Дефицит

Если ты проживешь сто лет, я бы хотел прожить сто лет минус один день, чтобы мне не пришлось ни дня прожить без тебя. Алан А. Милн «Винни-Пух и все-все-все»

Натягивая на пальцы длинные рукава Чонгуковой толстовки, в которую тот его приодел, Тэхён наблюдает за старшим, виновато поджимая губы. Сквозь небольшие окна лупит солнечный свет, освещая всё вокруг, и Ким, чувствуя, как со лба соскальзывает компресс, запрокидывает голову и поправляет его рукой. Весь вчерашний день он провалялся в постели с лихорадкой, как, впрочем, и ожидалось, поэтому он практически не помнит событий — кажется, Чонгук не отходил от него ни на шаг и раз за разом повторял, как ворчливый дед, что «я же говорил». В маленьком доме, по сути, лишь одна комнатушка (о ванной и говорить не стоит, она размером с песчинку), которая является и спальней, и крохотной кухней, в которой лишь холодильник, стол, стулья и плита, на которой Чонгук прямо сейчас размещает сковородку, чтобы поджарить омлет. Буравить взглядом его спину кажется Тэхёну интересным занятием, поэтому он и не отвлекается, скромно сидя за столом. Неловко. Если бы Чонгук вёл себя так, как всегда, то Тэхён был бы развязнее. Вот если бы Чонгук не сам решил спать на полу, а младшего там разместил, то было бы проще; вот если бы Чонгук не пытался сбить температуру и не кормил каким-то лечебным бульоном, то было бы проще; вот если бы Чонгук не отправился в аптеку, которая находится довольно далеко, то было бы проще; вот если бы Чонгук сейчас не готовил завтрак, то было бы проще. Тот факт, что он это всё оправдал колким «просто не хочу, чтобы ты откинулся на моих руках» — не делает легче. Очень неловко. Тэхён, как всегда, не подумал, Тэхён, как всегда, доставляет одни проблемы, но раз его пока не выставили за порог — всё не так плохо. Он держится, облизывая пересохшие и потрескавшиеся губы. Выглядит, конечно, и сам весь подобным образом — пересохшим, потрескавшимся, но, правда, спрятанным в огромных уютных вещах, вкусно пахнущих духами. Тэхёну в какие-то моменты даже кажется, что те перебивают запах моря, которое повсюду. А в какие-то моменты Тэхёну кажется, что парни не на берегу моря, а на самой его глубине. — Чонгук… — тихо говорит младший, тут же прокашливаясь, и старший с вопросительным выражением лица оборачивается на оклик, стараясь не отвлекаться от готовки. — Извини… — уже в который раз? — Не болтай, — бросает Чон, — сними компресс, выбрось, помой руки, вернись за стол. У тебя две минуты. Младший понятливо кивает и спешит исполнить указания, мигом поднявшись со стула. На самом деле, ему и самому сбежать хотелось, но не далеко. На две минуты, но не на дольше. Потому что даже светлые занавески будто смотрят на Тэхёна с осуждением, а он не хочет чувствовать себя ещё хуже. Да, напросился! И что, и что?! Жизнь одна, вот он и… Совершенно в другом городе, совершенно на неизвестном ранее побережье Японского моря с совершенно несовершенным, но поистине прекрасным, загадочным парнем. Чонгук расставляет на столе посуду и приборы, думая о том, что очень невовремя похолодало, из-за чего и лечиться, наверное, придётся дальше. Форточки плотно закрыты, но дом старый, сооружённый кое-как, из-за чего пропускает внутрь каждый морской всплеск. Только зайдя внутрь, в первый день (точнее — ночь, ведь парни наблюдали за морем довольно долго), Тэхён первым делом обратил внимание на то, что пахнет пылью. Так сильно, словно никто не наведывался в это место около года. И он в своих размышлениях совершенно прав. — Гранатовый сок пьёшь? — спрашивает Чонгук, когда слышит шаги вернувшегося из ванной Тэхёна, и, не дожидаясь ответа, наливает полный стакан. — Пью, — кивает младший, садясь на забронированное место. Перед ним появляется омлет, лёгкий летний салат, стакан с гранатовым соком, и Ким думает «господи, этот сон реален чересчур», когда поднимает взгляд на Чонгука, хмуро усевшегося напротив. Тот откидывается на спинку стула, наконец сбрасывает с себя капюшон, и слегка ерошит волосы, пытаясь привести шевелюру в порядок. А Тэхён, наощупь находя вилку, чтобы не выдавать бездельем то, как залип, пытается подцепить ею кусочек омлета, который посыпан острыми специями. — В тарелку смотри, ешь спокойно. — А ты? — резко выпаливает Тэхён, тушуясь сразу же. — Не будешь?.. Чонгук вздыхает, размещая руки на столе, и укладывается на них щекой, почти ложится, прикрывая глаза. — Я наелся, пока готовил. Младший грустно опускает взгляд и всё-таки подцепляет кусочек еды, отправляя в рот. Вид Чонгука, свернувшегося клубком, заставляет сердце щемить. Чонгук выглядит мягким чёрным котёнком, о котором по свету разносят много плохих предзнаменований, но на самом деле — всё гнусная ложь. Суеверные лишь ищут оправдание своим неудачам, придумывая небылицы о чём-то действительно хорошем. Тэхёну надоело, что он тоже относится (в принципе) к первому типу людей, поверхностно оценивая ситуации, но, как жаль, что, углубляясь, у него получается только хуже. Дом кажется храмом или святыней, а, бросая взгляд в окно, Тэхён вдруг думает, что морская гладь, исследована не более, чем на пять процентов, никогда не сравнится с Чонгуком. Та в себе прячет подводные реки, подводные водопады, которые могут быть даже больше наземных, а ещё иногда учёные говорят о существовании «молочных морей» — это участки воды, которые светятся, но причины такого поведения не установлены. Как насчёт того, что может образовываться «ложное дно»? А сколько под водой живых существ? Больше двух миллионов, из которых изучены только тысяч двести. Морская гладь, исследована не более, чем на пять процентов, никогда не сравнится с Чонгуком. Он выглядит так, словно скрывает гораздо большее внутри, но, в отличии от океанских вод, не всегда молчит — иногда он нагло врёт прямо в глаза. Тэхён ещё ни в чём так не был уверен за последнее время. — Выглядишь несчастно, но, согласись, ты сам меня сюда притащил, — хитро улыбается Тэхён, подмигивая, когда Чонгук вскидывает удивлённо голову, и довольно мычит, пережёвывая еду. — Прекрасно, кстати, готовишь. — Ты не оставил мне выбора. — Оправдывай себя, да, — смеётся Тэхён, и Чонгук, прикусывая нижнюю губу, обратно прячет лицо. — Мог бы уже и поулыбаться мне в глаза. — Заткнись, — бросает старший, явно не желая разговаривать по душам. — Я уверен, меня снова бросит в лихорадку, если ты искренне улыбнёшься. — Можешь быть рад — этого никогда не случится. Тэхён недовольно фыркает на Чонгука, продолжая есть, и не может отпустить мысли о том, как же ему хочется взять одного конкретного за руку и бежать, куда глядят глаза. Наверное, всё из-за того, что Тэхён недалеко ушёл от подросткового возраста, и играют гормоны, либо (скорее всего) из-за того, что после болезни нельзя оправиться целиком и полностью за сутки, раскалывающаяся голова подставляет по всем фронтам. Переживает ли Суа о том, куда пропал её лучший друг? Переживает ли лучший друг о том, что Суа может волноваться? Кажется, ему всё равно. Вот истинное лицо их крепкой нерушимой дружбы — в жизни ничего не может быть чем-то конкретным на все сто процентов. Наевшись, Тэхён рвётся мыть посуду, а Чонгук отталкивает его, говоря, чтобы шёл спать, потому что на него страшно смотреть — залегли под глазами мешки, впали скулы… Тэхён действительно чувствует себя не очень, хуже с каждой минутой, но попыток не оставляет. Просто потому, что ему нравится Чонгука дразнить — наверное, из-за помутневшего рассудка Киму кажется, что Чонгук злится довольно забавно. — А ты что будешь делать? А как же я? — мямлит Тэхён, когда старший хватает его за край худи и волочет в другую часть помещения. Ким побеждённо хнычет — ох, он просто хотел помочь, а не лежать безвольной куклой, шмыгая носом… Возможно, надо было подумать об этом раньше и всё-таки пойти тем вечером, когда парни только приехали, в дом. Но… Тогда бы Тэхён не узнал, как выглядит Чонгук, прогружённый в глубокие мрачные мысли. Падая на кровать и чувствуя, как его придавливает одеяло, Тэхён бросает затуманенный взгляд на настенный отрывной календарь. Четвёртое марта, но, стоит моргнуть, — пятое, и Тэхён, поднимаясь на локтях, осматривается по сторонам. Если благодаря своему нездоровому состоянию он придумал машину времени, то надо срочно запатентовать, чтобы никто не украл идею. По видимому, ночь, раз так серо с одним лишь горящим торшером, или же Тэхён слепнет. Грудь всё ещё болезненно сдавливает, отчего нестерпимо хочется кашлять, и Ким мотает головой, пытаясь прогнать наводнение. На тумбе возле кровати стакан воды, таблетки и записка, текст на которой прочесть не удаётся, потому что всё перед глазами плывёт, и Тэхён обессилено откидывается на подушки. Ко взмокшей наволочке липнут пряди волос, что чувствует парень, пытаясь перевернуться, и утыкается носом во вторую половину холодной кровати. — Тэхён, Тэхён, — тормошит за плечо появившийся рядом Чонгук, и младший, промычав что-то несуразное, перемещает голову тому на колени. — Поедем в больницу, поднимайся, — пытается Чон сдвинуть Тэхёна, но тот хватается за штанины руками, отрицательно мотая головой. — Не надо, только не в больницу… — пугается Ким, прижимаясь ближе. — Не возвращай меня туда... Только не туда... — Сбрендил, что ли, — тихо шепчет старший, пытаясь унять дрожь в голосе, и стирает пальцем пот со скулы Тэхёна. — Тебе плохо, а я же не врач. «Как жаль», — думает Тэхён, тяжело вздыхая, и обвивает талию Чонгука руками, тычась влажным носом в живот. — Прочти мне что-нибудь… — М?.. — замирает Чонгук, пытающийся усесться удобнее среди вороха одеял. — Эй?.. — растерянно тормошит он младшего за плечо, практически невесомо, но безрезультатно. — Кажется, сбрендил я… — бормочет Чон, прислушиваясь к сопению спящего, и зарывает руку в его тёмные сальные волосы. Тэхён просыпается и засыпает ещё не раз, но окончательно открывает глаза, чувствуя себя намного лучше, примерно через сутки — на нём чистая одежда, его волосы едва влажные, и это всё заставляет покрываться мурашками. Теперь не серо, а стопроцентно черным-черно, из-за чего приходится на ощупь выбираться из постели, надеясь ни обо что не ударится. — Ты здесь? Чонгук? — пытается дозваться Тэхён, но не слышит ответа. У него слегка кружится голова от внезапного подъёма, но в целом — порядок, он даже позволяет себе несмело улыбнуться в секундном приступе радости, что теперь он не настолько беспомощный, как раньше. Но сам факт того, что он уже успел побыть беспомощным… Эх, как и сказал Чонгук ещё до того, как Тэхён сел в машину — обуза… Наверное, если бы Тэхён помнил всё до мелочей — это бы его убыло. А так… всего лишь стыдно за себя, поэтому Ким, умываясь в ванной, надеется, что это поможет вернуть его лицу былую белизну. Кажется, что даже стены дома пропахли лекарствами, но, на самом-то деле, всего лишь он сам, изнутри. Досадно, что Тэхён потерял драгоценное время, валяясь в постели. Он идёт к выходу из дома, придерживаясь за стену, и, выглядывая, видит сначала лишь бескрайнее глубоко-чёрное море, волны которого бушуют. В них отражается огромная луна, как и в глазах Тэхёна, что опять наталкивает на определённые мысли — Чонгук изучен меньше, чем обратная сторона Луны. Кстати, узоры, которые на ней… Боже, Тэхён знает уйму подобных небылиц, но не представляет — откуда, и это заставляет его подбородок дрожать в истерике. Узоры на поверхности луны рассказывают историю о том, как братья влюбились в одного и того же человека. Один из них в итоге... убил всех. Ноги Тэхёна подкашиваются, и он, сильнее хватаясь за перила, поворачивается корпусом влево, замечая вдалеке одинокую фигуру, сидящую на песке. Совсем далеко, но это не в новинку — Чонгук всегда выглядит подобным образом. До него не дотянуться. Он за пределами Солнечной системы. Тэхён, ёжась от холода, спешит внутрь, чтобы одеться в вещи потеплее, и, путаясь в широких полах Чонгуковых штанов, хватает с собой первый попавшийся плед. Он не знает, почему там Чон сидит один, но вдруг надо к нему. И вообще… Давно за полночь: пятое мая сменилось шестым, так что Тэхён перед выходом отрывает ненужный лист на календаре. — Бегите ко мне, ветер холодный! — кричит Чонгук, широко разводя руки. — Скорее, скорее! Хэсу, оборачиваясь на зов, лишь громче смеётся, тыча язык, и бросается в совсем другую сторону по влажному песку, который омывают волны, захватывая и маленькие проворные ножки. — Догони её, иначе получите оба! — Не буду я её догонять, она рассказывает страшные истории! — кричит вторая половинка издалека, из-за чего вдруг Чонгук начинает ненавидеть морской шум — он заглушает голос. — Хэсу, тебя ждёт праздничный торт! Мы для кого его заказывали?! — всё же пытается достучаться Чонгук, когда дочь начинает носиться кругами и едва не падает в воду, путаясь в собственных ногах. — Иначе я всё съем сам! — угрожает «строгий» отец. Хэсу, услышав подобное, останавливается, удивлённо распахивая глаза. Даже на расстоянии шестидесяти метров Чонгуку видны необузданные эмоции на детском кукольном лице — неверие вперемешку с «ты не можешь быть предателем», и он не удерживается от широкой победной улыбки. — Так что? Кто первый ко мне, тот и получит торт! — не успевает Чон договорить, как к нему уже летят два человечка, один другого пытаясь обогнать. — Я первая! — Нет, я! В этот момент Чонгук осознаёт, что жизнь не может быть однообразной. Она, как море, — интересная, таинственная, необъятная… непостоянная… Душу волнуют двое. Не оставляют сердце равнодушным. И он ловит их сразу обоих в свои объятия. — Поймались! — Я первая! — Я! Берег Японского моря заполняет звонкий смех, пока солнечные лучи, которые сегодня слабо греют, пронизывают солёную воду, достигая дна, и коротко затрагивают золотистый песок, усеянный яркими сияющими ракушками, гладенькими камешками и зеленоволосыми водорослями. У берега можно заметить стаи маленьких рыб, но те сразу же прячутся, стоит их поймать глазами. — А будем… учиться плавать? — спрашивает Хэсу, когда Чонгук удобнее устраивает её на своих руках, и направляется в дом. — Летом, когда будет жарче, — улыбается Чонгук. — Я против, она не заслужила, пугала меня жуткими рассказами. — такое заявление обиженным тоном заставляет всех вновь рассмеяться, и Чонгук, становясь на вид очень загадочным, заговорчески шепчет: — А о русалках Хэсу успела рассказать? В этом море обитает очень странный вид этих существ… Те, кто заходят слишком далеко, не возвращаются, ведь их хватают за ноги, утаскивают к себе, вниз, и едят... — Чонгук! Ты весь в свою дочь! — В нашу! — восклицает Чон в ответ. Он отворяет дверь в дом, проходя первым, и усаживает Хэсу на кухонном столе, начиная рыться в шкафчиках. Та, мельком оглянувшись по сторонам, тычет пальцем в огромный красочный торт, стоящий прямо возле неё, и с удовольствием облизывает. — Хэсу! — тихо шепчут ей. — Так нельзя! — а затем, глянув, не смотрит ли Чонгук, тоже поддевают указательным приторно-сладкий крем. Если они думают, что Чонгук, тарабанящий посудой и приборами, которые используют для еды вместо пальцев рук, не слышит полных наслаждения мычаний и смешков, то очень сильно ошибаются. — И чем занимаетесь? — оборачиваясь, хмыкает Чонгук, наблюдая довольно интересную картину. Двое перед ним сразу краснеют, отворачиваясь, словно не при делах, и посвистывают, пытаясь выстрадать какую-нибудь композицию Людовико Эйнауди. — Пап, мне просто… силы нужны! — придумывает Хэсу, поднимая вверх испачканный указательный палец. — Срочно! Ведь мне… — в незнании дочь начинает перебирать полы длинного яркого платья в горошек и бросать на соучастника многозначительные взгляды. — Ей плавать учиться… — помогает второй виновник. — Нас спасать, неумелых. Для этого торт надо есть именно пальцами, честно, вот честно-честно, а я просто в помощниках, понимаешь? Хэсу, милая, — та задирает подбородок, вопросительно мыча, — так же? — Да! Я вас обязательно спасу! Песок просачивается сквозь пальцы, Тэхён мысленно надеется, что Чонгук не заметит босых ног за длинными штанами, ведь это ставит всю его опеку и заботу рядом с нулём, поэтому Ким даже рад, что те слишком велики на него и спадают с талии всё ниже. Порывистый ветер гонит волны к берегу, Тэхён переживает, не слишком ли близко к краю сидит Чонгук, поэтому ускоряет шаг, чтобы того вразумить. Можно понаблюдать за морем и днём, ведь сейчас вода похожа скорее на бездну, в которой страшно потеряться. Не видно ни рыб, ни ракушек, ни песка: только неистовые волны, которые с силой бьются в прибрежный песок. — Чонгук! — взмахивает Тэхён рукой, оказываясь совсем близко, и плюхается на колени, на плечи накидывая тому, одетому лишь в одну футболку, плед. — Если это какой-то изощрённый способ отомстить мне, заболев, то… — У меня уже иммунитет, — слабо улыбается старший, присасываясь к бутылке вина. Из-за небрежных движений блестящая капля алкоголя скатывается по подбородку вниз, пропадая в ключицах, и Тэхён мотает головой, удобнее усаживаясь рядом. Чонгук выглядит таким же, как в первый день на берегу, но отчего-то печальнее. А ещё непорядочно пьяным, что замечает Тэхён, когда тот поворачивается к нему. Такие глаза Тэхён уже видел… «В радужках мастера так много всего: шоколад, миндаль, что-то задумчивое, грустное и блестящее, но не от слова блистать», и Тэхёну вдруг становится так тоскливо и так обидно, что сейчас, прямо сейчас, те загадочные блёстки безумно очевидны — застывшие слёзы. От слова «боль». Опять Тэхён чувствует безысходность, опять в носу запах георгин, опять и снова — ночь, что давит на грудь. — Что-то случилось? — аккуратно спрашивает младший. Чонгук не отводит взгляда, путаясь в волосах Тэхёна. Наверное, он думает «кто же с невысушенными полностью волосами выходит из дома, кто же хочет болеть дольше обычного», но упорно этого не произносит, потому что бесполезно. Чон Чонгук выглядит уязвимым, когда кровь в венах танцует с вином. (Одного из множества щитов Тэхён не может найти.) — Не-а, — небрежно улыбается старший, вновь присасываясь к горлышку, и сильно жмурится, делая большие глотки. Тэхёну страшно на него, такого, смотреть. Лучше бы злился. Тэхёну априори страшно общаться с пьяными людьми, потому что те говорят вроде исконно своим голосом, но чужими (чаще всего) словами, а рядом с Чонгуком валяется ещё несколько бутылок вина, одна из которых абсолютно пуста. Губы его блестят, напоминая о том, что нельзя верить ни единому слову. А в трезвом состоянии — можно? (Нет.) Из-за прохладного ветра у Тэхёна трясутся ноги, но он старается об этом не думать и, вздыхая, тянет руку к бутылке вина, которую Чонгук начинает сжимать сильнее. — Я жадный, — говорит он, и Ким понимает, что ничего не получит, а лезть к остальной таре через Чонгука — не совсем удачная идея. — А ещё? Чонгук на вопрос хмыкает, явно не торопясь отвечать, и морщится от вкуса вина — зачем тогда пьёт? Зачем люди вообще пьют невкусный алкоголь? Плед спадает с плеча. Тэхён даже не уверен, что старший заметил дополнительную вещь в образе, будучи полностью увлечённым то волнами, то волнами… Болтающиеся светящиеся точки там — медузы, почему-то сбивающиеся у побережья. Тэхён, вспоминая день, когда видел их, мёртвых и высохших, на берегу, не может понять, почему они сами идут в руки смерти, не учась на ошибках других. Прямо как люди. Медузы тоже называют опытом все свои провалы? — А ещё… — хмыкает Чонгук. — Я ирландец, пьяница, балагур, каламбур, оранжевый громкий смех… У Тэхёна, как говорят, ёкает внутри, когда он слышит своё любимое стихотворение. — Я не сдвинусь с места, хотя могу, потому что место держу в уме, — продолжает младший, когда Чонгук, поджимая губы, грустно улыбается. — Пригодился там, где родил детей, где родился сам — не найти следов. — Я лечу на скорости в пустоте и почти не помню, что было до. Иногда ночами я вижу дни, острова в океане, прекрасных жён, но со мной сбываются не они, — неотрывно смотрит Тэхён на Чонгука, тот (упорно) — вперёд, — а мой страж, который вооружён. — Моё время — пуля, капкан, петля — не найти отчаянней и верней. Но рождает камни моя земля, значит, я пока что не нужен ей. Я читаю книги, пишу водой и в эфире пробую голоса. Я почти не помню, что было до, и об этом хочется рассказать. — Я ходил налево, ходил ко дну, говорил со всеми, кому плевать. Я хотел бы первым начать войну. — Только не за что… воевать… — Чонгук переворачивает бутылку, из-за чего содержимое беспощадно льётся на песок, а звуки смешиваются с морским шумом. — Ты из Сеула, верно? — спрашивает старший, получая в ответ несмелый растерянный кивок. — Тогда зачем переехал в Осан? Тэхёну вдруг кажется, что он на экзамене. Тэхёну вдруг кажется, что неправильный ответ будет стоить ему жизни. Зная, что сказать, Тэхён медлит, наблюдая за тем, как Чонгук откупоривает третью (по видимому) бутылку. Плед сползает с него окончательно, но Чон не ёжится, отбрасывая пробку в сторону, и припадает губами к отраве. — В огромном перспективном городе, — наконец озвучивает Тэхён то, чем так сильно хотелось с кем-нибудь поделиться, — мне чего-то не хватало. Осознание, что вокруг абсолютно никого (даже за несколько километров отсюда), ни единой души, заставляет Тэхёна практически биться в конвульсиях, когда Чонгук переводит на него взгляд. Такой взгляд в почти кромешной тьме... словно все люди и души сконцентрированы в одной единственной точке. — Да? — вымучено улыбается старший, наклоняясь настолько близко, что минувшая лихорадка даёт о себе знать. — А сейчас? Тэхёну хочется схватиться за грудь, потому что та расходится по швам. — Не знаю… — честно, вкладывая в интонацию всю искренность, отвечает он. Если бы Тэхён разбирался в Чонгуке так, как Менделеев в своей таблице, то понял, что простое «не знаю» гораздо больнее, чем «я тебя ненавижу»; из-за простого «не знаю» Чонгук совсем тихо, почти неслышно, и мучительно смеётся, подаваясь вперёд настолько, что накрывает своей сломанной улыбкой губы Тэхёна, которые, кажется, вот-вот и начнут кровоточить из-за концентрации боли в почти невесомом касании. Бутылка из руки Чонгука выскальзывает и катится прямиком к морю в момент, когда он ладони размещает на щеках Тэхёна, плотнее прижимаясь к его губам. У Тэхёна вдруг чувство, что так осторожно и бережно, боясь сломать, не прикасаются к простым смертным, поэтому он практически скулит, прикрывая глаза, когда чувствует шумный выдох Чонгука на своей коже, когда подушечки пальцев старшего протаптывают себе путь от ресниц к скулам… Пожалуйста, пусть секунды, которые несутся со скоростью света под прикрытыми веками, станут бесконечными. Чонгук, который сейчас языком раздвигает губы Тэхёна, кажется слабым. Он кажется более хрупким, чем рассыпчатые металлы, поэтому младший, на ощупь выискивая опору, осторожничает. Чувствует кончиками пальцев солёные молекулы воздуха, тонкую ткань футболки Чонгука, затем — рельефность его ключиц, когда пробирается к затылку, зарываясь в волосы. Вдруг не хочется отпускать. Концентрация холодного с тёплым — это Тэхён и Чонгук; это то, как замёрзшие руки Тэхёна греются о горячую кожу, это то, как покрасневший кончик носа сталкивается с другим, когда головы меняют наклон. Вдруг не хочется отпускать, но Чонгук отрывается, из-за чего ниточка слюны тянется между ними, и младший, боясь, что тот, разорвав её, связующую их, (как всегда) уйдёт, притягивает за воротник к себе, настырно увлекая в глубокий поцелуй. Тэхён до этого момента и не догадывался, что обожает вино. То может быть «закрытым», «нервным», «легкомысленным»… Ким не знает о том, как отличить «лисий тон» от любого другого и не знает, где искать истинно-точное описание вкуса на этикетках, ведь он не сомелье, ведь он не полиглот. Знать «язык вина» прежде не было нужды, но сейчас, пробуя губы Чонгука, его язык и его слюну, появляется навязчивое желание выучить всё молчание, которым старший зачастую общается с миром. Из-за того, что Чонгук жмётся ближе и ближе, Тэхён почти ложится на спину, но на ней оказываются ладони, которые не дают сигануть вниз. Пусть завтра Чонгук отвернётся и скажет, что ничего не было, пусть он вновь уколет, прогонит, воздвигнет стены… Пусть убьёт. Тэхён не может сейчас остановиться. Его руки ищут спасения (очевидно), когда мечутся по коже Чонгука: то зарываются в волосы, накручивая на пальцы пряди, то изучают лицо. Боже, как же изумительны его черты, боже, как же больно ощущать под пальцами неизвестно откуда взявшиеся слёзы, которые Тэхён случайно размазывает, по неосторожности, и, пугаясь, почти отскакивает, но Чонгук не даёт этому случится, обвивая руками, и плотно прижимает к себе. — Целуй меня, — шепчет он, попутно перебирая губы, — целуй… Хоть до крови, — «хоть до боли». «Не в ладу с холодной волей кипяток сердечных струн». Тэхён хватается за Чонгука, как тонущий за спасательную шлюпку… и отточенным движением забирается на него, укладывая на лопатки. — Если только ты меня за всё простишь. — Тэхён нависает сверху, опираясь на руки, и вида Чонгука, который смотрит на него своими огромными жалостливыми глазами, практически не выносит, всем телом дрожа. Может быть, от ветра. — Если только ты назовёшь мне по пунктам, — парирует старший. Его растрёпанные волосы, весь он… Тэхёну срочно нужен источник света прямо над головами, чтобы лучше рассмотреть Чонгука, потому что ему страшно больше не увидеть. Ему страшно, что этого больше не повторится. Тэхён не знает, за что извиняется. — Прости за всё, — выдыхает он, сталкиваясь с Чонгуком лбами, «и, ради бога, перестань мне сниться».