— lagrimoso — печально
Ацуши сделал ещё один глоток чая. Обычно он был тем, кто рассказывал что-то, а теперь его главной задачей было слушать — внимательно, аккуратно. Наверняка Рюноске было сложно с тем, чтобы выдавать целые тирады, а потому нельзя было ни в коем случае торопить его. — Сложность в том, что я ушёл из дома и не могу вернуться. А моя сестра считает, что я бросил её. Это так, но… я правда не хотел. Кажется, Ацуши даже перестал дышать на пару секунд. Ушёл из дома? Боже, значит… — Почему ты ушёл? — ошарашенно спросил он, а потом сжал свободную руку в кулак. Ацуши только думал о том, что должен быть аккуратным, как сразу же полез с вопросами. Но Рюноске, похоже, было нормально. И если эти вопросы его направляли, то Ацуши был готов задать их целые тысячи. Парень глубоко вздохнул. Было видно, что ему чертовски сложно. Но насколько сложно было всё это время скрывать такое? — Моя семья всегда была против моего музыкального будущего. Сказали, что я позорю род потомственных врачей, — его лицо дрогнуло в какой-то грустной ухмылке, будто защитном механизме, но он продолжил. — Мне запрещали ходить на занятия, на репетиции за любую провинность. Все их запреты были похожи на какую-то одержимость. Иногда это было действительно… страшно. Ацуши молчал. Он давал своему другу собраться с мыслями, сам же делал то же самое. Запрещать своему ребёнку быть тем, кем действительно хочется? Но ради чего? Это было так странно, ведь ему самому никогда не запрещали ничего подобного. Наоборот, его поддерживали. Даже за предпоследнее место на его единственном музыкальном конкурсе купили торт, радовались за него, будто это была абсолютная победа всего мира. Но здесь ситуация совершенно мрачная. И до отвратительного грустная. Ацуши понял, что Рюноске будто чего-то ждёт, но прямо сейчас отвечать что-либо было неловко, что он лишь неуверенно кивнул — «продолжай». — Мне сказали, что если я поступлю на музыкальный факультет, то могу больше не приходить в их дом. Я ушёл оттуда за две недели перед финальными экзаменами в музыкальной школе. Та ещё нервотрёпка. Он вспоминал, как однажды его избили за то, что он ушёл выступать на ежегодный фортепианный концерт в их музыкальной школе. Он предупреждал, что уйдёт, но предупреждения были проигнорированы. Он помнит огромный синяк на бедре, который не сходил целый месяц — отец ударял в одно и то же место каждый раз, когда на вопрос «Ты пойдёшь туда ещё?» он отвечал короткое «Да». Потому что не мог предать то, что давало веру. Не мог предать самого себя. Он вспоминал то время, когда тщательно продумывал свой уход. Как составлял небольшой список необходимых вещей. Отдельным пунктом была толстая папка синего цвета для нот. Конечно, некоторые листы были порваны из-за вспышек ненависти родителей, да и порой самого Рюноске, но после он аккуратно склеивал каждый кусочек, дорисовывал чёрной ручкой недостающие из-за разрывов ноты и линии нотного стана. Так как учёба в школе была оплачена до конца учебного года, он не волновался насчёт того, что не сможет закончить её из-за своего ухода. В конце концов, родители же не хотели рушить его жизнь до самого конца? — Ты просто понимаешь, что эти люди больше не являются для тебя родными. Они даже не пытались принять меня или понять. Если бы не Дазай-сенсей, возможно, я бы уже покончил с собой. И не смотри на меня так… пожалуйста. Рюноске часто размышлял о смерти. Его очень интересовало то, что таится за этой неизведанной чертой, но всё же любовь к музыке, эти сладостные моменты того, как простые, скрупулёзно отточенные движения пальцев создают то, что он считал самым прекрасным искусством, вытащили его к свету. Иногда ненависть к этому миру и самому себе, своему жалкому существованию, брали верх и так хотелось сделать что-то ужасное очень быстро и, желательно, безболезненно, ведь Рюноске не любил боль. Однако в самые последние и очень важные моменты он будто бы выныривал наружу, пытаясь отдышаться от накатившего страха и того, что мешало в груди, и жил дальше, выливая в свою игру всю боль от этого чертовски неприятного мира, выливая весь спектр сложнейших эмоций движением чуть подрагивающих запястий. Чего, к сожалению, всегда было недостаточно. Ацуши закусил нижнюю губу, пытаясь не волноваться так сильно. Он буквально ощущал всем своим нутром всю боль, что испытывал Рюноске всё это время. Глубокая эмпатия всегда была тем ещё бременем для него, но он был не против. Он хотел понять его всего — даже так. — Он увидел, как я играл в каком-то захудалом кафе. Всё ещё не понимаю, как его туда занесло. Вспомнив тот момент, когда Ацуши и сам увидел Рюноске в таком месте, он невольно, совсем чуть-чуть, улыбнулся. Отчего-то было легко представить то, как Дазай-сенсей его находит. Вспомнился и Чуя, который, кстати, был тем самым человеком, который первым заметил талантливого пианиста, а потом уже показал его своему другу. Что ж, увидя их вместе на посвящении, факт их дружбы воспринимался намного легче и менее неловко. — Я играл там за еду и саму возможность играть, иногда мне давали чаевые. Инструмента у меня ведь не было, а терять то, к чему я шёл так долго, не хотелось. Слышать это было очень больно. Ежедневные подъёмы по утрам, чтобы просто играть то, что задали на дом — вряд ли в кафе просили играть их университетскую программу, тем более Ацуши и сам слышал, что Рюноске играл тогда что-то попсовое. Ему приходилось жертвовать. Все эти тёмные, огромные в две бездны круги под глазами, постоянно усталый вид. Он выглядел живее в выходные — наверняка отсыпался по утрам. Но ведь этого мало… Чертовски мало. — В какой-то момент я потерял самого себя. Всего плохого было так много, что я передумал поступать. Не знаю, что двигало мной в тот момент, потому что я сделал для своей цели, казалось, всё, а потом чуть не отказался от неё. Ацуши замер. Сердце сжималось всё больше. — Дазай-сенсей сказал, что я поразил его, поэтому предложил помочь. Рассказал, чем занимается, потом дал ключи от своего кабинета, чтобы по утрам и выходным у меня была возможность играть на нормальном инструменте. Иногда приходит ко мне сюда, чтобы посмотреть, как я живу, каждый раз принося много сладостей, и постоянно спрашивает о том, как мои дела и как я себя чувствую, — тут, наконец, лицо парня дрогнуло и впервые за долгое время рассказа он смог улыбнуться искренне. — Такое ощущение, будто у него есть необходимость помогать всем обездоленным, а я так удачно подвернулся под руку. Даже не понимаю, с чего мне вдруг так повезло. Он для меня словно старший брат. Ацуши внутренне обрадовался, что этот до невозможности тяжёлый рассказ вышел в светлое русло, потому что он уже чувствовал появившийся ком в горле. Ему было так обидно за всё, что пережил Рюноске, что его глаза действительно чуть не заслезились. — В общем-то, я… благодарен ему за это. Это единственный человек, который поддержал меня в ту минуту, потому что больше никого не было рядом. Хотелось спросить о его друзьях до ухода из дома, из его прежней жизни, или хотя бы о родственниках, но Ацуши лишь продолжал молча смотреть на него, не понимая, как тот смог справиться со всем этим, окончательно не сходя с ума. Ведь это так чертовски сложно — не иметь совсем никого. — А сейчас моей главной поддержкой являешься ты. Этот мир окончательно застыл. Ацуши настолько проникся чужим рассказом, что, услышав что-то, относящееся к самому себе, вздрогнул. Рюноске действительно считает его своим другом, поддержкой, тем, кто всегда будет рядом, кто поймёт и обнимет в нужное мгновение. Рюноске — замечательный. А Ацуши прямо сейчас лишь от этого факта чувствует безграничное счастье. — О боже… — выдохнул он наконец, прикрыв глаза. — Рюноске, я… — Никакой жалости, — прервал тот серьёзно. — Не нужно меня жалеть. Ацуши улыбнулся, почти рассмеялся — Рюноске как всегда. Конечно, это не усмешка. Просто он такой… милый. — Да, конечно, я и не хотел, — поспешил заверить друга. — Я сочувствую тебе. Ты пережил очень много всего не самого лучшего, но прямо сейчас ты здесь, ты учишься в прекрасном месте и являешься одним из самых лучших исполнителей, кого я только знаю, — Ацуши улыбнулся шире, но видя на чужом лице сомнение, решил добавить. — Я правда так думаю. Рюноске так долго и упорно шёл к своей мечте, чуть не потеряв себя. Отказался от многого ради того, чтобы жить трудной, но наверняка счастливой благодаря любимому делу жизнью. И как он только может сомневаться в себе и своих способностях?.. — Хорошо. Спасибо? — сдержанно, скромно улыбнувшись, скорее спросил, чем просто ответил, Рюноске. Ацуши уже хотел что-то ответить, может, снова обнять его за то, что смог поделиться таким сокровенным, как услышал уведомление, пришедшее на телефон. Этот мир будто снова ожил, появилось что-то другое кроме них двоих. Этот мир перестал стоять на паузе? — Сколько времени? — испуганно спросил он, округлив глаза. — Почти час дня, — ответил Рюноске. — Чёрт, — протянул Ацуши, быстро встав из-за стола и пытаясь найти свой телефон. Телефон лежал на стопке его вещей и Ацуши вдруг вспомнил про то, что находился не в своей одежде. Он растерянно посмотрел на Рюноске. — А почему я в этом?.. — неопределённым жестом показывая на чужую футболку, спросил Ацуши. — Ты испачкал свою одежду шампанским. — Ты переодевал меня? — испуганно, слишком резко спросил он. Ацуши сразу же отвернулся, краснея, потому что в голове пронеслось воспоминание, дающее ответ на этот вопрос. Нет, Рюноске его не переодевал, Ацуши сам разделся перед ним. А в процессе случайно проговорился про собственные мысли касательно своей ориентации. Чёрт. — Ты сделал это сам, я просто дал свою футболку. Можешь вернуть её позже. Ацуши, держа в руках аккуратно сложенные вещи и телефон, посмотрел на Рюноске. Вздохнул, пытаясь успокоиться. Всё в порядке. Он ведь просто был пьян. Всё нормально. — Спасибо. Мне нужно идти. Спишемся, ладно? — спросил он с некоторым сожалением. Тот кивнул, проходя за Ацуши следом. Он не хотел уходить, очень не хотел, но необходимость вернуться домой была огромной. Ацуши открыл дверь, выходя в маленький коридор. Буквально рядом с выходом был оборудован кухонный уголок, висело зеркало и стоял узкий шкаф для верхней одежды. Всё настолько компактно, что Ацуши даже на секунду испытал стыд за то, что потеснил друга на целую ночь. Рюноске протянул бумажный пакет, чтобы было удобнее донести вещи до дома. Ацуши неловко принял его, скомкано поблагодарив, закинул вещи в пакет и вышел из квартиры, сказав на прощание не менее скомканное «до встречи».***
Всю дорогу до дома, куда его вполне успешно довела онлайн-карта, он думал о своих пьяных, нелепых словах. « — Я выгляжу достаточно привлекательно? — Спроси у девчонок. — Меня интересует мнение парней. » Ох, чёрт. Конечно, Ацуши много думал об этом. Его правда никогда не интересовали девушки. Даже Кёка, с которой они так мило гуляли совсем недавно, не могла вызвать в нём и одну сотую того, что вызывал Рюноске. Думать о глупых исключениях не хотелось, хоть его друг и правда исключительный. Думать о навязанных обществом ярлыках тоже не хотелось, но как иначе он мог открыться миру с этой стороны? Его не интересовало мнение парней — его интересовало мнение Рюноске. И пусть тот почти ничего не ответил, лишь отвернувшись и тихо что-то пробормотав про то, что сейчас не самое лучшее время для выяснения таких вещей, но всё же… Нет, Ацуши не будет копать глубже. Ему достаточно того, что он имеет прямо сейчас. Всё только наладилось и портить это было бы крайне глупо. Придя домой, Ацуши мельком глянул на календарь, висящий в прихожей, и понял, что сейчас уже даже не апрель — настоящая майская суббота, первое число. И почему это вылетело из его головы? Время идёт неумолимо быстро. А ведь совсем скоро его день рождения.***
— Рюноске, привет. Тот слегка улыбнулся, садясь на своё привычное место, а потом повернулся к Ацуши и ответил: — Привет. И снова на душе зацвел май. — Мы вчера так и не позанимались вместе… — начал Ацуши, но видя абсолютно спокойное выражение лица Рюноске, замолк. Все выходные они провели за переписками в социальных сетях. Они должны были заниматься вместе, но в итоге каждый решил разучить все партии до конца отдельно, а уже потом работать над объединением. И Ацуши действительно старался всё это время. Он хотел доказать Рюноске, что может намного большее, чем уже имеет. Казалось, прошедший конфликт их только сблизил. Хотя, конечно, больше сблизил тот неловкий, до ужаса грустный монолог — они больше не обсуждали его, не хотелось снова ворошить больное. Они обсуждали забавную традицию посвящения в студенты, потому что кто вообще придумал давать выпить всем лимонный сок? Футболки и значки были классной традицией, но окунать в рисовую муку? Что ж, похоже, здесь самым главным было скорее не наполнение действа, а сам факт ритуала — так написал Рюноске. Ацуши был с ним полностью согласен, пусть и чужие лица в рисовой муке всё ещё были в его воспоминаниях как нечто странное и сомнительное. Но пусть. — Ещё успеем. — Конечно, — улыбнулся Ацуши, рассматривая чужие руки. Понедельник пролетел так быстро, а он был так воодушевлён, что, вернувшись после занятий домой, сразу же начал писать Рюноске — про красивое небо, которое он видел по дороге, про новую песню в его плейлисте, про забавный разговор незнакомцев на остановке. Абсолютно всё из этого не имело значения, но поделиться именно с ним было так важно, ведь Ацуши знал, что ему действительно интересно. Конечно, Рюноске смог ответить только поздно вечером, когда освободился, но терпеливо ответил на каждое сообщение, вызывая широкую, мечтательную улыбку. Эта лёгкость была столь приятной, что трепет внутри становился только больше.***
— Рюноске, а они в курсе, что ты их понимаешь? Учебный вторник почти заканчивался. Они собирали вещи, чтобы пойти в другую аудиторию Куникиды-сенсея на сольфеджио. Русский язык прошёл довольно быстро, в этот раз Дос-сенсей будто стал мягче к ним, шутил, даже рассказал историю, связанную с его давним проживанием в России. Скорее всего, на это повлияло именно прошедшее посвящение, потому что в целом после него отношения между всеми студентами вышли на уровень выше — свободное, лёгкое общение, менее зажатое и более участливое. Удивительно, но это распространилось даже на тех, кто не присутствовал. — Нет. В самом деле. На первом занятии Рюноске так и не сказал преподавателю, что в русском языке находится на уровень выше остальных присутствующих. Кроме Гоголя, конечно. А на практических и чтении вёл себя так, будто просто хорошо подготовился к занятию. Не в целях кого-то обмануть. Скорее, боялся излишнего внимания. Чёрт. Неужели те общаются прямо сейчас, даже не подозревая об этом? — А о чём они говорят? — спросил Ацуши, закинув сумку на одно плечо. Гоголь стоял рядом с письменным столом Дос-сенсея и что-то увлечённо обсуждал вместе с ним. Выглядело так, будто они говорят о домашнем задании, которое должно будет появиться у старосты сегодня вечером на почте. Ацуши дождался Рюноске, а потом они пошли к выходу из аудитории, а когда они уже вышли из кабинета, Ацуши посмотрел на него, ожидая услышать ответ. — А ты в курсе, что подслушивать нехорошо? — будто бы передразнил, отзеркалив, Рюноске, от чего Ацуши отвёл взгляд в сторону и наверняка покраснел. Рюноске самодовольно усмехнулся, приблизился к уху Ацуши и, прежде чем пойти вперёд до нужной аудитории, шёпотом сказал: — Кажется, они всё-таки сходили на свидание. Ацуши округлил глаза, совершенно точно краснея, потому что память выдала ему момент, где он сам чуть не пригласил друга на… свидание. Рюноске остановился прямо у двери аудитории, с вопросом смотря на него, поэтому пришлось отбросить свой секундный ступор и быстро подойти, заходя следом за ним. Нужно было сделать вид, что это его никак не смутило, только лишь слегка шокировало. Потому что студент и преподаватель… Да, исключительно поэтому. Он не собирался приглашать Рюноске на свидание. В тот момент он всё ещё был обижен на него. Он просто… повторил то, что услышал. А то, как звучала фраза вне контекста, его вообще волновать не должно. Тем более, когда он был пьян. Всё именно так. Спустя пару минут Ацуши совсем неожиданно для Рюноске и него самого спросил: — Хочешь, я тебя подожду после занятий? — Нет, я буду занят. Чёрт. Ацуши ведь так и не сказал ему, что уже знает. — Рюноске, я… — он выдохнул, собираясь с мыслями. — Только не сердись, ладно? Это вышло случайно. Однажды я был в том кафе, где ты играешь по вечерам. Повисло молчание. Рюноске, казалось, расстроился, хотя по его лицу нельзя было прочесть абсолютно ничего. Он посмотрел куда-то вниз, будто обдумывал то, что скажет. Ацуши выжидающе уставился на него, желая услышать уже хоть что-нибудь, желая уже извиниться за это, хотя такая случайность никак не должна была заставлять чувствовать какую-либо вину. — И как тебе? — спросил, наконец, Рюноске. — Шутишь? Изумительно, — облегчённо, а затем восторженно ответил Ацуши. — А можно будет послушать тебя так ещё? Рюноске нахмурился и Ацуши уже хотел отказаться от своих слов, как к нему приблизились. — Не спрашивай разрешения больше. — То есть… — Я не против. Только без излишнего внимания, это же… работа. Ацуши просиял, уже предвкушая совместные мгновения — даже так. Рюноске отвернулся, чтобы достать тетрадь и ручку. Началась очередная пара. Университет, в отличие от мира вокруг, и не думал останавливаться.***
— Как тебя вообще сюда занесло? Они только вышли на нужной остановке, как Рюноске задал этот вопрос. В университете они даже смогли позаниматься вместе, ведь в их распоряжении было целое окно, а потом Ацуши дождался Рюноске, уже играя свои партии в одиночестве. Услышав вопрос, Ацуши выдохнул. Ему нечего было скрывать, но почему-то говорить об этом было… странно. — Мы гуляли с Кёкой и решили зайти куда-нибудь перекусить. Рюноске удивлённо посмотрел на него, будто ожидая его дальнейших слов, но позже прервал образовавшуюся тишину сам. — Не знал. Что это значило, Ацуши решил не уточнять. Он не хотел, чтобы его слова выглядели так, будто он оправдывается. Они молча прошли до нужного кафе, Ацуши сел за самый ближний столик к музыкальному инструменту, заказал большую кружку горячего зелёного чая, конечно, с мятой, а Рюноске ушёл куда-то в помещение для персонала. Ацуши уставился в кружку, раздумывая над завтрашним днём, предстоящим конкурсом и необходимостью что-то делать со своими чувствами. Может, он и готов был молчать об этом, готов скрывать, но получалось отвратительно. А когда Рюноске, наконец, вышел, уже без сумки и пиджака, а потом подошёл к инструменту, сел за него и, посмотрев мельком на Ацуши, начал играть, тот замер, будто, наконец, понял одну очевидную вещь. Он никогда не был любителем рисковать, но, наверное, ему придётся сделать это.