Миссия Москва

Западный Берлин, апрель 1965-го — Про способы Ковбоя нелегально пересекать Стену я могу сказать только одно. В гробу я их видел. Габи заинтересованно вскинула брови. — В этот раз вышло довольно скучно, — с наигранным пренебрежением добавил Наполеон. — Зато в прошлый меня приняли за английскую королеву. Теперь она посмотрела на Илью, ожидая пояснений, но тот только вздохнул, прикрыв лицо ладонью. В маленькую кухню их конспиративной квартиры заглянуло солнце, окрасив стены в лимонно-жёлтый. Наполеон, закатав рукава, влез в фартук; в его планах на ближайшие полтора часа был обед на троих, включавший в себя утку a’lorange. Но поскольку ни утки, ни апельсинов в ближайших магазинах не нашлось, он собирался импровизировать с курицей и кумкватами. — Ладно, — не расстроилась Габи. — Полагаю, про картину спрашивать так же бессмысленно. — Что именно про картину? — уточнил Соло. — Нашлась она или нет? — Ты ли её украл или это действительно совпадение. — А этого ты никогда не узнаешь, — ответил он с загадочным видом. Габи фыркнула. Бросив взгляд на часы, она спрыгнула с подоконника и подхватила со стола солнечные очки, а с дверной ручки — тёмно-зелёную сумочку. — Не слушай его, — вступил Илья, наверняка решив, что недомолвки её задели. — Картину украл кто-то из сотрудников, а насчёт королевы… Вышло так, что на границе перепутали месяц — она должна была приехать не в марте, а в мае. И тут представь, парадного вида «Кадиллак»… — Я за апельсинами, — усмехнулась Габи, меняя тапки на остроносые туфли. — А о ваших приключениях почитаю в отчётах. Всё равно они проходят через меня. Она подвязала поясом бежевый тренч, оказавшийся длиннее юбки, и поправила на затылке начёс. По-прежнему девочка из мастерской, она никогда не наряжалась, идя в магазин — а сейчас была в серёжках и кутюрной блузке. — И как же зовут этого герра Апельсина? — не удержался Соло. — Этого ты никогда не узнаешь, — вернула ему Теллер. Он улыбнулся ей искренне и вернулся к готовке — в сотейнике шкворчал лук. — Не скучайте, — велела им Габи и вышла, прихватив на всякий случай платок и зонт. Соло выглянул в окно и проводил её взглядом до арки. — Зачем ты так, — упрекнул Илья, поднимаясь из-за стола. — Ей и так нелегко. Думает, что Уэйверли не принимает её всерьёз, а тут ещё мы. — С приключениями, — добавил Соло, вернувшись к разделочной доске. Илья подошёл сзади и положил руки ему на талию. Наполеон резал имбирь; он остановился на секунду и продолжил резать, словно ничего не произошло. Курякин прижался грудью к его спине и коснулся губами места перехода шеи в плечо, и Соло, отклонив голову в противоположную сторону, зажмурился. Он стоял на кухне в нелепом фартуке со смоквами, пах чесноком и паприкой, а Илья лез ласкаться. — Лук сгорит, — предупредил он, уворачиваясь от поцелуя, чтобы убрать с доски имбирь. — Ну и чёрт с ним, — промычал Илья, всё равно целуя. Его руки сменили тактику — одна переместилась на грудь, вторая на низ живота, скользнув по пряжке ремня. — А если Габи вернётся? — Она захлопнула дверь. Ключи одни, и они в коридоре. — Соседи? — Ковбой, — вдруг остановился Илья. — Ещё один предлог, и ты заставишь меня сомневаться. Наполеон вытер руки о полотенце и медленно развернулся. Курякин смотрел на него внимательно, не спеша возобновлять смелое наступление. Немного растрёпанный, в простой белой майке и спортивных штанах для него он сейчас выглядел едва ли не лучше, чем в «Современнике». Соло плавно потянул его, не разрывая зрительного контакта, и ощутил — Илья его хочет. — Обещаешь больше не вспоминать со мной чемпионов мира по шахматам? — спросил Наполеон, улыбаясь одними глазами. — Нимцович не чемпион мира и никогда им не был, — заявил Илья серьёзно. — У него не было денег, чтобы позволить себе поездку на крупный турнир, не говоря уже о… — Угроза. Курякин замолчал и покраснел. Он волновался; Наполеон, заведя руку за спину, выключил конфорку, чтобы секундой позже поцеловать Илью в приоткрытый рот. Соло сам стянул с себя фартук. Всё это время они целовались, и да — Илья это делал великолепно. Его руки устроились у Соло на пояснице, но, стоило им скользнуть под ремень, Наполеон вдруг остановился. — Лучше не здесь. Илья замер. Его шумное, горячее дыхание щекотало кожу. — В комнату, — подсказал Наполеон и снова поцеловал, тесня Курякина к дверному проёму. Тот отступал назад по паркету, словно в странном танце, пока не упёрся коленями в кровать. Наполеон усадил его, надавив на плечи, а сам остался стоять между его разведённых ног. Илья стал целовать его грудь, попутно расстёгивая рубашку. Он становился всё нетерпеливее и с пряжкой ремня смог справиться не сразу. Соло помог ему, вышагнул из ботинок и брюк, стянул майку и толкнул Илью на кровать. Курякин лежал перед ним на зелёном бахромчатом покрывале, соблазнительный до беспредела — губы алели от поцелуев, взгляд рассеянно блуждал по его телу, а руки, до этого искавшие прикосновений, раскинулись в стороны. У Наполеона внизу потяжелело; он сел Илье на колени и, не давая опомниться, наклонился и стал целовать — губы, шею, грудь и всё, до чего мог дотянуться. Настойчиво вминая Илью в скрипящую кровать, он наслаждался отсутствием одежды и ласкал так, как нравилось им обоим. — К-ковбой, — притормозил его Курякин. Наполеон послушно остановился, зависнув над ним на согнутом локте. Штор в комнате не было, только узорчатый тюль, пускавший по лицу Ильи причудливый орнамент тени, и Соло невольно залюбовался этой картиной — Ильёй в геометрических кругах света. — Ты… Как ты хочешь? Курякин смотрел ему в глаза, и один казался светлее из-за игр солнца. — Тебя? По-всякому. — Ковбой! — А ты? — И я, — отчаянно краснел Илья. — Но не сразу. Наполеон улыбнулся, ласково проведя по его лицу тыльной стороной ладони. Опыт Ильи с мужчинами, насколько он знал, сводился к нему одному, поэтому в таком ответе не было ничего удивительного. — Хочешь меня снизу, — заключил он, щурясь. — Хочу, — подтвердил Илья. — Жди. Соло поднялся с него, поймал полный недоумения взгляд и добавил: — Я сейчас. Он вышел, ступая босыми ногами по половицам с сошедшей краской, а после — по ледяному кафелю ванной, достал из аптечки вазелин и вернулся тем же маршрутом, застав Курякина уже без майки и в до коленей снятых штанах. — Лишил меня удовольствия, — выдохнул он с сожалением, и Илья нерешительно замер. В одной штанине, зацелованный и помятый, в этой маленькой комнате, целиком занятой кроватью, он выглядел… заблудившимся. — Надеть обратно? Наполеон думал, что Курякин над ним забавляется, но на его лице не было и тени иронии. Он ждал ответа, и Соло, сверкнув улыбкой, мотнул головой. Илья мог за четверть часа выучить карту незнакомого города, без промаха стрелять с двух рук, водить любые виды транспорта и поднимать стокилограммовые тяжести, но совершенно терялся от близости. Ничего не говоря, Соло избавил их от лишней одежды и снова лёг на Илью. Он не мог удержаться от того, чтобы не бросить взгляд между их телами; крепкий член Курякина внушительно лежал на животе, влажно блестя. Стоило Наполеону взять его в руку, Илья прикрыл глаза и тихо, бархатно застонал. В свете солнца его волосы, брови и даже ресницы приобрели золотисто-пшеничный оттенок. Таким, изгибающимся в постели от удовольствия, он был завораживающе, гипнотически красивым. Наполеон хотел его — и он оседлал его, крепко сжав бёдра коленями. Илья охнул и распахнул глаза. Наполеон, возвышаясь над ним, открыл вазелин и начал смазывать его член. От ритмичных, скользящих движений Курякин зашипел сквозь зубы и придержал его ладонь; он сжимал зубы, не позволяя себе стонать. Соло разъехался коленями в стороны и смазал теперь себя. Он мог бы устроить из этого целое шоу, заставив Курякина кончить ещё до начала — но только не в первый раз. — Ковбой, — зажмурился Илья, когда Наполеон направил его член между своих ягодиц. — Ковбой, — согласился Соло и медленно опустился. Кровать протестующе скрипнула, а взгляд Наполеона расфокусированно скользнул по бежевым обоям, пока не замер на лице Ильи; тот, кажется, забывал дышать. Справившись с ощущениями, Соло медленно приподнялся и опустился ещё раз, дальше, и так ещё и ещё, пока не принял Илью целиком. Он стонал в голос и с придыханием, и плавно скользил вверх-вниз. Илья, взмокший, пытался удержать его на весу за бёдра. — Илья, — низко обронил Наполеон, взяв наконец удобный угол и ритм. Кровать скрипела, Илья выгибался в пояснице от удовольствия; пытался сам двигать на себе Наполеона, пытался даже перевернуть их, чтобы оказаться сверху, но Соло не позволял ему ничего из этого. Его охватывал восторг отдаваться Курякину — и брать его. Именно об этом он думал одинокими ночами в «Национале», разглядывая блестящий телефонный диск на прикроватной тумбочке. Об Илье. Его руках. Его поцелуях. Наполеон вдруг склонился, опираясь о грудь Ильи, и мокрые кольца чёлки упали ему на глаза; Илья тоже замер, и, чуть округлив глаза, смотрел на него, как на гостя из сновидений, часто дыша приоткрытым ртом. — Илюша, — хрипло прошептал Соло и застонал, почувствовав как дрогнул член Ильи внутри его тела, — поцелуй меня? Будто не сразу узнав язык, на котором он это услышал, Илья, напряжённо, моргнул и вдруг резко подался вперёд, сцеловывая новый стон Наполеона с губ. Они целовались долго и сбивчиво, и Курякин, явно на пределе, вжимал его в себя, пока вдруг не вышел и не толкнулся нарочно мимо; уткнувшись лбом Наполеону в плечо, он громко застонал, не в силах сдержаться, и Соло почувствовал, как между бёдрами стало влажно. Илья — его чудесный Илья, — жмурился, и ресницы у него блестели, и Наполеона он обнимал так крепко, что между ними не получилось бы просунуть ладони. Немногим позже Соло, тоже удовлетворённый, наконец позволил перевернуть себя, и теперь Илья лежал щекой на его груди, взмокший и измотанный. — Ну, это случилось, — объявил Наполеон, бездумно водя пальцем по галочке его шрама. — Угу. — Не пушинка, Угроза. — Потерпишь. Соло улыбнулся, щурясь от солнечных лучей, в которых танцевала пыль. Это был их второй Берлин; прошло два года, и, если задуматься, всё происходящее между ним и Курякиным претендовало на самые долгие его отношения. Плюс-минус. — Лук всё-таки сгорел, — пробормотал Илья, принюхавшись, но так и не открыв глаза. — Ну и чёрт с ним, — отозвался Соло. *** Габи вернулась к обеду — в тот момент, когда можно было накрывать на стол, — с жёлтой авоськой-сеткой, полной апельсинов, фирменной коробкой «Бриони» и с бутылкой шнапса. — Что? У Соло в марте был день рождения, — она пожала плечами, встретив вопросительные взгляды. — Я помню, девятого. Вот мой подарок. Она поставила коробку на стол, прямо перед Ильёй, и надо было видеть его лицо — он застыл, беспомощно округлив глаза, с поднесённой ко рту чашкой чая. — Спасибо, милая, — улыбнулся Наполеон, обняв её за плечи — так, чтобы не испачкать её наряд. — Герр Апельсин оказался синьором Бриони. Ценю твой вкус в выборе мужчин. Он незаметно подмигнул Илье. Сегодня был день подарков; и даже Илья, забывший про его день рождения, невольно подарил ему лучший. — Я за бокалами, — сказал тот тихо, отставил чашку и поднялся из-за стола. Наполеон проводил его улыбкой.