Миссия Москва

Илья смотрел неотрывно. Они сидели в столовой КГБ друг напротив друга, не снимая с подносов тарелок и гранёных стаканов, и Наполеон, забывшись, продолжал размешивать в едва тёплом чае давно растаявший сахар. Илья держал его взглядом, смотрел так, словно никак не мог поверить, что видит, и… молчал. Смотрел и Наполеон на него — с привычной ироничностью, скрывая рвущееся наружу ликование: Илья здесь, Илья рядом. И будто не было того негласного прощания в рождественском Лондоне. Плохо это или хорошо, Соло ещё не знал. Для их общего дела — точно хорошо, крот найдется быстрее. Найдётся крот — Курякин с высокой вероятностью вернётся в «А.Н.К.Л.». А дальше будет видно. — Я здесь неделю и до сих пор не знал, что есть столовая, — сказал Наполеон и левой рукой расстегнул пуговицу пиджака, обозначая прослушку. Он знал о повешенном на него «жучке» и давал Илье знак о лишних ушах. — А она есть, — глухо ответил Илья, моргнув два раза в знак того, что понял. Слова Наполеона как будто вывели его из оцепенения; он переключился на обед и взялся за приборы. Только не прошло и трёх секунд, как он снова посмотрел на Соло — хоть и украдкой. — Но цены почти как в ресторане, — продолжал Наполеон, которому от этих взглядов становилось по-особенному тепло. — К слову, у тебя уже есть планы на ужин? — Я с дороги, — кивнул Илья. — Нужно зайти домой. — Тогда как-нибудь потом. Илья кивнул ещё раз, подвинул к себе тарелку супа и взял горбушку, делая вид, что сосредоточен на обеде. Наполеон тоже взялся за суп, но не чувствовал вкуса, думая о том, как Илья похорошел после санатория; как ему идут чуть отросшие волосы и щетина; как увеличились мышцы под облегающей водолазкой, как в движения вернулись сила и уверенность. Илья был так близко, на расстоянии жеста, его можно было коснуться, просто протянув руку, сказать ему что-то, отчего его щёки покроются румянцем. И в то же время нельзя было сделать ничего из этого, пока их прослушивали и за ними смотрели. Илья тоже вёл себя сдержанно, вот только его взгляды выбивали из колеи их обоих. Раньше он так не смотрел. — Завтра, — сказал он вдруг, не поднимая взгляда. — А сегодня можно в «Космос». — После ужина? — уточнил Соло. — После ужина. Часов в девять. Наполеон спрятал улыбку за глотком чая. Он понял, что речь шла о кинотеатре, но звучало забавно — «встретимся после ужина в космосе». — Ты пойдёшь в кино с главным подозреваемым в краже «Святого Луки» из Пушкинского. Не боишься за репутацию? Илья уже был коротко введён в курс дела Олегом, а потому не удивился. — Ну. В кино пойдёшь ты, а я буду твоим наружником из третьего управления. Меня, может, специально ради этого отозвали из Кисловодска. — И мы будем сидеть рядом? — А чего мне стесняться? Ты американский шпион. Кто знает, в какой момент ты себя скомпрометируешь. А я как человек ответственный пропускать этот момент не намерен. — Корреспондент, — поправил Наполеон, не сдерживая улыбки. — Американский корреспондент из газеты «Уоркер». Илья оставался предельно серьёзным, но уголки его губ тоже еле заметно вздрогнули. Это зрелище было прекрасным — его очнувшиеся эмоции; почти таким же прекрасным, как озвученный план. Наполеон чувствовал, что готов свернуть горы. Илья был здесь и был прежним — и меж ними всё так же искрило. — Нил Полсон, — качнул головой Курякин и отщипнул от горбушки. — Я даже не хочу это комментировать. — Первым вариантом был Джек Дэниэлс, — охотно поделился Соло. — Вторым Джеймс Бонд, но возникла проблема с тем, что он англичанин… Илья тяжело вздохнул, но говорить и вправду ничего не стал. Они расправились с советским обедом как полагается, то есть съели салаты до «первого» (Илья ещё выпил стакан сметаны, отчего над его верхней губой на короткое время возникла белая полоска, из-за которой Соло на секунду замер с поднесённой ко рту ложкой), «второе» с хлебом и компот (Соло предпочел чай) — и разговор продолжил Наполеон, вполголоса, поскольку стол рядом с ними заняли. — Сказать по правде, твоё появление упрощает мне задачу. Но в то же время наоборот. — Служебное расследование по Дементьеву проводилось без меня и ничего не дало. Он исчез где-то в Европе, — пожал плечом Курякин. — У тебя тоже, как я понимаю, ноль. Поэтому провокация — наш лучший метод. Если меня пытались убрать, то могут попытаться ещё раз. Только теперь мы будем готовы. — Я что-то не знаю способов приготовиться к пуле в голову, — заметил Соло. — Наш крот вряд ли будет настолько неосторожным. Убийство — дело громкое, да и найти в Москве исполнителя уровня Каца… Один раз он на этом уже обжёгся. — Для того, чтобы оперативно прикрыть лавочку Дяди, можно и заморочиться. — Своим визитом ты не оставляешь ему выбора. Наполеон вскинул брови, не улавливая связи. — А как ты думаешь, — Илья покрутил в руках пустой стакан, — почему второе управление хочет повесить на тебя кражу из Пушкинского? — Не убедительно. И, если на то пошло, у меня алиби, которое могут подтвердить их же филеры — в ночь кражи я был в гостинице, а утром в посольстве США. — С этим у крота не выходит, — согласился Курякин, — и тут — вот же удача! — я возвращаюсь в Москву. У него мало времени, потому что он знает, что вдвоём мы начнём работать быстрее. Остаётся действовать исподтишка — скомпрометировать одного из нас. С тобой у него по-прежнему ничего не ладится, потому что ты упрямо не даёшь повода, хоть и стоишь у всех поперёк горла. Остаюсь я. — Да, та ещё задача, — вскинул брови Соло, — очернить агента с блестящим реноме. — Не забывай о моём отце, — напомнил Илья, уткнувшись в тарелку. Они помолчали. Наполеон не смог допить безвкусный столовский чай — тот даже с сахаром слабо походил на то, что называли «чаем» в остальном мире, но обед доел охотно: несмотря на убогую сервировку и странный набор блюд, еда была вкусной, а порции — большими и сытными. — Как тебе санаторий? Отдохнул? — сменил тему Соло, сложив пустые тарелки «башенкой». — «Ессентуки»… «Нарзан»… — И парафин на печёнку, — продолжил Курякин. — Там… хорошо. Воздух такой, и из окна видно горы. Не знаю, Ковбой. Наверное, отдохнул. Впервые за два с лишним месяца Наполеон услышал это «Ковбой». Он улыбнулся, обласкал Илью взглядом и отвернулся, опасаясь увлечься. — А ты как? — спросил Курякин. — Видел, ты был дома. — Вроде того, — небрежно ответил Наполеон, упиваясь его безраздельным вниманием. Илья знал о Нью-Йорке, а значит, спасибо Олегу, открытки он всё-таки получал. — Скорее, деловая поездка. О, сколько всего он бы мог рассказать Илье вместо дежурных фраз, словно заученных по русско-английскому разговорнику! Что был он не только дома, что выделенная агентством конспиративная квартира в Брюсселе располагалась прямо в Королевских галереях святого Юбера, погода была отвратительной, и он простыл; что в Штутгарте ему удалось прокатиться на новеньком, только сошедшем с конвейера «Мерседесе», но тамошний кофе горчил, как заваренная земля; что в Нью-Йорк из Лондона он плыл на лайнере «Королева Мэри» с Сальвадором Дали, выгуливающим по палубе оцелота, но качка была чудовищной и не дала насладиться прелестями премиум-класса. А еще — что в Брюсселе его почти раскрыли и пришлось бежать, а в Штутгарте дело кончилось перестрелкой. И что во всех точках пути ему не хватало напарника. И в Кракове, и в Лиссабоне, да хоть на Северном Полюсе. — Пойдём, — прервал его мысли Курякин, поднимаясь с подносом в руках и кивая на лозунг «У нас порядок такой: поел — убери за собой». — А то товарищам негде сесть. Рассеянно кивнув, Наполеон поднялся следом. *** С «Космосом» ничего не вышло. Они постояли на ВДНХ напротив огромного кинотеатра и оторопело смотрели на объявление об отключении электричества, и Курякин повёл Наполеона в парк. Соло не расстроился — погода вполне располагала к прогулкам, а вечерние огни придавали Москве особенный шарм, во многом благодаря тому, что полумрак скрывал или смягчал её красно-золотую помпезность. Светились фонари-колосья, разделяя ровные ряды аллей, а по левую сторону от них устремлялся в тёмное небо монумент «Покорителям космоса». — Как твоя мама? — вдруг спросил Наполеон. Здесь, на своей славной родине, Илья был особенно молчалив. Держал словесную и телесную дистанцию, хотя Соло видел — или хотел видеть, — что это даётся ему с трудом. Они не касались друг друга… вообще. Ни случайно — в очереди, тесных коридорах, лифте, ни специально — в том же лифте или звёздном зале, занимая соседние места, где так легко было, пусть случайно, соприкоснуться коленями. Илья — либо в самом деле ответственно избегающий компромата, либо попросту охладевший за время разлуки, — никак не давал понять, что они помнят Лондон одинаково. — Хорошо, — не сразу ответил Курякин, будто взвешивая, а положено ли ему распространяться о личном. Но тему развивать не стал. — До нашей встречи я был у Олега и внимательно изучил твои перемещения по Москве. Наполеон заинтересованно вскинул брови. — ГУМ, рестораны, достопримечательности — это всё понятно, — продолжал Курякин. — Но зачем было встречаться со Збарской? — О, Угроза, — рассмеялся Соло. — Я уже говорил товарищу Кузнецову — я привлекал этим его внимание. Не мог же я прийти на Лубянку и начать требовать Олега? Я даже не был уверен в его фамилии. — Ты принёс ей цветы. Это прозвучало как упрёк, и Наполеон мгновенно воодушевился — уж слишком это походило на ревность. — Так ведь накануне был женский день. — А после ужинал с ней в «Праге». — Она так и не дала интервью для «Уоркер». Если помнишь, меня повязали и отправили на Лубянку — там почти за углом, конечно, но подождать они отказались. Илья нахмурился, и Наполеон повторил свой жест за обедом — расстегнул левой рукой пальто. Он бы с удовольствием рассказал Курякину, на каких условиях получал помощь от ЦРУ и причём здесь первая советская манекенщица, только их по-прежнему слушали. Кроме того, в пятидесяти шагах за ними прогуливался неизменный хвост. Впрочем, Илья — живо интересующийся им Илья, — заставлял пульс Соло частить. — Ладно. Дело с Хальсом я тоже читал — не знаю, что и сказать. — Я предлагал Олегу свою безвозмездную помощь, — заметил Наполеон. — Он отказался. Сказал, что это дело Тихорецкого. — Он прав. А что, у тебя есть догадки? — Работал точно новичок. Опытный вор вынул бы холст из рамы, чтобы ни в коем случае не повредить края, а здесь полотно вырезали ножом или бритвой — надо смотреть вблизи, чтобы сказать точнее. — Опытный вор не стал бы так делать? — Разве что в сильной спешке. Любой скупщик, увидев такого Хальса, сразу поймёт, что к чему. Никто не поверит в слезливую историю о героических работниках музея, спасавших картину от неожиданно вторгшихся нацистов. Грош цена такой картине на чёрном рынке. Илья задумчиво кивнул. — Я думаю, это был кто-то из своих, — продолжил Соло. — Из музея. Девятое марта, лучше времени не придумаешь. Пока коллеги пьют за красоту и здоровье женщин, можно вынести хоть весь зал. Из советских музеев ведь не крадут, как говорит министр культуры. Волноваться не о чем. Одарив его мрачным взглядом, Курякин свернул к одинокой старушке с горячей кукурузой в кастрюле, замотанной в фуфайку. Они взяли по две штуки и отправились дальше, к монументальному входу под золотыми фигурами. Наполеон не знал, зачем ему кукуруза, он никогда её не любил и сейчас не хотел, но за компанию взял — с расчётом, что позже отдаст свою Илье. — Если правда новичок, это многое объясняет, — возобновил разговор Илья, с аппетитом жуя. — Наш крот, прознав о твоём приезде, в спешке нанял — возможно, не без шантажа, — удобного ему работника. Тот сделал своё дело, как мог. А затем тебя поймали. А Олег им помешал. — Это объясняет и то, почему из всего собрания Пушкинского музея вынесли никому не известного немца, когда в коллекции есть и Рембрандт, и Ван Гог. Как будто взяли то, что попалось под руку. Или висело поближе к выходу. Илья угукнул, догрыз одну кукурузу и принялся за другую, вовремя подсунутую Наполеоном. — Занятно, Угроза, что ты не считаешь меня главным подозреваемым, как твои коллеги, — поддел его Соло. — Сразу не поверил, что это могу быть я? — Ты тот ещё любитель забраться поглубже, Ковбой, — ответил Курякин. — Но не дурак. — Скучал по твоим комплиментам. Они обошли Центральный павильон, неработающий фонтан по стороне «Биологии», «Физики», «Химии», дошли до павильона «Земледелие», чьи белые мраморные стены с золотой отделкой из серпов, молотков и колосьев наиболее ярко демонстрировали Большой стиль Советов; на открытых пространствах гулял ветер, и Наполеон уткнулся в шарф, подняв воротник. Они прошли ещё одну широкую аллею, пока не упёрлись в «Машиностроение» [18]. — Не кинотеатр, конечно… — пошутил Соло, надевая перчатки. — А посмотреть там есть, на что, — запрокинул голову Илья. — Видишь купол? Наполеон отошёл на несколько шагов, присматриваясь сквозь очки — неизменный атрибут Нила Полсона, — и кивнул. — Он стеклянный. Сотни золотых перемычек сходятся в центре, а там — звезда. И если небо чистое и светит солнце, то… — он помолчал, подбирая нужное слово, усмехнулся и припечатал: — красиво. Наполеон вспомнил Оперу Гарнье в Париже; дразнящий воображение невидимый стеклянный купол возродил в памяти то, как они с Ильёй ходили смотреть на плафон Шагала. Илья сейчас со схожим трепетом смотрел на стены, скрывающие от них невидимую красоту, и его розовые от холода щёки казались тёплыми, их хотелось коснуться. Наполеон поглубже засунул руки в карманы: — Так может, зайдём? — Поздно уже, — отрицательно мотнул головой Курякин, разбивая сказочное мгновение. — Да и холодает. Пойдём-ка на метро. — На метро? Илья посмотрел на него сначала с недоумением, помолчал, а потом вдруг улыбнулся: — Только не говори, что ты ещё ни разу не был в московском метро. — Зачем мне, — не понял Наполеон, — я езжу на такси. Курякин улыбался уже открыто. За этой улыбкой, говоря по правде, Соло мог пойти бы и пешком через всю Москву. — Пойдём. Увидишь парочку станций и всё поймёшь. Тут тебе не Лондон и не Париж. С последним Наполеон был согласен, но спорить не стал — надвинув шапку на лоб, послушно двинулся за Ильей. Они шли обратно по другой стороне аллеи, добрались до выхода, затем до «Покорителей», а там уже было рукой подать до входа в метро, архитектурно вписанного в окружающий пейзаж. Горела алым в темноте буква «М», а из приоткрытых дверей тянуло теплом и специфическим запахом метрополитена — затхлостью и железнодорожными рельсами. — Тебе до «Проспекта Маркса» [19], — Курякин показал точку на подсвеченной схеме. — Мне на «Кропоткинскую». Сойдём на твоей, я покажу нужный выход и поеду дальше. — Боишься, что заплутаю? Так я спрошу дорогу у коллег из второго управления, если что. Они же меня не оставят. Илья взглянул на него строго, и они зашли в метро. Пяти копеек у Наполеона не было, поэтому он задержался у монеторазменного аппарата, в который, следуя инструкции, опустил 20-копеечную монету. Чуда не произошло. Он несколько раз проверил монетоприёмник, повторно прочитал краткую инструкцию, нахмурился и бросил ещё двадцать копеек; автомат, приветливо горящий огоньками, работал, но монеты менять отказывался. — Он сломался, — пожаловался Наполеон, принявшись искать потайные кнопки. Курякин возник рядом, невозмутимый, и что есть силы врезал по жестяному корпусу. Автомат, поморгав, выдал восемь пятикопеечных монет. — Я починил. Наполеон приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и просто собрал монеты в карман. На эскалаторе половину пути вниз они молчали, пока Илья, стоявший впереди, не развернулся — руки в карманах, лицо серьёзное. — А теперь, Ковбой, можем поговорить начистоту. Соло не сразу понял, что он имеет ввиду. Но стоило Илье пустить во взгляд смешливую искорку, до него дошло — под землёй их никто не мог слышать, потому что сигнал с «жучка» обрывался. Он подумал, что мог бы поцеловать Илью прямо сейчас, метро было пустым и разница в ступеньках давала ему преимущество в росте. Но стоило скользнуть взглядом по его губам, Курякин мотнул головой: — Не вздумай. Там люди внизу. И диспетчер. — Что ж, — вздохнул Соло с напускным расстройством, — люди так люди. И говорить мы вряд ли будем о том, как тебе меня не хватало, да? Илья возвёл очи горе, но его рот улыбался. Как же приятно было видеть его таким — живым и искренним, а не тем бездушным чекистом с Лубянки. — Я не буду спрашивать, зачем ты здесь. Спрошу — «как». Как ты пересёк границу? Наполеон отвёл взгляд, неопределённо пожав плечом. — Долгая история. Переправлялся через Берлин. Там мне дали готовую «легенду» Полсона, новые документы и инструкции. Москва давно ждала журналиста из коммунистического «Уоркера», и вот я здесь. — А на Лубянке документы уже проверяли? — Конечно. До экспертов не дошло, спасибо Олегу, но это вопрос времени. Качество подделки высококлассное — едва ли кто-то делает паспорта лучше ЦРУ. Но риск есть всегда. — Раньше, во время войны, вы всегда горели на скрепках, — кивнул Илья, а затем объяснил, — брали скрепки слишком хорошего качества. Эксперт вычислял ЦРУшника с русским паспортом за две минуты при помощи реакции простого окисления. — Мой паспорт не русский! — Шансы у тебя есть, но всё равно лучше не попадаться. Они сошли с эскалатора, оказавшись в холле станции, и Наполеон удивлённо окинул взглядом ряд ампирных люстр. Кажется, московское метро само по себе тянуло на достопримечательность, потому что ни в одном метро мира так не заморачивались красотой станций. Курякин взглянул на него насмешливо и, пряча гордость, свернул на одну из платформ. — Скажи, это Дядя отозвал тебя из Кисловодска в Москву? Или Олег? — спросил Наполеон, не переставая разглядывать потолок. — Дядя. Он не сообщил, что ты здесь, но дал распоряжение вернуться. Я согласовал это с Олегом и уже утром сидел в самолёте. — Не закончив курс массажей и лечебной физкультуры? Илья поморщился, будто Соло напомнил ему о чём-то опостылевшем; Наполеон тихо рассмеялся. В черноте тоннеля с нарастанием шума показался поезд, и, стоило ему остановиться, они зашли в абсолютно пустой вагон. Хвоста за ними не было. По-видимому, Наполеона передали другой машине, которая будет встречать его у «Проспекта Маркса», чтобы с почётом сопроводить до «Националя». Илья сел так, чтобы видеть платформу, и любопытно оглядывающийся Наполеон сел с ним рядом; дикторский голос объявил следующую станцию, и двери закрылись. — Не прислоняться, — с выражением прочитал Соло и, как любитель нарушать правила, тут же нахально навалился на Илью. Тот отсел от него на одно сидение, Наполеон подвинулся следом, и так они пересаживались до тех пор, пока Курякин не упёрся в поручень. Довольный этой мелкой победой — Илья попал в его «западню», — Соло сел ровно и мирно сложил руки на портфеле. Они смотрели друг на друга через отражение в стекле напротив — Наполеон в большой меховой ушанке и Илья в кепке-восьмиклинке, — и их лица были едва различимы. — Можно спрошу ещё раз? — поинтересовался Соло, чуть склонившись к его плечу. Поезд гремел и шумел, летя по подземной артерии, и разговаривать теперь можно было или надрывая связки, или сократив дистанцию. Илья кивнул. — Ты был рад увидеть меня там, на Лубянке? Смутное отражение лица Курякина не изменилось. Наполеон терпеливо ждал. Илья не ответил. Но нашёл его ладонь и уверенно сжал в своей. Если Наполеон и жалел в этот момент о чём-либо, то лишь об одном — что не снял перчаток. Поезд начал тормозить перед станцией «Мир» [20]. — А насчёт Збарской, — вернулся Соло к острой теме, склонившись к уху Ильи, — можешь не волноваться. Ничего личного, шеф хочет видеть её нашим агентом. — И ты… — округлил глаза Курякин. — Ни в коем случае, — улыбнулся Соло. — Хотя план был идеальный: я должен был шантажировать её фотографиями. — Но? — Плёнка засветилась. Такая жалость. Илья выдохнул. Поезд остановился на платформе, и они одновременно разжали руки. До пересадки на Ботаническом саду [21] они не разговаривали, хотя сама возможность этого дарила Наполеону необходимое ему чувство свободы. Каков парадокс — чтобы ощутить её в этой стране, ему пришлось забраться под землю. *** На следующий день Илья заехал за Наполеоном вместо товарища Пароходова. Он сидел за рулём серо-голубого «горбатого» Запорожца — один в один «Фиата», — и рутинное утро заиграло совсем другими красками. Вместо дежурных приветов топтунам Тихорецкого Соло от избытка чувств помахал им шапкой. Курякин осуждающе покачал головой и дал по газам, стоило Наполеону сесть и закрыть за собой дверь. — Доиграешься ты однажды, Ковбой, — сказал он, подкрутив зеркало заднего вида. — Завтракал? — Какой завтрак, Угроза? В обычной жизни я в это время ещё сплю. — А у честных советских граждан уже два часа как трудовая смена. Он завёл руку назад, не отвлекаясь от дороги, и достал с заднего сиденья свёрток, закутанный в вафельное полотенце. — Что это? — заинтересовался Наполеон, игнорируя политические нападки. — Пирожки, — ответил Илья, а затем чуть смущённо добавил: — мамины. Пахло умопомрачительно, рот немедленно наполнился слюной, и Наполеон развернул эти самые пирожки — зажаристые, шесть штук, и каждый размером с ладонь. — Русская кухня убийственна для фигуры, — сказал Соло и немедленно откусил. — С картошкой, с яйцом и луком, — безмятежно отозвался Илья. — Внизу с мясом. — Ты будешь? — Нет. Я свои съел. — А эти все мне? — не поверил Соло. — Передай спасибо. Ты рассказывал обо мне своей маме? — Передам, — пообещал Курякин, не ответив на вопрос. Наполеону, впрочем, было не до разговоров, и за недолгий путь до Лубянки пирожки кончились. Илья смотрел в зеркало на лучащегося удовольствием Соло с перемазанным маслом ртом, и взгляд его был непривычно мягким, почти растроганным. — Подожди меня здесь, — попросил Курякин, притормозив возле главного входа. — Я припаркуюсь и переговорю с товарищами. Не возражая, Наполеон вышел и проводил взглядом машину Курякина — тот проехал памятник Дзержинскому [22] и остановился рядом с чьей-то чёрной «Волгой». Из «Волги» вышли двое мужчин, которым Илья, тоже выйдя, пожал руки. Понаблюдать за дальнейшим развитием событий Наполеону не дал товарищ Тихорецкий, возникший прямо перед ним с воинственным видом. Соло приветственно кивнул, но руки не подал. — Вы что-то от меня хотеть? — вежливо поинтересовался он. — На пару вопросов. Пройдёмте. — Но… — Пройдёмте, — настойчивее повторил Тихорецкий, и Наполеона взяли под руки возникшие со спины, словно ниоткуда, всё те же сотрудники наружного наблюдения — совсем как в прошлый раз в «Общесоюзном доме моделей». Бросив через плечо тоскливый взгляд на Илью, Соло послушно последовал за Павлом Робертовичем. Вопреки надеждам, даже сейчас его не провели через главный вход. Вновь были бесконечные коридоры, проверки, лифты, пока они не оказались в просторной комнате, очень похожей на кабинет Кузнецова. Она была меньше, зато лучше обставлена — и мебель новее, и больше предметов интерьера. Фигурные пресс-папье, шкатулки, мелочи; даже рама с портретом Брежнева была не деревянной, а золочёной, и шторы были подвязаны золотыми канатиками с кисточками. Несмотря на частую безликость советских помещений, по этому кабинету Наполеон отчётливо мог бы сказать, что его владелец причисляет себя к партийной элите. Или же упорно в неё метит. — Разрешите присесть? — аккуратно полюбопытствовал Соло, указывая на один из стульев для визитёров, как будто нарочно сделанных незначительно ниже, чем кресло самого Тихорецкого. — Нет. Стой, — неприятно улыбнулся Павел Робертович. Наполеон отзеркалил улыбку и только удобнее перехватил портфель. Зато сели наружники, хоть и поближе к выходу — чтобы, видимо, не дать ему ускользнуть. — Итак, мистер Соло. Давай попробуем ещё раз. Картина «Святой Лука» Франса Хальса. Где она сейчас? Он манерно снял пальто и сел в кресло, не сводя с Наполеона чуть прищуренных пытливых глаз. — Я затрудняться вам сказать, Павел Робертович. Но если бы я хотеть сбыть ворованный картина в СССР, то я искал бы иностранец. — Логично — сбывать через своих. — Не совсем так. Иностранец увезёт картина к себе на родина, и её уже никогда не найти. К тому же, у иностранец есть большие деньги её покупать. — Неправильно рассуждаешь, Соло, — Тихорецкий подался вперёд, сложив пальцы лодочкой. — Ты бы искал иностранца, потому что советскому гражданину ворованная картина не нужна. Советский гражданин может любоваться ею в музее вместе с товарищами. А вора сдаст следствию. — Вы меня спросить, я ответить, — пожал плечами Наполеон, не вступая в полемику. — Если ты так же отвечаешь на допросах в третьем, то мне понятно, почему они возятся с тобой столько времени. — У вас сегодня плохой настроение? То ли Тихорецкому не понравился его тон, то ли догадка Соло была правдива, то ли сверху прилетел приказ пошевеливаться с делом, но Павел Робертович неожиданно вскочил с кресла — так, что на столе упали фоторамки, а один из наружников даже перестал ковырять носком ботинка угол стола. — Чести Советского Союза нанесено несмываемое оскорбление! Вор бросает вызов словам министра культуры… Однако Наполеон его слушал уже вполуха — его внимание привлекли упавшие фотографии. Он приподнял очки, чтобы получше разглядеть лица на групповом портрете, потому что одно показалось ему смутно знакомым, и… обомлел. История с покушением на Илью вдруг сложилась в его голове от начала до конца — и о, если бы не эта маленькая случайность… Опустив очки, он поднял взгляд на продолжающего лютовать Тихорецкого. Тот и представить себе не мог, как только что помог в их безуспешных двухмесячных поисках. Как одним своим никому не нужным допросом поднял забрало с их невидимого противника. — …со всей строгостью закона… Закончить пламенную речь ему не дала едва не сошедшая с петель дверь — на пороге возник Курякин. Его тщетно пытался удержать секретарь, бормотавший что-то про «совещание». Илья зашёл, отодвинув его плечом, и от его появления комната словно уменьшилась в размерах. — Илья Николаевич, — одновременно поднялись удивлённые наружники. — На минуту нельзя оставить, — прорычал Илья, кивком головы бросая безмолвное «вольно». Наружники остались стоять. — Паша, — сквозь зубы процедил Курякин уже Тихорецкому. — Ну что за дела? Павел Робертович запрокинул подбородок, сжав губы, и медленно сел, не скрывая досады. — Фурцева обратилась к Семичастному. Лично, — сказал он, холодно проговаривая каждое слово. — Вот когда он тебе выдаст бумагу с разрешением допрашивать товарища Полсона… Лично, — вернул Илья, — тогда и поговорим. Он гражданин США, Павел. Корреспондент. Ты хоть соображаешь, что про нас напишут на западе? Да он в туалет без твоих топтунов сходить не может! — Ну… Технически могу, — вставил Соло. — А ты помолчи, — рявкнул Курякин. Наполеон послушно притих. — Я вас понял, Илья Николаевич. Все дела по мистеру Полсону проводить через третье управление. Следствие, конечно, затянется, потому что мы ждём ваших отчётов по три дня. Но это ничего, да и какая вам разница. Работают все, а вы у нас только награды получаете. У Ильи еле заметно дрогнули пальцы, и, скрывая это, он медленно сжал руки в кулаки. Однако сдержался. — Трудный ты человек, Паша, — выдохнул он как будто бы даже с сожалением. — Подводишь дело под удобного подозреваемого, грызёшься с МУРом. А мог бы бросить эти подковёрные игры и пустить все силы на расследование. — Не вам мне это говорить, ох, не вам, Илья Николаевич. Вы свою звёздочку уже получили. Кстати говоря, поздравляю. О «звёздочке» Наполеон не знал. С Ильи сталось бы о таком умолчать — за лаврами он не гнался и к званиям относился ровно, тем более что в «А.Н.К.Л.» они ничего не значили. — Спасибо, — только и ответил он на очередной неприязненный выпад, смотря на Тихорецкого спокойно и прямо. — А теперь извини, но мы пойдём. Он указал кивком Наполеону на дверь, и тот, добропорядочно откланявшись всем присутствующим, поспешил на выход. — Да, — бросил напоследок Курякин, — наверх я о твоём произволе докладывать не стану. Но, Павел Робертович. На следующий раз уже не пройдёт. Они вышли, не закрыв за собой дверь, и Илья повёл Наполеона к лифтам. Убрав руки в карманы, он шёл широким, решительным шагом — Соло едва поспевал. — Никогда не видел тебя таким, Угроза, — он попробовал разрядить напряжённую тишину. — Ты вошёл — и у меня пробежали мурашки. Илья зыркнул на него преувеличенно строго. — Мне понравилось, — улыбнулся Наполеон, не вняв негласному предупреждению. — То, как ты за меня вступился. Горячее сердце, холодный ум! Честь и совесть нашей эпохи. Вот кому следует посвятить колонку в «Уоркере». А я всё о манекенщицах. — Ковбой! — Я серьёзно. Кому попало ведь звёзды на плечи не сыплются? — Об этом позже, — отрезал Курякин. — Как скажешь. Важные новости стоит обсуждать в порядке очереди. Поэтому сейчас кое-что по нашему с тобой делу. Они шагнули в лифт, Илья нажал нужный этаж и посмотрел вопросительно. Наполеон продолжил тише и серьёзнее: — Я, кажется, знаю, кого мы ищем. И добавил: — Проедемся на метро?