён. Что-то всё-таки произошло? — Не твоё дело. Он резко переменился в лице, голос стал очень грубым, как будто в его голове сработал переключатель. — Мне нужно идти, — сказал он и безапелляционно прошёл мимо, направляясь к выходу. Настолько холодно, что Ацуши невольно поморщился. Он решил, что больше не собирается даже думать об этом человеке, потому что это было и неловко, очень неловко, и, наверное, бессмысленно. Открытая неприязнь ощущалась почти физически. Конечно, Ацуши чувствовал себя обязанным разобраться в этой ситуации, потому что оставлять всё неразрешённым было странно, но всё же… да, бессмысленно.***
Следующий день был для Ацуши волнительным, потому что его (наконец-то!) ждало занятие в оркестре. Это было настолько волнительно, что он снова пришёл в университет на час раньше, чем нужно — забыл поменять будильники и, совершенно не смотря на время, приехал в университет и только потом до него дошло, что, вообще-то, можно было поспать и подольше. Он уже хотел найти какую-нибудь открытую аудиторию, чтобы порепетировать, потому что фортепиано стояли во многих аудиториях, как вдруг снова услышал Баха, и снова первый том. Теперь кто-то играл прелюдию и фугу ми минор. Конечно, он уже догадывался о том, кто может так играть — снова безупречная игра в идеальном темпе и без малейшей заминки. Только почему опять Бах? И почему опять минор? Ацуши подумал, что, наверное, Акутагава играет весь том по порядку. Он снова подошёл к аудитории. Сквозняк приоткрыл дверь так, что он снова мог видеть Акутагаву за инструментом. Началась фуга, она требовала большей сосредоточенности, нежели прелюдия, поэтому можно было увидеть, как Акутагава чуть напрягся, но на игре это никак не отразилось. Музыка стала громче, нажим сильнее, а пальцы двигались по регистру то вверх, то вниз. Она затухла на звучном аккорде, этаж на мгновение погрузился в тишину, а потом снова наполнился повторяющейся мелодией. Резко подул сильный ветер и, пусть весь этот мир будет проклят, из-за сквозняка дверь приоткрылась ещё больше, так, что теперь Акутагава без проблем мог увидеть Ацуши. Но ему несказанно повезло — тот даже не обратил на него внимания, до того увлечённый своей игрой. Такой сосредоточенный и серьёзный, такой красивый в том, что делает. Ацуши, стараясь не делать резких движений, чтобы исчезнуть из поля зрения как можно незаметнее, уже хотел спрятаться за стеной, а потом убежать куда угодно, главное, чтобы Акутагава ничего не понял. Как вдруг на небольшой паузе его телефон в заднем кармане брюк издал отвратительно громкий звук уведомления, усиленный эхом университетского коридора. Так его ещё никто не подставлял. Ацуши услышал, как мелодия остановилась. Услышал, как скрипнул отодвигаемый от инструмента стул. Услышал тихие, быстрые шаги. Дверь открылась окончательно и он увидел его. Парализованный от страха, он так и стоял рядом с аудиторией, не в силах сделать и шага, не в силах придумать хоть что-то. — Ты?.. Не было, однако, в этом голосе злобы или отвращения. Было сильное, очень сильное удивление. — Что ты здесь делаешь? Ты подслушивал? — Я… Ацуши от волнения начал едва заметно дрожать. Он знал, что это ничем хорошим не закончится, боже, и зачем он только это делал, боже, как неловко, как стыдно, боже… — Ты в курсе, что подслушивать нехорошо? — Да, прости, я просто… — Не делай так больше. Мне неприятно. Ацуши пытался понять его слова прямо сейчас. Акутагава говорил так спокойно, а ведь Ацуши ожидал криков, скандала, может быть, даже драки. От ещё большего шока он смог только выдавить из себя один вопрос: — Почему? Акутагава устало вздохнул. Только сейчас Ацуши заметил, что у того на лице огромные синяки под чуть опухшими глазами, а руки едва подрагивали. Он выглядел так, будто не спал целую ночь — болезненно бледный и смертельно уставший. — Какая разница? Я прошу тебя больше так не делать и всё. Договорились? — Х-хорошо. — А теперь уходи. — Извини, Акутагава… — пролепетал Ацуши. — Мне не нужны твои извинения. Просто уйди. — Мне так жаль… — Прочь! Не в силах больше вытаскивать из себя слова, Ацуши поправил лямку рюкзака и, сжимая грёбаный телефон в левой руке, побежал в аудиторию Мори-сенсея. Этот день снова начинался с истории музыки. И с Акутагавы.