— patetico — страстно
Ацуши сидел в зале ожидания, нервно оглядываясь по сторонам и ёрзая на одном месте — никак не мог успокоиться и очень, очень волновался. Рюноске был на приёме у врача и, вроде как, сегодня ему должны были снять гипс. Действительно волнительно. В последнее время Рюноске говорил, что ему почти не больно двигать пальцами, разве только он всё ещё не мог их напрягать. И всё же… Эти мысли о том, что что-то может пойти не так, что уже что-то пошло не так — они были, как бы Ацуши не пытался о них не думать. Конечно, было страшно. Рюноске уже лишился на долгое время того, что имел, но потерять всё это окончательно было бы совсем ужасно. Вздох. Это не то, о чём стоит думать. Вокруг такая стерильность, всё до тошноты белое-белое-белое, так, что кружится голова. Маленькие частые окна, мелькающие синие бахилы, серые линии плитки, образующие квадраты, их много, так много, что… — Ацуши? Ацуши поднимает взгляд вверх и понимает, что слишком задумался — в попытке отвлечься снова сбежал из реальности. — Рю… — прошептал он, опуская взгляд на руку. Без бинтов, без гипса, без напоминаний об ужасных моментах. А у Рюноске на лице — мягкая улыбка, и совсем непонятно, от чего: от чужого смятения или от радости свободы. Всё вместе? Ацуши мгновенно подскочил со своего места, чуть ли не путаясь в ногах, и заинтересованно посмотрел, буквально уставился, в лицо напротив. — Ну как всё прошло? Ты как? Всё в порядке? — Ацуши, — нежное обращение с приподнятым уголком губ. — Всё нормально. Он поднял руку, на которой были ещё видны следы от давления бинтов, слегка покрасневшие, а затем сжал пальцы и разжал их, медленно, но не болезненно, а, скорее, обессиленно. Повернул ладонью вверх, рассматривая линии синих вен на бледной коже — наверняка казались будто незнакомыми, ведь прошло так много времени. — Я и не надеялся на такое, но всё проходит лучше, чем я ожидал. — Рюноске, — протянул Ацуши. — Я так за тебя рад. Рюноске опустил руку, замолчав, отвёл взгляд куда-то вниз, а затем, немного погодя, спросил: — Пойдём домой?***
— Всё в порядке. — Всё в порядке. — Или… — Никаких «или». — Но, может быть… — Нет. — Рюноске, ты…! Тихий шёпот прервала Йосано, которая обоим погрозила пальцем. И выглядело это жутко. Нужна тишина, а эти двое развели здесь непонятное нечто. Волнение. Ах, точно, волнение! Теперь всё понятно. И страшно, конечно. Ацуши стоял в костюме и без конца теребил свой галстук, то ослабляя его, то, наоборот, делая туже, то перебирался на кончик несчастной ткани. Пальцы то и дело дрожали, потому что..! Потому что, чёрт возьми, страшно. Вообще-то до этого момента Ацуши совершенно не волновался. Самые страшные и сложные экзамены, где нужно было много думать и много читать, и много запоминать-запоминать-запоминать, уже давно были пройдены, как и сдача совместных произведений для их фортепианного дуэта, где от Ацуши, на минуточку, зависела ровно половина успеха и целый один Рюноске с его зачёткой. Казалось, после такого какой-то экзамен, где нужно всего лишь сыграть свою программу, которую он мусолил столько времени в семестре, будет проще простого. Но всё, увы, не так. Может, это и было бы просто, если бы не волнение и сильно дрожащие, в холодном поту руки. Такого не было, наверное, даже на вступительных. Ацуши вспоминал себя в те времена и искренне поражался, как он смог тогда всё сдать и даже успешно поступить. Сейчас бы ему понадобился тот же настрой. Зато рядом с ним есть Рюноске. Слегка хмурый, сосредоточенный на предстоящем экзамене, и такой красивый — с завязанным с помощью Ацуши галстуком, в безупречно белой рубашке. Серые глаза точно штормовое море — волны стремительные и волнующие, погружающие на самое дно. И может, всё же, то дно было немного не тем, о чём он тогда сказал? Впрочем, пустая, уже ненужная мысль. — Ацуши? Ацуши… Ацуши дрогнул, понимая, что это уже не первая попытка до него достучаться. — А? — Ты следующий, — предупредил его Рюноске. Кенджи вышел со сцены, на которую начал подниматься Рампо. Ситуация — настоящая катастрофа. — Серьёзно? — ужаснулся он. — Серьёзно?! — уже громче. — Тише! — вмешалась Йосано. — Никакого уважения. — Прости, — прошептал Ацуши сокрушённо. Сердце забилось ещё быстрее — точно тяжёлая бочка барабанной установки пронизывала каждую первую долю. Невыносимо видеть, как мир вокруг был статично раздражающим и настолько спокойным, что хотелось снова нарушить чрезмерный покой. Не нарочно, конечно, но слова уже лезли из горла. — Рюноске, я… — Всё в порядке, — прозвучала привычная мантра. — Ты справишься так же успешно, как справлялся до этого. Музыка закончилась, послышались шаги. Пауза — потому что поклон. Снова шаги. Рампо вышел со сцены слегка покрасневший, улыбающийся. Кажется, он хорошо справился со своей задачей. «Накаджима Ацуши» — прозвучало набатом. Рюноске ободряюще улыбнулся ему, а Ацуши, всё ещё в ужасе, начал подниматься на сцену. Всё так же душно, как и в прошлый раз. Комиссия выглядела пресно, слегка устало. Кто-то заполнял бумаги, кто-то смотрел в ожидании. Ацуши нервно улыбнулся, пытаясь подбодрить самого себя, но мысли всё равно были где угодно, только не здесь. Поклонившись, он подошёл к инструменту, сел за него, положив руки на колени. А затем… пустота. Абсолютная, чистая пустота. Ацуши не мог вспомнить ни одной ноты — вся визуальная память будто бы не существовала, не могла никак выдать ни единого бумажного фрагмента перед глазами в виде нот. Выдохнув, Ацуши поднял руки над клавиатурой и начал играть, надеясь на хоть какой-то автоматизм. Нереально глупая ситуация. Доиграв примерно до середины, Ацуши понял, что не может вспомнить продолжение даже мышечной памятью пальцев. Это серьёзно происходит с ним? Он ведь не может… не может просто прерваться и попросить ноты, не может сказать, что не будет продолжать. Он не может, чёрт возьми, сломать всё то, к чему готовился весь семестр. Поэтому начал заново. Не прерываясь, не с самого начала, но последняя тема повторилась в виде четырёх лишних тактов — Ацуши не показал, что что-то идёт не так, он всё ещё напряжённо улыбался. Завершая повторившийся кусок, пальцы нашли нужный путь и продолжили играть то, что нужно. Опаснейший манёвр. Конечно, они заметили. Но уже, наверное, плевать. Он всё испортил? Значит, дальше испортить уже ничего не получится. Можно играть спокойно! И Ацуши расслабился. Играть стало легче. Ноты сами шли одна за другой, вместе или врозь, переливом или стеной, волной или дождём. Столько образов, столько картинок перед глазами — каждый штрих связан с природой, каждый смысл связан с действием. Нужно только играть-играть-играть. И слышать, и слушать. Но главное — наслаждаться. Закончив, он опустил руки. Только сейчас понял, что сердце разрывало грудную клетку, а он из-за этого почти задыхался. Облегчение спустилось на плечи — можно выдохнуть спокойно. Он сделал всё, что мог, что хотел, что получилось. Встав из-за инструмента, Ацуши с уже широкой улыбкой небрежно поклонился и ушёл за кулисы — следующей шла Йосано, она выглядела уверенно и красиво. А Ацуши… его ждал Рюноске, смотря прямо в глаза так внимательно, точно пытаясь уловить чужой ритм сердца. — Молодец, — прошептал он воодушевлённо. — Не растерялся. Вспомнил слова Дазай-сенсея? — Нет, просто… — Ацуши всё ещё не мог отойти от эмоций, которые бушевали в нём. — Чёрт, точно! Он ведь делал точно так же! — Да, я об этом, — улыбнулся он. — Иди отдыхай. Рюноске дотронулся до его руки, ободряюще сжимая в своей ладони, а затем отстранился и прошёл ближе к кулисам. Йосано уже завершала свою программу, а следующим по очереди был он. Выражение лица Рюноске вообще не говорило ни о каком волнении, но Ацуши знал — его сердце тоже замирало от предвкушения и трепета. — Рюноске, — Ацуши подошёл к нему сзади и прошептал прямо на ушко. — Я верю в тебя. А затем быстро скрылся из кулис, чтобы пробежать небольшой коридор и проникнуть к двери, ведущей в зал — просто остался там, чтобы не мешать и чтобы быстро вернуться обратно. Такое, в общем-то, не было запрещено, но являлось, вроде как, нежелательным действом. Ацуши было плевать — его Рюноске уже шёл по сцене, чтобы поклониться и начать. В это время повисла полная тишина. И если на сцене она ощущалась как нечто неудобное и напряжённое, то здесь она была наполнена ожиданием хорошей игры. Рюноске сел за инструмент, привычным жестом сложив руки на коленях. Момент сосредоточения — и взмах одной левой. Правая, пусть уже без гипса, ещё некоторое время должна находиться в состоянии покоя и без физических нагрузок, комиссия в курсе. А левая… Знакомые ноты начали с глубины, выплывая наружу постепенными виражами. Рюноске в этот момент так прекрасен: слегка взъерошенные волосы, нежной темнотой обрамляющие лицо, сосредоточенное выражение, слегка поджатые губы. Прямая осанка кажется величественной, аристократичной, немного покачивается в такт, чтобы увеличить нажим на сильную долю. Он находился там, на сцене, так далеко, но его музыка витала в каждом кубическом миллиметре воздуха, резонировала в каждой выемке потолочных плинтусов, отдавалась в каждом слушающем сердце. Видно, как комиссия слегка оживилась. Все внимательно слушали, вылавливая сладость созвучий — никто ещё не играл такую программу на сцене, она уникальна и потому интересна. Им интересно, как человек с травмой не падал духом, а играл и продолжал играть, чтобы однажды выйти сюда и показать им всем, чего он добился даже в таком положении. Он играл так, будто от этого зависела вся жизнь. Ведь музыка — это буквально вся его жизнь. Громче стреляли триоли. Он точно играл одной рукой? Конечно, Ацуши знал — и видел — что да, всё так, но если не вслушиваться, то слух легко обманывается. Конечно, Ацуши знал — он был с ним всё это время. И слушал так, как не слушал никто. Он был, есть и будет самым преданным его слушателем. Не слушать, как играет Акутагава Рюноске, невозможно. Произведение закончилось, он опустил руку, чтобы снова сосредоточиться и начать другое. Зал погрузился в тишину-ожидание, но быстро прервался на торжество звуков. Рука летала над клавиатурой, меняя регистры, ноты яркие и живые, они действительно жили — в этом моменте, и будут жить — в воспоминании. Самое ясное восхищение, самая чистая влюблённость. Ацуши смотрел и не мог насмотреться, он слушал, как играла его любовь. Беспредельный трепет, мурашки, головокружение. Сотни тысяч светлых чувств и ни одного подходящего слова. Снова повисла тишина. Рюноске встал, подошёл к краю сцены и поклонился. Ацуши мигом рванул обратно к кулисам, чтобы, как только это будет возможно, прижать любимое тело к себе и обнять так крепко, как он только мог. — Ты был таким… таким… Слегка запыхавшийся, он накинулся на Рюноске с объятием, пока на сцену выходила Кёка. — Ацуши, — смущённо прошептал Рюноске, обнимая в ответ. — Здесь же… — Да какая уже разница, — счастливо улыбнулся Ацуши, но, вопреки своим словам, послушно отстранился, чтобы посмотреть в глаза. — Поздравляю с успешной сдачей! — Результатов ещё нет, — отводя взгляд. — Я думаю, тут было всё предельно очевидно, — рассмеялся Ацуши. — Пойдём отсюда, — снова прошептал он. Потому что недовольные взгляды остальных сдающих просили об этом. Рюноске кивнул и они вышли из-за кулис в коридор, где они не стали бы никому мешать. Осталось лишь дождаться, пока все выступят, пока комиссия обсудит каждое выступление, а затем, вызвав их всех, огласит результаты.***
Давно привычное чаепитие по-новому пахло корицей: Ацуши где-то вычитал, что добавлять корицу в чай очень полезно, поэтому купил сразу несколько пакетиков ароматного порошка — и плевать, что он был для выпечки. Всё равно вкусно. После экзамена они вернулись домой к Рюноске. Оба получили отличные оценки: Дазай-сенсей, конечно, посмеялся с выходки Ацуши, назвав это преемственностью, но в целом у них не было много серьёзных замечаний. И всё же работа на начало следующего семестра была предельно чёткой. Экзамен во всех смыслах был изнуряющим, поэтому сразу после они просто завалились на футон и начали обсуждать свои выступления и планы на лето, а затем, уже переместившись за стол, чтобы выпить чай, перешли к другой не менее волнующей теме — о предстоящем итоговом концерте. — Кёка тоже будет выступать. Не понимаю, как она только на такое решилась? Одна! Ацуши смаковал вкус нового чая с самыми разными ягодами и, конечно, с корицей, а Рюноске сидел напротив и внимательно слушал, тоже делая неспешные глотки. — Ещё, вроде бы, Чуя будет. Только я так и не понял, с кем, — продолжил Ацуши. — А сам как думаешь? — спросил Рюноске заинтересованно. — С Эдгаром? Вряд ли, он ведь такой… стеснительный, что ли. Не думаю, что у Чуи может получиться вывести его на сцену просто так. — Зная Чую, он может и не такое, — улыбнулся Рюноске. — Но не думаю, что с ним. Может, с Дазай-сенсеем? Ацуши опешил, услышав это: — Да ла-а-адно? — медленно протянул он. — Совершенно точно. — Вау. Дуэт скрипки и фортепиано должен быть волшебным. Два страстных ярких сердца в унисон точно произведут неизгладимое впечатление на любую аудиторию. Ацуши сидел таким воодушевлённым, думая об этом и уже представляя, как это может быть, он загорелся желанием поскорее дождаться нужного дня. — А ты сам не хотел бы там сыграть? — спросил Рюноске, пряча улыбку в кружке. — О нет, это такой стресс. И ответственность! А если я опять налажаю? Не думаю, что смогу так же, как у меня получилось на экзамене. — Но здесь никто оценивать не будет. Ацуши нахмурился. Конечно, Рюноске говорил правильные вещи, к тому же, чёрт возьми, Ацуши — пианист! Он должен быть на сцене и чувствовать себя там как можно более уверенно. Он должен окончательно справиться со страхом сцены, а, как известно, справиться с ним можно только благодаря частым выступлениям. И всё же это было так… — Не знаю, — пробурчал он. — Не думаю, что мне хватит смелости. — А если я тебе… помогу? Рюноске выглядел прямо сейчас как-то… подозрительно. Ацуши знал, что Рюноске уже давно записался туда выступать, а, значит, был в курсе выступающих и примерной программы. И, пусть сейчас его лицо почти ничего не выражало, Ацуши чувствовал, что что-то не так. — Как ты себе это представляешь? — спросил он, замерев. — Я подал заявку за тебя. — Так и знал! — возмутился Ацуши. Он громко поставил кружку на стол и снова посмотрел на Рюноске: — И когда ты собирался мне об этом сказать? — Я только сегодня попросил включить тебя в программу. — В любом случае, тебя это не оправдывает. Рюноске тоже поставил кружку на стол, уже, видимо, зная, что его ждёт. — Да, но ты сам понимаешь, что выступления для тебя важны. Ацуши закатил глаза, понимая, что Рюноске абсолютно прав, и, скорее всего, Ацуши бы и сам рано или поздно записался на концерт, ведь ему нужно было всего лишь чуть больше времени на осмысление и чуть больше смелости для действий. Но имеет ли это значение, если… — Чувствую, я должен тебе отомстить. Ацуши медленно встал со стула, пока Рюноске, усмехнувшись, попятился назад. О, он уже знал, чем обернётся для него данная выходка? Конечно, знал. Ацуши, быстро преодолев последние сантиметры между ними, накинулся на Рюноске, повалив его на кровать, а затем, сев к нему на бёдра, начал щекотать. Громкий смех и шуточные мольбы о пощаде зависли в воздухе. — Ацу… Ацуши… — Да? — парень замер, боясь того, что щекотал слишком сильно или сделал как-то больно. Чёрт, а если он сделал что-то не так с его рукой? О боже… Но Рюноске не казался недовольным или обозлённым. Он внимательно смотрел на Ацуши, покрасневший от смеха и с прядками волос в разные стороны: — Ацуши. Я пошутил. Вздох. Шутник, чёрт возьми. — Ладно, — отступил Ацуши, складывая руки у себя на груди. — А ты не будешь против, если я правда так сделаю? — Не буду. Ты ведь прав. Это… необходимо. Рюноске поднял свои руки, поглаживая бёдра Ацуши в успокоительном жесте. Чувствовать прикосновения с двух сторон сразу всё ещё было слегка непривычно. — Надеюсь, ты не обиделся, — сказал он. — Даже не знаю, — пробурчал Ацуши, смотря куда угодно, только не на парня под ним. — Прости, пожалуйста. Иди ко мне? Ацуши выдохнул, расслабляясь, а затем приблизился к Рюноске, чтобы обнять и прижаться к нему… на нём. Тёпло и так безумно хорошо — это чувство дома. — Как твоя рука? — спросил он шёпотом, уткнувшись в чужую шею. — Всё в порядке, я же говорил. — Но я волнуюсь! — оживился Ацуши. — Не стоит. Правда. Она больше не болит. Ацуши снова сел, всё ещё на чужих бёдрах, а затем взял чужую ладонь — именно правую — и приблизил к своим губам, оставляя мягкий поцелуй на тыльной стороне. Хотелось нежности, поэтому он просто повторил этот жест, а затем ещё и ещё, это ведь так приятно — прикасаться к любимому телу губами. — Точно? — Точно. — Точно-точно? — улыбнулся Ацуши, переходя на запястья. Рюноске не ответил, но Ацуши чётко уловил потяжелевшее дыхание. Его возбуждение хорошо ощущалось и бёдрами. Ацуши прикрыл глаза, а затем коснулся губами подушечек пальцев. Рюноске, не вытерпев, быстро приблизился и завлёк его в прекрасно долгий поцелуй, утягивая снова лечь на него. Они не раз занимались петтингом, купили всё необходимое, но никогда не переходили грань чего-то большего. Но, может, её можно было бы перейти прямо сейчас?..