Сэм не любил рассказывать о своих снах. Особенно о тех, что не осознавались снами, и которые продолжали реальные оборванные воспоминания.
Дин мирно спал рядом. Сэм знал: брат ему о многом не говорит, и сам предпочитал молчать о том, с чем «может справиться и сам».
В конце концов, всё, что с ним происходило, касалось только его. Его души, освежеванной до голых нервов. Его перевернутого триста раз рассудка, пусть и «перебинтованного» ангельской рукой. И с этим жить или существовать только ему, а ещё… с постоянным страхом разочаровать того, кто его так любит.
Сэм не любил ночи. Особенно такие: слишком тихие, внушающие тревогу до самого рассвета.
Дин улыбался. Дину снилось что-то хорошее. Сэм даже немного завидовал, пытаясь заснуть.
Их обоих порядком измотало. Его измотало: целая жизнь — жестокие игры Ада и Рая, вечная вовлеченность в спор Тьмы и Света, да такая, что ни одна дорога не даст убежища, постоянные потери и кровь… кровь… кровь…
Сэма затянуло в сон, как в трясину.
— Я сам убью тебя.
— Очаровательно. Учитывая, что ты — моя ходячая реклама, — тихо рассмеялся Война реплике, которая могла бы напугать кого угодно, только не его.
— Как это понимать?
— Ты не перестаешь думать о ней. С тех пор, как увидел, как она капает с лезвия ножа, — в грохочущих нотах голоса читалось любование и немного осуждения. Игривого и хрупкого, словно Сэм всего лишь разбил и без того потрескавшуюся кружку в далёком детстве.
— Ошибаешься, — прошептал Сэм, а в памяти предательски закопошились самые тёмные и жестокие уголки.
— Прибереги протесты для своего брата. Я вижу, что у тебя в голове, — он коротко указал на висок, — а там город с односторонним движением. Кровь… кровь… кровь…
— Ошибаешься.
Сэм протестовал тогда, пытался протестовать и теперь, когда ему снился тот разговор с Войной. Ему хотелось оспорить каждое слово, но он всегда замолкал и слушал, потому как врать ему было несвойственно.
Война сменил позу с надменной и наклонился к Сэму ближе, глубже и пронзительней заглянув в глаза, будто бы мог по-настоящему помочь.
Не человек, не существо, наверное, даже не дух, а сама суть человеческой природы, которой частенько бывает скучно жить мирно. Суть в идеально сидящем на крепком теле сером костюме, со смуглой кожей, большими небесно-голубыми глазами и короткими пепельными волосами.
— Ты всерьёз задумал победить, Сэм, хотя трепещешь от простого желания убедить меня уйти.
— Это возможно? — вопрос вырвался сам собой, и Война ухмыльнулся тому, насколько мелки перед ним люди, и насколько велики их амбиции.
Сэм ощущал чужой триумф, словно он принадлежал и ему. Словно они равные, и это порождало в человеческом сердце страх.
— Нет, — холодно изрёк Война. — Но было возможно, пока я не пришёл.
Война пронзал взглядом, и у Сэма сохло в горле от жажды. Власти. Всё, как всегда.
— Ты хочешь снова быть сильным. Не просто сильным. Сильнее всех. Благие намерения — быстрая дорога в Ад, приятель.
Сэм не оставлял попыток развязаться. Ни тогда наяву, ни во сне сейчас. Но веревки вязались в узлы всё туже, а стул в полутемной комнате даже не скрипел под ним.
— Хочешь, я дам тебе эту возможность? — прищурился Война.
И в голове у Сэма заплясало прошлое в безумном танце. Он никогда не считал оправданием отсутствие души. Что с ней, что без неё, Сэм знал, на что способен, и был у Войны, как на ладони.
Всего лишь одно воспоминание из десятков, и именно оно зациклилось, клещом впившись в мозг, парализовало ядом и всё проигрывалось… проигрывалось…
Сэм ничего не знал о тех людях. Отсутствие души неизменно предполагало безразличие. Он просто настиг врага, трусливо прикрывшегося девушкой, и без раздумий пустил ей в сердце пулю. За тем, что так проще.
— Я всё ещё ошибаюсь? — спросил Война, встав в полный рост напротив.
Сэм не успел ответить, словно онемев.
Война развернул к себе ладонь и повернул золотое кольцо на безымянном пальце:
— Смотри.
От всплесков памяти рябило в глазах. Он очнулся в лесу, лёжа ничком на земле.
Совсем рядом просвистела пуля, а затем послышался смех… его собственный смех.
Сэм вскочил на ноги и побежал изо всех сил.
Он помнил этот день, это место. Здесь на него вёл охоту Сэм без души.
Он оказывался проворнее, выгрызал у «человечного» себя право жить и готов был убить за него. Заставлял чувствовать себя загнанным зверем, палил по ногам. Пули впивались в землю, укрытую пожухлыми листьями, и в кору деревьев.
Он знал: у Сэма с душой нет оружия. Скоро не останется сил.
Война тоже был там. Был ближе, чем они оба могли представить. Он будто бы сам был единоличным охотником, выбирающим, кому жить, а кому умереть: тому, кто без души или тому, кого так страстно желает спасти Дин. Единственный пистолет появлялся в руках то у первого, то у второго. Настоящий Сэм победил тогда, ведь душа могущественней пустой оболочки.
Только во сне, так похожем на явь, он бежал уже не для того, чтобы спрятаться. Он выматывал врага… чтобы затем подарить желанную смерть.
— Тебе уже лучше?
Сэм услышал этот вопрос и выронил ещё горячий пистолет. Тот, что без души лежал перед ним с обезображенным лицом, весь в крови. Её вкус наполнил рот, а грудь — ещё большая злоба.
Поднялся ветер. Война торжествующе наблюдал, как смертельно голодная возвратившаяся к Сэму сила рвёт своего хозяина на куски, чтобы больше никогда не держал её в узде.
— Я сам убью тебя, — твёрдо повторил Сэм.
Он потемнел лицом, на котором блестели капельки крови. По демонической он скучал особенно. Выставил руку вперёд, Война отзеркалил.
Первым порывом ветра вырвало дерево вместе с корнями, вторым — обратило в ничто мертвое тело и оставленный автомобиль у обочины дороги.
Лес дрожал. Лес исчезал.
— Попробуй, — сказал Война перед тем, как для Сэма померк свет. — Увидь мой мир моими глазами.
Сэм обнаружил себя в распаханном взрывами и укрытом мертвыми телами поле. Но звуки и крики прошедшего боя звучали в его голове, как наяву.
Он пробовал бежать — голоса неотступно следовали рядом. Сэм искал Войну, но тот был буквально везде, в самом воздухе. Не человек, не существо, даже не дух.
Опустился туман, сделалось душно. Сэм шёл и намеренно не смотрел под ноги.
Иногда в туманном дыму ему виделся тёмный силуэт, но дойти до него он не мог.
Сэм шёл и шёл, пока не упёрся в дверь покосившегося домишки.
— Сынок! — всплеснула руками старушка и обняла, от чего он опешил.
— Простите, я…
— Молчи. Скорее, сюда! — зашептала старушка, увлекая внутрь жилища. — Они идут. Прячься. Внука не сберегла, хоть тебя сберегу. Всех перестреляли, всех. Заживо закопали. Слышишь, земля как стонет?
— Постойте-постойте! — пытался противиться Сэм, но старушка увела его в комнату и заперла дверь.
— Под полом погреб.
Сэм послушался. Но внутри скребло странное чувство. Топот чужих шагов, речь, похожая на лай, раздавалась повсюду. А затем старушка рассмеялась:
— Вон там он! Берите! По его вине всё!
Глухой удар. Затем, кто-то выбил дверь. Сэм попробовал сосредоточиться на даре… но тот не откликнулся. Бессилен. Оружия нет. Спрятаться негде.
… Он помнил, как принял бой. Помнил, как захлёбываться кровью, а ещё ледяной водой. Сильно болели пальцы — с них содрали ногти. Он слышал, как ахнула та самая старушка, когда его заволокли в «камеру» и бросили на пол, как гору грязного тряпья.
— Прости, сынок, они мне за тебя внука вернуть обещали…
Земля стонала под ногами. Теперь он слышал. Глаз не поднять, трагическая отрешённость отключила все остальные чувства. Скоро всё кончится, его повесят, и всё кончится.
… Сэм видел человека. Он стоял под петлей и готовился принять смерть. Лица не разглядеть. Впрочем, уже не важно.
Вдруг воздух разрезало надвое от возгласа, а ноги увязли в стонущей земле:
— Живи, Сэмми!
Он узнал этот голос, рванулся вперёд, но остался стоять. Дар разорвал всё, что было вокруг.
Сэм упал на колени, не в силах задержать дыхание. Казалось, что сердце не просто разбивается о рёбра, а разламывает их собой.
Возглас Дина всё ещё разрывал голову.
— Нет! Только не он!
Вокруг сильно пахло кровью. Сэм убил их. Всех. За Дина. Даже ту старушку…
Ему хотелось рыдать. Но глаза смотрели прямо. Сама жестокость подняла с колен.
Откуда? Откуда в людях столько ненависти?
Ноги сами понесли Сэма назад. В деревню. Дар, сотканный из демонической крови, утонувший в голосе брата, на сей раз, буквально нес его к цели на себе.
Не важно, сон или явь. Гибель Дина по новой убила в нём душу, и теперь пришло время убивать ему.
По колено в теплой крови… Война обещал ему, что будет лучше. Но лучше не становилось.
Скрипнула дверца шкафа в гостиной полуразрушенного дома. В нём Сэм обнаружил перепуганного мальчика лет десяти на вид… смертельно похожего на самого Сэма в детстве.
— Нет, — прошептал он, — я — не они.
Сэм протянул мальчику руку и молил лишь об одном, чтобы гнев не взял верх.
Мальчик смотрел на него умными зелено-голубыми глазами и что-то сжимал в руках.
— Это ты виноват, — дрогнули губы.
… Сэм снова лежал на сырой земле, укрытой обломками, пеплом, кровью, умытой ливнем.
Взрывом самодельной взрывчатки разнесло дом.
— Мне почти жаль тебя, Сэм, — сказал знакомый голос. — Конец света приходит тогда, когда теряют терпение самые чистые. Когда ломаются стойкие. Когда умирает вера.
Сэм тяжело поднялся. Полный ненависти взгляд впился в Войну.
Всадник со скучающим видом покачал головой. Вокруг снова взвыл ветер, поднимающий вверх землю. Война смотрел не мигая, Сэм даже заметил, что его глаза застилает белая прозрачная плёнка, но не придал этому значения.
Оглохнув от собственной злости и предвкушения расправы, он в какой-то миг повалил Войну на землю. Тело обожгло диким жаром. Пламя проникло внутрь и запечаталось там.
Сэм схватился за кольцо Всадника, но на сей раз у него не хватало сил, чтобы его снять… только повернуть. Сэм поймал ухмылку Войны, когда удалось.
Сковало и пронзило голову невидимыми шипастыми прутьями, но Сэм не смог закричать.
Слишком много. Слишком много для его человеческого разума. Ад. Он снова видел Ад, но на сей раз был не мучеником. Он был Войной, был его частью.
Толпами шли безликие тени душ. Всадник медленно ехал рядом, смаковал момент, хотя видел подобных много.
Одни думали, что заслуживают прощения. Другие трепетали перед адом, как осенние листья на зимнем ветру. Третьи полагали, что нет ничего страшнее ожидания смерти и смерти самой. Все ошибались.
Мысли Войны далеко. Он был нейтрален, столь холоден, что казалось, никаким пламенем его не растопить. Идущие рядом тени пытались что-то шептать ему, но чем больше, тем сильнее хотелось сжечь их прямо здесь и сейчас в вечном пламени. Только не Войне. Сэму.
Сэм видел боль: их и чужую. Видел страх, алчность, даже искреннее раскаяние. А ещё видел детей, заколотых штыками и понимал… что не хочет понимать никого из идущих.
Красный конь ступал тяжело, отбивая чей-то сердечный ритм. Не его ли?
— Ты. Я знаю тебя!
Война проигнорировал. Эту гниль действительно следовало игнорировать. Он обвёл взглядом бесконечную колонну палачей, преступников, насильников, убийц, предателей.
Сопровождать их лично — большая честь для него. Когда придёт им конец, он напьётся сполна их криками. А говорить… разве они ещё не всё ему сказали?
— Тебе не кажется это несправедливым?
Голос не унимался. Война даже не идентифицировал мужской он или женский. Сегодня они все на одно лицо.
Кажется, женский. Но глаза у души звериные и жестокие. Она пахла порохом и кровью, слезами рождённых и нерождённых детей. Она дышала жаром, как только что стрелявший пулемёт. Наглая, прогнившая насквозь. И мелкая, как придорожная пыль, на которую не сел бы даже самый голодный стервятник.
— Тебе не кажется, что я заслуживаю большего за свои дела, чем идти в середине колонны? Может, сам Сатана выбрал меня?
Война опустил взгляд, любуясь белым клеймом убийцы в зверином глазу того, что считалось когда-то человеком в чёрной военной форме. Театрально поклонился в пояс и тут же отсёк мечом голову.
Сэм поймал себя на мысли, что позавидовал скорости — быстрее молнии. Война удовлетворённо закатил глаза.
Колонна вздрогнула, но движения не прекратила.
«Самовлюбленные, заигравшиеся божки. Чем больше вы равняете себя с Ним, тем стремительнее падаете в моих глазах. Хотя может ли упасть падаль?» — сказал себе Война.
Сэм согласился. Он ощущал себя песчинкой, кем-то слишком маленьким, сидящим у Войны за спиной. И ему было страшно. Упасть туда, вниз, к прогнившим насквозь душам. Так страшно, что он почти решился обхватить Войну за пояс. Не самого Войну. Его силу. Всадник хмыкнул.
Красный конь растоптал пепел, что остался от души.
Воздух наполнился кровью и криками загубленных — они ждали своих палачей, ждали расправы, теперь поменявшись с ними местами.
Уже близко. Почти дошли. Сэм почувствовал легкость. Теперь он чудился самому себе сидящим в седле.
В следующий миг его вышвырнуло из чужих воспоминаний и крепко припечатало к стене. Взгляд угадывал лишь черную фигуру, изрытую огненно-кровавыми трещинами. Плоскую, слишком худую, как тень от высокого дерева без ветвей и листьев, от которой исходили мутные и удушающие волны. Они выкачивали из него ненависть, питались ею. Сэм почти видел, как Война, распадаясь на атомы, ему улыбался.
Тело не слушалось. В груди перемешались злость, отчаяние и слабость. Они являли собой необузданный вихрь, иногда переходящий в восторг. Ведь он побеждал Войну? Так? Равно, как разворотили Голода поглощённые демоны?
Он продолжал бить способностями в цель… и впервые увидел извне свою душу, освежеванную до голых нервов. Она горела. Снова. Молчала и горела.
— Сэм, ты слепнешь от ярости, как он, — тихо сказал вдруг кто-то, может быть, и она. — Не побеждаешь. Война разорвёт тебя. И через тебя ещё многих. Ты не побеждаешь. Ты освобождаешь его суть из оболочки.
«Всё равно», — вдруг сказал себе Сэм, тут же испугавшись собственных слов.
Война больше не улыбался. Теперь он его не слышал, ведь этой мысли и ждал. Она захлопнула замок, сломав ненужные цепи.
Стало нечем дышать. Лишь теперь он ощутил, как ослабла рука, державшая Войну на прицеле. В горле застрял вкус крови, от него не избавиться.
Внутри полыхало пламя, не осталось сил смотреть перед собой. В голове, в обратном порядке проносились самые светлые мгновения жизни, многими из которых он не успел насладиться. Каких-то даже не помнил.
Хотелось уцепиться хотя бы за одно из них, но боль не давала. Он сам напоил всадника гневом и теперь тонул в нем, не в силах свернуть с проложенного пути.
А воспоминания… о временах, когда Сэм Винчестер пытался и верил в свет — они казались длиннее, ещё важнее, чем прежде, преодолев и так бесконечно высокую степень.
Но Война больше ничего не слышал, не видел, ведь истинная ярость всегда слепа.
Сэм больше не стремился рассмотреть противника в размытых очертаниях пространства. Внутри вдруг стало пусто. И странно было всё ещё слышать собственный крик, повисший в горьком воздухе.
Зажмурился, практически принимая участь. Значит, так ему суждено умереть. Лишь бы этот раз был последним.
— Прости, Дин, — сорвалось с губ.
И Сэм упал в залитое кровью сознание.
Казалось, он что-то слышал. Совсем далеко. И это далёкое ощущалось родным, ласкало слух. Оно приближалось. Стремительно, неумолимо, будто первая волна в сильнейший шторм. Отзывалось эхом во всём теле и заставляло трепетать, окутывало прохладой. Сэм был слишком слаб, чтобы распознать источник.
На кровавом полотне проявилась ещё одна «картинка».
Земля… сырая и горячая — только Война мог чувствовать, насколько. Он соскочил с коня и вслушался в тишину: она говорила о том, что ему пора уходить.
В небе догорало последнее алое пламя — кровь тех, кто уже не проснется. По реке печально плыли белые лепестки, слетевшие с цветущих вишен. Они не могли залатать раны пропитанной горем земли, но были прекрасны в своей горькой надежде.
Тишина окутала усталый от боёв мир. Следующей ночью он взорвется искрами фейерверка, но об этом ещё почти никто не знал.
Война сел на землю, коснулся воды ладонью. Мертвая… Ей потребуется много лет, чтобы ожить. Холодный взгляд голубых омутов нащупал среди листвы худую собачью морду.
Пёс рыча вышел навстречу, желая напасть, но едва между ними остался метр, лёг, покоряясь силе. От пса пахло человеческой кровью и зарождающимся безумием.
Войска позорно бежали с неродной земли, оставляя за собой сожжённые деревни и села. Война был с ними, был и с другими: в сердцах, душах и головах каждого. Он шел по дорогам, заглядывал в окна домов: в одном из них, ничем не освещённом ночной порой, звучала тихая песня. Её пел маленький взрослый мальчик. Пел о чувствах, которых не знал… и знал слишком многое, их потеряв.
Война слушал. И слышал, как грохочут сапоги вооруженных до зубов солдат. Они шли по дорогам. Их сердца горели ненавистью, а за что — никто не отвечал. Они верили: не должны звучать песни, не должны существовать картины и книги, не должны жить на земле люди, на которых указал их сопливый «божок».
Но Всадник знал: песня будет звучать, и будет подобных много, а мальчик вырастет, переживет, даже спасёт маленькую дочку врага своей земли. Останется жить, увековеченным в камне, и никогда не помянет его всуе, ведь тот, кто знает истинное лицо войны, не позволит себе подобного.
Война стукнул в окно. Песня смолкла.
У всех военных песен и музыки — его голос, у всех картин тех страшных времён — его глаза.
Пёс подполз ближе, уронил голову на лапы.
— Так и быть, — произнёс Война и повернул кольцо. — Будет кому ставить на место обнаглевших адских шавок, вечно лезущих под ноги.
Стук копыт позади призвал вынырнуть из тяжёлого воздуха. Черный конь первым делом уткнулся в гриву красному.
— Голод, — слабо улыбнулся Война, встав. — За мной или со мной?
Он взлетел в седло.
— Сделаю ещё пару кругов, — Голод слегка прищурился и наклонил голову вбок.
Война задумался: намекнуть ли Сэму, чтобы опустил глаза, или сам поймёт?
— Что-то не так?
— Показалось, — ухмыльнулся Голод. — У меня для тебя кое-что есть, — он вынул большой армейский нож с рукояткой отделанной кожей и гравировкой на лезвии.
— Наградной, — Война повертел оружие в руке. — Говорит, что был утерян в пьяной потасовке. Твоя работа, да?
— Всё для вас, сэр, — шире улыбнулся Голод.
Он был намного моложе и крепче, чем Сэм его помнил. Прежними остались только седые волосы до плеч.
— Сэр, — усмехнулся Война, опустив взгляд. — Тот ревнивый муж, который ни о чём не жалеет. Та вечная вдова, что знает толк в ядах и интригах.
— И та слишком красивая девушка, которой пора на костер.
— Куда ж без неё? — вздохнул Война.
— Я тебя догоню, — сказал Голод, и черный фриз сорвался с места.
— Колокол говорит, — вдруг тихо сказал Война по-латыни, но слитая с очередным ударом фраза прозвучала, как приказ… замолчать.
Колокол. Это действительно был он, пришедший откуда-то извне, как спасение. Неторопливо помешивал воспоминания, словно воду в глубоком чане. Теперь Сэму казалось, что он видит их отражения в ней: когда ощущал себя ребенком, когда мечтал о жизни студента и создании крепкой семьи. Всё перекрывали погребальные костры, но ничего не стирали.
Не хотелось думать, всё сильнее не хотелось сопротивляться. Воспоминания мутнели. Мир останавливался и мерк, оставляя Сэму сознание. Будто позволял найти ответ, который помог бы вырваться из мертвой хватки.
Он увидел огонь у подножия обелиска памяти героям в месте, в котором никогда не был. Война преклонил колено перед ним.
«Всё возвращается к огню», — прочёл Сэм по его губам.
Война коснулся ладонью пламени — оно заиграло ярче.
— Огонь войны бушует там, где мертво пламя памяти.
Колокол ударил ещё раз, затем ещё. Звон становился всё громче.
В двенадцатом ударе Сэм увидел глубокого старика, которого почти полностью раздели грабители.
— Что это? — спросил один, увидев шестизначный номер лагеря военнопленных.
— Прости, отец, — сказал второй, пожав ветерану руку, и отдал всё, что взял.
Сэм боялся поверить мигу, когда слепые глаза Войны медленно приобрели прежний вид, а рука опустилась.
— Тебе нравится голос? Какой он для тебя? — по-прежнему тихо спросил он, когда растаяло последнее эхо.
Осмотрелся, будто не понимая, где находится, разжал кулак, которым всё ещё держал Сэма.
Трещины на коже постепенно зарастали. Он всё больше напоминал человека, а не кровавую тень, испещренную и окутанную огненными лучами. Потом обернулся, будто услышав оклик.
Обошёл лакированный стол в центре комнаты. Быстро налил в серебряный кубок вина, слишком похожего на кровь, и протянул Сэму. Криво усмехнулся:
— Пей. Не отравлю.
Сэм силился спросить о чём-то, но не смог сосредоточиться. Война коротко рассмеялся, считав его состояние.
— Нечасто выпадает возможность наблюдать за тем, как человека разъедает от желания убивать, есть, выкашлять лёгкие и сдохнуть одновременно.
Сэм зажмурился. Голос казался слишком громким, грохочущим, словно он находился в самом эпицентре взрыва. Машинально схватил кубок и сделал большой глоток. На кубке красовались древние письмена и картины битв.
— Комплимент из Древнего Рима. Нравится?
Сэм кивнул, стараясь не смотреть в изучающие глаза, но Война смотрел изнутри.
Бездонное небо. Кровавое пламя.
Сэм старался отвлечься: сосредоточился на стеллажах с оружием уходивших далеко под потолок огромной комнаты, похожей на глубокий колодец. Судя по тому, как Война распоряжался всем здесь, он и был её хозяином.
Клинки, луки, булавы, топоры, пистолеты. Сэм удивился, найдя среди последних кольт, убивающий любое сверхъестественное существо.
— А, это, — Война аккуратно взял его в руки.
— Откуда?
— Ты когда-нибудь задумывался, почему оно золотое? — спросил Война и продемонстрировал своё кольцо, венчающее безымянный палец. — Большинство войн развязывают деньги, золото. Некоторые — жажда того, чему цена — этот кольт. Правда, чтобы заключить подобную сделку со мной нужна ума палата. Хочешь? Хочешь, — ответил он на свой же вопрос.
— Ошибаешься, — прошептал Сэм в тон его голосу, хотя мысленно разрядил в Войну всю обойму, и всё равно, что пули кольта как раз ему и не могут навредить.
— Я никогда не ошибаюсь. Мне нравится твоё упрямство, так интереснее.
Оружие удобно легло в руку, приятной прохладой обдав кожу. В голове зашумело снова, и сердце зашлось в груди.
Как давно он не чувствовал подобной силы! А, может, и никогда. От неё разрывало, она призывала действовать, пока Война так некстати повернулся спиной. Дьяволов провокатор. Крепкий, как скала, любой атлет позавидует.
Прогремел выстрел. Словно насытившись этим, кровь перестала стучать в висках. Пуля угодила Войне под левую лопатку, но боль ощутил сам Сэм.
Война медленно обернулся. С деланным интересом повертел ещё горячую пулю в ладони. Затем сжал, обращая в прах. Пригрозил Сэму пальцем, хотя ему, бесспорно, понравился этот выпад.
— Успокаивает, правда? — спросил он, пригубив из своего кубка. — Прячет от нежелательных встреч и инцидентов.
Сэму действительно постепенно становилось легче: в груди не хрипело, интереса к кольту хватило всего на выстрел, исчезла голодная тошнота, зато возросло желание оказаться в своей постели. Значит, другие всадники, если и были рядом, то больше не чувствовали его присутствие? Не влияли на него?
— Здесь есть сувениры из каждой эпохи, — нейтрально продолжил Война. — Все — подлинники. Могу даже показать то первое оружие, которое ознаменовало мое рождение. Нелепая штука. Но именно с первой смертью, которую она принесла, с первой каплей крови, упавшей на землю, я открыл глаза. Та кровь была животной, если тебя утешит, но с неё всё началось.
— Атлатль.
Война моргнул и снова отпил из кубка.
— Ты не собираешься убивать меня?
— Ты уже мертв.
Сэм вздрогнул.
— Я пью только с настоящими солдатами. И говорю с душами чаще, чем с людьми. И то не так, как с тобой: есть люди, понимающие только язык свинца. Ты видишь меня не потому, что я так хочу, а потому что души зорче своих оболочек.
— Значит, будешь снова пытать? Со мной это уже было, — зло выплюнул Сэм.
— Знаю. Пытки не представляют интереса, — спокойно ответил Война. — Я не какой-то там демон, чтобы повторять это. К тому же, мы уже достаточно продуктивно успели побеседовать, — он хищно прищурился. — Я бы мог показать тебе мир без меня. Слишком радужный, где все друг друга любят, никогда не ссорятся, не кроют соседей, слушающих громкую музыку. Мир, где всех всё устраивает. Интересно, через сколько времени у тебя сорвёт крышу от такой утопической иллюзии?
— Мне было бы лучше, окажись я там хотя бы на день.
— Правда? — Война повел бровью.
— Да.
— В ней не найдется места твоему брату. У него другой идеал: таскать тебя за собой по могильникам.
— Он понял бы, — покачал головой Сэм. — И я его бы не бросил. Меня хватило бы и на него, и на семью, и на работу. Лишь бы все вы оставили нас в покое.
— На Джессику, — уколол Война и залюбовался тем, как в зелено-голубых глазах Сэма снова заплясал гнев. До конца невысказанный, ничем не спрятанный, заглушенный вином, но не стертый.
— Не говори о ней.
— Её смерть стала последней каплей, и ты решил, что больше никто не погибнет от рук нечисти.
— Не читай меня.
— Хочешь, я позову того, кто убил её? Можешь воспользоваться здесь всем, чем хочешь, — Война наклонил голову. — Что для нас с тобой какой-то демон-конюх?
— Нет никаких «нас с тобой», — твёрдо сказал Сэм.
— Но, заметь, моё предложение соблазнительно. Ты даже не знаешь, сколько раз звал меня из... благих намерений.
— Брэди был моим другом! — взорвался Сэм. — С самого первого дня в университете. Меня никто не знал там ближе. Он убил Джессику. Он сломал мне жизнь и тем самым разбудил того, кто я есть сейчас — твоей рекламой. Да. Я готов убивать его вечно, слушать его смех и упиваться тем, как он обрывается!
— В этом всё дело, Сэм. Друзья бьют больнее врагов. Экзотический бонус к шоу.
— Мы — не шоу!
— Позвать? — почти ласково спросил Война, и Сэм на мгновение осекся.
— Нет. Потому что ты этого ждёшь.
Сэм залпом осушил вино, оставшееся в кубке. Гнев поутих.
— Жаль, получилось бы презабавное зрелище. Я не ставил бы на конюха. Демоны становятся невыносимыми, когда их хвалят. — Война задумчиво прищурился. — У тебя крепкая воля. Ты интригуешь, не то что некоторые. Джон был прав.
Голос Войны будто вырвал землю из-под ног.
— Он был здесь. В этой комнате.
— Лжешь, — пораженно выдохнул Сэм, но на лице Войны ни один мускул не дрогнул.
Он всё так же стоял напротив, упёршись ладонями в стол и фиксировал каждую перемену настроения своего пленника или уже гостя.
— Твой отец много говорит о тебе. Все души связанные со мной весьма разговорчивы.
Казалось или нет, но его голос тоже напоминал сейчас колокол первыми нотами.
— И что он говорит? — Сэм попробовал изобразить насмешку, но её быстро развеяло любопытство.
— Иногда задаётся вопросом, правильно ли поступал с вами. Переживает, что сделал из вас не самую лучшую копию себя и гордится, когда признает, что это не так.
Сэм внутренне улыбнулся.
— Извиняется, что украл у вас детство. Спрашивает, почему именно его книга жизни такая и за что в ней ты такой — похожий на него.
— И что ты отвечаешь?
— Ничего. Его голос — лишь фон в моей голове. Что делать, он любил поминать меня всуе. Я могу только пересказать то, что слышу, а слышу я многих и о многом.
Сэм опустил взгляд.
— Ответы на риторические вопросы сама Судьба не всегда знает, — продолжил Война. — История вашей планетки идёт по спирали. И вы с братом в ней — точки соприкосновения. Ты идеальный сосуд для Люцифера, Сэм. Настолько, что он одинаково не верит ни в твоё «нет», ни в твоё «да». Детская душевная травма. Игрушечная, кратковременная идиллия, — он улыбнулся почти с сожалением. — Желание быть понятым и понятным. Он не просто мучал и мучает тебя. Он заставляет пережить всё, что чувствовал сам.
— Исцеляющий, — обронил Сэм, словно прослушал половину монолога.
— Что?
— Голос. У колокола. Раз перед ним замолкаешь даже ты, значит, я не зря верил во что-то свыше.
Война улыбнулся незнакомой улыбкой. Наверное, так улыбались философы, смотрящие на мир.
— Только не спрашивай, откуда он взялся и по кому звонит. На войне он — мгновение тишины между боями. Можно успеть пожать руки, помянуть погибших, даже разделить трапезу или написать письмо. Но не простить, не забыть, и не закончить. Я прихожу туда, где меня ждут. Считай, собираю дань с тех, кто не в силах наесться сам, — сказал Война серьезно, а затем улыбнулся одними губами: — Киношные мечтатели об Армагеддоне не в счёт. И эти… предсказатели. Знал бы ты, сколько сообщений я получаю. Как думаешь, почему? — спросил в сторону, пригубив из кубка.
— Скука, — пожал плечами Сэм, — разочарование. Больная фантазия, навязчивая идея.
— Незнание. Молить о пощаде придется всем. А весело будет нам. Слишком много я слышу мыслей о том, что мир перевернулся, ни в чём нет справедливости, и пора бы всё переписать набело. Я вижу тебя, Сэм. Каждого из вас. Знаю, как тебе сложно, но во многом ты поступаешь правильно, — он поставил кубок на стол и покосился на дверь, словно услышал что-то. На лацканах идеально выглаженного тёмно-серого пиджака разлилось пламя свечей.
Война надолго замолчал, задумавшись о своем, затем поднял взгляд, от которого захотелось провалиться под пол. Протянул раскрытую ладонь и перечеркнул пространство, будто смахнул горсть пыли.
Первым жестом поднял с каменного пола, а вторым — заставил проснуться.
***
Сэм разлепил глаза и осторожно повернул голову. Дин по-прежнему мирно спал.
Бросало то в жар, то в холод, словно что-то покидало тело и наполняло вновь. Совершенно другой силой, способной сохранить то, что у него осталось.
Сильно хотелось пить. Не верилось, что Война его просто отпустил наигравшись, забрал им же возвращенные способности, которые так притягивали… обоих.
Ещё казалось, он понимал его, видя глубже, чем насквозь. Сэму даже подумалось, что он до сих пор видит мир его глазами.
Тот, кто видел меня истинного, всуе не поминает.
А он всё ещё поминал, хоть и гнал эту мысль. Да и как не поминать? Вся эта ночь — лишь затишье перед новой бурей.
Нужно было отдышаться. Сэм тихо покинул дом. Иронично… так же молча, как ушёл от отца с его охотой. Безропотное молчание перед грандиозным скандалом.
Сэм улыбнулся. Ведь и правда — слишком похожи.
Он долго брёл в тени густых деревьев, вывел на земле их семейную татуировку, защищающую от потусторонних сил: пентаграмма, круг, огненные языки.
Виновато покачал головой: художник из него точно не вышел.
— Всё возвращается к огню, — сказал одними губами и бросил зажигалку.
Опустился на землю, в самый центр горящего рисунка. Он надеялся: отец и мать, Бобби… все его видят сверху. Последнего он почти что слышал.
— Сэмми?
Дин. Он всегда спал чутко. Протянул бутылку холодного пива, сел рядом, пока что воздержавшись от вопросов.
Спина к спине. И так будет до самого конца.
***
Война допил свой бокал и опустился в широкое кожаное кресло, когда входная дверь тихонько открылась.
Голод прошелся по оружейной взаимно игнорируя присутствие брата, после чего хрипло спросил:
— Снова твои игрушки? Знакомый запах.
— Ты слишком много думаешь о бактериях, — ответил Война, а сам успел представить поведение Сэма в его присутствии. Точно бы выдал себя. Его душа столь мятежна, что ни одним вином не скроешь, не успокоишь.
Что бы сказал, например, сейчас Мор: «Давай-давай, я сделаю вид, что поверил. Твоя территория, твои правила, не вмешиваюсь», а сам бы посмотрел прямо в «пустой» угол, служащий Сэму укрытием. И убийственно подмигнул.
— Здесь стоял такой грохот, будто кто-то опять открыл замок на Чистилище и… — ухмыльнулся Голод.
— Я должен был поставить точку, — хмуро сказал Война, после чего коротко улыбнулся.
«Всё возвращается к огню», — вдруг донеслись до него собственные слова, сказанные голосом Сэма.
Он увидел его вечный огонь… в память обо всех, кто дорог.
