— espressivo — выразительно
Все выходные было затишье. На улице потеплело, наконец, настолько, что необходимость в ветровках пропала. Ацуши играл буквально всё это время. Выучил досконально всю свою программу, выучил все произведения для игры с оркестром, отточил совместную с Акутагавой полифонию… Акутагава. Ацуши, конечно, ждал от него сообщений, потому что им всё ещё нужно было заниматься вместе, но, похоже, тому стало абсолютно на всё плевать. И это он обвинял его в пренебрежении к учёбе? В понедельник Ацуши специально с ним не садился за парту, вернувшись к группе пианистов, которые продолжали держаться рядом. Они посмотрели на него с удивлением, но, похоже, особенно внимательные уже заметили, что парни перестали общаться, а потому вопросов не задавали. Пусть. Так было легче. Рампо поделился шоколадными конфетами, Йосано втянула его в разговор по поводу предстоящего посвящения в студенты, которое будет уже в конце этой недели. Кенджи и Кёка просто были рядом, рассказывая забавные истории на переменах. Ацуши почувствовал, что действительно не один, хотя раньше ему казалось, что все они не настолько близки друг другу, чтобы делать столь милые вещи. Иногда Ацуши чувствовал на себе чужой взгляд, невольно возвращаясь в воспоминаниях к самому началу учебного года, но ни разу не повернулся в сторону студента за последней партой — с него довольно. Потому что сколько бы он не желал вернуть всё на прежние места, сколько бы он не пытался наладить контакт или хотя бы сгладить конфликт, другая сторона была абсолютно не заинтересована. Ацуши, конечно, из тех, кто вечно мечется и кто в любой момент может передумать о своём решении не извиняться первым, но с него, действительно, достаточно. Потому что у Ацуши всё ещё есть гордость.***
Так прошла первая половина недели. Вот только среды Ацуши боялся — две прошлые ушли на конфликты с Акутагавой, тем более именно по средам проходили занятия по гармонии. Ацуши сел за парту к Акутагаве впервые за это время, потому что, всё же, учебник был необходим, но на этот раз здороваться не стал. Пара прошла на удивление быстро, Ацуши действительно смог полностью сконцентрироваться на учёбе. Но после неё случилось что-то странное. — Ацуши? — тихо позвал парня Акутагава, поворачиваясь к нему. Надо же. Снизошёл. И даже по имени. — Что? — медленно спросил Ацуши, поворачивая к нему и с вызовом смотря прямо в глаза. Вообще-то, он ждал, очень ждал, пока это произойдёт. Но почему-то именно сейчас в нём что-то перемкнуло и хотелось вылить на того весь негатив, который только скопился в Ацуши. Из-за него. — Я знаю, что поступил крайне глупо… — начал Акутагава, но его перебила чужая нетерпеливость. — Да, глупо. Я столько ждал твоих извинений, а ты решил сделать это только сейчас? — скривившись в ядовитом недоумении, чуть повысил голос Ацуши, а затем начал собирать свои вещи. Хорошо, что на них никто не обращал внимания. В основном все были заняты мыслями о предстоящей паре, которая будет через полтора часа, преподаватель вышел из аудитории. Пианисты, с которыми Ацуши хотел вместе провести дальнейшее время, увидев пылкий разговор, решили оставить всё как есть и не ждать его здесь, уходя в коридор. Пусть парни разбираются — им это необходимо. — Я не знаю, что на меня нашло… — растерянно сказал Акутагава. — Я всё это время пытался понять, — немного тише. — Знаешь, что? — сказал Ацуши, уже собрав все свои вещи. — Теперь мне нужно остыть, чтобы это всё выслушивать. Ты очень меня задел и я сейчас совершенно не понимаю, почему мы общались до этого. Видимо, это нужно было только мне. Ацуши резко встал из-за парты и, ещё раз кинув гневный взгляд на Акутагаву, ушёл. Потому что возвращать всё на свои места пока не был готов.***
— На сегодня достаточно, — махнув рукой, проговорил Дазай-сенсей. Четверг Ацуши встретил с противоречивыми чувствами. Ему действительно нужно было остыть, но пока это сделать не получалось. Всё и сразу так навалилось и превратилось в огромную глыбу, которая вот-вот его придавит. Весь этот конфликт, который он добровольно решил продлить, выжимал из него буквально все силы. Он решил это, потому что ему вдруг показалось, что он Акутагаве не нужен. И это чувство ненужности усугублялось абсолютно неуместными романтическими чувствами, которые он тоже пока что до конца и не понял, и не мог принять. Акутагава… Такой сложный, упрямый, язвительный, холодный, безразличный. И как вообще угораздило влюбиться в него? Первая влюблённость такая коварная, а, впрочем, что ещё он ожидал от такого искреннего интереса и восторга со своей стороны? Его даже не волновал тот факт, что это парень. Его волновал тот факт, что это именно он — человек с картинки, затягивающий в свои тайны с головой. Трудная головоломка, над которой действительно ломаешь голову долгое время и рискуешь остаться в проигравших. Впрочем, Ацуши уже проиграл. В то же время Акутагава такой заинтересованный, заботливый в каком-то смысле. Ацуши невольно прокручивал в своей голове моменты, когда они просто сидели на переменах перед парами и обсуждали любимый вкус чая или новый сезон сериала. Такие простые вещи казались до нелепого обыкновенными, но именно с ним до невозможного значимыми. Вспоминал, как они не один выходной потратили на совместную борьбу с грёбаной полифонией — в те моменты, когда они начинали по-новой, Акутагава смотрел на него с некой надеждой и это было так согревающе важно. Совместный доклад и поддержка перед аудиторией, поблажки в виде помощи с домашним и как-то раз даже контрольным заданием у Дазай-сенсея, обеды прямо в кабинетах и шутки про «отвратительно невкусные оливки», которые Ацуши клал себе в бенто, и «отвратительно приторный инжир», который Акутагава всегда брал с собой. Ацуши вздохнул и начал собирать свои вещи. — Кстати, Ацуши, скажи мне одну вещь, — студент повернулся к преподавателю и выжидающе посмотрел на него. — У вас с Рюноске случилось что-то? Он сглотнул, прокручивая в голове всё то, что сказал тому в порыве обиды. Он не жалел ни об одном своём слове, потому что это было именно то, в чём он нуждался — показать, как он недоволен, обозначить свои границы, сказать прямо и честно, обнажая свою слабость. Он жалел лишь об одном — что перебил и не дал договорить до конца. — Мы поссорились, — тяжело проговорил Ацуши, понимая, что, наверное, это слишком очевидно. — Но это никак не скажется на нашей совместной работе, я обещаю. Дазай-сенсей снисходительно улыбнулся одним уголком губ, а потом облокотился на стену рядом с выходом из аудитории. — Это не так важно сейчас, на самом деле. А Рюноске, наверное, вспылил? У него сейчас трудные времена. Преподаватель посмотрел на растерянного студента и, вдруг поняв, в чём дело, резко изменился в лице. — А ты не знаешь? — Что? — непонимающе спросил Ацуши. Сейчас все его мысли запутались окончательно и хотелось просто как можно скорее разобраться со всем. — Значит, он не сказал. Это его дело, поэтому я ничего сказать больше не смогу, тут прошу простить, — пожав плечами, ответил Дазай-сенсей, потом выпрямился и, немного погодя, быстро осмотрев аудиторию, покинул её. Ацуши глубоко вздохнул и посмотрел в потолок. Появился ещё один вопрос касательно Акутагавы Рюноске. И Ацуши рисковал погрязнуть в этом только глубже.***
Если после произошедшего Ацуши смог спокойно отсидеть следующую пару, то в пятницу было труднее — занятия над старой полифонией и новым произведением шли трудно. Акутагава, казалось, опустил руки. Он всё ещё играл так, как нужно, но во всём этом настолько не было жизни, что Ацуши представлял себя, играющим с мертвецом. Теперь Ацуши тоже стал тем, кто, вроде как, должен извиниться, но сейчас в его голове творился полный хаос, поэтому он старался не думать об этой ситуации вообще. Его беспокоила и обида, и чувство вины, и так не вовремя появившаяся влюблённость, и необходимость постоянно работать над собой и своей техникой ради поездки на конкурс… Всё это время он просто приходил домой, быстро делал все нужные дела по типу ужина или домашки, а потом играл, играл, играл. Иногда ему казалось, что в игре он хотел только лишь забыться, наплевав на Дазай-сенсея и его безумную затею. Да, отправлять такого, как Ацуши, на конкурс в Токио — полнейшее безумие. Он уже знает, что его руки будут дрожать, будут в холодном поту, будут делать так, как не нужно, так, как неправильно. Возможно, он сядет перед комиссией и забудет даже собственное имя. Но как он мог отказать в этом? Акутагава был таким спокойным и собранным, а Дазай-сенсей — уверенным и ожидающим, что Ацуши просто поплыл по течению, спонтанно согласившись, даже не давая возможности самому себе, чтобы просто подумать над этим и решить, что это для него значит. Такие сложности давили на него, разрывая на части. Но почему-то он продолжал улыбаться и играть.***
— Дамы и господа! Как староста нашего потока, я предупреждаю вас о трёх самых главных вещах: всё, что происходит здесь, остаётся исключительно здесь; курить можно только на улице; пить можно вообще везде и со всеми, ура! Типичная ситуация — они в караоке. Ацуши никогда не любил большие компании, но ему показалось, что если он не пойдёт, то непременно упустит что-то очень важное. В конце концов, именно такие мероприятия сближали любых однокурсников. А Ацуши в этом, наверное, нуждался. Большой зал с огромным экраном на всю стену, на котором транслировались клипы и тексты песен, удобные диванчики в бордовых оттенках, расставленные из-за нагрянувших студентов немного хаотично, зато вмещающие абсолютно всех присутствующих, и столы, на которых стояли закуски и много, очень много разнообразного алкоголя. Основной свет зала был выключен, зато всех освещала неяркая, но довольно большая лампа, которая крутилась в разные стороны, пробегая разноцветными огнями по лицам студентов. Приятный полумрак давал невольно почувствовать себя чуть более раскрепощённым. Что ж, вечер пятницы и должен быть таким. Говорящим был Гоголь. Он с самой обаятельной улыбкой стоял перед всеми, держа в руках бокал шампанского. — И, кстати! — он вмиг округлил глаза, будто бы притворяясь серьёзным, но быстро расплылся в ухмылке. — Посвящение начнём, когда все разогреются. Так что активно пьём и не стесняемся. Все одобрительно закивали головой, а потом потянулись к алкоголю. На самом деле, пришли не все. Например, не было одной арфистки, Олкотт, и Катая, который, кажется, играл на контрабасе. Ещё Готорн… Нет, он был здесь и его осуждающий употребление алкоголя вид заставлял покрываться мурашками. А что ещё он ожидал на таком мероприятии? Не было Чуи. Эдгар, который обычно всегда ходил рядом с ним, сидел где-то с самого края диванчиков, одиноко озираясь. Однако это не продолжалось долго, потому что потом к нему подошёл Рампо и они начали о чём-то говорить — сначала Эдгар, возможно, стеснялся, а потом уже разошёлся и говорил весьма увлечённо. Это радовало. Не пришли Кёка и Кенджи. Они сказали ещё вчера, что не придут, потому что их совсем не интересуют такие мероприятия. И Ацуши тоже хотел их поддержать, потому что в самом деле таким не интересовался и никогда такого не посещал, но вот он здесь — пока все разошлись кто петь, кто пить, сидел за диваном и смотрел на однокурсников. Удивительно, но Акутагава тоже был здесь. Кажется, они обсуждали посвящение ещё когда общались, и решили пойти вместе, но теперь сидели в разных сторонах и изредка смотрели друг на друга. Было так тошно от факта, что Ацуши и хочет, и не может подойти и исправить ситуацию, что он просто выдохнул, поднялся и взял бокал для себя. К нему сразу же подошёл Гоголь, наверняка обрадовавшись прибавлению пьющих. — Накаджима, — заговорчески начал он. — Приглашай и своего друга, чего он такой кислый? — кивая на Акутагаву. Ну конечно, на кого же ещё. — Пусть сам разбирается, — намеренно безразлично бросил Ацуши, а потом, наконец, сделал большой глоток и чуть не подавился. Гоголь прыснул со смеха, а потом похлопал его по спине. — Впервые что ли? — Да. Ацуши поморщился, но, вспомнив, что, вообще-то, алкоголь помогает забыться, сделал ещё глоток, потом ещё. Уже лучше. Гоголь понимающе покивал, а потом пошёл к Акутагаве. Ну и пусть. Ацуши прекрасно справится и без него. Становилось слишком шумно. Включилась какая-то попсовая песня на английском, уже прилично пьяный Тачихара что-то мычал в микрофон, а рядом стоящие студенты подвывали ему, смотря в экран. Некоторые образовали небольшие группы, распивая алкоголь вместе. Лавкрафт, который, кажется, играет на альте, заснул на диване, неловко подложив под голову локоть в белой помятой рубашке. Гоголь доставал Акутагаву, возможно, предлагая выпить, но тот, судя по всему, не соглашался. И чего тогда пришёл? Ацуши неловко подошёл к Эдгару, Рампо рядом уже не было. — А где Чуя? Эдгар испуганно посмотрел на Ацуши, видимо, не ожидая снова с кем-либо заговорить, но сразу заметно расслабился от понимания, что это его хороший знакомый. — Скоро придёт, обещал привести гостей. — Гостей? А разве можно приводить кого-то постороннего? — недоумённо спросил Ацуши, снова делая глоток и сразу хмурясь от горечи на кончике языка. Вкус не очень, но привыкнуть можно. — Речи о посторонних не было, — задумчиво проговорил Эдгар. — Возможно, это будут преподаватели. Ацуши чуть не подавился, делая ещё глоток: — Что?! — пожалуй, слишком громко спросил он. — Я не знаю, — поспешил ответить Эдгар, нервно озираясь по сторонам. К ним подошёл Рампо вместе с Акико, которая держала в своих руках бутылку вина. — Эдгар, я хочу познакомить тебя со своим личным сомелье, — улыбнулся Рампо, а потом перевёл взгляд на Ацуши. — А ты будешь? — Нет-нет, у меня шампанское, не нужно мешать, наверное, — нервно сказал Ацуши, понимая, что лучше бы податься куда-нибудь ещё. Он отошёл от компании, кивнув им с улыбкой, и встал у стены. Акико уже налила вина в бокал и дружелюбно пыталась дать попробовать его Эдгару, который очень сильно стеснялся при незнакомом человеке. Но, видимо, обаяние Рампо работает безотказно, потому что меньше чем через пять минут Эдгар уже держал этот бокал в своих руках. Гоголь тем временем уже обошёл всех присутствующих и снова обратил на себя внимание, объявляя конкурс на самое изящное распитие спиртных напитков. Тачихара замолк на третьей песне, убирая микрофон на стол, и попытался что-то исполнить своим плохо подвижным телом, в итоге просто осев на полу. Хигучи, девушка с русского языка, которая играет на арфе, поставила бокал себе на локоть и выпила так. Кто-то ещё встал на руки и попросил другого студента напоить его в таком положении. Были и другие извращённые позы, но совсем немного. Когда желающих не осталось, Гоголь театрально поправил рукава пиджака и попросил рядом стоящих отойти, а потом без проблем сел на шпагат и, согнув одну ногу в таком положении, что кончик носка его обуви касался его плеча, выпрямил стопу в горизонтальное положение, поставил на подошву маленькую рюмку чего-то прозрачного и предложил желающим выпить прямо так. Кто же знал, что помимо флейты Гоголь всерьёз занимался художественной гимнастикой? — Накаджима, а давай ты попробуешь, — заговорчески сказал Гоголь с сияющими глазами. Ацуши округлил глаза, понимая, что некоторое количество ребят, увлечённых зрелищем, повернулись в его сторону и теперь смотрят на него, ожидая чего-то. Он посмотрел в свой бокал шампанского — это был уже второй, он только подлил новую порцию и сделал несколько глотков — и, вздохнув, улыбнулся, отставил бокал на стол и подошёл ближе к Гоголю. — Как ты себе это представляешь? — спросил Ацуши. — Без рук, дорогой, постарайся, — расплылся в довольной улыбке Гоголь, а потом выгнул одну бровь, наблюдая за тем, как его одногруппник склонился к нему, сел на колени и приблизился ртом к рюмке. — Пахнет отвратительно, — поморщился Ацуши, думая про себя, что очень даже зря согласился на эту авантюру. — На вкус ещё хуже, — серьёзно прошептал Гоголь. Ацуши неловко обхватил губами рюмку и резко запрокинул вверх, глотая содержимое почти автоматически, а потом резко закашлялся, потому что обжигающее чувство по всему горлу было очень сильным. Гоголь без проблем поднялся из своего положения, громко провозгласив, что, очевидно, он победил — и никто не был против. Он посмотрел в сторону выхода из зала и вдруг пошёл туда, оставляя Ацуши одного лишь с гримасой отвращения. Ацуши поднялся на ноги, бессознательно пытаясь отряхнуть колени, а потом мутными глазами уставился на подошедшего к нему человека. Это был Акутагава и он протягивал ему свой бокал с апельсиновым соком. Ацуши, не задумываясь ни о чём, молча взял сок, выпил до дна, отдал бокал обратно владельцу и повернулся в ту сторону, куда ушёл Гоголь. Как оказалось, почти все студенты смотрели туда тоже. Потому что в проходе стояли Чуя и Гоголь вместе с Дазай-сенсеем и Дос-сенсеем. Ацуши на миг показалось, что он уже абсолютно безнадёжно пьян и видит всё не наяву, но когда преподаватели с приветственными улыбками прошли внутрь зала, а потом спокойно сели на диванчики, сомнений не осталось — Эдгар ведь говорил об этом. Зал немного пошатывался или, быть может, это был сам Ацуши. Некоторые вещи на время становились мутными, поэтому приходилось вглядываться во всё тщательнее. Ацуши усмехнулся таким неизвестным, новым ощущениям, было действительно забавно понимать, что, кажется, он пьян. Не кажется — точно. — Ребятки, — громко сказал Дазай-сенсей с дружелюбной улыбкой. — Мы здесь только для того, чтобы вы не натворили глупостей. Всё-таки посвящение это очень важно и является неотъемлемой традицией нашего университета. Мы закроем глаза на всё, что произойдёт сегодня, не воспринимайте нас как преподавателей сейчас. Ацуши улыбнулся ситуации, а потом сел на ближайшее место к тому, где он стоял. Кажется, до этого здесь сидел Акутагава. Ничего, потерпит или пересядет, не переломится. — Скажите спасибо, что не привели Куникиду, — ухмыльнулся Дос-сенсей. — Куникида не умеет веселиться, — кивнул Дазай-сенсей, улыбаясь лишь больше. Его определённо веселило общее смятение полупьяных студентов, которые совсем не рассчитывали на такую компанию. — В любом случае, продолжайте веселиться! Он повернулся в сторону Чуи и, когда тот наклонился к нему, что-то прошептал на ухо. Дос-сенсей тем временем потянулся к рюмке и налил водки с совершенно обыденным выражением лица. К нему подошёл Гоголь, видимо, знавший о том, кто придёт. Конечно, староста ведь. — А вы точно закроете на всё глаза? — спросил Гоголь с хитрым видом. Ацуши понял, что прямо сейчас происходило что-то странное, но ему было так легко и тепло, что хотелось смеяться. Так же он понял, что ажиотаж вокруг преподавателей был успешно забыт, все разошлись снова петь и пить, а значит, Ацуши уже подслушивал. Хотя нет, он не подслушивал, он просто невольно слушал то, что люди не пытались скрыть. Они сами говорили достаточно чётко для того, чтобы их услышали те, кто сидел близко. — Точно, — кивнул Дос-сенсей и выпил рюмку того же, что пил Ацуши. Ацуши от этого скривился, снова будто ощущая этот отвратительный вкус и обжигающее ощущение, а преподавателю, похоже, было нормально. Ужасно. — Тогда разрешите пригласить вас на свидание, — просиял Гоголь. Ацуши резко вдохнул воздух, совсем не ожидая такого, и сразу же отвернулся, пытаясь не выдать того, что он услышал. Конечно, это было бесполезно, потому что он, определённо, спалился, а потому Ацуши поспешно вышел из-за стола и чуть покачивающейся походкой подошёл к Акутагаве. Акутагава стоял у боковой от экрана стены, его профиль освещал свет глупых клипов и разноцветных огоньков, в руках он держал тот же пустой бокал и смотрел немигающим взглядом куда-то в пространство. Заметив Ацуши, он, дрогнув, повернулся в его сторону и выпрямился. — Акутагава! — чересчур громко выпалил Ацуши, а потом, усмехнувшись, стал тише. — Разрешите пригласить вас на свидание.