Пробуждение

      Нет, ни черта я не сильная. Я все никак не могла привыкнуть к тому, что осталась совершенно одна. Порой, просыпаясь по утрам, я надеялась, что это окажется сном, и я, спустившись на кухню, застану родителей. А после, идя на учебу, я по дороге встречу своих подруг, и мы, весело смеясь, пойдем на уроки, украдкой бросая взгляды на парней, которые нам нравятся. Но нет, это был не сон, а суровая реальность, где теперь нет ни моих родителей, ни подруг. Как-то утром, открыв глаза, я поняла, что осталась совершенно одна.       Родители были единственными детьми у бабушек и дедушек, и, соответственно, никаких дядь и теть у меня не было. Имелись, конечно, дальние родственники со стороны бабушки Марии, но отношения с ними у нас всегда были ужасные. Я думала, что когда-то привыкну жить одна, но нет. На меня давила тишина, давило одиночество, от которого не было спасения даже в больнице, я просто-напросто «закрылась» от всех и училась жить, но постепенно понимала, что меня здесь больше ничего не держит. Я начала все чаще ловить себя на мысли о смерти, и казалось, что смерть — это единственный выход из сложившейся ситуации.       В итоге я не сдержалась и убежала в лес, который прилегал к городу. Я бежала до тех пор, пока не остановилась около обрыва. Внизу было слышно озеро, и, глянув вниз, я почувствовала, как меня стало укачивать. Никогда не любила морскую болезнь, как и то, что не умела плавать. Впрочем, последний пункт был как никогда кстати.       Недолго думая, я прыгнула в манящие «объятья» обрыва. Постепенно воздух стал заканчиваться, и я медленно шла ко дну. Голова начала кружиться, и вскоре настала темнота.       Я — Катарина Лукерья Гилберт, рожденная двадцать третьего июля тысяча девятьсот первого года, — сама лично выбрала свою смерть. Дата смерти — пятое сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года. Я не жалею о своей смерти, а, наоборот, желаю ее.       Боль, безумная и неистовая, она безудержно разливалась по моим венам, охватывая с головы до ног. Я будто бы ощущала, как теряю рассудок — мысли в голове перепутались, и я уже совершенно не понимала, что происходит вокруг. Мне казалось, что все тяготы мира разом обрушились на мои плечи: меня избивали, швыряли из стороны в сторону, изнутри разрывали на мельчайшие кусочки. Мое тело содрогалось в конвульсиях, извивалось, подаваясь вперед от каждого нового приступа боли — отныне оно мне было не подвластно.       Бешеный ритм сердца слился в один непрерывный звук. Я чувствовала, что еще чуть-чуть, и оно выпрыгнет из груди, стирая ребра в порошок, но не могла ничего поделать. Внутри вспыхнуло пламя, и я буквально могла ощутить его обжигающие языки, терзающие меня изнутри и не дающие уставшей одинокой душе отправиться в манящие объятья Смерти.       Пламя неумолимо нарастало, прорываясь вперед, проникая в каждую клеточку моего несчастного, истерзанного душевными терзаниями тела. Казалось, внутри не осталось ничего — лишь сердце, не прекращающее жить в своем неудержимом ритме.       Удар — и вот пламя, столь неукротимое, уже прорвалось внутрь. Еще удар — и огненная волна поглотила каждый уголок, до которого сумела добраться. Нестерпимая боль разлилась в груди, срывая с побледневших губ безмолвный болезненный стон.       Последний удар отозвался глухим стуком в стенах своего безжизненного «заточения».       Неподвижное тело медленно, но верно обмякало, а сердце, издавшее едва слышный удар в гнетущей тишине, продолжило свой неумолимый ритм.