ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ

«П̶Р̶О̶Д̶А̶Т̶Ь̶ ̶Д̶У̶Ш̶У̶ ̶Д̶Ь̶Я̶В̶О̶Л̶У̶» Сто третий эпизод. — Какую таблетку? — смотрит на меня с диким непониманием доминант, и я вижу как вена на его висках открыто пульсирует, передавая сигналы опасениям. — Которая решит этот вопрос! — произношу даже с частью цинизма, показывая его отношение к ситуации на себе. — Этот вопрос мы будем завтра обсуждать у врача. Потому что на твоём сроке не факт, что получится прервать беременность. — Как жаль, если это так… — язвлю, — Правда для тебя жаль… — пропуская мысли о том, что его явно заденет моя информация, в тот момент, когда он не понимает, что задевает меня. Егор убирает от меня руки, и пытается заострить внимание на одной из этих эмоций, но мои глаза бегают по всему периметру, не давая возможности остановиться на чём-то одном. — Егор Николаевич, оказывается от каждой жаркой ночи, которые у нас с вами были, могут быть дети. — прохожу легко в сторону гостиной, оставляя его один на один с моим изречением, но все так же жду реплику в свою сторону. Молчание затягивается. Я просто стою и не дышу, пытаясь услышать хоть какое-то движение в свою сторону, мне очень необходимо, что бы мы сейчас могли продолжить этот разговор. Шаг. Кажется я слышала, как скрипел паркет под его ногами, пока он в эти секунды решал, что делать со мной. Ощущаю его запах в гостиной, меня сразу же пробирает до дрожи это сандаловое дерево в перемешку с табаком, такой резкий запах не отвергается при моём усиленном обонянии, а наоборот сводит с ума все чакры. Я чувствую его спиной, как он стоит, и даже не подозревает, где я сегодня была и что слышала. Он и правда не подозревает ничего, ведь я не поверила этому. Именно поэтому сдержалась, чтобы не вызывать бурю негатива в сторону этой встречи. Я чувствую, что это было адресовано не мне. Не для меня эта запись была. Но при этом так легли карты, что любая другая подумала бы иначе. — Сядь. Нам нужно поговорить. Кусаю губу, и беспрекословно сажусь на диван, отодвигая спинку ближе к стенке, ожидая, пока он обойдет меня и наши взгляды соприкоснутся. — Ты не знаешь меня. — сразу же садится доминант, но не рядом, а на кресло, которое расположено прямо напротив наших тел. Он располагается в нём, как истинный хозяин, поставив ноги, и руками пройдя по изголовью мебели. Молчу. И просто уверено смотрю на него, пытаясь понять его тонкие, но такие тяжелые мысли. — Не знаешь, что я за человек, не знаешь, что будет через час, день, месяц. Как я буду себя вести, и что за этим последует. Я не могу к тебе относиться как к женщине, которая носит моего ребёнка, потому что мы с тобой в других ролях начали наше проживание здесь. Он произносит каждое слово с оскалом по зубам, видно, как ему не просто это говорить, и как на самом деле это звучит заучено, записано где-то в его стереотипах, но не от того Егора, с которым мы так хорошо проводили время, и беззаботно любили друг друга на Пафосе, в этой чёртовой, красной комнате, по вебкам, на кухне его квартиры, на полу возле батареии, в его комнате, куда он никого не приглашал до меня, или же на любых квадратных метрах, где очень хотелось его чувствовать. Сейчас со мной говорила его вторая сторона. И мне нужно было с ней познакомиться. — Но сейчас, я именно та женщина, которая носит твоего ребёнка. — Это ещё не ребенок. И если ты учила физиологию человека, то могла бы знать об этом. — Не говори так. — ощущаю дикий спазм внутри горла, от чего даже не могу глотнуть. Его слова слишком больно проходят по моей коже. — Ни тебе, ни мне не нужны отношения в таком формате. От меня не хотят детей. Мы не сможем стать семьей. И когда ты родишь, как ты думаешь, как могла только мечтать, ю, я не буду забирать тебя с вывеской шаров и друзьями, спрашивая кто у нас. Боль. Боль внутри, от каждого наведенного примера. Меня просто разъедала эта мучительная несправедливость чувствовать. Чувствовать и не приносить человеку боль, в то время, как он приносит её мне, прям зашиворот. — Мой дом не будет обставлен детскими игрушками и распашонками. Не потому, что я чайлдфри, а просто потому что у меня такой образ жизни. Я смотрю на него, и мне даже говорить ничего не хочется. — Впервые я купил себе Саб, тебя, потому что ты мне понравилась. До этого, я просто говорил типаж, и дилер мне приводил девочек, которые устраивались ко мне нижними, и у нас не было никакой физиологической или эмоциональной привязки. Я хотел и трахал других, отдавал их своим друзьям, уезжал и забивал, я не думал ни о чем, не переживал, не сходил с ума, не позволял многое, что вообще табу во. Взаимоотношениях верхнего и нижнего, относился на отъебись, и не ощущал никакой привязанности к этим ролям. Его голос становился с придыханием, с ликом волнением по икрам, и я видела, как он вылавливал с себя каждую наведенную эмоцию. — Перед островом Пафос, я впервые увидел в тебе друга. Понимающего, открытого, спокойного. Меня изначально это бесило. Потому что этого нет во мне. А противоположности хоть и притягиваются, но бесят. Все мои сабы это шлюхи, они готовы глотка перегрызть друг другу, и затопить соперницу ради этого места и выгоды. Но они привыкли чтобы к ним так относились. А ты другая. Ты правильная. И тебя было ломать мне не в удовольствие. Егор будто бы задыхался от своих слов, я его никогда таким не видела, только раз при наступлении панической атаки. — И тогда когда мы гуляли на Кипре, когда были на вечеринке, я до сих пор помню, как впервые почувствовал ревность. Это меня даже зажгло. Что-то новое, но при этом не хотелось это ощущать сново. Я слушала его так, словно сейчас должно что-то случиться, что-то переиграться, произойти, взорваться в наших ощущениях и пойти по другому плану. Я ждала, пока он поймет сам к чему он это всё ведёт, и почему так вышло. Ждала, пока он скажет, что без меня уже не сможет. — Когда я впервые тебя увидел, ты танцевала для меня в этой маленькой, обставленной led-лампами комнате, одна, такая нетронутая, нежная, даже чёрное бельё тебя не испортило. Меня словно вернуло в то состояние 7 месяцев назад, и я ощутила дикое волнение, словно тревогу забирающуюся по плечам. — Я тогда смотрел на тебя. Видел, как ты его любишь. В тот момент я впервые завидовал кому-то. Мне хотелось, чтобы ты так смотрела на меня… Казалось его слова просто разбивают меня на осколки, но они исцеляли, чтобы дать ему возможность понять, что сейчас происходит, и как это чувство в его груди называется. — Никто с них не заставлял меня быть им другом, больше, чем господином, и становится частью их жизни. Я не испытывал ничего, кроме желания играть. И тут появляешься ты, тебя нужно спасать, я спасаю, тебя нужно не наказывать, и я не наказываю, ты делаешь с меня слишком доброго, понимающего, и готового на другую игру, гладить тебя по шерсти, а не против неё. Ты срываешь с меня эту маску холодного, жёсткого, пытаясь показать тебе другие грани, которых нет. Я даже трахнуть другую не могу, у меня просто не стоит желание, у меня просто его нет к другому телу. Блядь. Нет! — переходит на крик Егор. — Да нет у меня этого доброго сердца, понимания, прощения и любви!!! Я, априори, не могу их дать ни тебе, ни ребёнку. — произносит он достаточно волнительно, от чего мои глаза становятся мокрыми, я чувствую, как он кричит внутри, пытаясь выбраться из своего состояния чрезмерной важности и отстраненности. Я ведь чувствовала, что он другой. Он не мог играть, что ему была приятна нежность от меня. Не мог…. Не мог играть в эту заботу, легкость, не принужденность. Я всё это чувствую! Но просто как дара речи лишилась, и не могу ничего сказать в ответ. — Нам не нужно было переходить эту черту. В этом виноват только я. И сейчас это даже не о твоем положении речь. — заправил рукава рубашки блондин, отодвигая её, и освобождая чёрные рисунки на руках. — Ты не виноват в том, что с правильным человеком раскрылся по-другому. — Нет, Саб. Нет… Не произноси это. — Егор, в жизни каждого мужчины наступают переломные моменты, не нужно зацикливаться на том, каким ты был с другими. Мы с каждым человеком разные. А с нашим человеком мы вообще другие. Я нашла того, кто меня дополнил. — Я ничего хорошего в твою жизнь не принесу. — Ты уже принёс. — вытираю стекающую слезу по своему лицу, и закусываю губу, пытаясь удержать всеми силами это наводнение, которое внутри. — Я уже принял решение. — сразу же отворачивает свой взгляд от меня Булаткин, смотря в окно, и не реагируя ни на одно моё всхлипывание. В этот момент моё сердце билось так, что казалось в этой комнате включили все басы моего существования. Я даже на секунду не могла представить, что именно такое решение за этим всем скрывалось. — Что ты решил? Аборт? Так просто? — моё тело всё дрожит от каждой секунды его не ответа, я не знаю как остановить себя, как прийти в себя, моё тело просто существовало рядом со мной, и эмоции были здесь не подконтрольны. — Твой контракт будет аннулирован. Ты свободна.