— pompose — с блеском
Время шло. Наступающий июль давал о себе знать дождями раз в несколько дней и плотным запахом петрикора. Рюноске продолжал носить гипс и ходить в больницу на осмотры: рука заживала без проблем, но двигать пальцами всё равно пока было тяжело и больно. Ацуши подбадривал его как мог и это имело эффект, пусть и несильный. Рюноске по-прежнему боялся, что не восстановит руку, но именно из-за этого страха выполнял все рекомендации медиков, пил необходимые витамины и надеялся на лучшее. Его родители снова уговаривали вернуться домой, и Ацуши никак не мог понять, почему они активизировались только сейчас. До этого не позволяла гордость? В любом случае, Рюноске не соглашался. Зато он наконец-то помирился с сестрой. Она написала ему первой, чтобы встретиться, Рюноске тогда был очень взволнован, купил ей цветов и вручил с искренними извинениями и глубоким поклоном. Гин, как рассказывал Рюноске, почти расплакалась, пока обнимала его — она наконец поняла, что слишком долго держала обиду, которую её брат совершенно не заслуживал. Ацуши после рассказа улыбнулся и обнял своего парня, радуясь тому, что теперь у них всё наладилось. Жаль, конечно, что для этого осознания потребовалась трагедия, но лучше поздно, чем никогда. Рюноске исправно ходил в университет, слушая лекции, а после занятий занимался вместе с Ацуши домашней работой, это стало вполне привычным, за чашкой ароматного чая и перерывами на разговоры. И, конечно, поцелуи. Мягкие прикосновения губами к губам, слегка сминающие и почти сразу же отстраняющиеся, чтобы повторить ещё и ещё в едва поддразнивающей манере. Каждый раз Ацуши падал в это с головой, чувствуя, как всё снаружи кружится, а внутри — разгорается добела, вызывая жар и смятение… Ацуши помогал Рюноске записывать какие-то вещи, будь это ноты под диктовку или решение гармонической задачи. Рюноске объяснял Ацуши непонятные моменты, потому что даже без записей, лишь по лекциям, он во многом разбирался довольно быстро. Казалось, что каждая информация, связанная с музыкой и поступающая в его голову, моментально раскладывалась по нужным полочкам, а он, точно библиотекарь, всегда знал, к чему нужно обратиться и на какую полку обратить внимание. Ацуши этим восхищался и даже… гордился. Он гордился тем, что это его любимый человек. Из-за отсутствия работы у них наконец-то было больше свободного времени и не то чтобы Рюноске давал расслабляться с учёбой. Часто они выбирались по вечерам гулять, обсуждая природу, пары, какие-то мысли. Всё чаще Ацуши ловил себя на том, что они во многих своих воззрениях схожи — оба любят свой город, обоим нравится пытаться готовить и придумывать почти что безумные рецепты, и оба считают, что если бы Кристи-сан была помягче, то пары по истории были бы намного лучше. Любовь к истории и древностям, именно старым и пыльным, открыла новые обсуждения о прочитанном в детстве и о самых разных теориях происхождения чего-либо. Забавное совпадение. Однажды Ацуши в качестве свидания затащил Рюноске в центр города, чтобы сходить в какой-то огромный, красивый музей — кладезь знания о прошлом. И какое же он испытал удивление, когда узнал, что Рюноске немного разбирается в живописи укиё-э, рассказывая случайные факты о том или ином полотне. Все картины выглядели по-родному ностальгично, мягко. Тонкие линии и нежные краски ложились удивительно хорошо на каждом сантиметре — будь это гора Фудзи с разных ракурсов или же всё великое множество станций Токайдо. А потом Ацуши затащил Рюноске в какой-то огромный, затягивающий в свою глубину парк. Кроны деревьев нависали прямо над головой, но не закрывали чистейшее небо, дышалось особенно легко, под ногами шуршали камешки гравийно-петляющей дорожки, которая была неким ответвлением от основной дороги для по-настоящему заинтересованных. Ацуши и сам был здесь впервые, поэтому восхищался увиденным так же ярко, как и сам Рюноске. Но видеть прекрасные в своей любознательности глаза, рассматривающие высокие стволы деревьев и нежные изумрудные листочки, было намного лучше. Рюноске в это время выглядел искренне радостным, пусть и скрывал это под привычно спокойным выражением лица. Будто он настолько углубился в музыку и ноты, в сотни строк о композиторах и правилах построения композиций, что не видел больше ничего в этой жизни. Конечно, это было не так, но, похоже, он действительно уже давно не жил простой жизнью обычного человека, который может позволить себе другие от привычных увлечения. Время шло. Лекции подходили к логическому завершению, сдавались последние письменные работы. Все студенты прошли по специальности технические зачёты и теперь готовились к академическому индивидуальному экзамену — последнему и самому главному в семестре. Помимо этого, многие записывались на выступление на отчётном концерте — кроме обязательных номеров первокурсников с занятий с Фукудзавой-сенсей, можно было подать заявку как одному, так и с кем-то. Ацуши, смотря, как другие активно обсуждают предстоящий концерт и собираются подавать новые заявки, невольно испытывал что-то подобное печали, потому что где-то внутри, пусть он и продолжал бояться публичных выступлений, он всё равно хотел снова побывать на сцене вместе с Рюноске — ощутить то самое единение, поддержку, трепет. Впрочем, у них есть много времени впереди и ещё не один отчётный концерт. Когда Рюноске поправится и снова сможет приступить к полноценной игре — другие варианты не рассматривались — они снова будут играть вместе так, как раньше. А пока они экспериментировали с тем, что сделал Рюноске — игра на три руки, переставленные ноты, не совсем удобно, иногда трудно и даже почти невозможно: приходилось переделывать многие моменты, но они и правда были оба упёртые. В этом они, кажется, очень похожи?***
— Ну как? — взволнованно спросил Ацуши. Они стояли в заполненном студентами коридоре, многие перешёптывались, обсуждая произошедшее или предстоящее — экзамен по сольфеджио был в самом разгаре. Рюноске являлся одним из первых пяти человек, которых пустили в аудиторию для сдачи. А сейчас он вышел оттуда и по его лицу не было понятно ровным счётом ничего. — Сдал, — тихо ответил он. — Ещё бы, — хмыкнув, подхватил Тачихара, а затем подошёл ближе. — Он не сильно валит? Можно списать? — Не знаю, я не пробовал. — Что, совсем без вариантов? — расстроенно протянул тот. Рюноске улыбнулся одним уголком губ, понижая голос: — У Гоголя шпоры, пока без проблем. — Да?! — сразу же подошла ближе Люси — флейтистка и напарница Гоголя. — А мне сказал, что учил всю ночь! Пока Тачихара переключился на Люси, чтобы обсудить возможность списывания, Ацуши отошёл вместе с Рюноске подальше. — Успокой меня, — взмолился Ацуши. — Ты справишься, — ответил Рюноске. — Мы же столько вместе учили… Из кабинета вышел Гоголь с широкой улыбкой, обращая всё внимание на себя. — Ну как? Ты сдал? Как всё прошло? — сразу же послышался шёпот студентов, разбавляемый вопросами, кто пойдёт следующим. — Извините, господа, но я на пересдачу, — ответил он с широкой улыбкой, а затем достал шпоры из карманов немного вызывающих, полосатых штанов. Ацуши, видя это, панически повернулся к Рюноске, всем взглядом крича о том, как он не хочет никуда идти и ничего сдавать. — Даже не списать, — протянул он с максимально несчастным видом. — Рюноске! — Мы готовились к экзамену достаточно, чтобы справиться и без этого, — так же серьёзно ответил Рюноске, а затем несмело дотронулся до чужой руки. — Ацуши. Ты сможешь. Ты очень много готовился. Я верю в тебя. Ацуши глубоко вздохнул, напряжённо смотря на дверь. Ему только предстояло пройти туда, где сейчас проходит экзамен — один из самых важных и сложных. Куникида-сенсей на последнем занятии сразу же обозначил свои требования, и Ацуши смело мог сказать, что они были очень, очень тяжёлыми. Впрочем, ему многое казалось тяжёлым. — Спасибо, — ответил он, сжимая чужую руку в своей. А когда дверь снова открылась, показывая очередного сдавшего студента, он подошёл ближе к ней, молясь о том, чтобы всё было хорошо, а затем вошёл в аудиторию. Пусть всё будет хорошо. Пусть всё будет хорошо. Пусть всё будет хорошо. За столом сидел серьёзный Куникида-сенсей и ждал. Ацуши несмело подошёл к столу, назвал фамилию, а затем взял первый попавшийся билет, также называя вслух его номер, чтобы преподаватель записал. А затем, читая прямо на ходу, пошёл к свободной парте, чтобы сесть и начать готовиться. Некоторые вещи казались будто совсем незнакомыми, но, сосредоточившись, Ацуши начал вспоминать те мгновения с Рюноске, когда они повторяли материал, не спеша, приводя примеры, подыгрывая на инструменте, делая записи, разбирая сложное ещё раз. Казалось бы, такие скучные вещи вместе приобретали некий шарм, ведь они сопровождались нежностью в виде поцелуев и заботой в виде приготовленного чая. Набросав устный ответ и ещё раз прикинув в голове, что именно от него нужно преподавателю, Ацуши почувствовал себя лишь чуть-чуть увереннее. Перед ним сдавала Хигучи — тихий чистый голос без единой шероховатости, но от этого слегка бледный и будто бы далёкий, звучал под строгим вниманием Куникиды-сенсея. Он уточнял какие-то вещи, показывал прямо в билете, просил повторить. У Ацуши тряслись руки от волнения, и этому абсолютно ничего не помогало — он чувствовал неприятный трепет, раздирающий изнутри острыми когтями, и бесконечно звучащую в голове мысль «а что, если…» А когда он подумал о том, что сейчас он выйдет прямо к доске, прямо перед ещё четырьмя студентами, готовящимися так же, как и он, прямо сейчас, ему натурально стало плохо: подобие чувства тошноты сдавило грудь, он ощутил мгновенную потребность в воздухе или воде. Это было почти невыносимо, а с каждой минутой пребывания здесь становилось только хуже. Хотелось резко подняться из-за парты, сказать, что уходишь на пересдачу, и вылететь из аудитории, бросив билет, листочек и ручку прямо там, где сидел. — Следующий, — раздалось чёткое, громкое слово. Хигучи с лёгкой улыбкой покинула аудиторию. И Ацуши понял, что всё его время на моральную подготовку вышло, а его ждут. Куникида-сенсей, видя чужое замешательство, внимательно посмотрел на студента, совершенно точно ожидая его и его самых подробных и правильных ответов. Это было страшнее любого конкурса в любой точке планеты.***
— Ацуши? — донёсся до него тихий, обеспокоенный голос. — Ты как? — Я сдал, — ответил он шёпотом, точно в трансе — смотря в одну точку перед собой со слегка округлившимися глазами. Он не помнил, как вышел из аудитории — как вообще добрался до двери — но помнит ответ преподавателя, который всё ещё звучал на задворках его сознания. Или подсознания — Ацуши не разбирался. — Поздравляю! — сразу же подхватил довольный Тачихара. — А ты списывал? — Нет… Тачихара закатил глаза, бормоча что-то типа «так неинтересно», затем другие студенты тоже поздравили со сдачей, интересуясь, какие вопросы ему попались. Когда с данной отчётностью было покончено, Ацуши выдохнул, смотря на Рюноске. Тот нежно улыбался, и Ацуши понимал всё без слов — он был рад за него больше, чем все другие, может быть, даже больше, чем сам Ацуши. — Ты молодец, — сказал Рюноске подходя ближе. — Идём домой? — Спаси-и-и-бо, — порывисто накинувшись с объятиями, сказал Ацуши. Было плевать, что там подумают другие — он просто очень, очень, очень рад и скрывать хотя бы единую сотую своей радости не собирался. Рюноске приобнял его, пару раз проведя рукой по спине, а затем отстранился. На его лице было сильное смущение, а Ацуши хотелось рассмеяться. Он действительно сдал один из самых сложных экзаменов, сегодняшний остаток дня для него полностью свободен, а рядом с ним идёт его Рюноске — что может быть лучше? Они собирались в случае удачной сдачи накупить вредных сладостей и гулять до самой ночи, сделать много памятных забавных фотографий и может быть промокнуть под июльским дождём. Такие простые вещи делали его жизнь по-настоящему прекрасной.***
Они смогли сдать все теоретические предметы: всемирная история у Кристи-сан была очень тяжёлой, но Ацуши попался лёгкий билет, а Рюноске хорошо запомнил все причинно-следственные связи; история исполнительского искусства у Фукудзавы-сенсея была нетрудной, потому что и требований у него было не так много, как у остальных; на истории музыки Рюноске попался билет про пианистов, поэтому он получил высший балл, а вот у Ацуши были некоторые проблемы из-за билета с контрабасистами, но, видя невпечатлённое лицо Тачихары, эмоции которого сразу же менялись по мере его слов, он смог ответить всё не так уж плохо. Мори-сенсей смотрел на него скептично, но Ацуши, нечаянно увидев почти максимальный балл за их с Рюноске доклад, сразу же засветился от радости и смог дожать до нужного уровня. История, история, история. У Ацуши кружилась голова от количества истории в его информационном поле, но со следующего семестра учебный план обещал быть более практико-ориентированным. На дирижировании Ацуши снова чуть не уронил палочку, но когда он подхватил её в самый последний момент самыми кончиками пальцев, он услышал шуточные аплодисменты со стороны всего потока. Это расслабило и поэтому он смог быстро влиться в нужный темп и отдаться музыке. Озаки-сенсей сдержанно поблагодарила его за показ и поставила оценку. Русский язык прошёл почти что мимо всех: Дост-сенсей сказал, что у студентов нет того уровня, который требуется для хоть какой-то сдачи, поэтому он провёл небольшой письменный тест и… просто отпустил их? Такое правда бывает? Зато уставший взгляд Рампо, который выходил из аудитории со сдачи английского, говорил за него всё. Такое бывает, но очень редко. Оценки за занятия в оркестре ставились за работу в течение семестра, поэтому всё было в порядке. Рюноске, правда, после того, как сломал руку, на занятиях в качестве пианиста не участвовал, зато стал постоянным дирижёром — Фукудзава-сенсей сказал, что не хочет, чтобы его студент напрягал единственную руку ещё больше. Ацуши же по этому предмету получил хорошие баллы и был более чем доволен. Конечно, он мог и лучше, но, судя по баллам, не мог, а значит и беспокоиться об этом не стоило. У каждого разный предел возможностей. О том, как проходил зачёт по гармонии, который обещали сделать в следующем семестре уже экзаменом, можно было говорить долго. Дазай-сенсей бодро вошёл в аудиторию, широко улыбаясь — было в этом что-то кровожадное, заставляющее остерегаться, но Ацуши знал, каким мягким мог быть преподаватель. Видимо, ошибочно. Тот прошёл к своему столу, изящным движением скинул свой рюкзак на стул и, осмотрев всех студентов, медленно достал толстую папку, в которой оказалась целая стопка печатных заданий. Для каждого студента он не поленился сделать индивидуальный вариант: целый альбомный лист задач, которые ни у кого не повторялись. А когда все с некой опаской разобрали задания — просто подходили к столу и брали случайный лист — Дазай-сенсей сразу же отошёл от своего рабочего места и принялся бодро ходить в разные стороны аудитории и между рядами, следя за тем, чтобы никто не списывал. Внимательный взгляд рассматривал любой источник подозрительного шороха, с неким садистским удовольствием прищуривая карие глаза. Когда всё это закончилось, студенты молча покинули университет, испуганно переглядываясь — всё же впечатление после такого было не самым приятным. Ацуши предпочитал не обсуждать случившееся с Рюноске, тот тоже не горел таким желанием. Было в этом что-то странное. Пугающее. Тем не менее, теперь оставалось всего два последних экзамена — пожалуй, самых важных. А потом… долгожданная свобода?***
Ко времени экзамена по групповым занятиям, где они играли дуэтом, они отточили необходимые листы до предела, но всё равно были не совсем уверены в том, что делают. Это всё казалось каким-то неправильным, пусть Дазай-сенсей и говорил об обратном. — Вы не должны сомневаться. Верьте друг другу, — серьёзно сказал он за полчаса до экзамена, а затем ухмыльнулся. — А то в следующем семестре я задам вам жару! И когда они оба поднимались на сцену небольшого актового зала, который был предназначен специально для сдачи экзаменов и репетиций сольных выступлений, вокруг была полная тишина. Слегка спёртый воздух — они здесь далеко не первые — и внимательные, возможно, даже чересчур, взгляды. Ацуши шёл бок о бок с Рюноске и не мог поверить в это. Семестр почти закончился, а они шли на свой предпоследний экзамен. Это правда происходит с ним? С каждой неделей этот день был всё ближе, а последние дни пролетали так быстро в спешной подготовке, что Ацуши почти не понимал, как оказался вот здесь и вот сейчас. Комиссия из знакомых и не очень преподавателей молча ожидала, пока перед ними предстанет фортепианный дуэт. В три руки — звучит забавно. Но когда они начали играть уже давно знакомые, почти приевшиеся их слуху ноты, они снова смогли окунуться в то волшебство, которое ощущали во время поездки в Токио. Ноты трепетали на кончиках пальцев — вылетающие звуки-бабочки, стремящиеся вверх, в свой главный, плавный полёт. Звуки-капли отскакивали звонким стаккато, разбиваясь о клавиши и разбрызгиваясь по пальцам. Быстрые переборы без права на ошибку, ведь мелодия так хороша, что невозможно позволить пойти чему-то не так, позволить разбиться гармоническому ожиданию. Впрочем, проскакивали тритоны, казалось бы, по-средневековому дьявольские, но от этого ни разу не плохие, и диезы, которые добавляли восточной сладости, по-своему приятной. Воспоминания одно за другим проносились перед глазами: прекрасный Токио из окна общежития, догорающее небо на фоне больших многоэтажек, чёрные, белые, красные карты и множество глупых, забавных и серьёзных желаний. Теперь Ацуши понимал, что именно тогда, в последний день перед отъездом, они оба чуть не признались друг другу. Влюблённо-смущённые идиоты. Ацуши много работал над своей левой рукой, поскольку добавилось много новых нот. Честно говоря, некоторые пришлось из его левой перенести на правую, потому что у них долго ничего не складывалось. В голове постоянно всплывали перечёркнутые ноты, одна за другой, переносы-переносы-переносы, чуть затёртые ластиком линии нотного стана, кривые точки длительностей, ещё более кривые четвертные паузы, а целые и половинные — не ровным кирпичиком, а небрежной толстой линией. От безнадёжного к надежде. Рюноске точно следил за движением своей левой руки: он уже приноровился к этому, причем настолько, что Ацуши каждый раз серьёзно боялся, что он ее попросту переиграет. Он так много занимался, что иногда Ацуши насильно забирал его гулять и просто развеяться. Рюноске, конечно, сначала упирался — не то чтобы он был против прогулок с Ацуши, но много заниматься правда было важно, особенно в конце семестра — но потом и сам тянул чужую руку в попытке вывести куда-нибудь. Или же просто поцеловать тыльную сторону ладони, как он любил это делать. Столько смущения в крохотном жесте и тысячи мотыльков под кожей. И ощущение того, что ты правда особенный для этого человека. Музыка закончилась. Ацуши почувствовал какое-то… опустошение? Подняв руки над клавиатурой и положив их к себе на колени, он понял, что впервые играл будто бы автоматически. Настолько погряз в своих мыслях о том, как они пришли к этому, как оказались здесь — весь путь, казавшийся перед экзаменаторами лишь обычным, конвейерным выступлением, подобно которым они сегодня уже видели и ещё увидят, лично для них был наполнен массой событий. Сколько трудностей таит за собой каждый такт… сколько чувств он сейчас показал? Они встали на краю сцены, чтобы поклониться, а затем ушли. Ацуши успел уловить совершенно непробиваемые лица преподавателей — и только Дазай-сенсей выглядел хоть немного воодушевлённым, поддерживающим. Ацуши, конечно, и раньше сдавал экзамены. Их невозможно сравнить с выступлениями на концертах, потому что здесь обращают внимание на всё, кроме того, что он умел лучше всего. Сразу после них последовал другой дуэт, в кулисах стояли Кёка и Кенджи, которым осталось ждать ещё несколько сдач. Кенджи выглядел приятно взволнованным: горящие глаза говорили о том, что, кажется, он действительно желает поскорее показать всем, чего он добился. А Кёка выглядела совершенно невпечатлённо — будто бы она сдавала экзамены каждый грёбаный день. Хотел бы Ацуши иметь такую же степень уверенности в своих силах. — Идём, — тихо сказал Рюноске, аккуратно касаясь чужой руки. Ацуши вздрогнул, понимая, что снова оказался где-то не здесь, а далеко — может быть, его психика делала всё возможное, чтобы он окончательно не сошёл с ума, он не знал. Ацуши кивнул и последовал за Рюноске в коридор, чтобы не толпиться в кулисах и не мешать тем, кому выступать ещё только предстоит. — Что думаешь? — спросил он. И тут Ацуши понял, что… ничего не помнит. Обрывки воспоминаний о том, как он сидел перед всеми и играл, были совсем короткими и ни капли не информативными. Он серьёзно только что сдал экзамен? Это не шутка? Реальность? — Ну… — начал он. — Я не знаю? Рюноске, видя чужое состояние, лишь вздохнул, а затем улыбнулся одним уголком губ. Что ж, от сильного волнения иногда бывает и так. — А ты? Ацуши всё ещё был взволнованно потерянным, но сразу же успокоился, когда услышал тихое, но твёрдое «я думаю, мы справились». Ему этого хватало.***
— Всё это так… непривычно. Они шли вдоль набережной, держа в руках по рожку мороженого: у Рюноске было виноградное, а у Ацуши сырное. Солёное море мерцало в переливе лучей яркого дневного солнца, разнося характерный запах влаги и совсем не горькой соли. — Что ты имеешь в виду? — спросил Рюноске. — Не ходить на пары в будние дни. Ацуши доел остаток вафли, в котором скрывался шоколад, а затем, быстро смахнув крошки с лица салфеткой, посмотрел на Рюноске — тот всё ещё возился с мороженым, смакуя вкус. Что ж, нужно признаться, он выиграл поединок на выбор самого вкусного мороженого, но Ацуши всё равно любит сырное, как бы Рюноске этому не удивлялся. Они успешно сдали экзамен дуэтом и впереди оставалась лишь индивидуальная сдача. Ацуши в этом плане совсем не переживал за Рюноске, потому что тот действительно занимался очень и очень много. А вот за себя… думать об этом пока не хотелось, но Рюноске и правда иногда морально его подпинывал к лишнему повторению неудачных моментов и, если было нужно, давал своё мнение на услышанное — то, чего не хватало Ацуши, или то, что нужно просто слегка поменять. В каком-то смысле это даже успокаивало, потому что появилось больше уверенности — он сделал намного больше, чем ожидал от самого себя, и получал от Рюноске одобрительные взгляды, да и его наставник не выражал беспокойства о его будущей сдаче. Так что чего переживать? — А когда будут каникулы, ты сойдёшь с ума? — улыбнулся он. — Именно! — воскликнул Ацуши, выбрасывая салфетку в мусорку прямо на ходу. — Чем заниматься? Куда идти? Столько вопросов и ни одного ответа! Рюноске глубоко вздохнул, поднося сладость к лицу Ацуши и снова давая возможность попробовать — и Ацуши совершенно не тот, кто от такого откажется, варварски кусая вместе с вафлей — а затем ответил: — Повторять материал, разучивать новые произведения, искать себе программу, читать учебники… — Ну ты и зануда, — рассмеялся Ацуши. — Только если с тобой. Рюноске замолчал, задумчиво смотря в сторону моря. — Ты правда не против? — Ну… — протянул Ацуши, улыбаясь. — Если ты будешь не таким строгим… И введёшь приятные поощрения… — Я не строгий, — нахмурился Рюноске, доедая, наконец, своё мороженое. Оно ведь почти растаяло! Это совершенно не то. — Да-да, — продолжая улыбаться, ответил Ацуши. — Кто заставил меня перечитывать билеты по истории музыки? В четвёртый раз, вообще-то. — Повторение — мать учения… — растерянно повторил всеобщую мудрость Рюноске. — В любом случае, я не мог допустить, чтобы ты… — Я ведь не осуждаю, — перебил Ацуши. — Мне кажется, я сдал Мори-сенсея только благодаря тебе. Спасибо. Рюноске опустил взгляд, потянувшись за салфеткой — может, тянул время для того, чтобы всё обдумать. — Но это не отменяет того факта, что ты строгий, — добавил Ацуши. — Поэтому за свои страдания я требую поцелуи. — Допустим, я услышал твои требования, — тихо сказал Рюноске. — Но я ещё обдумаю этот вопрос.***
Ацуши получил свои поцелуи сразу же, как только они пришли домой. Он не совсем понимал, что на Рюноске нашло, но тот почти сразу же, как они вошли в его квартиру, подошёл вплотную и приник к чужим губам. Все мысли, которые были в голове по типу «чем займёмся?», «а давай включим тот сериал», «надо открыть окно» и прочие… самоуничтожились. Ноги слегка подкосились, но, конечно, не по причине поцелуя, а из-за неожиданности, поэтому Ацуши сразу же обнял шею Рюноске руками, становясь ближе, чтобы оставаться на месте. В этот момент хотелось поблагодарить весь мир за то, что они встретили друг друга.