Миссия Москва

— Алло? Часы показывали девять. Наполеон, завязывая халат, стоял босиком на ковре в гостиной. Несколько секунд назад он спал, разбалованный поздними подъёмами, а теперь, сонно жмурясь, встречал лучи солнца в просвете между шторами. — Спишь, значит, — укорил его голос Ильи. Они не виделись четыре дня, не слышались два, и время как назло тянулось невыносимо медленно — наверняка из-за того, что большую часть дня Соло проводил в номере, а редкие вылазки на прогулки и в рестораны походили теперь одна на другую. Он дошёл до того, что снова взялся за кисть; купил всё нужное и писал вид из окна. Но как бы ни старался, всё равно получался Пименов [30]. — Уже нет. Я начал думать, что Комитет про меня забыл. — Мечтай. — Что-то случилось? — У меня к тебе деловое предложение, от которого нельзя отказаться. Наполеон оживился и поудобнее перехватил трубку. — Весь внимание. — Есть два билета в «Современник». Прозвучало как приглашение на свидание. Почти наверняка это было работой: нужно было за кем-нибудь проследить или кому-нибудь что-нибудь передать (или забрать у этого кого-нибудь… что-нибудь), однако от жизни нужно было брать всё. — Сегодня? — Сегодня. — А на что? — «Двое на качелях» в постановке Ефремова [31]. — Из всех современных советских спектаклей ты нарочно приглашаешь меня на особенно американский [32]? — Я заеду в шесть, — пропустил выпад Курякин. — Форма одежды парадная, и возражения не принимаются. — Ты тоже нарядишься? — оживился Наполеон. — Не опаздывай, — был ответ, после чего связь прервалась гудками. Соло положил трубку, довольно улыбаясь, потянулся и резко распахнул шторы, впуская в комнату утро. Илья Курякин всего одним звонком добавил в день красок. Наполеон понятия не имел о ходе расследования — ни о Пароходове, ни о краже «Святого Луки». С ним не связывался ни Дядя, ни Олег. Топтуны по-прежнему ходили по пятам, газеты молчали. Однако в Москву пришла весна; на улицах потеплело, дорога влажно блестела растаявшим снегом, под расстёгнутыми пальто девушек мелькали пёстрые платья, а шапки больше не скрывали причёсок. Серая Москва готовилась расцвести. Из мегафонов на столбах лилась музыка, по мостовым стучали каблуки; весна была везде — и вот сегодня, в особенно солнечный день, Наполеон наконец почувствовал её дыхание. По плану у него был ещё час до сборов и выхода. Но вместо того, чтобы вернуться под одеяло, он, мельком зацепившись взглядом за мольберт, остался у него, решив добавить в работу оттенков алого. *** В американском посольстве все как обычно были нарочито приветливые. Разница с обычно хмурыми советскими гражданами бросалась в глаза. Плакаты по всей Москве навязчиво трубили о радости, о счастье, о достатке, но на лицах реальных людей не было беззаботности. Наполеон поднялся по роскошной лестнице, топча синее ковровое покрытие, и завернул в коридор. Найдя нужную дверь, он попал в подсобку, выбрал определённый шкаф и подвинул книгу, чтобы найти под ней кнопку звонка. Примерно через полминуты задняя панель шкафа отворилась, впуская Соло в потайную комнату. ЦРУ не усложняло себе задачу по интеграции в Москве и держало свой центральный штаб в самом удобном и безопасном месте. — Привет, агент Соло, — поздоровался с ним секретарь, выглядывая в проход. — Привет, Питер. — Мы тебя ждали. Кофе? — Не откажусь. — Шеф недавно пересобрал кофемашину, и теперь она умеет делать двойной эспрессо. — Мне обычный, спасибо. Дверь за ним закрылась. Стены здесь были толстые, поэтому за прослушку можно было не волноваться. Питер — тихий, жизнерадостный джентльмен лет пятидесяти в очках с очень крупными линзами, — пробрался через узкое пространство между столами, каким-то чудом не обронив ни одной папки, и занялся приготовлением кофе. Оглядевшись, Наполеон не обнаружил ничего существенно нового: всё те же три комнаты, в которых при деле был каждый квадратный метр. Даже полка с цветами в конце концов превратилась в обеденный столик, а на растянутом по стене флаге США разместились стикеры с напоминаниями. На первый взгляд, здесь царил форменный беспорядок, но если присмотреться повнимательнее, то легко было убедиться в обратном — беспорядок имел чёткую логику, сформировавшуюся из нужды обходиться критически малой площадью. Всего три комнаты! Штаб «А.Н.К.Л.» в Лондоне был размером с фабрику, поэтому не стоило удивляться, что те же чашки здесь стояли в гардеробной, где, кроме одежды сотрудников, можно было найти убранный со стены японский эстамп, раскладушку и папки с отчётами за прошлый год. Наполеон снял пальто и устроился на низком диване, чудом воткнутом между столом и стеной. На подлокотнике стояла игрушечная модель космического шаттла — самое интересное, что он мог двигаться и менять направление в диапазоне ста восьмидесяти градусов. — Извини, — подал голос Питер, беспомощно крутясь вокруг стоявшей на коробках кофемашины, — кажется, теперь она делает только двойной эспрессо. — Ничего. Шеф на месте? — Скоро придёт. Я сообщил ему, что ты здесь. Он протянул Наполеону чашку на блюдце. — Сахар? Сахарозаменитель? — Ничего не нужно, Питер, — улыбнулся Соло, принимая чашку. — Спасибо. — Как тебе Москва? Вопрос был обычный и в рамках ни к чему не обязывающей беседы, но Наполеон всё равно задумался над оригинальным ответом. Какой была для него Москва? Для него, иностранного гостя, она была словно красивая женщина, для поддержания внешнего вида которой требуется целая армия безликих помощников; Москва была с ним любезной, но отстранённой, словно её, как манекенщицу, попросили показать ему платье. Он не видел настоящей Москвы. Она вся была картинкой из журнала «Модели сезона», никогда не стирала при нём алой помады с губ и старалась выглядеть отчаянно нарядно. — Не Нью-Йорк, — сказал он наконец, не найдя определения лучше. — Тот ни с кем не спит дважды, а Москва не спит вообще. — Всё не так уж и плохо, Соло, — миролюбиво заметил Питер. — Они следят за всеми иностранцами, но за нами в особенности — сам понимаешь. — Я не против. Более того, я даже иду им навстречу. Однажды сам составил за них опись моего чемодана. — А они что? — Ничего. Ты думаешь, кто-то сознается, что роется в моих вещах? Они посмеялись, и вдруг зазвенел звонок. Питер выдвинул ящик возле себя, нажал в нём что-то, и дверь отъехала в сторону, впуская в помещение главу московского ЦРУ Майкла Уайта. Однажды они встречались в Вашингтоне, но в Москве, на удивление, ещё ни разу; Уайт не изменился — разве что прибавилось морщин, но ему это шло. Деловой светло-серый костюм скрывал достоинства его фигуры бывшего бейсболиста, однако шёл званию консула подчеркнутой строгостью и фасоном, к которому явно приложил руку именитый кутюрье. — Мистер Соло! По вам можно сверять часы, — улыбнулся он, приветливо махнув рукой. — Питер, сделай-ка мне двойной эспрессо. Многозначительно переглянувшись с Наполеоном, секретарь отвернулся к кофемашине. — Здравствуйте, сэр. — Нравится у нас? — спросил Уайт, присаживаясь на другой конец дивана. — Тесновато, — честно сказал Соло. — Вот и я говорю Центру: скоро Питер будет варить кофе у меня на голове, но они настоятельно просят обходиться малым. — То есть, без кофе, — вставил Питер, подав шефу чашку. Пока Уайт с нескрываемым удовольствием дегустировал свой эспрессо — по правде говоря, такой густой, что в нём спокойно могла бы стоять пластмассовая ложка, — он занял рабочее место и стал невидимым из-за небоскрёбов папок. — Вы меня вызывали, — аккуратно начал Наполеон, покачивая носком ботинка. — Под моим окном весь вечер стоял лимонный «Запорожец»… Это был условный сигнал. Уайт сделал ещё глоток и кивнул, пытаясь удобнее устроиться на невыносимо неудобном диване. — Сандерс просил с тобой связаться. — Из-за того, что я провалил миссию со Збарской? — Нет. Уж не знаю, почему, но он изначально не особо верил в твой успех. Его — и нас, — интересует кое-что другое. Соло поднял бровь в беззвучном вопросе. С Сандерса сталось бы поручить ему что-то ещё, в очередной раз напомнив про долг. Вновь придётся выкручиваться и прикрываться работой у Дяди, чтобы не вести двойную игру. Впрочем, если бы не Илья, то выбора бы перед Наполеоном не стояло. Если бы не Илья… — Я весь внимание, — прикрылся улыбкой Наполеон. — Независимый источник сообщил о неприятной ситуации в Пушкинском музее, — деликатно выразился Уайт. — И мы с мистером Сандерсом в некотором роде обеспокоены, не имеет ли эта неприятная ситуация прямого к тебе отношения. Соло почувствовал, как с плеч упал невидимый груз. Его вызвали не принуждать шпионить на США, а из-за Франса Хальса — пожалуй, он впервые в жизни был рад, что его подозревают в краже картины. — Ко мне? — Ты не ослышался. Говорят, у них кое-что пропало вскоре после твоего прибытия в Москву. Наполеон округлил глаза, как будто слышал об этом впервые. — Спешу вас заверить, сэр, что за эти две недели меня и рядом не было с Пушкинским. А что пропало? — Независимые источники утверждают, что картина. — Картина, — повторил Соло, отпив кофе. — Советы не афишируют этого события, поскольку незадолго до происшествия министр культуры Фурцева заявила, что в советском государстве не воруют предметы искусства. — Похоже на политическое преступление. Уайт оценил его долгим взглядом, чуть склонив голову набок, и улыбнулся. — Может быть. А может, кому-то просто стало скучно. — Как человек с организованным досугом рискну заявить, сэр, что скучно мне не бывает. — Серьёзно? — Сэр, — вздохнул Соло, сев к Уайту вполоборота, — если начистоту, то в моём нынешнем положении красть что-либо у Советов — безумие, сравнимое с попыткой вынести из Мавзолея вождя. Попробовать, вне всяких сомнений, можно. Но остаётся вопрос: «зачем». Уайт неопределённо качнул головой. — Я просто хочу надеяться, агент Соло, что ты трезво оцениваешь все риски. Дело ведёт КГБ. Понятия не имею, в каких ты с ним отношениях, но знай — мы хоть и безусловно на твоей стороне, наш ресурс существенно ограничен. — То есть, дальше я сам по себе? — Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь тебе, если придётся, — уклончиво ответил Уайт. — Уже делаем, — снова подал голос Питер. — Ты хоть представляешь, сколько раз они присылали запрос на сведения о Ниле Полсоне? — Догадываюсь. — Речь вот о чём, Соло, — продолжил Уайт. — Какие бы дела ты здесь ни проворачивал, Сандерс даёт тебе неделю. Семь дней — не больше, не меньше, — и неважно, кому ты подчиняешься, мы отправляем тебя в Нью-Йорк. — Если меня не посадят раньше, — уточнил Наполеон весело. — Я вас услышал. — Чудно, — отсалютовал кружкой Уайт. — Я рад, что мы разобрались. *** В шесть часов Илья ждал его у «Националя», облокотившись о сверкающий борт чёрной «Чайки», в строгом сером пальто и начищенных ботинках. Наполеон видел его таким всего несколько раз в жизни — с идеальной укладкой, в костюме с атласными лацканами, в бабочке и брюках с заутюженными стрелками. Но если подумать, то таким он Илью не видел никогда. За его спиной высился подсвеченный Исторический Музей, из ресторана при гостинице доносилась песня Шульженко, и в руке у него тлела папироса «Огни Москвы», а не какие-нибудь «Мальборо» или «Кэмел». Но думать рядом с таким Ильёй не хотелось совершенно. Наполеон подошёл к нему, сияя улыбкой, окинул восхищённым взглядом и одобрительно покивал: — Ты поменял машину. Курякин посмотрел на него весело и щелчком отправил окурок в урну. — Служебная. — Под костюм выбирал? — Польщён, что ты заметил. Готов к культурной программе? При всём интересе Наполеона к пресловутой культурной программе театр ему стал на удивление безразличен; его фантазии захватил Илья — гладко выбритый, с блестящей чёлкой на одну сторону. Илья, который прекрасно знал, как хорошо сейчас выглядит, и почти бессознательно красовался перед впечатлённым Соло. — Не совсем, — ответил Наполеон ему в тон. — Я-то выбирал свой костюм под твоего «Запорожца»… — Если ты намерен переодеваться, то мы опоздаем даже ко второму акту, — улыбнулся Курякин. — Садись. Наполеон, потративший на наведение лоска не менее часа и ожидавший ответных комплиментов, был слегка задет таким невниманием к своему внешнему виду, но спорить не стал. Они сели, и Илья выехал на красивую улицу Горького [33]; в зеркале заднего вида показалась надоевшая «догонялка», не пытавшаяся ехать хоть сколько-нибудь скрытно. — Через неделю я должен покинуть Союз, — сообщил Соло буднично. — В безумный американский ночь [34]. Илья посмотрел на него, выждал несколько секунд и вдруг прыснул. — Что смешного? — искренне удивился Наполеон. — Ничего, — безуспешно пытался скрыть улыбку Курякин. — Правда ничего, Ковбой. Просто этот твой… акцент. — Кто бы говорил! — Уверен, мой не такой забавный, как твой. — И ты ждал две недели, чтобы сказать мне об этом? — возмутился Соло. — По-хорошему забавный, — добавил Илья примирительно. — И мне он нравится. — С этого в следующий раз и начинай. Курякин взглянул на него тепло, но Наполеон не купился. Он знал, что говорил на русском неидеально, только это вряд ли было важнее темы отъезда. — Сегодня всё решится, — сказал Илья уже серьёзно, глядя на дорогу. — С часу на час. — А я почти поверил, что мы в самом деле будем наслаждаться постановкой, — вздохнул Наполеон. — Насладишься на Бродвее. — И каковы наши задачи? — Твои — внимательно смотреть по сторонам и подмечать знакомые лица. Мои… Там будет видно. Они проехали мимо памятника Маяковскому, возле которого толпилась молодёжь, и остановились буквально за его спиной между не самым примечательным зданием собственно «Современника» и рестораном «Пекин». Впереди открывался великолепный вид высотки на площади Восстания [35]; прежде чем выйти, Наполеон позволил себе полюбоваться ею в серо-фиолетовом мареве московских сумерек. — Я жил в такой однажды, — поделился сокровенным Илья, заметив, что зацепило его взгляд. — Правда, недолго. — Шпили, звёзды, скульптуры на ризалитах и витражи в гигантских окнах, — улыбнулся Соло. — Если это ответ на Крайслер-билдинг [36], то вышло достойно. — Они разные, — уверенно заявил Илья, заглушил двигатель и вышел из машины. Наполеон последовал за ним; они подошли как раз к моменту, когда в театр стали запускать, но им всё равно пришлось встать в конец внушительной очереди. «Современник» в самом деле шёл в ногу со временем: ни красочных афиш, ни вычурной архитектуры, ни швейцаров в по-театральному расшитых ливреях. Три этажа как будто бы жилого здания — если бы не вертикальный логотип, выполненный одним из классических советских шрифтов, Соло не сразу бы понял, что это не магазин. Репертуар на месяц был расписан по трафарету от руки — без иллюстраций и даже цвета, чёрным по белому. — Не Метрополитен-опера [37] и не Карнеги-холл [38], — усмехнулся Курякин. — Но в этом и смысл — никакой мишуры. Только зал, сцена и лучшие спектакли нашего времени. Услышав, что он говорит по-английски, в очереди зашептались — Соло поймал на себе несколько взглядов. — Поглядим, — произнёс он на нарочно идеальном русском, и Илья улыбнулся. Билетёра и гардеробщицу они миновали без приключений. Места у них были в одном из самых задних рядов, и Соло знал, почему — отсюда было видно практически весь зал. — Третий ряд, — шепнул ему на ухо Курякин. — Два пустых места в центре. Наполеон их видел. Задача была бы простая, если бы Илья, только что обжёгший дыханием его шею, не прижимался к нему бедром из-за слишком близко стоявших друг к другу кресел. С последним звонком занавес поднялся, спектакль наконец начался; места, за которыми они следили, продолжали оставаться свободными. Наполеон исподтишка всматривался в лица зрителей, освещённые светом со сцены, но среди них не нашлось ни одного знакомого. Не поднимая руки с подлокотника, он показал Илье жест — «зеро», — обозначая тем самым нулевой результат. Илья чуть приподнял прямую ладонь с бедра и опустил её обратно — «ждём». Соло взглянул на сцену, где среди минималистичных декораций разыгрывалась история сложной любви Гитель и Джерри [39]. В антракте Илья и Наполеон поднялись с мест вместе с большей частью зала; Наполеон надеялся на бокал игристого в буфете, но Курякин зачем-то потащил его в уборную. Разумеется, в неё была очередь, все стояли вплотную друг к другу из-за слишком узкого коридора, и только в этой тесноте Соло вдруг понял, зачем они здесь. Курякин, ловко пробравшись к нему в карман, перебросил «жучок» оттуда в карман соседнего товарища. Отстояв очередь, чтобы не вызывать подозрений, они разошлись по кабинкам и встретились у раковины, когда прозвенел третий звонок. Наполеон воевал с краном; не касаясь синего «ХОЛ», он выкрутил красный вентиль «ГОР» до конца, но вода из него лилась ледяная. — Ты будто первый день в Москве, Ковбой, — вздохнул над ним Илья и покрутил второй, «холодный» вентиль. Вода — чудеса — стала тёплой. — Но написано… — На заборе тоже много чего написано. Какое отношение к этому имеет забор, Наполеон не понял, но Илья уже решительно вёл его к выходу. — Никакого удовольствия ходить с тобой по театрам, Угроза, — заметил Наполеон. — Уходим на самом интересном месте. — Ещё вернёмся, — утешил его Курякин. Он вывел их чёрным ходом и проскользнул к машине, но, к удивлению Наполеона, к другой, стоявшей подальше, к непримечательному серому «ГАЗу». Соло выглянул из-за угла, чтобы увидеть знакомую картину — двое наружников сидели в своей машине напротив главного входа и ждали, очевидно, конца спектакля. В то время как основной спектакль разворачивался прямо у них за спиной. — Ловко придумано, — заметил Соло, садясь в автомобиль. — Теперь, может, объяснишь, в чём дело? — Не могу сказать, как именно, но нам удалось узнать место и способ встречи Валета со связными, — ответил Илья, выезжая на Садовое кольцо. — Классическая схема с выкупленными местами в театре. Мы назначили ему встречу от лица связного. Как ты видел, Валет не пришёл. — И куда мы сейчас? — К нему. Будем брать тёплым. Встречу он подтвердил — оставил открытой форточку на кухне. Но в театр не пришёл. Илья гнал, перестраиваясь из ряда в ряд — так, что Соло пришлось держаться за ручку, чтобы не болтаться по салону. — А как будем брать? — Открой бардачок, — велел Курякин. Наполеон послушался и вынул лежащий под картой свёрток, в котором обнаружил парочку макаровых, запасные магазины и глушители. — Собери, — продолжил он, резко выворачивая из левого ряда в крайний правый. — А ты мог бы ехать немного ровнее? — вежливо поинтересовался Соло, зажав свёрток между коленей. — Нет, Ковбой. У нас максимум час. Нужно вернуться на спектакль, чтобы ищейки Тихорецкого не подняли шум. Дело ведётся в строжайшей секретности. Смиренно промолчав, Наполеон вжался в спинку сиденья и принялся собирать пистолеты. В отличие от многих других советских вещей (вроде монетоприёмников и кранов), в их надёжности сомневаться не приходилось. Спустя десять минут Илья свернул во двор жилой «сталинки», припарковался в неприметном месте и заглушил двигатель. Ориентироваться Соло уже перестал, однако дорогу по привычке запомнил — кто знал, как им придётся возвращаться. — Свет не горит, — констатировал Курякин. — Ладно. Я пойду первый, ты прикрываешь. Попробуем взять мирно. — А что соседи? — По обстоятельствам. Если спросят, представимся сослуживцами. — Майор Курякин и сержант Соло? Звучит так, будто… — …вьёв, — не дал ему закончить Илья. — Сержант Лев Соловьёв. И лучше помалкивай. Без обид, Ковбой, но акцент у тебя даже не прибалтийский. Они убрали пистолеты под пиджаки и вышли. Деревянная дверь в подъезд с массивными ручками была открыта, а пролёты за ней оказались длинными. На подоконниках стояли пепельницы — в прошлом консервные банки; пахло выпечкой и немного сыростью. Илья остановился на третьем этаже перед коричневой деревянной дверью в конце площадки, дождался, пока Наполеон встанет с другой стороны проёма, и позвонил. Секунда, вторая, третья, — но дверь так и не открыли. Переглянувшись с Соло, он позвонил ещё раз и для верности постучал. В ответ была тишина — только гуляло по площадке эхо. — Вскрывай, — одними губами произнёс Илья, кивнул на замок и снял пистолет с предохранителя. Наполеон бегло оценил замок, достал необходимую отмычку и аккуратно, без лишнего шума, вскрыл дверь, потратив на это не больше четверти минуты. Курякин жестом велел ему ждать и тихо переступил порог. В квартире было так темно, что не угадывались даже очертания стен — Илья исчез в этой темноте, не скрипнув и половицей. Соло ждал; он ждал целую минуту, пока самостоятельно не решил — пора, и ступил в квартиру следом. В коридоре зажёгся свет. Наполеон молниеносно вытащил макарова, но, как оказалось, зря — свет включил Илья. — Опоздали, — обронил он мрачно и указал пистолетом на кухню. За столом, неестественно свесив голову, сидел Семён Олегович Пароходов. *** — Цианистый калий, — объявил Илья, поставив чемодан под полку. Они садились на поезд «Москва — Рига»; провожал их Олег, оставшийся стоять на платформе. — Я так и думал, — не удивился Наполеон. — Где, в сигарете? — В коронке. В купе было четыре места. Два нижних для них, ещё два — для сопровождавших их комитетчиков; Павел Робертович дожал начальство, и теперь слежка за Наполеоном велась до самой границы. — Всегда считал эту вещицу чрезмерно рискованной. Ведь стоит всего раз неудачно получить в челюсть… — Да, — согласился Илья, — такое точно не для тебя. Они вышли обратно на платформу, чтобы попрощаться с Олегом, ничем не выделяющимся среди других провожающих. — Что ж, мистер Соло, — начал он, чуть прищурившись, — боюсь, что это был твой первый и последний раз в нашей славной столице. — В столице может быть и да, — улыбнулся Наполеон. — Но что насчет Ленинграда? Илья закатил глаза. — Всегда хотел посмотреть, — добавил Соло, пожав плечами. — Я в этом не участвую, — отрезал Олег. — Работы мне теперь хватит и без твоих внеплановых визитов. Они помолчали, задев не самую простую тему. Последствия «загадочного» самоубийства Пароходова-старшего целиком ложились на плечи Олега; Пароходов-младший находился под следствием, Курякин снова отбывал в распоряжение Дяди, который, в свою очередь, собирался раскручивать нить к Передвижнику. Честно говоря, работы теперь хватало им всем. — Но ладно, — Кузнецов выкинул папиросу, потушил уголёк носком ботинка и бросил взгляд на часы. — Не оставишь нас с Курякиным? У меня к нему осталось одно дело. — Без проблем. Наполеон протянул ему руку, и Олег, подумав, медленно пожал. Его хищный взгляд не стал добрее, а в уголках рта не зародилось улыбки, и всё-таки Соло казалось, что расстаются они приятельски. — Не прощаюсь, — сказал он напоследок и вернулся в вагон. На какой-то миг им вдруг завладела мысль, что Курякин никуда не поедет. Бросит свой чемодан, кепку, шахматный журнал, коробку солёной соломки и останется на платформе. Мысль была глупой, но отчаянно печальной; возможно, оттого, что Соло знал — в глубине души Илья хочет, чтобы именно так и было. Здесь, в Москве, у Курякина не было никаких двойных стандартов и дилемм, здесь всё было просто и почти всё понятно — жизнь следовало жить, как и все, ради общего светлого будущего. Здесь у него была весьма престижная по советским меркам работа, могла бы быть семья, квартира побольше и машина получше; он оставлял всё это — свою Москву, свой дом, своё прошлое, — ради жизни везде и нигде, жизни ни с чем и даже не всегда под собственным именем. До отправления оставалось пять минут. Среди многочисленных провожающих на платформе вдруг появилась женщина в расстегнутом пальто. Она двигалась прямиком к Курякину, очень торопясь; причёска растрепалась, сумка соскальзывала с плеча, потому что в обеих руках она несла ещё одну, холщовую, и та выпадала у неё из рук. Соло не мог разглядеть её лица, но ему и не нужно было — по тому, как удивлённо двинулся ей навстречу Илья, ему всё сразу же стало ясно. Курякин раскинул руки, чтобы поймать её в объятия, и, утонув в них, она стала казаться меньше собственного роста. Наблюдая за этой сценой, Наполеон вдруг вспомнил, что так и не извинился перед Ильёй за то, что сказал ему в кафе «Густав» в Берлине. Сейчас, глядя на мать Ильи из окна поезда, готового унести её сына за тысячи миль от Москвы, он не мог соотнести те слова с неожиданно трогательным образом, представшим его глазам. Проводник объявил отбытие, и Курякин поднялся в вагон в последнюю минуту. Холщовая сумка была теперь у него; он дошёл до Наполеона, стоявшего у окна напротив их купе, и поезд тронулся. — Ничего не говори, — попросил он тихо, и приложил ладонь к стеклу. Его мать помахала в ответ, не пряча ни улыбки, ни слёз. Чуть поодаль стоял Олег, закуривая новую папиросу. Вняв просьбе, Соло ушёл в купе, похлопав Илью по плечу. *** Едва стемнело, Илья кивнул Наполеону на дверь. Их спутники с верхних полок или спали, или умело делали вид, что спят; Наполеон влез в ботинки и выскользнул в коридор вслед за Ильёй. Свет был приглушен. Они шли в сторону дальнего тамбура, откуда тянуло табаком, в коридоре не было ни души. Илья открыл тамбур, но не остановился и открыл следующую дверь — между вагонами, пропустив Соло первым. Наполеон думал, они идут в другой вагон, поговорить наедине или зачем-то ещё, но Илья вдруг поймал его за руку, развернул к себе и поцеловал. Площадка между вагонами была узкой и шаткой, и Илья заключил его в крепкие, но бережные объятия; он был нетерпелив и напорист, а целовал мягко и отчаянно торопливо, словно пытался вложить в губы всю нежность, что копилась в нём днями. Наполеон, конечно, ответил. Ответил так, как ему хотелось с самой первой их встречи в Москве. Илья не давал ему инициативы, и Соло оставил попытки её отобрать — он приоткрыл рот, зарылся пальцами Илье в волосы и взял в ладони его лицо. Оглушительно грохотал поезд; Илья отстранился, чтобы вдруг сказать: — Я только-только отпустил тебя, Ковбой. А ты прислал открытку. — Три, — улыбнулся Соло, разгладив пальцем морщинку между его бровей. — Я отпускал тебя после каждой. А ты приехал. Илья смотрел на него так растерянно, так обречённо, словно потерпел поражение в очень важном для себя поединке. Ничего не говоря, Наполеон прижал его к себе, уткнул носом себе в шею и ласково провёл рукой по спине. В просвете многочисленных креплений был виден кусочек звёздного неба; вот так, между вагонами поезда «Москва-Рига», они стояли, окружённые металлическим лязгом и холодом апрельской ночи. Скрипнула дверь в тамбур — Наполеон убрал руки, Илья отступил на шаг. В проёме показались силуэты их попутчиков. — Огонька не найтись? — не растерялся Соло. Курякин, подыгрывая ему, достал из кармана папиросы.