13
Дни шли своим чередом, один за другим, в приятных телу и духу тренировках и прогулках по заснеженному и наряженному городу. Моей геройской пенсии более чем хватало на достойную жизнь, да и тратить деньги было особо некуда. Я всё больше приходила в норму. Даже начала дом потихоньку прибирать. До порядка, который умудрялся поддерживать Пол, мне было далеко, но я по крайней мере не обрастала хламом. В тот день я проснулась как обычно, по будильнику. Сделала зарядку — отжимания, приседания, пресс, затем приняла душ и спустилась в кухню. Хлопья с молоком — прекрасный завтрак, который просто готовить и вкусно есть, а грязной посуды после остаётся одна тарелка и ложка. Я уже привыкла завтракать так, по крайней мере, мне не приходилось серьёзно договариваться с собой, чтобы заняться приготовлением. Покидая кухню, я обнаружила, что на босых стопах неприятно скрипит песок. Пол я ещё ни разу не убирала, так что это было закономерно, но теперь вдруг стало противно. Я сама себя не узнавала — мне захотелось прибраться. Делать это собственноручно оказалось бы слишком долго. Я активировала телефон, поискала в организациях клининговую службу и оставила заявку на уборку дома. С пенсии за последние четыре месяца скопилась неплохая сумма, так что я могла позволить себе приходящую уборщицу даже на постоянной основе. Вскоре мне перезвонили, и оператор клининговой службы сообщила, что специалист сегодня прибудет только в восемь вечера. Я запросто согласилась, а в голове неожиданно сформировался авантюрный план. Наблюдать за тем, как уборщик будет тут наводить чистоту, я точно не собиралась. Именно сегодня, когда я вдруг заметила за собой очередное улучшение, мне захотелось приключений. Я решила сходить в бар. Доктор Тернер, конечно, предостерегал меня от употребления спиртного в сочетании с антидепрессантами, но мне вдруг резко стало плевать. Как раз, пока усердный работник клининга будет убирать мой дом, я смогу развеяться. Какая-то часть моего сознания нашёптывала, что там, в баре, запросто могут оказаться коротко стриженные мужчины, будут курить, кто-то даже решится обратить на меня внимание и попытается хотя бы взять за руку. Я отметала все эти предостережения, пожалуй, не отдавая себе отчёта, что намеренно провоцировала ситуацию, в которой могу не справиться с собой и потерять контроль. Наверное, просто настал момент проверить на прочность свою стабильность. К назначенному времени явился специалист от клининговой компании. Им оказалась миниатюрная женщина чуть старше меня. Меня удивило, что она выглядела совершенно никак. Непонятная, пастельных цветов одежда, такие же тусклые и невыразительные волосы, никакого макияжа, сероватая кожа. Только глаза у неё были живые, искрящиеся энтузиазмом. Вполне можно допустить, что она любит свою работу. Я невольно сравнила её с собой — моя внешность как раз наоборот была довольно выразительна. Я хорошо питалась, на совесть выполняла предписания Тернера, так что кожа и волосы лучились здоровьем, да и носила я полностью чёрные наряды, по настроению, они смотрелись всяко ярче, чем бледная одежда моей сегодняшней уборщицы. А вот глаза у меня были прозрачные и безжизненные, даром, что серо-зелёные, но не было в них живости и жажды жизни. Интересно, смогу ли я однажды это преодолеть? Смогу ли опять смотреть на мир с радостью и предвкушением? Встретив и проводив женщину из клининга в дом, я обрисовала фронт работ, рассказала, как закрыть дверь, и отправилась навстречу приключениям. У меня, разумеется, было любимое местечко, и, к счастью, за время моего отсутствия с ним ничего не произошло. Неоновая вывеска с изображением пинты пива и говорящим названием «Последняя капля» приветливо озарила лицо, наполовину прикрытое волосами, когда я приблизилась к деревянной двери со стеклянными вставками. Я потянула ручку на себя и переступила порог питейного заведения. Бармен за стойкой показался незнакомым. Неудивительно — за полтора года персонал вполне мог и поменяться. Я окинула помещение быстрым взглядом. Внутри свет был приглушён. Пожалуй, тут даже мою обожжённую скулу не заметят. Первая мысль устроиться за столиком, чтобы лучше видеть посетителей, но не бросаться им в глаза, уступила место внезапному безумному азарту. Раздеваться я не стала — на улице стояла аномально тёплая для января погода, на мне была лишь лёгкая чёрная, как и прочие вещи, куртка. Я села на самое видное место около стойки. Закинула ногу на ногу. Бармен подал мне ламинированный лист с перечислением широкого ассортимента выпивки и небольшого набора снеков. Я пробежала глазами длинный список коктейлей. Раньше я любила все эти слоистые, разноцветные, горящие шедевры, мне нравилось наблюдать, как в бокале смешиваются ликёры, сок, ром. Но сейчас, по некотором размышлении, я поняла, что хочу не шоу приготовления очередного алкогольного изыска, а просто выпивки. Крепкой. Сносящий прочь мысли и страхи. Так что в итоге выбор был сделан в пользу виски. Бармен поставил широкий низкий стакан, кинул в него несколько кубиков льда. Виски полился янтарной струёй, как будто густой, почти не плещущейся, быстро утопившей лёд и заполнившей стакан до половины. Я кивнула, взяла стакан и посмотрела на едва заметные льдинки. Отхлебнула полстакана и прислушалась, как огонь разливается по внутренностям. За тебя, Дэнни. Ты лучший. Я понимала, что поступаю плохо, неправильно — доктор Тернер мне чётко объяснил, что нельзя употреблять алкоголь, пока я не прекращу пить антидепрессанты. Но я ведь ему не скажу? Я вообще больше не буду с ним видеться. К чёрту! И что мне будет? Виски я выбрала вкусный, не из дешёвых — к счастью, Пол успел привить мне хороший вкус — он любил и разбирался в виски. Но за него я пить не буду. Пусть катится к дьяволу. Первый стакан постепенно подходил к концу. Я не торопилась напиваться, но и намеренно не растягивала. Я задавалась вопросом, зачем мне это надо? Зачем я в этом баре, со стаканом виски, зачем сижу за стойкой? Почувствовать себя сильной? Стильной? Красивой? Интересной? Вряд ли я захочу чьего-либо пристального внимания, однако… это вызов. Я бросила себе вызов и сама же приняла его. Стакан пуст. Один взгляд на бармена — и он налил мне ещё. Понятливый бармен, хороший. Я выложила на стойку десять фунтов за оба стакана, поскольку решила, что второй стакан будет последним. Я ведь не дрожу от страха? Я чувствую себя уверенной, в самом деле? Сейчас, наверное, впервые за всё время после освобождения я нравилась себе. Второй стакан пошёл ещё легче. В голове не осталось никаких мыслей. Алкоголь их смыл начисто. Я не думала больше о ненавистном полковнике, о предательстве родной страны. Я просто пила виски, смакуя вкус и рассматривая своё отражение в зеркале за разноцветными бутылками. Лица было не разглядеть, но силуэт, волосы, очертания бровей — всё это выглядело очень неплохо. Даже и не скажешь, что на самом деле лицо и тело изуродовано. В этот момент впервые за неимоверно долгий срок я не говорила себе о том, что изуродована и душа. Я смотрела на себя будто со стороны. И так же, будто со стороны, отметила, что к стойке направляется коротко стриженный парень с явным намерением сесть рядом. Походка не слишком твёрдая, только что с улицы. Интересно, как долго он наблюдал за мной, готовясь вот так целеустремлённо направиться в мою сторону? Я поймала себя на мысли, что это ещё один вызов. Готова ли я его принять? А почему нет? Хотелось проверить себя на прочность, протестировать, смогу ли я находиться рядом с незнакомым мужчиной, который уже внешне вызывал не самые приятные ассоциации. У меня ещё было время допить виски и покинуть своё место, но — нет, я не стану бесславно бежать от своих страхов, только не теперь. Наверное, во мне говорил виски. Даже того небольшого количества, которое я успела принять, хватило, чтобы сильно раскрепостить, а может, и затуманить мой разум. Я больше не служу в контрразведке, но привычки и навыки после увольнения никуда не делись — в отражение в зеркале я долго наблюдала за своим возможным собеседником. Чувствуя себя экспериментатором? И да, и нет — азарт у меня был едва ли естествоиспытательским. Скорее, я ощущала себя охотником в засаде, ядовитым цветком, поджидающим незадачливую муху. Сказать, что парень красавец, я не смогла бы и после десятка стаканов, но мне, признаться, было всё равно. Выглядел он обычно — стриженные под машинку русые волосы, матерчатая куртка светлого хаки, простые прямые синие джинсы. На ногах невнятные, грязные, поношенные кроссовки. В общем, этот ничем не примечательный парень присел на соседний с моим высокий барный стул и хлопнул по стойке ладонью, призывая бармена. Я не ожидала хлопка, вздрогнула — к счастью, незаметно, непроизвольно потянула носом — от него пахло табаком. Буквально через мгновение запах усилился, сделался тошнотворно густым, неприятным. Казалось, он курил самые дешёвые сигареты и делал это прямо тут. Пальцы, обхватывающие стакан, чуть дрогнули, но усилием воли я не позволила себе встать, оставшись сидеть, как сидела. — Бармен! — парень был явно навеселе и громко свистнул, чтобы окончательно завладеть вниманием молодого человека за стойкой, а затем показал на меня пальцем. — Мне то же, что и этой цыпе! Я едва не фыркнула, а бармен молча кивнул клиенту и поставил на стойку низкий широкий стакан. Я думала, он нальёт этому пройдохе Бэлентайнс, который пила я, но бутылка оказалась другая — названия я не различила, а значит, и не знала. Мне стало даже приятно, что мой подвыпивший сосед за то пойло, которое будет пить, заплатит, как за хороший виски. Разумеется, нахальство не нравится никому, и бармен не был исключением, но тут, кажется, он мстил не только за себя, прочитав негодование на моём лице. Получив выпивку, мой сосед поднял стакан одной рукой, и со словами: — Сестрёнка! Выпей со мной за победу армии Её Величества! — попытался обнять меня за плечи. Меня ощутимо передёрнуло. Но паника не возвращалась. Скорее, мыслями овладело раздражение и злость. Никаких слёз — лишь внезапно жгучее желание встретить его добрым хуком справа. Просто потому, что… от него пахнет табачным дымом. Но я не ударила, а только брезгливо, пожалуй, даже нарочито, отстранилась, отталкивая его руку, пока он не коснулся меня. — Какая я тебе сестрёнка? — губы презрительно скривились. — Сам пей за Её Величество и её доблестную армию! Нетрезвый парень улавливал смысл сказанного довольно медленно. Я за это время успела допить свой стакан — правда, залпом. Но гнев, разгоравшийся всё сильнее, разливался огнём в жилах, лёгкостью в мыслях и бесшабашной злостью в душе. — Какая ты неприветливая, красавица, — протянул наконец парень. — Так и до измены договоришься. Не страшно? Он внезапно быстро, хотя и не совсем твёрдо скользнул с табурета и шагнул ближе. Я непроизвольно выставила вперёд руки, и ладони мгновенно упёрлись ему в грудь. Отвращение обрушилось внезапно, быстрее, чем я смогла с ним совладать, я отдернула руки, и он воспользовался этим, практически нависнув надо мной. Я быстро сползла с табурета, выпрямилась, становясь с ним примерно одного роста. — Отойди. — Враждебный взгляд из-под локона волос, покоящихся на щеке. — Ну что ты так неласкова? — незадачливый выпивоха явно не улавливал злость, сквозившую в моём голосе. — Разве можно вечером сидеть такой цыпочке в одиночестве? Может, решение явиться сюда и бросить вызов собственному страху было ошибкой? Что, если он сейчас полезет ближе, примется лапать? Он полез. Снова хотел обнять за плечи, но я увернулась, и тогда он попытался схватить меня за плечо или хоть за локоть. Я застыла. Сейчас… момент истины. Пальцы в перчатках сжались в кулак, но я медлила, пока будучи не готовой драться. Он, вроде бы, ещё ничего не сделал, защищаться не от чего, а выглядеть агрессором мне совсем не хотелось. Я сделала коротких полшага назад и ещё раз отчётливо повторила: — Не подходи. По-хорошему — мне следовало немедленно уйти, но я попросту не могла повернуться к нему спиной, а пятиться оказалось ниже моего достоинства. Впрочем, что бы я ни выбрала, этот пройдоха не внял моим словам — широко шагнул вперёд и, осклабившись, произнёс: — И что ты мне сделаешь, цыпа? Я тебя одной левой пополам сломаю… Это слово, преследующее меня последние месяцы, звенящее траурными колоколами, звучащее в зловещей усмешке, даже промелькнувшее в прощальной речи Пола, — сорвало мне крышу окончательно. Потребовался всего один прыжок, чтобы сбить на пол его нетвёрдо держащееся на ногах тело. Оказавшись верхом где-то на груди, я с размаху ударила его в лицо, потом ещё и еще… На пол попала кровь, и в тот момент мне показалось, эта брызнувшая под моими ударами алая жидкость опьянила больше, чем выпитый виски. Противник ведь не успел сделать ничего — я оказалась быстрее, опаснее… сильнее. Парень кричал что-то нечленораздельное, но я не слышала… а потом нас растащили. Крепкие руки ухватили меня под мышки, потянули назад. Ярость адреналином затмевала разум, я не принадлежала себе, как сорвавшаяся с цепи адская фурия, крича и по инерции пытаясь вырваться. Успокаиваться я начала, только когда пострадавшего подняли товарищи. Его лицо было залито кровью так, что я даже не могла рассмотреть, цел ли нос. Скорее всего, нет. А может, он и пары зубов не досчитается. Едва ли он отделался так же легко, как Пол. Крови оказалось много — она замарала его одежду, запятнала мои перчатки, не в силах впитаться в бежевую кожу. Но мне… не было противно. И уж точно не было стыдно, как это произошло в тот злополучный вечер в спальне. Сейчас я чувствовала себя в своём праве. Он сам нарвался. Я дважды попросила не подходить. Те ребята, что удерживали меня, разжали руки, заметив, что я перестала рваться вперёд. А меня захватило новое ощущение — ощущение, кажущееся странным, непонятным, чужеродным — но очень приятным. Ощущение собственной силы. Оставаться в баре больше не хотелось, как и дожидаться реванша от парня, чьё самолюбие пострадало, скорее всего, куда сильнее, чем лицо. Я одёрнула съехавшую с плеча куртку и зашагала к двери. Её я толкнула с такой силой, что, казалось, она слетит с петель и квадратные стёкла в верхней части потрескаются. Этого не произошло, впрочем, меня, это не волновало — я была готова встретить яростной атакой любого, кто попытается ко мне сунуться и попадёт под горячую руку. Голова шумела от ощущения куража, захлестнувшего всецело. Я чувствовала себя хозяйкой мира. Наверное, чувство вины ещё явится, но сейчас моя душа праздновала триумф.14
Как и следовало ожидать, чувство вины настигло меня на следующее утро. Проснувшись совершенно обычно, сделав зарядку и позавтракав, я по устоявшейся уже привычке выложила на стол принимаемые препараты, но… посмотрев на них с минуту, передумала глотать таблетки. Я наконец позволила себе вспомнить вчерашний вечер во всех подробностях — и сгребла пилюли обратно в пузырёк, чтобы за один раз выкинуть всё в унитаз. Страсти улеглись, ночь выветрила кураж, остались только факты и моё нынешнее отношение к тому, что я накануне сделала. А что, собственно? Ничего плохого. Только защищалась. Да, но тот остолоп явно получил больше, чем заслужил. Интересно, что будет, если он подаст на меня в суд? В том баре было полно свидетелей моего… нападения. Ведь это совершенно нормально, когда подвыпивший мужчина пытается обнять незнакомую девушку. Но совершенно ненормально, когда девушка избивает за это мужчину до потери «лица». Хотя вряд ли он заявит, он же мужчина — эго не позволит ему сказать, что его так отделала девчонка. Какой бы хрупкой и слабенькой ни казалась, надавала будь здоров. Ни один парень не захочет в таком признаться и уж точно не станет выносить подобное на рассмотрение суда. Я собрала пузырьки с моим именем на бирках и отправилась утилизировать содержимое. Вчерашнее происшествие явно дало мне понять, что я исцелилась. Мне определённо лучше, даже нет, я чувствую себя отлично! Полной сил и нерастраченной… энергии? Скорее, нерастраченного яда, но это уж точно не помешает мне спокойно жить. Ближайшие несколько дней я не раз мысленно возвращалась к эпизоду в баре и с каждым разом убеждалась всё больше, что поступила верно, а моя тогдашняя жестокость и яростная атака полностью оправданы. То неяркое чувство вины, которое ощущалось в первое время, отступало, оставляя место уверенности и… жажде вновь ощутить свою силу и превосходство. Ведь в тот момент я была жива, я по-настоящему жила! Интересно получилось — я шла в бар проверить себя, испытать стабильность, даже спровоцировать потенциально пугающую ситуацию, чтобы узнать, что со мной случится. Эксперимент, который наглядно показал, что страху надо смотреть в лицо и атаковать — безжалостно и отчаянно. Хуком справа. Дни проходили стандартно. Прогулки, тренировки, еда по часам, хотя желание принимать пищу иногда само появлялось, обычно ближе к вечеру, но я с упёртостью барана не позволяла себе филонить. Воспоминания о баре и нападении постепенно стирались, а вот сверлящее мозг желание повторения никуда не девалось. Не то чтобы прямо кулаки чесались, но выкинуть из головы настойчивую жажду снова оказаться в подобной ситуации никак не получалось. Правда, и здравые мысли меня тоже посещали — я понимала, что нужно реализовывать это желание иначе. Всё же, нехорошо это — драться в кабаках. Тут во мне уже больше говорила логика, нежели чувство вины. Да и патриотические чувства, несмотря на то, как со мной обошлось руководство, всё равно остались. Любить не командиров, но родину… Когда за бортом идёт война, негоже по барам драться с соотечественниками. Мысли о барном триумфе, желание снова испытать окрыляющее ощущение превосходства, жажда почувствовать себя живой не оставляли меня в покое на протяжении почти двух недель, и наконец, очередное утро принесло мне чёткое решение.15
Умываясь, как обычно, с закрытыми глазами, я прислушивалась к журчанию воды. Приятный плеск приносил ясность мыслям, успокаивал — и в этом умиротворении я внезапно поняла: я хочу вернуться. В строй. Ощутить в руке вес автомата, на плечах — тяжесть бронежилета. Встать плечом к плечу с теми, кто понимает, что такое боль и смерть. С теми, кто лежал под обстрелом, кто знает цену жизни, потому что может потерять свою или отнять чужую. Я с кристальной чёткостью осознала, что именно этот вкус, эта смесь эмоций даст мне снова шанс почувствовать себя человеком. Закончив возню в ванной и натянув перчатки, я быстро поела и начала собираться. Пора проведать человека, который в состоянии мне помочь. Кто виновен в том, что теперь мне так остро нужна эта помощь. В управление контрразведки пришлось ехать на такси. К счастью, здание больше относилось к гражданским объектам, потому находилось в городе. Другое дело, что почти в самом центре. Свой час на такси я высидела как на иголках, волнуясь и перебирая в голове варианты, как добиться желаемого. Привезя на место, таксист вежливо открыл мне дверь. На улице было свежо, хотя тут, в центре часто и чисто убирают, так что снега почти не видать. Передо мной возвышался знакомый фасад, декорированный венками и лентами, прямиком из пятидесятых годов прошлого века, когда мир был потрясён кровопролитной второй мировой. Постройки тех времён несут на себе печать времени, оттеняя и отражая тенденциями искусства общественные настроения. Никому не нравится воевать, но всем нравится побеждать, именно это мы увековечиваем в книгах, фильмах, архитектуре. Опьяняющее чувство победы проникает во все сферы жизни. И сейчас, стоя перед высокими колоннами, обрамляющими массивную входную дверь, я точно знала, что хочу приложить руку к идущей войне, чтобы ощущение победы вновь проникло в сердца наших сограждан — и в моё. Такси давно уехало, а я всё ещё стояла перед зданием, немного побаиваясь заходить. Жаждать победить в войне — одно, а встретиться лицом к лицу с тем, кто тебя предал — совсем другое. Но я была уверена: без помощи полковника Эдиссона мне не попасть на фронт. Добиться встречи оказалось непросто. Мне пришлось долго говорить с адъютантами, лейтенантами и секретарями, доказывая, что я хочу видеть полковника по очень важному делу. В конце концов, старания увенчались успехом — мне предложили подождать полчаса, и я устроилась на табуретке в приёмной. Тут были несколько стульев — прямые спинки, жёсткие сидения. Мне они не понравились. Правда, на этот раз было иначе, чем раньше — в памяти всплыли воспоминания, но не приступом паники, а лишь едва заметными мурашками. Время тянулось медленно. Мимо проходили люди в форме и в штатском. На меня изредка бросали короткие взгляды, оценивая и гадая, кто я и что здесь делаю. Знакомых лиц не попадалось. И это к лучшему. Не было заготовленных слов, да и идей, что говорить бывшим сослуживцам. Наконец адъютант повернулся ко мне. — Мисс Мэйс, полковник ждёт вас. Мисс… Тьфу. Я капитан! Была. Капитаном. И плевать — если всё сложится, я снова им стану. Я шагнула вперед. Дубовые филёнчатые двери, аккуратная под позолоченную ручка и совершенно несвойственный общему винтажному виду биометрический замок. Последний раз я входила туда, чтобы получить роковое назначение. И вот, когда до двери осталось уже несколько шагов, меня обуяли внезапные сомнения. Могу ли я доверять Эдиссону? После того, как… Но я довольно быстро и просто успокоила себя — он разменял мою жизнь, выполняя то, что требовалось стране. Я больше не нужна в этом качестве. Интересно, а нужна ли вообще? Я отворила тяжёлую створку и вошла. Кабинет полковника никак не изменился, да и Эдиссон сидел за своим письменным столом такой же, как и раньше, каким я его видела в нашу последнюю встречу. Впрочем, прошло всего четыре с половиной месяца, кажется, вряд ли он бы сильно поменялся за этот короткий промежуток. — Полковник Эдиссон? Сэр? — у порога поздоровалась я и приставила ладонь к воображаемому козырьку. — Входи, Мэйс. Бодрый, даже приветливый голос. Рейнард оторвался от экрана, который изучал в момент моего появления. Его взгляд был пристальным и холодным. Как и всегда. Он видел насквозь каждого. И сразу взвешивал полезность человека для дела, которому посвятил много лет своей жизни. Погоны полковника абы кому не давали. — Не ожидал снова тебя увидеть. Что привело тебя ко мне? — Я пришла устраиваться в армию. Снова. Сэр. И готова пройти все необходимые проверки, чтобы вновь оказаться в строю. Вы можете помочь? Эдиссон явно удивился. Впрочем, не работай я под его началом семь лет, вряд ли заметила бы. — Почему ты пришла за этим ко мне? После всего… — Потому что только вам, сэр, мне не придётся вновь доказывать свою преданность нашей стране. Полковник кивнул и погрузился в раздумья, оперев локти о стол и сцепив пальцы. Мне это не понравилось — если бы хотел, уже бы сказал «да» и отправил к нужным людям для оформления контракта. Но он медлил. Думал. О чём? — После того, что с тобой произошло, я не могу снова принять тебя в ряды вооружённых сил. Никто не примет. Я застыла. Эти слова громовым раскатом резанули по ушам. «Не примет». — Почему, сэр? Я здорова, в отличной физической форме и смогу выполнить все нормативы. Я чувствую, что здесь моё место, — голос предательски задрожал. — Я хочу принести пользу моей стране! Эдиссон смотрел мне в лицо тем же нечитаемым взглядом. Неподвижная бесстрастная маска. — Ты принесла достаточно пользы. Он сказал это, будто с обвинением. Он обвинил меня в том, что я не сдала наших агентов в тылу врага?! Что это только что было? Я набрала в грудь воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой, но полковник прежде огорошил меня вопросом: — Какую ещё пользу ты хочешь принести? — Но… как же… — я оторопела от такого вопроса, даже не нашлась сразу, что ответить. — У меня большой опыт и высокий уровень подготовки. Я хочу на фронт, сэр. Мне. Это. Нужно. Последние слова я проговорила с расстановкой, стараясь удержать твёрдую интонацию. — Именно по этой причине, Джена, я и не могу принять тебя обратно. — Эдиссон отвёл взгляд, будто сказал что-то неприятное, но так оно и было. Даже не неприятно, а обидно! — Иди отдыхай. Наслаждайся жизнью. Плети салфетки, я не знаю. У тебя прекрасная пенсия, куда выше средней — найдёшь, как ей распорядиться и безбедно жить в своё удовольствие. Я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. А ведь за последние недели я ни разу не плакала. — Сэр, я не могу! Мне нет места в этой жизни! — голос всё-таки сорвался почти на всхлип. На униженную мольбу! — Я пройду все проверки, я сдам все виды подготовки, я всё сделаю! Но без службы моя жизнь окончательно потеряет смысл! Он не шелохнулся, но и к документам не вернулся. Сидел, глядя в сторону. То ли в окно, то ли на несколько фотографий на стене. Там были снимки его сослуживцев, наверняка и моё лицо где-то есть. Лицо улыбающееся и спокойное. Лицо человека, у которого ещё было будущее. — После всего, что со мной произошло, после всего, на что вы меня… обрекли, — я уже не могла контролировать себя. Слёзы потекли из глаз одинокими каплями. — После того, как я отдала стране всё, что имела, вы не можете просто так взять и вышвырнуть меня на улицу. Я солдат! Капитан армии Её Величества! Я пришла в норму и хочу снова служить. Хочу жить! Здесь у меня жизни нет. Из-за вас! Из-за ваших игр, интриг и из-за… предательства. — Слова вырывались сами, разум помутился яростной обидой. Меня трясло. — Я осталась одна! И единственное, что у меня есть, это армия! — Если ты это называешь нормой, мисс Мэйс, — полковник нарочито с нажимом произнёс обращение «мисс» и многозначительно посмотрел на меня, — у меня для тебя плохие новости. Он внезапно замолчал, будто раздумывая, продолжать или нет. А потом вызвал по внутреннему телефону своего адъютанта, чтобы принес моё дело. Несколько минут прошло в тяжёлом молчании. Я не могла открыть рот, чтобы окончательно не расплакаться, а Рейнард, очевидно, собирался во что-то ткнуть меня носом, чтобы не оказаться голословным. Звук открывающейся двери заставил меня ощутимо вздрогнуть и резко развернуться к ней лицом. Отработанный рефлекс, на который наложились остаточная тревожность и нынешний душевный раздрай. Я не ожидала появления адъютанта так скоро, и сработал эффект внезапности. Полковник заметил и тяжело вздохнул. Тем временем расторопный парень положил на стол полковника желтоватую папку и так же быстро ретировался. Я всё ещё смотрела ему вслед, осознавая, что Эдиссон мне сейчас покажет какое-то «неопровержимое доказательство» того, что мне в армии не место. И не хотела поворачиваться. Но пришлось. — Смотри, Джена. — Рейнард открыл передо мной папку на одной из последних страниц. — Вот заключение штатного психиатра из твоей выписки после лечения в полевом госпитале. А вот решение комиссии. Я окинула документы беглым взглядом. Сплошные «не годна», «непригодна», «нестабильна», «повторный призыв невозможен», и ещё очень много непонятных терминов. — С таким послужным списком ни один майор не возьмёт тебя под своё командование. Ты же бомба замедленного действия. Нет-нет, да своих постреляешь. Эдиссон вздохнул, как будто действительно сожалел. Но ведь он не сожалел. Ни капли. Никогда не сожалел! Отправил меня на убой и радовался выполненному долгу патриота! Чёртов лицемер! — Теперь ты понимаешь, почему я не могу выполнить твою просьбу? — негромко произнёс он, нарочито медленно складывая справки обратно в папку. — Это просто невозможно. И ты должна с этим смириться. В конце концов, ты легко отделалась. Я выпрямилась. Можно было закричать и бросить ему на стол перчатки, откинуть волосы с лица — пусть увидит, как «легко» я отделалась. Но… что это даст? Ничего. Он останется тем же хладнокровным подонком. Тварь… Ведь он не может не понимать, что я бы не пришла без крайней нужды. Неужели его совесть ни разу не шепнула ему, что он виноват передо мной? — Сэр, — медленно и тихо, особенно после предыдущего срыва, проговорила я. — Вы хоть раз пожалели о том, что со мной сделали? — Ты ждёшь извинений? — тон Эдиссона сделался жёстче. — Ты уже их услышала. В госпитале. — Он сделал паузу. — Твоя история чудовищна. Но я выполнял свой долг. И ты бы на моём месте… В душе поднялась волна ярости. Если ты сам — бесчувственная скотина, не смей остальных по себе мерить! — Я бы предпочла посмотреть на вас на моём месте. — Прошипела я. — Но мы оба останемся на своих. Прощайте, полковник. Это была моя последняя фраза. Дольше этот разговор выносить было невозможно. И даже не воспоминания, то и дело мелькающие перед глазами, а открытое бессердечие и постная мина на лице полковника делали беседу такой невыносимой. Хотелось хлопнуть дверью, хотелось плюнуть на стол адъютанту, который служит этому чудовищу, хотелось сжечь это здание дотла. Но я сдержалась. Не хочу, чтобы мой последний визит запомнили таким. Сейчас, если верить галерее фотографий в главном холле, я — герой. Вот и останусь при своём героизме, цену которому знаем только мы вдвоём с полковником Эдиссоном.16
Я покинула здание спокойно, почти ровной походкой, ни на что и ни на кого больше не глядя. Вышла на улицу, постояла несколько мгновений, глубоко дыша, и поплелась прочь. Куда — сама не знаю. В голове сначала было пусто, а потом… перед глазами то и дело всплывала та злополучная справка из дела. Где было написано о необходимости реабилитации. За подписью Дрейка. От зубодробительной досады кулаки сжались сами собой — эти сволочи даже не обмолвились о реабилитации, хотя диагноз ПТСР мне поставили ещё там, в полевом госпитале. И Дрейк, гад, лишь всучил пузырёк таблеток — вот и вся поддержка армии. Наверное, не хотели раздувать скандал, боялись, что информация о бесчеловечном плане просочится вовне. Я шла не торопясь, со стороны — будто прогуливаясь. Мысли вернулись к прожигающему изнутри желанию оказаться в бою. Я ведь запросто туда попаду, достаточно раздобыть липовые документы и прийти на любой призывной пункт новобранцем. И самым неприятным из всего, что меня ждет, конечно, станет медкомиссия. Но… чёрт побери, не для того я служила десять лет, чтобы начинать всё сначала и опять наравне с обычными рядовыми рыть окопы! Меня в очередной раз захлестнула досада, разве что теперь с примесью тоски по тому, что оказалось недосягаемо — любимому делу, любимым людям. Ноги сами несли меня вперёд, а глаза едва выхватывали встречных прохожих, чтобы в последний миг уклониться от столкновения. Чего я хочу сейчас? Напиться? Забыть? Ни черта забыть не получится. Какой же всё-таки полковник негодяй! Убила бы. Своими руками. Не за то, что провернул свой дьявольский план, что бросил меня на растерзание. А за то, что не считает это преступлением, не хочет понять, насколько исковеркал мою жизнь. За то, что в нём нет ничего человеческого… Из мрачных мыслей сознание вытянул знакомый голос, донёсшийся откуда-то сзади. Я его узнала, но имя вспомнилось не сразу. Давний хороший друг тем временем почти положил свою пятерню мне на плечо, и я, резко обернувшись, перехватила запястье. — Привет… — это был Коннор. — Мэйс? Ты чего? Отпусти! — я нехотя разжала пальцы, но не торопилась отворачиваться от майора. — Я видел, как ты вышла из здания. Хотел поговорить. — И о чём, Роберт? — мрачно спросила я, не испытывая ни малейшей радости от этой встречи. Он обошёл меня спереди, преграждая путь. — О Дэнни. Я соболезную… Слух, уловивший имя брата, мгновенно обострился до кошачьего, а разум поглотило смятение. — Стоп, что? — я отчаянно сопротивлялась пришедшему осознанию, надеялась, что ослышалась, что слова «соболезную» и «Дэнни» в одном предложении мне мерещатся. — Я думал, полковник Эдиссон тебя за этим вызвал, сообщить… — Коннор замялся, очевидно, поняв, что сказал лишнее. — Так Дэнни мёртв? — тихо переспросила я, чтобы убедиться наверняка. — Да. Как стало известно, его и ещё нескольких агентов раскрыли… Роберт продолжал что-то говорить, но я перестала слушать. Я даже не заплакала, лишь в глазах потемнело от всепоглощающего негодования. Мне вдруг стало омерзительно общество Коннора, а ведь мы были хорошими приятелями в своё время, даже Пол слегка ревновал. Но сейчас майор в моих глазах олицетворял всю контрразведку, которая почти уничтожила меня и лишила родного брата. — Они всё-таки его убили… — прошептала я, безрезультатно пытаясь принять весть о смерти Дэнни, которую Эдиссон вероломно скрыл. — Кто? Что ты говоришь? — встрепенулся майор. Я опомнилась. Мне казалось, я только подумала, не говоря ничего вслух. А его расспросы мне совсем не нужны. — Не имеет значения, Коннор, спасибо за новость. Прощай. — Стой, Мэйс! На тебе лица нет, куда ты сейчас пойдёшь в таком состоянии? — Коннор всё ещё стоял передо мной, хотя и благоразумно не пытался удержать. — Давай я подброшу тебя до дома? — Нет, — скупое, резкое слово сквозь стиснутые зубы. — Уйди с дороги, Коннор. Так будет лучше. — Ты же сейчас… — начал было он, но я отступила на шаг, поднимая ладонь в жесте запрета. — Ни слова больше, майор. Я не хочу тебя видеть. Не хочу тебя знать. Не хочу никого из вас знать. Просто дай мне пройти. Нам больше не по пути. Наверное, было в моих глазах что-то такое, что заставило Коннора попятиться. Я обошла его и быстро зашагала прочь. Слёз не было — лишь боль раздирала грудь изнутри, словно стальными когтями. Легче было бы поплакать. Дэнни… Мой милый, храбрый, славный Дэнни! Не хочу даже представлять, какими были твои последние минуты. Надеюсь, ты успел пустить себе пулю в висок, когда в твою дверь постучали. Не хочу думать о том, кто выдал им тебя, узнав… на фотографии. Проклятые выродки! Я брела вдоль улицы, едва не натыкаясь на фонарные столбы, рекламные щиты и светофоры. Наверное, со стороны я казалась пьяной. Я в самом деле опьянела. От горя. От осознания безмерного, вселенского одиночества, которое обрушилось на меня со словами: «Дэнни раскрыли». Казалось, лезвия огромных ножниц сошлись до конца, окончательно отрезая меня от прежней действительности. Перерезав, наконец, до единой все ниточки к жизни, в которой было место теплу, близости и заботе. Жизни, в которой я была кому-то нужна и кому-то важна. Эта жизнь осталась в прошлом и не вернётся. Никогда. Я прислонилась лбом к холодному металлу фонаря и сухо глухо всхлипнула. Следовало продолжить путь, но зачем? Куда? К кому? Я невольно огляделась по сторонам, прикидывая, куда забрела. Это всё ещё был центр города, и до дома отсюда довольно далеко, но торопиться вдруг стало некуда. Дом пуст, Пол ушёл, Дэнни мёртв, и мне даже не сходить на его могилу… Командир — предатель, а родине я нравлюсь больше мёртвой, чем живой. Кажется, теперь у меня тут не осталось привязанностей. Ничего и никого не осталось. Я свободна, как ветер. Но… что толку с этой свободы? Ещё утром я была готова на всё, чтобы вновь вступить в ряды армии и отправиться на фронт, а теперь… А теперь ничего не хотелось. Внутри и снаружи — пустота. И чем её заполнять — непонятно. Может, зря я выкинула таблетки? Ко мне вдруг вернулся страх, что я снова скачусь в депрессию, какая накрыла меня с головой после ухода Пола. Но явные отличия моего состояния тогда и теперь были на лицо — я не плакала, и мне горестно было совсем иначе. Так чего же я хочу? Можно ли вообще жить так, чтобы не задыхаться от ненависти к родной стране? До дома я добралась только через несколько часов, которые провела в раздумьях. И эти размышления не прошли даром. Пока шла, я кристаллизовала в своей голове то, чего мне сейчас больше всего не хватает. Я поняла, что хочу отомстить. Отомстить хотя бы за Дэнни, если не за себя. Вернуть в этот мир хотя бы толику справедливости.