9
— Ты свихнулась?! — раздался охрипший от боли голос. — Что ты, чёрт возьми, сделала?! Я не могла ответить. Трясясь, как в лихорадке, я опустилась прямо на пол, склонила голову, обхватив затылок руками. Закрыла глаза. Я не хотела смотреть на себя. И не хотела смотреть на него — теперь, когда кровь наверняка запятнала и подбородок, и грудь, и простынь. Я ждала, что он будет ещё ругаться, но он молчал. Внезапное молчание. При свете. Нетрудно догадаться, в чём причина. Он увидел меня. Увидел, впервые с момента моего возвращения, во что превратилось моё тело. — Это… это всё оттуда? Из плена? Голос прозвучал ближе. Кажется, Пол встал с кровати и подошёл ко мне. Я хотела промолчать, но стену терпения, терпимости, терпеливости, которую я так долго и кропотливо выстраивала, прорвало. Меня обуяла ярость — ведь именно его потребности и настойчивое требование близости спровоцировали эту ситуацию. В глубине души клокотала ещё и обида, будто он раздел меня против моей воли, ведь я не хотела показываться ему такой, когда пятна от ожогов ещё так заметны и шрам на животе не успел побледнеть. Вскинув голову, я посмотрела ему прямо в глаза: — Да! Оттуда! Это следы тех самых пыток, о которых мы не говорим. Это то, что я пытаюсь забыть, глотая таблетки! Вот, вот — гляди! Я, уже не владея собой, встала во весь рост и вытянула вперёд руку с изуродованными, лишёнными ногтей пальцами. — Они никогда не отрастут! Я всю жизнь буду видеть вот это. И помнить. Помнить, как мне их один за другим вырывали обычными железными пассатижами. И ещё много чего буду помнить! А ты… ты не даёшь затянуться этим ранам! Я разрыдалась, отвернувшись к окну. Я не видела его лица, его взгляда. Ничего не видела. Перед глазами мелькали разноцветные круги. И тут, сквозь пелену истерики я отчётливо услышала тихое и раздражённое: — Мне надо закурить. И сразу следом — щелчок зажигалки. — За-ачем ты?.. — выкрикнула я первое, что пришло на ум. Реальность ускользала, становясь какой-то эфемерной, голографичной, а прошлое накладывалось на настоящее, приводя в исступление. — Ты же бросил, Пол! Пахнуло сигаретным дымом, и меня окончательно сорвало. — Потуши сейчас же! — снова крик и порывистый бросок в его сторону. Не знаю, на что я надеялась, не было плана, как и не было желания причинить Полу боль. Но присутствие человека с сигаретой рядом со мной в замкнутом пространстве казалось совершенно невыносимым. Всё моё существо требовало срочно положить этому конец. Пол успел блокировать мою атаку и обхватил тело обеими руками — сигареты уже не было, но теперь он плотно прижимал меня к себе, не давая вывернуться. Отчаяние захлестнуло сокрушительной волной, когда я поняла, что не могу вырваться из этого захвата, а он не собирается меня отпускать. Сердце только ускоряло темп, в ушах начало шуметь, и до того, как мой мир поглотила тьма, я помнила лишь бесплодные попытки высвободиться из крепких мужских рук. Сознание вернулось вместе с осознанием катастрофы. Придя в себя и не открывая глаз, я уже понимала, что случилось нечто ужасное. Хотя и не сразу вспомнила, что именно. Я лежала на нашей кровати, укрытая одеялом, а Пол сидел в ногах. Очень прямо, скрестив руки на груди. В комнате ощутимо пахло табаком. — Ты же бросил… — прошептала я. Не лучшая фраза для начала разговора. — Что это было, Джен? — тон Пола звучал жёстко. — Ты чуть не сломала мне нос. Это побочный эффект от таблеток, которыми тебя пичкает этот шарлатан? — Пол, послушай… — начала я и осеклась, не зная, как договорить. Он молчал. Я посмотрела на него. Кровь с лица стереть уже успел, губы сжаты в тонкую суровую линию. Ждёт. Молчит и ждёт. — Дело не в таблетках, милый, — это обращение показалось вдруг неуместным. Чужим. — Дело в том, что… там у меня отняли не только ногти и зубы. Они тушили сигареты о моё тело. Душили. Били. Ломали пальцы. И… Я не могла, просто не могла сказать ему этого. А Пол сидел и смотрел. Молча. Осуждающе? Впервые с момента моего возвращения я не чувствовала в его взгляде и присутствии заботы. Было… осуждение. Он осуждал меня? Как он мог даже помыслить осудить меня? После всего того, что я пережила? — Я не смогу иметь детей. Короткая фраза, которая далась куда тяжелее, чем признание в перенесённых увечьях. — После того, как меня отдали на потеху солдатам. Пол ответил не сразу. Какое-то время, может, несколько минут, он просто смотрел перед собой, будто о чём-то напряжённо думая. Наверное, так оно и было. Скорее всего, он пытался понять, принять мои слова, вывести к ним своё отношение. — Что ты только что сказала? — наконец, выговорил он, не глядя на меня. Куда-то в сторону, но я видела его взгляд — тяжёлый и мрачный. — Я правильно понял, что… Что у нас никогда не будет детей? Ответить было просто, всего одно слово подтвердит эту фразу, но выговорить его оказалось невыносимо трудно. Хотя чего уж, всё и так сказано. — Да. Мне очень жаль, Пол. — Я вздохнула, пытаясь не позволить себе расплакаться. — Меня прооперировали. Прости, что не сказала. Я просто не могла сказать — пришлось бы признаться в… Слова снова отказались сорваться с губ, а он молча встал с постели и отправился к шкафу. Я смотрела за его спокойными, размеренными движениями и кожей чувствовала неладное. Слишком спокойно он себя вёл, слишком аккуратно доставал вещи… Слишком много вещей. До меня дошло не сразу — он собирает свою одежду! — Пол, милый, посмотри на меня, — взмолилась я. — Постой, что ты делаешь? — Будто ты не видишь! — злобно огрызнулся он. Я не узнавала любимого человека. В одночасье он переменился — из заботливого и нежного превратился в бесчувственного и жестокого… Что сказать, я не знала. Дикое, жгучее желание кинуться к нему на шею, уговорить остаться, не бросать меня так, не бросать вообще… Но я ничего не могла предпринять, тело снова не слушалось, и только глаза неотвратимо наполнялись слезами. — Если каждый наш секс будет заканчиваться так… — Полу, в отличие от меня, нашлось, что сказать. — Если у нас хоть когда-нибудь случится секс… Ты думаешь, я смогу забыть этот случай? — Это ты не сможешь забыть?! — с внезапной яростью вскричала я и даже села в постели, едва прикрывая обнажённое тело одеялом. — Нужно было всего лишь немного подождать… — Ещё подождать? Сколько? — выпалил в ответ Пол. — Полгода? Год? Всю жизнь ждать, когда твои душевные раны затянутся? И никогда не иметь детей? Не играть с сыном в регби, не водить дочку в Диснейленд? Никогда?! Я не нашлась, что ответить. Да и вряд ли смогла бы из-за подступивших под самое горло рыданий, которые едва сдерживала. — Извини, Джена. — Наконец, Пол перевёл на меня холодный, отстранённый взгляд. — Я хочу обзавестись семьёй. Мне не нужна бракованная женщина. Он произнёс это спокойно. Как будто эмоции уже улеглись. Как будто всё разом встало на свои места. Хотя, может, в самом деле встало? А для меня мир рушился. Сейчас. В эту самую минуту, кирпичик за кирпичиком, обваливался, погребая меня под собой. Он уходит. Оставляет меня, потому что я — бракованная женщина. Меня мучили, насиловали, меня продали и предали, но я всего лишь бракованная женщина. Для него. Для самого близкого мне человека после Дэнни. Но Дэнни далеко. А Пол здесь. Тот, на которого я опиралась, на которого рассчитывала, который пытался помочь. Мне? Или… или просто надеялся наладить привычный уклад жизни для самого себя? Наблюдая, как Пол пакует вещи, я пыталась придумать, как его удержать. Зачем? Казалось, он был нужен, необходим мне, как воздух. — Пол, любимый! Можно ведь воспитать приёмного ребенка… Последняя попытка — сама не знаю, к чему. Попытаться понять, что же руководило им все эти недели? Безрезультатно. — Извини, — повторил он, не оборачиваясь. — Мой предел наступил. Рано или поздно все ломаются… Дальше я перестала слушать. Меня с головой захлестнула истерика. «Все ломаются». Так говорил Ландо, так говорил Эдиссон… Как же больно слышать эту жуткую фразу от любимого человека — от того, кому я доверяла. Он тоже подвёл моё доверие, как и все, кого я знала прежде. Невыносимая, несправедливая жизнь, за что она со мной так немилосердна?! Я видела, что Пол застёгивает большую сумку с вещами и направляется к двери, небрежно ступая по рассыпанным на полу розовым лепесткам. Я смотрела ему вслед. Лепестки прилипали к его стопам, сминались, теряя свой цвет и нежность. Я не могла сказать ни слова и просто плакала навзрыд, стискивая одеяло изуродованными пальцами.10
Я не слышала, как захлопнулась дверь внизу, не подошла к окну посмотреть, как моя единственная надежда на реабилитацию садится в машину и уезжает — лишь откинулась на кровати и продолжала безутешно рыдать. Резь в глазах, боль в онемевших мышцах лица, непроходимый ком в горле — я никогда ещё не плакала так исступлённо и безнадёжно. Уснула я незаметно и внезапно — и поняла это, лишь когда проснулась. Вопреки ожиданию, наутро легче не стало. Стоило мне вспомнить вчерашний вечер, увидеть вялые лепестки на полу, и слёзы снова хлынули неостановимым потоком, вторя мрачным безысходным мыслям. Зачем мне этот дом, когда в нём больше нет Пола? Зачем мне гражданская мирная жизнь, если жить придётся одной? Обречённой на пожизненное одиночество из-за отметок на теле, женской ущербности и незаживающих ран в душе. И всё же, Пол прав. Он прав в том, что я не подхожу для создания семьи. Сердце защемила тоска — ах, если бы меня не оперировали… Оперировали? Если бы мне не… приказали следить за Уилсоном. С этого всё началось. А дальше — просто кривое стечение обстоятельств. Даже нет. Жестокое предательство. Но если бы я умерла там, в плену, я бы не попала в это настоящее! Мысли ходили по кругу, закольцовываясь, зацикливаясь на отчаянном сожалении, что я выжила. Я лежала на нашей… на моей кровати. Широкой и пустой. Холодной, словно пол в подвале. За окном рассвело. Предутренние сине-серые оттенки сменились желтоватым солнечным светом, когда ясный день пришёл на смену пасмурному утру. Двигаться не хотелось. Зачем? Какой в этом смысл? Теперь, когда всё, чем я жила, на что я надеялась, пошло прахом? Слёзы лились почти не переставая, временами переходя в рыдания, временами становясь просто тихими, едва заметными каплями по щекам. Аппетит пропал. Хотя я понимала, что в холодильнике наверняка есть еда, надо только разогреть. Однажды мышцы таки затекли, вынуждая встать и немного размяться. Ощутить, что тело живо. Пришлось завернуться в халат, надеть перчатки, чтобы снова не видеть отвратительных отметин. Нет, это была не жизнь, а существование — как в тумане. Я на автомате что-то делала, даже не отдавая себе в этом отчёта. Когда-то это был наш дом, но теперь сделался всецело моим — холодным, мрачным, безжизненным. Точь-в-точь как я. Вечером тени вытянулись от окна через всю спальню, я снова завалилась в постель и просто рассматривала потолок, перечёркнутый сначала тенью, затем фарами редких в нашем районе автомобилей. Я понимала, что так долго продолжаться не может. Если ничего не предпринять, мне станет ещё хуже, а Тернер рассказывал, чем грозит глубокая депрессия — без поддержки близких люди часто бесславно заканчивают свою жизнь. А жизнь ли? Неужели это жизнь? В вечной и бесконечной жуткой рефлексии по отзывающемуся болью в каждой клетке прошлому, в тоскливом и пустом настоящем, без какой-либо надежды на просвет в будущем. Невыносимое состояние. Тягостное.11
Ночь опустилась на город, словно укрывая тёмным покрывалом. Сон не шёл, пустота в душе казалась бездонной, поглощающей, мутящей сознание. Даже ни о чём не думалось, я пребывала в автономном режиме энергосбережения. Как будто нет меня, и тело не моё. Была только жгучая потребность ощутить себя живой, любым способом, но в оформленное желание это никак не вырисовывалось. В какой-то момент лежать снова расхотелось. За окном было темно, хоть глаз выколи. Я спустилась в кухню, налила себе воды — голод так и не заявил о себе, а до ощущения сильной жажды доводить мне было неприятно. Взгляд как-то сам собой зацепился за стойку с ножами. Дьявольская мысль проникла в голову непроизвольно, без приглашения — я ведь слышала, что физическая боль вытесняет душевную, глушит её. Что, если боль даст ощущение живости моего тела? Что, если для того, чтобы почувствовать себя живой, нужно лишь увидеть свою кровь? Рука обхватила мягкую силиконовую рукоятку приятно, привычно. Это был любимый набор японских ножей, который в своё время я покупала сама. Я выбрала тонкий короткий нож для овощей, взвесила в руке, вытянула левое предплечье перед собой и… Это же так просто, я умею обращаться с ножом, один поперечный надрез где-то посредине не повлечёт серьёзного вреда. Я примерилась и… Не могу! Я правда попыталась — занесла лезвие и не смогла даже прижать остро заточенный металл к глади нежной кожи. Выбросила нож в раковину. Снова полились слёзы — на мне и так слишком много шрамов, слишком много своей крови я успела повидать. Отчаяние пришло сразу за этой неудачной попыткой перебить душевную боль. Значит, эта щемящая тоска так и останется со мной?! Значит, я так и не смогу почувствовать себя живой? Нет! Я не могу так жить! Это сводит с ума! Я уселась на пол в кухне и продолжала рыдать, проклиная себя, свою жизнь, свою искалеченную психику, пока в какой-то момент вдруг не осознала — единственный человек, который может мне сейчас помочь — доктор Тернер. У него точно найдется лекарство, чтобы облегчить моё состояние. Он наверняка знает, что делать. Я быстрыми шагами отправилась искать свой телефон. Не заряжен, чёрт! Руки буквально затряслись от снедающего желания скорее унять душевные муки. Может, головой я и понимала, что это так не работает, что понадобится время, но я уже не могла мыслить здраво. Едва телефон немного подзарядился, я набрала номер врача, даже не глядя на часы. Пришлось дождаться, когда он снимет трубку. — Мисс Мэйс? — ответил заспанный голос и тут же сделался обеспокоенным. — Что с вами произошло, мисс Мэйс? Услышав его тон, я запоздало глянула в окно — темнота. О, черт… — Прошу прощения, доктор Тернер, но… Мне больше некому позвонить. Простите. Я… я не хотела беспокоить вас среди ночи. — Я бормотала это, захлёбываясь слезами, чувствуя, как прилипает к мокрой щеке экран смартфона. — Пол… он бросил меня. Ушёл. И не вернётся больше никогда, потому что я ему не нужна. — Я понимаю, это больно… — попытался ответить Тернер, но я его перебила. — Доктор, лечение не помогает! Я так больше не могу! Я ничего не могу! Даже нож в руки взять! — Нож? — голос на том конце заметно напрягся. — Мисс Мэйс, положите его, пожалуйста. Вам совсем необязательно браться за нож. Скажите, что вы пытались сделать этим ножом? — Я хотела только порезать… порезать кожу. Не получилось. Доктор Тернер, я не могу перестать плакать, это сводит с ума. Мне нужна ваша помощь! — Конечно, мисс Мэйс. Назовите мне адрес, и я приеду как только смогу. — В трубке раздалось шуршание ткани. Кажется, он уже одевался. — Дождитесь моего приезда и ничего не предпринимайте. И пообещайте, что не возьмётесь больше за нож. Обещаете? — Обещаю, доктор. — Всё ещё всхлипывая, проскулила я. — Норфолк авеню, 2124. Бежевый фасад. — Ждите меня, мисс Мэйс. — Голос звучал издалека. — Навигатор говорит, что ехать до вас двадцать минут. Держитесь, я уже еду. Он повесил трубку, и я отложила телефон. Опустошённая, уставшая, обессиленная. Будто собственная бледная тень. Взгляд случайно остановился на зеркале — там показалась женщина в мятом шёлковом халате, с всклокоченными волосами, синяками под опухшими от слёз глазами, сидящая на большой двуспальной кровати в просторной спальне, где в открытом шкафу не осталось ни единой вещи, только пыль и какой-то мелкий мусор. Я даже не закрыла шкаф, не попыталась прибраться, не причёсывалась больше суток. И в самом деле, сколько прошло времени с момента, как Пол покинул дом? Точно сутки, может, даже двое. Всё ещё глядя в зеркало, я неловко запустила руку в волосы, и обнажившаяся скула напомнила мне, почему я больше никогда так не делаю. Боже, как же всё это ужасно. Я ведь привыкла держать голову чуть опущенной, что сейчас меня дёрнуло волосы поправить? Давно забытая привычка. Я так делала по утрам, когда просыпалась рядом с Полом в прошлой безмятежной жизни — вот так быстро и незатейливо расправить пряди после сна было приятно, да и выглядела я после этого не такой заспанной. И снова мысль о Поле заставила меня разрыдаться и уткнуться головой в подушку. Как же я виновата перед ним за то, что лгала, не проявила и капли нежности и понимания… Мысли грызли всё сильнее, заставляя корить себя за каждый неулыбчивый взгляд в сторону бывшего возлюбленного, за каждый сухой ответ на его заботу, за каждое отстранение от его прикосновений, когда в дверь позвонили. Приехал мой врач.12
Даже не выпуская из рук подушку, я отправилась вниз. Открывать. Доктор Тернер выглядел заметно лучше меня. Хотя глаза и выдавали своей краснотой человека, которого подняли с постели полчаса назад, но он причесался, оделся, взял сумку — и я видела перед собой того же аккуратного щеголеватого мужчину, который каких-то десять недель назад сидел за столом, сцепив пальцы, и выслушивал мой сбивчивый рассказ. — Успокойтесь, мисс Мэйс, я здесь. Я вам помогу. — С порога произнёс доктор Тернер. Он посмотрел мне в глаза. — Присядем? Я кивнула и провела его в кухню. Мы присели по разные стороны стола, как это происходило во время приёмов пищи с Полом. — Что произошло, мисс Мэйс? — По новой начал врач. — Расскажите. Спокойно и без эмоций. Только так я смогу разобраться. — Да что там разбираться, — в сердцах пробормотала я. — Мои страшные сны продолжаются. Мне дурно от запаха сигарет, щелчка зажигалки… Доктор Тернер, я не могу позволить тактильный контакт, не могу никого подпустить. А Пол не принял это! Он ушёл прямо среди ночи! Забрал вещи и ушёл! Я всхлипнула и прижала подушку к щеке. — Я понимаю, насколько это сильный удар для вас. И ваше нынешнее состояние вполне закономерно после такого потрясения. Теперь опишите мне, что именно вы чувствуете? Вина, печаль, тоска? Какие эмоции преобладают? Я убрала подушку на колени и сфокусировала на нём расплывающееся зрение. Нет, я знала, что выслушивать о событиях не входит в его обязанности, но он как-то чересчур быстро перешёл к делу. — Мне больно. Я ненавижу себя, что не смогла признаться Полу во всём сразу, что не была с ним нежна, что так и не смогла перебороть отторжение его прикосновений. Терзает чувство вины. И… безысходности. На этом моменте Тернер встрепенулся, как будто услышал достаточно, но взглянул на меня пристальнее и задал ещё один вопрос: — А теперь честно скажите мне, зачем вы хотели себя порезать? Порезать ведь? Или… — Очень хотелось почувствовать себя живой. — Я помолчала. — И… я надеялась, что физическая боль вытеснит душевную. Я совсем не хотела убивать себя. Правда. Я бы, может, ещё что-то сказала, но он потянулся к портфелю и вынул оттуда рецептурный листок, чтобы выписать назначение. — Вы у нас принимаете… Я напомнила ему названия препаратов на всякий случай, он кивнул и передал мне листок. — Прозак(*) будете принимать не 400 единиц в приём, а 600, остальные препараты останутся в прежней дозировке. Кроме этого, прямо сейчас — вот, — он вынул из своего портфеля одноразовый шприц и небольшую ампулу с бесцветной жидкостью. — Это сильное седативное средство, чтобы вы смогли сейчас спокойно уснуть. Я кивнула. Действительно, поспать было бы неплохо. Может, хоть наутро полегчает? Я не была уверена, но сейчас мне просто хотелось отдохнуть. — Пойдёмте, я сделаю инъекцию в вашей спальне и дождусь, когда вы уснёте. — Тернер произнес это деловито, уже закрывая сумку. — Скажите только, как закрыть дом. Я хочу убедиться, что вы наверняка уснёте и не причините себе вреда. Наверное, я настолько доверяла своему врачу, что его предложение не вызвало отторжения, я согласилась — кроме того, чувствуя стыд, что выдернула его среди ночи. Но меня мучил еще один вопрос. — Доктор Тернер, можно спросить? — я взяла в руки подушку и встала из-за стола. — Конечно, мисс Мэйс. — Его голос убаюкивал, интонации успокаивали своей мягкостью. — Что вас интересует? — Как долго это… продлится? В смысле, как долго я ещё буду плакать? — У вас депрессия средней тяжести. С учётом того, что Прозак вы принимали последние два месяца, увеличение дозировки должно быть принято организмом благоприятно. Думаю, на выход из этого кризиса потребуется недели две, максимум — месяц. — Он заглянул мне в глаза. — Выше нос, мисс Мэйс. Ваше нынешнее состояние обусловлено тяжёлым потрясением. Это пройдёт. А если истерики будут продолжаться, я выпишу вам седативные. Главное, постарайтесь не дать депрессии одержать верх. Пытайтесь чаще вставать, найдите себе занятие по душе. Может, не сразу, но нужно пробовать. И звоните мне сразу, если чувствуете, что не справляетесь. Вы нужны этому миру. Вы нужны… мне, так что не опускайте руки. Последние слова мне захотелось было оспорить — нашей стране я точно не нужна… Но сил не хватило. Я просто согласно кивнула и рассказала доктору Тернеру, в каком положении должна быть щеколда на двери, чтобы захлопнуться. Затем мы вместе проследовали в спальню. Его не удивила представшая глазам картина. Наверное, все депрессии выглядят плюс-минус одинаково — запустение и бардак. Я оглянулась, ожидая инструкций для предстоящего укола. — Это внутримышечная инъекция, мисс Мэйс. Тернер сказал фразу с лёгкой стыдливостью, будто предлагал непристойность, но для меня это почти так и было. Но не стеснение перед врачом, а нежелание показывать пятнистую кожу спины и ягодиц провоцировали такое ощущение. — В бедро можно? — осторожно поинтересовалась я. — Вполне. По голосу казалось, он понял причину вопроса. А мне стало чуть легче — оголить одну ногу, всего лишь отодвинув полу халата, было проще, чем задрать его на уровень пояса для укола в ягодицу. Я улеглась на кровати и высвободила ногу из-под тонкой шёлковой ткани. Точек от ожогов на ней было всего несколько, но едва я сама их увидела, как сердце больно сжалось и к горлу подступили слёзы. Доктор Тернер, конечно, заметил всё. Он быстро вынул пенал с медицинскими принадлежностями, откуда извлёк одноразовую дезинфицирующую салфетку, протёр нужный участок кожи, затем набрал шприц из ампулы и уколол. Неприятно, но терпимо. После этого выудил из пенала небольшой катышек ваты и лейкопластырь, чтобы заклеить маленькую кровоточащую точку. На этом процедура была завершена. Хотя Тернер проделал все свои манипуляции очень аккуратно, осторожно и технично, я вряд ли могла оценить их по достоинству в моём тогдашнем состоянии. Но буквально через несколько минут после укола эмоции притупились, как по щелчку пальцев. Я лежала в нашей кровати, которая ещё полчаса назад вызывала щемящую тоску от воспоминаний об утраченных отношениях, спокойно и бесчувственно. Мне стало всё равно. Всё стало всё равно. А доктор Тернер сидел рядом, на краю кровати, и внимательно наблюдал за тем, как на меня действует препарат. Его ухода я уже не видела. Уснула и не заметила, как это произошло. Спасительное состояние сна закончилось внезапно, утром. Я открыла глаза и вспомнила события ночи. Вставать не хотелось. Я долго обводила комнату взглядом, замечая в сотый раз её пустоту, почувствовала, как поползли из уголков глаз к вискам слёзы. Но прежней всепоглощающей истерики не последовало. Осталась только апатия и усталость. Как будто несколько ночей не спала. Всё же, помня рекомендации, я заставила себя выбраться из-под одеяла и дойти в кухню. Шаг за шагом вдоль лестницы, словно больная или слепая, придерживаясь рукой за стену. Кулинарные изыски Пола простояли уже слишком долго, чтобы их употреблять, пришлось выбросить, но что-то я себе поесть нашла. Прожевала и проглотила, не ощущая вкуса. Но это необходимо. Доктор Тернер говорил. Необходимо, как и движение, гимнастика, хотя бы несколько упражнений. Я сделала комплекс, не вникая в работу мышц и движения тела. Но я хотя бы нашла в себе силы его сделать. Может быть, эта чудо-инъекция помогла? Весь тот день я пробыла дома. Понятное дело, на улице мне делать нечего. Где-то в обед позвонил доктор Тернер, удостоверился, всё ли со мной в порядке. Мой ответ — сухой пересказ того, что я успела за утро, его полностью удовлетворил. Он ещё раз напомнил мне про препараты и новые дозировки и на том попрощался, наказав в непонятной или сложной ситуации звонить ему в любое время дня и ночи. Впрочем, мне не пришлось. К моему удивлению, приступ депрессии прошёл быстрее, чем я ожидала, быстрее даже, чем предполагал мой психиатр. То ли чудодейственный Прозак творил со мной какие-то невообразимые вещи, то ли с уходом Пола исчез Дамоклов меч физического контакта. С каждыми прожитыми сутками мне становилось легче. Доктор Тернер был прекрасным врачом и внимательным специалистом. Все его рекомендации шли мне на пользу. На вторую неделю я съездила на очередной приём. Корректировать курс врач не стал, но моим состоянием остался доволен. Предложил гулять и обмолвился о питомце. Например, небольшой собачке. Конечно, на будущее. Точно не сейчас. Наверное, готовил почву. Третья неделя после ухода Пола оказалась куда лучше, чем первая и даже лучше, чем всё время, проведённое с ним после возвращения. Мне вдруг — о чудо — захотелось по-настоящему жить! Вернулись вкус, обоняние, слух, которые раньше будто были отключены — мне стало интересно готовить себе вкусную пищу, слушать музыку, вдыхать аромат любимых когда-то духов. Я ещё больше занималась спортом, увеличивая нагрузки, всё сильнее приближаясь к прекрасной прежней форме, утерянной за время, прошедшее в госпитале, и последующие недели. Рождество пришло в город праздничной мишурой и радостными гуляниями. Было немного тоскливо, что некому купить подарок. Себе что подарить — не придумала. Хотя, признаться, самым большим подарком было то, что я почти перестала дрожать от шагов из-за спины во время прогулок. Табачный дым всё ещё раздражал, но куда терпимее. Чувство вины постепенно отступало. С приходящей трезвостью мышления я всё больше понимала, что Пол повёл себя неправильно и жестоко по отношению ко мне. Я оправдывала его поведение только благодаря депрессивному состоянию, но сейчас, когда мысли более или менее встали на место, пришло жестокое осознание — я не признавалась в перенесённом сексуальном насилии, потому что «замаранной» он бы меня не принял. Подсознательное понимание этого факта не позволяло мне сказать правду, я надеялась утаить, подождать, но не смогла. Сейчас, после четырёх прожитых с момента освобождения месяцев, я продолжала задаваться вопросом, как следовало поступить — сказать правду и оборвать наши отношения сразу или тянуть, как я. Но могла ли я просто взять и признаться во всём? Знать, что ты жертва, и говорить об этом кому-то — слишком разные вещи. Моё тайное всё равно стало бы явным. Как ни скрывай, рано или поздно это бы выяснилось. Правильно было бы держать при себе Пола, не имея возможности родить ему ребёнка? Подло? А не подло рвать отношения с женщиной только потому, что она оказалась опорочена против своей воли? Теперь я этого не узнаю, да и, впрочем, это уже не важно. Я живу дальше. Я жива. Через месяц после ухода Пола во время очередного визита доктор Тернер похвалил мой прогресс. Для него было очевидно, что мне не только помогают препараты, но и собственные старания не проходят даром. Он уменьшил дозировку Прозака до прежней, потому что стало очевидно — депрессия не вернётся. Да и тревожность у меня заметно снизилась. Одинокая жизнь, как ни странно, пошла мне на пользу. Следующий визит он назначил мне только через месяц. А этот прогресс обрадовал уже меня. Я точно иду на поправку!