Дефицит

— Это очень смешная песенка, — сказал мальчик. — Смешная, конечно, — ответил старик, — потому что мы не понимаем по-лягушачьи. Джоэль Харрис «Сказки Дядюшки Римуса»

Бубня себе под нос, что никогда больше не наденет туфли на шпильках, Суа блокирует постыдные воспоминания о вчерашнем и машину, только припаркованную у дома, и шагает в подъезд. Серый цвет автомобиля успешно сменился на блестящий тёмно-синий (кажется действительно хорошим решением (таковым и есть)), всё проверено, улучшено, работает исправно каждая деталь — автомеханику верим на слово. Безопасно на двести процентов из ста. Но Суа не спешит уезжать в Сеул, ноги её ведут по ступенькам вверх и почему-то не в квартиру лучшего друга, а в ту, что напротив. Чудеса. Мысли, конечно, забиты всякой всячиной. Хорошо, что неразбериха не отображается на внешнем виде, иначе Суа бы не вынесла этого. Как бы жила без фраз брата о том, что она самая красивая, самая стильная, самая-самая?.. Чимин наверняка отрабатывает эти приёмы для своих будущих пассий, но для родни ничего не жалко, да и приятно же (очень), ну. Суа поправляет спешно волосы, стуча в дверь, и думает о том, что Чон Чонгук выглядел просто ужасно: опухшие веки, покрасневшие глазные яблоки… Девушка бы точно решила, что у того аллергия на что-то весеннее или вовсе на саму весну (какой кошмар), если бы Тэхён вчера не прибежал в квартиру весь в слезах, разбудив её своим «хнык-хнык», и не начал рвать на себе волосы, куря одну за одной. «Мы в ответе за каждую грустную леди», как и за каждого грустного парня, но ответчик пока не обнаружен, так что ничьей вины нет, некого осуждать и судить. Нежданно и негаданно за резво открытой дверью появляется высокий незнакомец, на что Суа выгибает бровь, а тот в ответ осматривает девушку с головы до пят, задорно присвистывая. — Ля, какая! Какими судьбами? — подмигивает парень. — Меня зовут Хосок, а тебя я бы позвал замуж… Суа вспыхивает до кончиков ресниц, они действительно возмущённо меняют цвет из-за такого нахального поведения, созданного тупыми подкатами, и сжимает губы, чтобы не начать материться. Она не так воспитана, она не так воспитана... — Ты офигел? — спрашивает Суа прямо в лоб, из-за чего парень перед ней улыбается гораздо шире, довольствуясь чем-то известным только себе. — Хочешь меня перевоспитать? Хосок делает шаг ближе и невесомо ведёт тыльной стороной ладони по щеке Суа, отчего у той чувство, что она может вот-вот зарядить по роже, кулаком и со всей дури, чтобы посмачнее, потому что с первого слова её не на шутку взбесили. Она привыкла к заигрываниям, да, но сейчас всё иначе. Время не ждёт, да и... После того, как… — На стаи птиц. Она, взбалмошная, болтливая и с дерзинкой на уме, поняла тогда, в тот момент, что с таким же человеком ей не ужиться, что есть другое — что-то спокойное, умиротворённое, мягкое и способное к полёту, не имея крыльев. Она, взбалмошная, болтливая и с дерзинкой на уме, понимает сейчас, что этот непонятный Хосок точно такой же по характеру, поэтому и пути расходятся, поэтому Суа и отбрасывает его руку, целенаправленно проходя в квартиру, и игнорирует любые восхищённые бёдрами звуки. — Ты в моём вкусе, ох! — восклицает Хосок, болтаясь позади. У него ладони вспотели от перенапряжения, хоть он и не выдал того, что в груди по-серьёзному ёкнуло. Видимо из-за этого парень решил перевести всё в нелепую шутку, чтобы не показаться слюнтяем. Или он просто такой вот: взбалмошный, болтливый и с дерзинкой на уме. Девушка, стройную фигуру которой, облачённую в сиреневое платье-карандаш, он проводит взглядом на кухню, выглядит действительно потрясно. До поджатых пальцев на ногах, ей-богу. Такая… Такая, которую хочется в сумку и утащить (подальше от бренного мира). — Ты определённо в моём вкусе! — хохочет парень. Не унимается. Суа закатывает глаза и заглядывает в коридор, пытаясь найти Ханыль, как вдруг та выходит из комнаты Чонина, резво замахав руками в знак приветствия. Женщина спешит к гостье на цыпочках, начиная лепетать о том, как сладко её сын уснул, а затем, приобнимая Суа за плечи, двигается на кухню, усаживая ту на то место, где уважаемая Пак Суа в прошлый раз напилась. Ох, какой же из неё получится преподаватель, если вдруг сопьётся до ручки?.. Кажется, девушка начинает понимать, почему люди становятся алкоголиками. Причин бесконечное количество. — А какие ноги, — тихо слышно от Хосока, глаза которого не отлипают от лодыжек Суа, из-за чего девушка пытается сесть более закрыто, скрещивая даже руки на коленях, ограждаясь. Не очень помогает. Не помогает. — Кто ты вообще, блин, такой? — шикает девушка на парня, ухмыляющегося в уголке, на что тот, сверкнув белоснежными зубами, выдаёт: — Я тот, кто украдёт твоё сердце… — Хосок! — легко хлопает по столу Ханыль, удивлённо уставившись на Чона. — Да кто же с первой встречи такое заявляет? Ты даже имени её не знаешь! — Богиня… — мечтательно, со сладким вздохом. — Хосок! — начинает злиться Ханыль. — Суа, милая, он сидит с Чонином иногда. Суа, милая, млеет от красоты имени «Чонин», расплываясь в сладкую лужицу от одной мысли о том, как её губы его произнесут, а затем резко распахивает глаза, едва не вскочив на ноги. — Он?! Да ему даже насекомое нельзя доверить! — Мне?! Мне нельзя доверить?! — Посмотри на себя! Ханыль, не в силах двинуться с места, лишь пытается вернуть свои брови в прежнее положение, потому что они максимально сбиты с места и с толку поведением двоих перед ней — пререкаются безостановочно, машут руками друг на друга, тычут пальцами… Как маленькие дети. Наверное, так и есть, пусть и в душе, пусть. — Ханыль, пожалуйста, можно я буду сидеть с Чонином? — неожиданно предлагает Суа, делая умоляющие глаза. — Ханы-ы-ы-ыль, — хнычет, перебивая Хосока, который тоже что-то пытается говорить, повышая голос, — я буду лучше о нём заботиться, чем вот этот вот, пожа-а-а-алуйста-а-а-а… — Ты!.. — шутливо замахивается рукой Хосок, из-за чего Ханыль его тут же осекает, дёрнув за капюшон, и садится напротив Суа, не отводящей взгляда, который кричит «доверьтесь мне, доверьтесь». — Не понимаешь, о чём говоришь, — фыркает парень. — У тебя сил не хватит, это не шутки: надо кормить, помогать во всём, во всё-ё-ё-ём, — делает огромный круг кистями Хосок, нагибаясь ближе, чтобы выглядеть более устрашающим и убедительным, — помогать подняться, сесть, снова и снова, снова и снова, а ты посмотри на свои руки, никаких мышц. Совсем никаких! — Тебе точно нельзя с ним! — И почему же? Я давно с ним. Щёки Суа наливаются алым, заставляя молчать. Чуть с языка не снял возмутительное признание! Нельзя допустить подобного, ни за что. Кухня превращена в игровое поле, где свирепо сражаются за первенство, но каждый за своё: Суа за то, чтобы приглядывать за Чонином, а Хосок за то, чтобы… приглядывать за Суа, пока та приглядывает за Чонином. Вот так он переметнулся, да, переобулся в другие кроссовки, более симпатичные и ему подходящие. — Я буду продолжать работать, — твёрдо говорит Хосок хозяйке квартиры. А Ханыль — судья. У неё, как положено, карточки — зелёные, жёлтые, красные и чёрные, но женщина почему-то тычет в лица обеим по дуле с маком. — Будете ссориться — вылетите, как пробки, понятно? Суа недовольно хмурится, поглядывая на Хосока, но молчит, кивая. Её раздражает всё, кроме того, что она себе надумала раннее, поэтому даже то, как Ханыль решает вдруг красить губы, оттягивая время, неимоверно бесит. Какие к чёрту персики?.. Выглядит ужасно… Да, Суа добрая, конечно, но ей не нравится нищета и безвкусица, к которой пришёл Тэхён. Почему? Непонятно. Они знакомы совсем чуть-чуть — даже не полгода, но родство душ иногда ощущается с первых секунд. Это нормально. Это не сказочно. Сказочно, когда родственные души остаются вместе до последнего вздоха, потому что клёвые неразлучные друзья или половинки единого целого. Не бывает так, Суа и не надеется с кем-то навсегда, ей надо здесь и сейчас, а не чёртова помада, сбивающаяся в комочки. Ханыль нужно дать совет, тогда всё будет в порядке, вот сейчас... — Почему вы пользуетесь именно ей? — вдруг с опаской спрашивает Хосок, кивая на косметическое средство, которое забило мысли Суа. Кровь в венах девушки закипает, потому что это она думала об этом, это она должна была завести разговор. А теперь что? Не интересно продолжать то, что начал кто-то другой. Соперники. — Мне она досталась бесплатно, — тянет вверх уголки губ Ханыль, краем глаза глянув в небольшое заляпанное зеркальце, — от сына. Подарок. — От Чонина?.. — становится увлечённой Суа. — Нет, от другого, — сдержанно отвечает женщина (даже Хосок удивляется), пряча помаду в карман кардигана, и подпирает руками подбородок, заговаривая о совсем другом и нелепом. — Вы знаете, что на Юпитере ежедневно идут алмазные дожди? Суа не понимает такого порыва, скривив один уголок губ, и косится на Хосока, распластавшегося на стуле так, словно сам царь пожаловал: руки раскинуты, ноги раздвинуты. Ужасно, у-жас-но. — Давайте договорим о том, что уже было начато, — серьёзно просит Суа, возможно, бесцеремонно, сцепив руки в замок, а затем восклицает: — Он не годится на роль сиделки! — А ты на что-то вообще годишься?! — Слушай, заткнись! Ханыль, пока на кухне одни лишь крики (возобновившиеся, да за что?), уже открывает входную дверь, спокойно выжидая возле неё, пока будет возможность вставить в перепалку хоть одно слово, а затем указывает на выход. — Оба, приходите спокойные, — размеренно говорит женщина, кивая на лестничную клетку. — Это ты виноват! — бьёт Суа Хосока по плечу, а тот лишь отмахивается, подхватывая свой бомбер со спинки стула, и уходит первым, не оборачиваясь. — Козлина. — Коза. Я не глухой. У Суа чешутся руки и нос — подраться и выпить, но её выгоняют, да, хоть и не насовсем. Как в школе — за неповиновение земным законам, из-за чего действительно приходится уйти, постукивая каблуками. Если по-английски, то и элегантно, конечно же. Несмотря на то, что на улице тепло, лестничная клетка встречает холодом и звуком захлопнувшейся двери, а ещё карими глазами, которые что-то забыли в глазах напротив, облачённых в светло-зелёные линзы. Ненастоящие они, ненастоящие, как и тот взгляд, которым Суа смотрит на мир — всё всегда не так, всё всегда не то, особенно сейчас, когда Суа пытается Хосока обойти, а тот хватает за локоть, вглядываясь в раскрасневшееся лицо. — Мне понравился спектакль, — улыбается парень, подходя почти вплотную, и убирает спавшую на лоб закрученную прядь волос, что Суа смиренно терпит, дабы не сжечь этот дом и город дотла из-за одного самоуверенного беса. — Каждое моё слово было серьёзным. Отвали. — Хосок отрицательно мотает головой, прикусывая нижнюю губу, и накидывает на голые плечи Суа свою кофту, которую, слава богу, господу, гаду, не забыл в чужой квартире, и оставляет свои руки на острых, теперь покрытых тканью, плечах. — Я тоже серьёзно: с Чонином сложно, — искренне говорит Хосок. — Пошутили и хватит. Суа хочется рассмеяться в смазливое вытянутое лицо, поскольку, вообще-то, в жизни ничего не бывает простым. — Я в себя верю. — А в меня что, нет? — обиженно дует нижнюю губу Хосок, наклоняясь к губам Суа, и расплывается в улыбке, находясь от них в миллиметре. Суа чувствует, как с удвоенной силой чешется тело (но теперь — абсолютно всё), потому что неприятно ей такое внимание: касания, взгляд, всё. Она сломает себе плечи, когда Хосок их отпустит, потому что противно, неприятно липко. — Ловелас, — злобно говорит Суа, устами нечаянно касаясь уст Хосока, которые тот суёт лишь ближе. — Сердцеед, — находит синоним, пальцем касается нижней губы девушки, надавливая, и тут же получает звонкую пощёчину, оставляющую отпечаток от множества колец на пальцах Суа. Они даже на фалангах, их великое множество. Почти до крови. Почти до временной смерти. Сердце у Суа стучит — от дикой злости. — Отправляйся в ад, — говорит она, отправляясь сама. В самый. Настоящий. Ад. На кухне, погружённой в дым, словно после ядерной атаки, и руины, словно после той же ядерной атаки, но душевной, где-то посреди всего сидит тихонечко Тэхён, потягивая скрученную самостоятельно сигарету: нашёл табак и бумагу на батарее, оставшиеся, наверное, от прошлого владельца. Ничего непонятно о том, насколько это безопасно, оттого и кайфово. Что-то неизведанное ранее, интересное. Так себе у Кима с новыми увлечениями, но тем, у кого сердце болит, не писаны законы. — Тэхён, — выдыхает Суа, позабыв о всём, что было до. Даже фантомные отпечатки чужих пальцев улетучились без следа. Если бы она не пришла, не открыла дверь, как сейчас открывает форточку, размахивая газетами, чтобы всё рассеялось, кроме чистого воздуха, то Тэхён, вероятно, задохнулся бы в собственной грусти вперемешку с вредным горьким веществом. Его волосы растрёпаны сильнее обычного, лицо — как у Чонгука, как после бессонной слёзной ночи (жалкий видок) и неустанных воев на луну. Каждый кого-то звал, но никто ни к кому не пришёл. — Ты ненормальный, — говорит подруга, аккуратно присаживаясь рядом. Такая тишина гнетущая стоит, что страшно нарушить чем-то совершенно нелепым — скрипом стула, чересчур громким взволнованным вздохом или, что страшнее, словами «всё будет в порядке». Если думать о кухне Тэхёна, как о кухне Ханыль, ведь они практически одинаковые, то Суа сейчас сидит на месте Ханыль и чувствует ответственность (как абсолютно взрослый человек) за то, как Ким мотает головой, хмуря брови, и зачёсывает чёлку назад, а затем дрожащими руками сворачивает новую дозу табака в лист старой пожелтевшей пятнистой бумаги, словно обвалявшейся в котячьей моче. Может быть, так и было. — Я сошёл с ума?.. — отрешённо спрашивает Тэхён, взглянув мимолётно на озадаченную Суа. — Не думаю, ты самый адекватный из всех, кого я знаю. — это попытка успокоить? Только хуже: она никого по-настоящему хорошего не знает, потому что все люди плохие с самого зарождения, а уж о ментальном здоровье и говорить не надо — каждый по-своему одинок, каждый по-своему болен, каждый по-своему умирает и разлагается. Мысли Тэхёна заставляют желать лучшего, поэтому он промаргивается, закладывая готовую папиросу за ухо, и поворачивается к Суа, на щеках которой от ресниц залегли тени: на кухне удивительно-неудивительно темно. Тэхён постарался. Парень заклеил окно свежими газетами, как и все окна в квартире, любые поверхности, пропускающие свет. Надоело смотреть на то, как проносится жизнь. Шумно и мимо. — Расскажи ещё раз, если тебе станет легче, — просит Суа, которая, признаться честно, мало что запомнила из прошлой исповеди в полудрёме и сквозь всхлипы. Сейчас она готова слушать. — Я ничего не понимаю… — обречённо шепчет Ким, роняя лоб на стол. — Да отвали ты от меня, — зло бросает Чонгук, уворачиваясь от касания, и шмыгает носом. — Не твоего ума дело. Может, я испугался, что мне придётся твой труп соскребать с асфальта, не более, понятно? Никогда почерков похожих не видел? Чон Чонгуков не встречал сразу несколько? Это популярн… — Они идентичные! — восклицает Тэхён, делая шаг вперёд, и бьёт старшего кулаком по груди. — И ты соврал о своём имени, почему? Почему?! Когти самой свирепой кошки раздирают всё изнутри, хочется, чтобы самый свирепый воин её прогнал, но лишь для того, чтобы подарить мучительную смерть собственными руками. А не воин ли перед Тэхёном? А не тот ли, от чьей руки и умереть не жалко? А не тот ли, от чьей руки уже умер? — Да не идентичные они, протри глаза! А моё настоящее имя мне не нравится, вот и всё. Хватит совать нос не в свои дела. — Чонгук, сказав это, уходит, но Тэхён опережает дезертира, вставая на пути, и размещает на груди того руки, не давая ступить и шагу. Опять? Снова? Да почему обязательно надо постоянно уходить? Да разве Тэхён настолько слепой, чтобы не заметить неравнодушия в мимике? Это не просто испуг за испачканный асфальт, не просто… — Выставляешь себя дураком, — тихо говорит Чонгук, а по его рукам бегут крупные мурашки (от холода? Прячутся закатные лучи), которые Ким ловит своими слезящимися глазами. — Мне больно, — признаётся. И молчит. Признаётся и молчит. — Мне хочется выбросить блокнот, — говорит Тэхён, выхватывая вещь из рук мастера, — но не хочется его лишиться. Мне хочется сжечь страницу с почерком, похожим на твой, — язвительно выдавливает из себя парень, — но не хочется потерять возможность перечитывать написанное снова и снова. Мне хочется, чтобы ты поговорил со мной, но не хочется, чтобы разговор однажды закончился, понимаешь? Мне… — Тэхён, — «мне тоже». Перебивает старший, обвивая запястья Кима, чтобы убрать с себя блуждающие в заблуждении ладони, словно по лабиринту из фильма про Поттера. Волшебства не существует, увы или к счастью. — Я же не мог написать это в твоём дневнике? Подумай сам. Каким образом? Это не я. — убедительно. Ким не хочет признавать, но это действительно кажется чем-то невозможным, потому что он строчки подозрительной записи заметил где-то год назад, схватившись за первую попавшуюся вещь, чтобы записать кое-что важное. Ким не хочет признавать, ведь картинка в его голове складывается, складывается... Разве должен он от этого вот так просто отказаться, даже не попытавшись покопаться?.. — Чонгук… — выдыхает Ким и снова тянет руку к груди парня, размещая на сердце (тудум-тудум). — Такое чувство, будто я тебя знаю… Может, со школы? Ты был когда-нибудь в Пусане? Тот старательно и недовольно, тяжело дыша, точно, поджимает губы, мотая головой, вновь убирает руку Тэхёна, которая многое себе позволяет, и продолжает идти к своей квартире, не оборачиваясь. Но не слишком быстро (ха), не идёт быстро вообще, медленно, еле переставляет тяжёлые, налитые свинцом, ноги, чтобы растянуть время в пути, чтобы ещё чуть-чуть (послушать, подышать), а Тэхёну страшно сорваться следом и показаться ещё более жалким и навязчивым, поэтому даже не оборачивается, не рискует, поэтому контактируют лишь лопатки на безмолвных спинах и хрупкие позвонки. — Ты обманываешь меня… — шепчет Тэхён, смаргивая слёзы. Каждый одинок по-своему: если слёзы никто не помогает стереть, то это провал по всем фронтам. — Не обманываю, — отвечает Чонгук. «Я никогда тебя не обманывал», — проносится в мыслях. Совершенно разные по смыслу фразы, да? Совершенно. У Тэхёна горят руки, потому что они хранят все-все воспоминания, но не имеют возможности ими поделиться, помочь вспомнить, сжимая сильнее блокнот. Руки… Руки могут чувствовать, грустить по-своему и радоваться: они, иногда дрожащие, иногда запачканные, но чистые перед совестью, трогали того, кого больше нет в живых; того, кто предал; того, кто предан; того, кто счастлив... Руки не могут поделиться воспоминаниями, потому что те лишились способности нашёптывать о былом. Способность нейтрализована мылом. Пора запретить любую подобную ерунду, чтобы было с кем поговорить по душам… — Обманываешь… Тудум-тудум. Суа откладывает блокнот в сторону, несколько раз пробежавшись глазами по строчках, и говорит, что стихотворение очень хорошее, а Тэхён лишь горько усмехается: настолько хорошее, что хочется выть от досады. — Почему ты ему не веришь? — спрашивает Суа. — Если эта вещь у тебя давно, то любой мог так позабавляться, мир огромен, знаешь? Тэхён роняет голову на плечо Суа, не замечая новой (старой, но чужой, поистине чужой) спортивной кофты, неподходящей под стиль, и прикрывает глаза, сглатывая. В горле пересохло, пустыня, но не хочется воды. Слюны бы, слюны… — Он так смотрел, Суа, — бормочет Тэхён, напрягая извилины, чтобы в точности воспроизвести лицо Чонгука в каждый из моментов, — так… Словно он соткан из клеветы… Когда я увидел имя «Чон Чонгук» на той визитке и вспомнил, что точно такое же в блокноте, я думал… Думал, спятил... Понимаешь, мастер же мне представился Чонсоном, этот факт нельзя игнорировать, всё неспроста, — рассуждает Ким, рисуя в воображении настоящие графики в форме парабол и прервавшихся сердечных стуков, — да и подозрительный он… — Ты накручиваешь себя, — пытается сгладить углы Суа, поглаживая Тэхёна по макушке, и мягко прислоняется к его голове щекой. — Не думай об этом. — Не могу, Чонгук мне снится каждую ночь… — То есть?.. — Я бы не мельтешился так, если бы не было серьёзных причин, веских. Мне каждую ночь снится парень по имени Чон Чонгук, я уверен, потому что там его так и называю, но никогда не вижу лица, поэтому не знаю, как выглядит… Плод моего воображения?.. Ночной кошмар?.. В общем, безликий… Я не придавал этому значения, но теперь... Пальцы Суа замирают в непослушных прядях, когда девушка пытается представить ситуацию и сложить пазл в голове: Тэхён, которому каждую ночь снится Чон Чонгук, прячет в столе блокнот, в котором (ого) запись Чон Чонгука, а затем появляется визитка с именем Чон Чонгука, которая принадлежит, вау, парню с крыши, который почему-то соврал о своём имени, придумав нелепую отмазку (несколько нелепых отмазок), и обладает таким же почерком, как тот самый, тёзка. В этом есть своя логика. Но и нет совсем. — И что там, в твоих снах? Тэхёну надо больше воздуха. Сила притяжения лишает рассудка. Волосы превращены в десятки маленьких косичек, на кончиках которых висят яркие заколки, похожие на детские, но Тэхёна, раскладывающего цветы по сортам, это не волнует: он в магазине с уймой растений и чувствует себя прекрасно. Вокруг так, словно рай существует. С плеча спадает футболка — открывается белоснежная и чистая кожа, совсем без изъянов, как и лицо — безупречное, сотрудничая с удовлетворённой улыбкой. Тэхёну нравится его работа, запах моря и Чонгук, обнимающий со спины. — Если ты не намазан мёдом, то почему я к тебе прилип?