— cantabile — певуче
Ацуши, конечно, предупредил Рюноске по интернету, что придёт не один, но он не уточнял, в каком количестве будет его компания. Когда они все зашли в палату, тот был немного в шоке. — Ну что, больной, как ваше здоровье? — спросила Йосано самой первой. Рюноске сразу же смутился, опуская взгляд, но его робкую улыбку можно было увидеть — и очень даже хорошо. Каким бы отчуждённым он не был для своей группы, он всё же радовался встрече. — Уже лучше, — ответил он. Ребята расположились вокруг кровати, стараясь не кидать сочувствующих взглядов на сломанную руку — Ацуши уже объяснил им, что это только больше расстроит — а затем начали рассказывать об учёбе в университете. Прозвучали даже истории про другие пары иностранного языка, Рампо рассказал про английский, а Йосано про французский, упомянув Чую, с которым она ходит туда вместе. Кенджи и Кёка в основном молчали, но очень внимательно слушали. А Ацуши… Он стоял чуть подальше от всех, чтобы, наверное, не мешать. Он ещё успеет с ним наговориться. — Ацуши — потрясающий друг, — тихо сказала Кёка. — Так носится с тем, чтобы брать для тебя задания на дом. Уже все преподаватели в курсе твоей ситуации и хотят пойти навстречу. — Даже вредный Куникида-сенсей! — подхватил Кенджи. — Ну, — замялся смущённый сказанным Ацуши. — А как иначе? Ребята синхронно улыбнулись. Рюноске внимательно посмотрел на чужое смущение. Уже после, когда вся компания ушла домой, сказав, что больному абсолютно точно нужен покой, Рюноске выдохнул. Что ж, в самом деле общаться с таким количеством людей спустя несколько суток затворничества было чем-то непривычным. На тумбочке, которая стояла у кровати, были принесённые ребятами сладости — одну пачку конфет Рюноске вскрыл сам, чтобы поделиться. Конечно, не без сложностей, но сам. — Ацуши? — Да? — спросил он, подходя к кровати. До этого он стоял у окна, провожая ребят взглядом. — Можешь… подойти сюда? Ацуши кивнул, затем подошёл к нему и сел на край кровати. Не успев спросить что-то типа «что такое?», он был затянут в крепкие объятия. — Я иногда такой идиот, — сбивчиво проговорил Рюноске. — Не вижу и не обращаю внимание на то, сколько ты для меня делаешь. Ацуши хотел отстраниться, чтобы посмотреть в его глаза, но ему не давали, обнимая лишь крепче. Видимо, такая откровенность Рюноске давалась тяжело. — Ты такой хороший, Ацуши, ты… самый прекрасный для меня. Я тебя не заслуживаю. — Не говори так, — пробубнил Ацуши, чувствуя, что его глаза снова слезятся. Разве что чуть-чуть. — Это правда. Повисло молчание. Ацуши пытался сдерживать слёзы как мог. Ему действительно всё это время было тяжело — тяжело верить в лучшее, тяжело придумывать кучу способов поднять чужое настроение и веру в себя. Тяжело знать, что где-то там, далеко, находится любимый человек, который страдает из-за своего положения и не знает, как быть дальше. На которого давит множество обстоятельств и который из-за этого уже, наверное, устал. И Ацуши тоже устал. Ему не так плохо, как Рюноске, но… тоже плохо. А теперь его снова обнимают тёплые руки и это буквально то, ради чего он пронёс этот тяжёлый день на своих плечах. — Спасибо тебе, — прошептал Рюноске, а затем Ацуши почувствовал лёгкий поцелуй в шею. Послышался всхлип. Его слова стали последней каплей. — Ацуши? — Рюноске попытался отстраниться, но в этот раз уже Ацуши удерживал его. — Просто обнимай меня, ладно? — прошептал он, наконец выпуская накопившиеся эмоции. И его слёзы не казались перед Рюноске чем-то постыдным. Он столько сдерживался от этого. Что ж, плакать — это вполне естественно.***
Прошла вся больничная неделя. За это время Ацуши каждый будний день после пар приходил в больницу и сидел там до самого вечера, делился с Рюноске лекциями — и записанными на диктофон, и в тетради, они вместе сделали домашнюю работу по гармонии и даже смогли как-то порепетировать задание с ритмическими рисунками по дирижированию. А в выходные возможностей провести время вместе было больше, но Ацуши всё равно старался не слишком ему надоедать. Однако Рюноске, услышав нечто похожее на такие мысли, сразу же опроверг это, сказав, что ему комфортно быть рядом с ним сколько угодно. Рюноске, кажется, и правда поверил в то, что вернуться в привычное русло возможно. Постепенно, со множеством испытаний, но возможно. По крайней мере, о намерении продолжать учиться он заявил уже твёрже. Ацуши смог убедить его и это было большой личной победой. Хотя, Рюноске и сам изначально понимал, что он выберет. Тогда за него говорили не самые лучшие эмоции. Настал день выписки. Конечно, это не заканчивало многих трудностей, но сейчас Рюноске хотя бы мог жить снова в своей квартирке и даже ходить на пары. Слушать их в режиме реального времени было лучше в любом случае. — Я так рад, — восторженно начал Ацуши. — Что тебе сказали? Он стоял в палате и смотрел, как Рюноске собирает свои немногочисленные вещи. Уже переодетый в повседневную одежду — Ацуши успел слегка отвыкнуть от привычно чёрного гардероба, ведь вся больничная одежда была только в светлых оттенках. — Судя по снимку, пока всё в порядке, — ответил Рюноске. — Прогнозы положительные. — Очень хорошо, — кивнул Ацуши. — Значит… всё? — Идём. Рюноске закинул рюкзак здоровой рукой себе на плечо и подошёл к двери, открывая её перед Ацуши. Все формальности с документами были уже пройдены, Рюноске успел даже увидеться со своими родителями. Они по-прежнему уговаривали его вернуться домой, но, похоже, взрослая жизнь была намного лучше. Они вышли из больницы и Ацуши наконец-то почувствовал в каком-то смысле свободу — всё-таки запах медикаментов и всего больничного ассоциировался с не очень хорошими вещами, было здесь немного не по себе, какие бы добрые вещи врачи не делали. Когда они добрались до квартиры Рюноске, погода была замечательная. Ацуши, сколько бы его Рюноске не уверял в том, что со всем справится сам, всё равно навязался помочь по дому — отсутствие в целую неделю требовало уборки и свежеприготовленной еды. — Жаль, конечно, что уже не вернусь в кафе, — хмуро сказал Рюноске, вытирая пыль на столе. — Зато больше времени уделишь учёбе, как ты и хотел, — ответил Ацуши, выглядывая из-за кровати, где он мыл пол. — Тем более, пока ведь деньги не требуются. — Да, но теперь я не смогу заниматься на фортепиано столько, сколько обычно. В этом дело. Ацуши выжал тряпку в ведро, бросив беглый взгляд на кровать, где лежали распечатанные им ноты — Рюноске ещё не пробовал играть только одной рукой. — Ты можешь играть у меня, — просто ответил Ацуши, снова проводя тряпкой по ещё не пройденным участкам. — Приглашаю в гости. — Это не очень удобно. — Удобно. Будешь мотивировать меня заниматься чаще, а то я опять ленюсь. Повисла тишина. — Опять? — приподняв одну бледную бровь, спросил Рюноске. — Ну разве что чуть-чуть…***
Первый учебный день для Рюноске после больничного наверняка был не очень приятным — все так или иначе обращали на него внимание, кидали взгляды на перебинтованную руку. Кроме, разве что, пианистов. Ацуши даже представил, как Рюноске не сдерживается и бьёт своим гипсом кого-нибудь по голове. Не то чтобы он был фанатом таких методов, конечно. — Рю! — воскликнул Ацуши, когда первая пара была закончена. — И как тебе было играть? Они так и не успели пересечься утром до начала занятий, потому что Ацуши чуть не опоздал вместо того, чтобы прийти пораньше. Конечно, Ацуши примерно знал ответ на свой вопрос — он ведь сам пытался играть вот так, но всё же. — Я разобрал весь ноктюрн Скрябина и, что ж, всё не так плохо. — Подъёмно, то есть? — Более чем. Я раньше играл некоторые этюды для левой руки, это обычная практика, просто непривычно, что всё только ей и ограничивается, — он замялся, добавив чуть тише. — Правда, не знаю, как Дазай-сенсей отреагирует, если я предложу ему такую программу. Рюноске выглядел подавленно. Он и так просидел первую пару, просто слушая материал, без записей. Наверняка из-за этого он чувствовал некоторую беспомощность. Он, конечно, пытался писать левой рукой, но иероглифы были очень непонятными, да и скорость написания оставляла желать лучшего. — Всё будет в порядке, — мягко сказал Ацуши, положив свою руку на чужое колено. — Он ведь любит тебя, так что в нём уж точно не сомневайся. Рюноске неверяще посмотрел в глаза Ацуши, будто пытаясь понять, правильно ли он всё расслышал — и чего Ацуши сказал такого сверхъестественного? — а затем улыбнулся одним уголком губ, отведя взгляд вниз, и кивнул.***
Что ж, приходить в квартиру к Рюноске теперь стало чем-то привычным. Ацуши уже ориентировался в том, где хранится посуда и всякая бытовая химия, а также книги, канцелярия и одежда. Последнее давало возможность иногда носить чужие футболки. С великодушного разрешения, конечно. Он же оставался с ночёвкой, поэтому было можно. — Ты обещал рассказать, как всё прошло, — сказал Ацуши, когда они только сели за стол. После второй пары было индивидуальное занятие Рюноске. Ацуши его подождал, а затем они вместе пошли в квартиру. Ароматный чай в двух кружках оставлял за собой лёгкий пар. Рюноске сделал глоток, а затем кивнул. — Во-первых, всё прошло лучше, чем я ожидал. — Прямо как я сказал! — улыбнулся Ацуши, тоже делая глоток. Всё-таки Рюноске заваривал самый лучший чай на свете. Этот был с ягодами голубики. Ацуши ещё достал печенье, которое покупал вчера, с апельсиновой желейной начинкой. Настоящее свидание, получается. — Во-вторых, Дазай-сенсей просмотрел все ноты, которые ты мне дал, и отметил несколько особенных вещей, буду готовить их. — Очень хорошо. — В-третьих, ему понравился ноктюрн. Теперь я должен своему парню… поцелуй? Ацуши даже слегка растерялся. Они, конечно, спорили на поцелуй, но ведь это было в шутку и сказано всего один раз перед парой по гармонии. Неужели запомнил? И это неловкое «своему»… Его мысли прервал мягкий поцелуй в щёку. Ацуши вздрогнул, а затем посмотрел на Рюноске — тот снова пытался скрыть смущение в кружке чая, но если он думал, что у него это получится, то зря. Ещё и отвёл взгляд, будто бы он совершенно точно не причём. — Я имел в виду другие поцелуи, — ухмыльнулся Ацуши. — Ты же не думаешь, что просто так от меня отстанешь? Уже вечером, после всех сделанных дел в виде повторения лекций и новой домашней работы от Куникиды-сенсея, они с нежной привычностью сели смотреть очередной фильм, а после обсуждений, уходящих в далёкие дебри «ни о чём», легли спать. Поодиночке спать уже не хотелось, зная, как хорошо и тепло лежать рядом вдвоём, поэтому было организовано спальное место на полу. От простыней ещё отдавало стиральным порошком и свежестью, перемешанной с лёгкими нотками фруктового чая и нечто родного. Ацуши, слегка приобняв Рюноске, закрыл глаза. Размеренное дыхание успокаивало, тихое пение сверчков, доносящееся из приоткрытого окна, тоже. Проходили минуты, утром ждали последние на неделе пары, но Ацуши совершенно было не до сна. Вдруг чужое сердце будто бы ускорилось, Ацуши почувствовал, как рядом лежащее тело слегка напряглось. Он уже хотел подняться или спросить, в чём дело, как услышал в темноте шёпот: — Я люблю тебя. И это было так похоже на то, как он сам сказал когда-то. Тихо, спустя продолжительное время, в ночь — сказал так, чтобы не услышали. Потому что, наверное, всё ещё от такого неловко. Потому что другая степень искренности и, может быть, ответственности. Ацуши почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. — Надеялся, что я тебя не услышу? — улыбнулся он. Последовала тишина, сердце Рюноске забилось ещё быстрее. — Может быть, — всё же ответил он, сдержанно, но наверняка уже покраснел. Ацуши беззвучно рассмеялся, этот человек перед ним — невозможный. А затем приподнялся, чтобы прямо в губы перед поцелуем прошептать: — И я тебя люблю. Конечно, люблю.***
В пятницу они впервые за долгое время шли на групповое занятие вместе. — Так как у нас положение особое, — начал Дазай-сенсей, когда они уже сидели в аудитории. — Я решил провести небольшой эксперимент. Точнее, вы сами будете экспериментировать. — Как? — спросил Ацуши непонимающе. Рюноске же просто смотрел куда-то вниз. — Не бывает нот на три руки. Полноценно отказываться в произведениях от одной тоже не вариант. Поэтому я предлагаю вам взять вашу старую программу и посмотреть, что можно с ней сделать. Самим. Повисла тишина. — То есть, — он неопределённо взмахнул руками перед собой. — Часть нот уберёте, если они не играют особой роли. Я имею в виду, если они повторяются в других октавах. Часть нот можно передать Ацуши. Ну, и часть нот, если это возможно, перенести на партию левой руки. Конечно, придётся сильно заморочиться, но, думаю, из этого может что-то получиться. Главное не переусердствовать. Рюноске кивнул, подкрепив это тихим, но твёрдым «хорошо», а Ацуши задумчиво посмотрел наверх. Звучало как нечто нереальное, но, если учесть то, через что они уже проходили, это было как очередное приключение. Сложное, долгое, но наверняка интересное. — А пока давайте поиграем арпеджио. Оба левой рукой. Сразу после общего занятия — оно закончилось быстрее, чем должно было — пришлось разойтись. Но Ацуши уже пригласил Рюноске к себе в субботу. Родители снова уезжали на все выходные, кажется, в деревню к тёте, а это как раз было отличной возможностью попробовать поиграть их новую программу вместе. И дать позаниматься Рюноске самому дополнительно. Можно, конечно, было бы пойти в университет и позаниматься там, но ведь это совершенно другое, да? — Проходи, — обрадованно сказал Ацуши, когда увидел своего парня на пороге. — Я уже соскучился. — Удивительно, как ещё не надоел. Рюноске прошёл уже привычным маршрутом до нужной комнаты, а затем развернулся к Ацуши. — Не говори такие вещи, — недовольно ответил тот. — Ты никогда мне не надоешь. Ацуши и сам боялся надоесть, но, вроде бы, Рюноске пока держался. Он быстро скрылся на кухне, а потом принёс в свою комнату две кружки чая, уже заваренного заранее. Это стало их маленькой традицией — первое, что они делали друг у друга в гостях, это пили чай. Даже в эту тягучую, душистую июньскую жару. Иметь хоть какие-то между друг другом традиции было трогательно. Сев за стол, Ацуши с горящими глазами посмотрел на Рюноске. — Ну что? — заговорчески спросил он. — Ты же уже смотрел, признавайся. — Смотрел, — кивнул он. — И как? — в нетерпении. Рюноске, сделав первый глоток, поставил кружку на место, а затем полез за своим рюкзаком, чтобы достать нотную папку. Вытащив нужные ноты уже заученных — потёртых, с примечаниями карандашом — произведений, он положил их на стол перед Ацуши. — Можешь посмотреть сам. Это были их совместные полифонии. Негласно было решено, что Рюноске посмотрит, что можно сделать, первым, а уже потом остальное они решат вместе с Ацуши. — Вау, — протянул Ацуши. — Это же… всё?! Он перевёл неверящий взгляд с нот на парня и, увидев робкий кивок, снова уставился в ноты. Слегка кривоватые из-за непривычной левой руки указания, перенесённые ноты, крестики, стрелочки. Ацуши рассматривал и не мог поверить, что Рюноске действительно сделал всё сам. — Это определённо талант, — изумлённо сказал он. — Это несколько часов кропотливой работы, — ровно проговорил Рюноске. — Никакой талант в таком не поможет. Услышав слегка прохладный тон, Ацуши насторожился. — Но разве ты не понял, что я имел в виду? — внимательно спросил он. — Я хотел сказать, что... восхищён. — Причём здесь талант, всё ещё непонятно. Ацуши вздохнул, вспоминая, что, кажется, они уже говорили на подобную тему. Которая, кстати, закончилась не очень приятно. — Рюноске. Почему тебе неприятно слышать про талант? — Потому что я делаю очень многое. — Разве в этом не талант? Рюноске замолчал, уставившись в кружку. — Видимо, у нас разное понимание, — сдержанно ответил он. — Для меня это звучит как обесценивание моих стараний. Всё, что я умею, не было заложено природой или какими-то другими силами. Ацуши задумался. «Одного таланта недостаточно». Так, кажется? Теперь он понимал больше. — Мне казалось, что талант — это… умение взять себя в руки, чтобы что-то сделать. Ну и, может, ты прав, что-то из природной заданности. Спасибо, что объяснил, — он замолчал, снова смотря на карандашные линии. — Я просто хотел сделать тебе комплимент. Выразить свои чувства, восхищение. Тем, что ты сделал. Снова повисло молчание, теперь уже неловкое и напряжённое. — Я тебя обидел, да? — тихо спросил Рюноске, выдыхая. — Я слишком категоричный. — Зато теперь я тебя понял, — грустно улыбнулся Ацуши. — Но да, ты прав. Мне обидно, даже если ты не намеревался этого сделать. Ничего с этим поделать не могу. — Какой же я идиот, — ответил Рюноске, резко встав из-за стола, и подошёл к Ацуши, чтобы обнять. — Я снова всё испортил. Ацуши сразу же поддался, обхватывая чужую спину руками и потираясь кончиком носа о шею. — А если я соглашусь с тем, что ты идиот, ты обидишься? — улыбнулся он. — Ни капли, это факт. Прости меня. Рюноске крепче сжал Ацуши в объятии, услышав тихое «хорошо». Ацуши понял, что совсем скоро он перестанет по-настоящему обижаться чужой категоричности, а Рюноске научится её смягчать — всё-таки они многому учатся друг у друга. Это ли не цель любых отношений?***
— Ты ведь чувствуешь больше, чем показываешь. — Не понимаю, о чём ты. Рюноске опустил голову. Он сидел за инструментом Ацуши, до этого играя ноктюрн Скрябина. Они успели переодеться в домашнюю одежду, поразбирать полифонию, исправить несколько моментов ластиком и новыми указаниями, а ещё поваляться на кровати, просто обнимаясь и общаясь. — Я слышал, как ты играешь наедине, сам с собой. — И что? — Твоя музыка красноречивее, чем ты, — улыбнулся Ацуши. — Чего боишься? Рюноске промолчал, решив, что вопрос риторический, сосредоточился, обдумав будущую игру, а затем снова поднял левое запястье над клавиатурой. Александр Скрябин. Ноктюрн для левой руки. Опус 9. Плавное начало, мягкое нажатие педали. Рюноске безучастно смотрел на клавиатуру, играя левой рукой. Выделяя мелодию первым и вторым пальцем, остальные перебирали ленивое, но размашистое арпеджио, летая над клавишами вниз и вверх по регистру. Тяжёлый низкий аккорд, чтобы дать фундамент для нового настроения, более яркого, слегка надрывного, но всё ещё нежного — рука поднимается нежно, ноты играются нежно. Затем снова утяжеление, несколько аккордов сразу, чтобы сделать контраст, громкий, почти торжественный, и успокоить разбитое мятежное сердце на затихающем островке — филигранная тишина, тягучая, точно вредная сладость, но воздушная. Игривые нотки, пряное поддразнивание, завлекающее и заставляющее прислушиваться к каждому звуку. Повтор темы, начинающийся с прежних тяжёлых нот, снова запястье пролетает над клавиатурой, чтобы замереть в последовательности нечто ночного, тайного. Ацуши смотрел, как Рюноске быстро перемещает руку, не теряя нужного темпа, и слышал, как он мечется в том, чего по-настоящему хочет. Слышал его сомнения, его неуверенность в себе, в том, кто он есть, в том, что он может сделать. Это невероятно печалило — видеть, как тот поджимал губы, слегка нервно нажимал на педаль, опустил плечи вместо обычной прямой осанки пианиста. Его искания истины в самом себе казались бесконечными, но он упорно искал дно под ногами, чтобы оттолкнуться и выплыть, даже если отчаяние затопило с головой, а кислорода совсем не осталось. Ацуши настолько углубился в свои мысли и в музыку, что пропустил, как ноты закончились, а на комнату опустилась тишина. — А что ты скажешь теперь? — спросил Рюноске. — Что? — не совсем понял Ацуши. — Теперь у меня получилось лучше? Я смог показать свои чувства? Он выглядел потерянным, будто совсем не понимал, где находится эта самая грань между статичной игрой и демонстрацией чувств. Он правда нуждался в помощи? — Да, — кивнул Ацуши, всё ещё слыша последний звук в своей голове — незапланированная фермата. Удивительно было осознавать, что его мнение именно в этой, музыкальной, сфере для Рюноске важно. Ведь раньше он не воспринимал Ацуши как человека, который действительно может помочь. Раньше… Ацуши тянул его на дно. Теперь они были на равных, а Рюноске понял, что может чему-то научиться. Ацуши улыбнулся своим мыслям, а затем поднял взгляд на обернувшегося к нему Рюноске. Тот выглядел смущённым, но теперь опущенные плечи перестали тянуть на себе неуверенное настроение. Теперь Рюноске был заинтересован в продолжении, найдя нужную грань понимания. — Тогда… попробуем ещё?