***
Брэди ехал в особняк как на заклание. Какой чёрт… нет, печальнее всего, его никто не дергал и не сподвигал к тому, чтобы пойти на службу к Чуме. А к Чуме — негласно означало ко всем всадникам. Плюс ко всему, на Брэди была конюшня. Хорошо, что Чума не заставлял его мыть своего белого мустанга, а ту грязно-зелёную машину после неудавшегося Апокалипсиса вообще бросил на Земле. Брэди накосячил. Брэди почти жалел о том, что не умер по-настоящему, как жаждали Винчестеры. Он тихо вышел из простенького джипа, прихватив увесистый чемодан и по привычке материализовался в конюшне. Чёрный, пугающе худой фриз Голода заинтересованно повернул голову и уставился на него. Ещё бы… запах свежеизвелеченной человеческой души кони всадников обожали. Огненно-рыжий, практически красный, конь Войны встал на дыбы. Быстрый, пугающе красивый, оставляющий под копытами пепел. Его пышная грива пахла порохом и кровью. Вот уж кого Брэди полагалось вычёсывать день и ночь до блеска. Руками. Без всяких демонических штучек. Остальные, впрочем, требовали аналогичного ухода, но только Война прощал слуге врожденную способность мухлевать. Те, кто вылизывал сапоги победителя, кем бы этот победитель ни являлся, были у Войны в чести. Таких он лично сопровождал в Ад, когда они крайне весело и позорно умирали, вдоволь набегавшись от той же Фемиды. Бледный конь Смерти оставил новоприбывшего гостя без внимания. Было невозможно спутать его с мустангом Чумы, чью кожу покрывали заросшие язвы. Конь Смерти не был белым, он был именно бледным, цвета обескровленного тела. Глаза его были слепыми, но видел он ими ясно, и читалась в них многовековая мудрость хозяина. Гордого и беспощадного. Прямая грива казалась призрачной, совсем невесомой, будто вуаль. Она почти касалась коленей и иногда в лунных отблесках мягко отливала бирюзой. Брэди задумался. Чума наверняка уже знает, что «облажавшийся конюх» в пределах его досягаемости. Нужна была поддержка одного из братьев, чтобы Чума хотя бы позволил договорить, прежде чем… Брэди передёрнуло от собственной фантазии, в которой он увидел себя, изъеденным мухами изнутри. Он был уверен в том, что будет чувствовать каждый укус и собственный гниющий запах. Он даже знал, как именно Чума будет ухмыляться, периодически посматривая на часы, и что будет говорить о «рекордной выдержке». Что самое обидное, Брэди почти не помнил, за что его должны покарать. Помнил только вой адского пса и себя, привязанным Винчестерами к стулу. Брэди нахмурился. Отягощать Смерть своей персоной — заведомо гиблое дело. Война всё провернет в свою пользу, а Голод вообще не любит разговаривать с, надо признать, потенциальной едой. В насмешку, двери конюшни распахнулись, призвав обратить на себя внимание. За ними лишь бушевал ветер. Война всегда любил появляться эффектно и из-за спины. — Сэр, — потупил взор Брэди. Одно дело придумать план и совсем другое попросить всадника сохранить себе жизнь. Война сделал глубокий вдох и с интересом посмотрел на чемодан, в который Брэди вцепился ещё крепче. — Какая ароматная взятка. Кому? — Голоду, — вырвалось у Брэди, и чёрный фриз благодарно взмахнул длинной кудрявой гривой. Чувство насыщения приходило к нему всякий раз, когда Голод пожинал души, и уходило — всегда болезненно. — Молодец, — Война кивнул и хлопнул Брэди по плечу. Демоническая суть сжалась в тугой комок. — Давай сюда. Брэди хотел подчиниться, но сделал шаг назад. Война засмеялся: — Брось. Я скажу Чуме, чтобы он тебя не быстро. Брэди бы съязвил, да чемодан уже оказался у Войны в руке. Война — это всё-таки не Сэм, язык лучше держать за зубами. Его голос внушал наивное спокойствие. Бархатный, почти рычащий, как далёкий гром, предупреждающий о грозе, от которой ещё есть время спрятаться.***
Голод открыл глаза, едва почуяв живую душу, и сразу же проглотил её. Стараясь не чувствовать, как Чума сверлит взглядом его спину, Брэди сосредоточился на Войне, заботливо помогающему Голоду встать. Брэди отчаялся. Голода в таком истощенном состоянии точно лучше ни о чём не просить. Что в инвалидной коляске, что без неё — как было сейчас — кроме опасности он ничего никому не внушал. Даже лёжа полутрупом на полу. — Подмазаться хочешь? — считал Чума и отбросил Брэди к стене. — Война, не нашептывай, — процедил он беззлобным тоном. — Кругом одни предатели. Голос брата внушал о полезности слуги, которому ещё пойди сыщи замену. Не каждый соглашался идти на службу к всаднику, и тем более не каждый отличался долголетием. Брэди даже успел ответить взаимностью на маниакальную улыбку Чумы перед тем, как ещё раз ощутить вкус собственных зубов и распластаться на полу. Кровь залила лицо, светлые волосы и повидавший виды строгий костюм. Голод опустил руку и упёрся ладонями в колени. Если бы не он, влияние Войны на Чуму оказалось бы слабее. Но благодарить Брэди не стал, поспешно ретировавшись. Чума обернулся и мечтательно произнес: — Я придумал новую вакцину. Надо дать ему попробовать. Тут в особняке сделалось темнее, язычки дыма от погасших свечей в канделябрах потянулись к потолку. Послышался чей-то неясный шёпот, затем нечто похожее на всхлип, запахло сыростью и ладаном. Это длилось всего мгновение, но смертному показалось бы вечностью, что способна свести с ума. — Идёт, — протянул Голод и опустил голову. Смерть выглядел по обыкновению непроницаемым, и лишь братья могли прочесть, что означали огоньки в черных глазах. Смерть был доволен, даже очень, умело прятал ироничную улыбку и явно предвкушал нечто интересное. Он подошёл к каждому брату по очереди и протянул по кольцу. — А твоё? — поинтересовался Чума и чуть не воспылал новым гневом. — Я не собираюсь плясать под дудку Люцифера, — холодно изрёк Смерть. — Довольно. У меня выходной. — Подожди. Ты сам отдал кольцо? Винчестеру? Хотя на что я надеялся, у тебя всегда свои планы… — отмахнулся он, сделав вид, что успел успокоиться. — Я считаю их с братом полезными. — И чем, ты, конечно, не скажешь, — скопировал спокойный тон Чума и снова посмотрел большими глазами. Мысли Смерти всегда были для него красноречивее любых слов. — Дин Винчестер заменяет тебя на один день? — Ты против? — заинтересованно спросил Смерть и принял расслабленную позу в кожаном кресле. На невысоком столике из чёрного мрамора из ниоткуда возникло большое серебряное блюдо с разнообразными сырами. — Интересно. Не боишься, что придется много разгребать? — Чума зашёл из-за спины и взял один кусочек с белой плесенью. Он закипал, хоть и скрывал это. Видимо, сказывались людские эмоции, которые всадники не просто умели считывать, но и испытывать. Они запомнились и приклеились к Чуме ненужным грузом, от которого страшно хотелось избавиться. Выглядело несправедливо, и дело не в преданности Люциферу: Чума желал отомстить Винчестерам за братьев больше, чем самого Апокалипсиса. Смерть же явного хотел иного. — На то и расчет. Чума издал короткий смешок: — Между прочим, то, чем занимаешься ты, на Земле считается самой неблагодарной работой. Но ты превратил это дело в такой фарс, — он театрально закатил глаза, не замечая того, что Смерть начал скалиться. — Я сею по миру болезни, Голод съедает изнутри, Война убивает всевозможными способами, а потом приезжаешь ты и… прибираешь за нами. С таким изяществом, что, — Чума презрительно скривился. Люди, по его мнению, заслуживали, чтобы души вырывались из них с корнем. Болезненно. Медленно, по миллиметру. Никакого покоя. — Твоей человеческой игрушке не помешало бы увидеть твой истинный облик. Всё благоговение… — А я бы поставил на Сэма, — потянулся Война, устроившись в кресле напротив. Он чуял назревающую ссору, которую совсем не хотелось разгребать. Когда братья начинали ругаться, абсолютно забывали о ничтожности причины, что крылась в созданиях Бога. — Посмотрел бы, куда его могут занести полномочия Верховного жнеца. Если бы он, конечно, не торчал бы сейчас в клетке. — Я согласен со Смертью, — подал голос Голод, появившись за спиной у Войны, и сложил руки на спинке кресла. Зачем-то пришла на ум фраза одной престарелой смертной о том, что где война — там голод, а где болезнь — там смерть. Он обратил внимание на то, что именно так они и сидели сейчас за столом. Друг против друга, но вместе. Голод редко признавал и ещё реже вслух, но знавал людей и целые города, чья стойкость в голодные времена его восхищала. Война тоже встречал разных "отвратительных мелких тварей" и не очень, но о вторых молчал. Их было гораздо меньше, чем первых. Дин... Голода заинтересовала его пустота. Огромная, ничем невосполнимая дыра, схожая чем-то с собственной пустотой. Только Дин не желал её ничем наполнять. Внутренне мёртвых людей ничто не способно радовать. Они продолжают двигаться, способны пускаться во все тяжкие, получать эмоции, но всё это воспринимается ими как проходящее: ни за что не крепится и потому не имеет значения. Личную пустоту Голод тоже не мог ничем наполнить. Такова была его суть. Радость насыщения он испытывал мгновение, сколько бы не вбирал в себя. Сэм привлёк его чисто в плане эмоций. Он даже не представляет, насколько его легко соблазнить, на что-то сподвигнуть. Сэм может и не поддаться, но пойти сам, добровольно. И всё же, окажись Сэм на месте Дина, не было бы так интересно. Такое шоу любят те, кто не наелся вдоволь драмой, а Война из таких. Он готов аплодировать стоя, наблюдая подобные интригующие моменты, берущие начало с кровавого экшена. — Из Дина можно слепить, что угодно. Только скажи, зачем? Ты же не хочешь, чтобы он занимал твоё место больше одного дня, чему я рад. Но ты учишь его, караешь за гордыню и упрямство, эгоизм. Ждёшь, когда он провалится и придёт к тебе без гонора. Ты считаешь его букашкой, но вкладываешься в него. Искушаешь, передавая знания, которых ему не постичь. Ты и Люцифера учил, но Люцифер был архангелом и однажды решил, что будет уместным сесть тебе на плечи и использовать в своих целях. Стоит ли подобных привилегий Дин Винчестер? — Вот и увидим, — ответил Смерть. — А пока… предлагаю развеяться. — Каким образом? — поинтересовался Война. — Тринадцать кругов по нашим лесам. Пришедший первым получает Брэди на ужин. — Ты не поддашься, — осуждающе протянул Чума. — Посмотрим, — коротко улыбнулся Смерть и направился к выходу. — А может, это ты перестанешь пожинать всех, кого берешь на работу. Поехали. Уступлю тебе круг. — Это твой невероятный сарказм или фирменное: «Так я сказал»? Смерть ответил лишь коротким загадочным взглядом, на что Чуме осталось лишь пожать плечами: — Естественно. Тринадцать кругов верхом по огромным лесам ничего не значили для четверых всадников. Война оказался первым на вершине самого высокого холма и на минуту замер, увидев золотое море и багровые реки из кленовых листьев. Нещадно палящее солнце искрило в гриве коня, и горячий тяжёлый воздух дышал Войне в спину. Сказать честно, ему не нужен был демон. Брэди для Войны слишком мелок и предсказуем. Голод скакал практически в полной темноте под прутьями голых деревьев, скрывающих лунный диск. Но свет всё же редко, но проникал сквозь них и боязливо касался серебра волос всадника. Голод кутался в пронизывающий до костей холод, исчезал во мраке, оставляя лишь шелест почерневших листьев по земле. В воздухе пахло страхом. Он знал все его проявления и, казалось, вот-вот наткнётся на безнадёжно уставшего путника, которого никто не ищет и никогда не найдёт в этом лесу. Завершая тринадцатый круг, Чума перескочил цветущие воды озера. Во влажном воздухе читались запахи трясины. Он уважал эту хищницу, никогда не втягивающую в себя мёртвое. В высокой траве переругивалось комарьё, утратившее надежду отобедать. Влажная земля и корни вечнозелёных деревьев поросли мхом. Ещё на седьмом кругу Чума перестал замечать братьев. В этом состязании каждый из них видел своё и никогда не раскрывал, что именно. Чума сбавил скорость у той точки, откуда лучше всего был виден их особняк во всём величии. Из чёрного камня, возвышающийся над массивом вулканических камней, он хранил истории каждого живущего существа, даже самих всадников. Чума знал свою от корки до корки. Его в ней устраивало практически всё, разве что немного тяготил факт того, что книга называла его первым Всадником, но он обязан был всегда пропускать вперёд Смерть. Чума выдохнул и соскочил с коня. Смерть оказался прав, прогулка развеяла его злобу на Брэди и прочую мелочь. — Выходной у него, — иронично сказал он в пустоту, натянуто улыбнувшись. — Надеюсь, тебе по душе то, что ты видишь. Но Смерть не видел ничего. Собственная вечность его уже давно не трогала, а то, что действительно было ему по душе, мирно спало в полном покое и отсутствии мыслей. Поэтому он всегда приезжал первым.