Словно сено, иссушён,
Позабудет он про сон,
Мыкаясь и день и ночь,
Прах развеет ветер прочь…
Тонкой струйкой вливая сок из ступки в растопленный мёд, она аккуратно перемешивает содержимое. Пару капель белладонны, и отвар готов. Странное упоительное предвкушение заполняет тело девушки. Всего-то и нужно дождаться полнолуния, которое будет через два дня. Восходящее солнце озаряет лучами кухню, превращённую ночью в лабораторию, являя миру забытое людьми зелье. *** Стылый воздух октября пробирает до самых костей. Серебряный диск луны освещает дорожку, проложенную археологами к капищу. Небо, усыпанное светлячками звёзд, необыкновенно чистое. Молодой светловолосый мужчина среднего роста смутно соображает, что он делает здесь, сидя на холодной плоскости камня, пока девушка выводит на его запястьях руны, щекоча кожу. Он ведёт головой вправо и замечает, что на чёрной даже в свете луны земле расставлены свечи, образуя собой круг. Эмма что-то приговаривает, нанося очередной знак чуть выше локтя, и парень с притуплённым ужасом осознаёт, что эту руну он знает: Гебо — жертва или дар. Липкое чувство безысходности скользит по онемевшим венам, пока мозг судорожно пытается вспомнить, как он здесь оказался. Память подбрасывает ему лишь виденье лица подруги и терпкий вкус чая с медовым ароматом. Мужчина пытается что-то сказать и не может, его тело более не принадлежит ему. Эмма ловит на себе полуосмысленный взгляд, наполненный животным ужасом. — Ох, не нужно так смотреть, — усмешка касается её тонких губ. — Возрадуйся, ты был выбран жертвой для Великих богов. Твоё жалкое существование закончится, и ты сможешь принести пользу не только науке, но и всему человечеству! — в безумных глазах девушки резко промелькнуло осознание, и она устремилась закончить начатое ей дело. Словно парализованный, он видит, как в отблесках свечей мелькает Болин: серповидный нож, увенчанный рукоятью из слоновой кости.О Боги, предо мной явитесь
И лик мой светом озарите.
Сотрите грань между добром и злом,
Сквозь пар гнилья на зов мой отзовитесь…
Её пение доносится до мужчины сквозь туман, окутывающий сознание. Она толкает его тело, дрожащее в первородном ужасе, укладывая на холодный, много веков никем не использовавшийся алтарь, забывший, какова на вкус свежая кровь. Эмма, улыбаясь, наклоняется над парнем, бережно расстёгивая рубашку в области сердца, ведёт пальчиками по межрёберному пространству, ощущая бешеное биение в груди, скользя выше к пульсирующей сонной артерии. Хихикая безумию, двигающему ей, Эмма покрепче перехватывает черенок ножа, ощущая, как приятно холодит кожу костяная рукоять. Упёршись правой ногой в алтарь, сумасшедшая замахивается и одним резким движением вонзает его в человеческое горло. Острое лезвие ножа плавно, словно разрезая кусок масла, рассекает кожу жертвы. Крик парня громким эхом разносится по округе, знаменуя окончание ритуала. — Возрадуйся, Гебо, — склонившись, произносит она над ухом умирающего. Резкая боль, и он чувствует, как по коже течёт тёплая жидкость; рука дёргается к горлу, инстинктивно зажимая рану. Зрачки расширяются от удивления, когда он подносит ладонь к лицу. Тяжёлые вязкие капли крови стекают с неё, ударяясь о гладкий камень. Алая жидкость пропитывает одежду, вместе с крохами жизни утекая из бренного тела. Карие глаза медленно стекленеют, и, обмякая, мужчина оседает на сырую от его крови землю. *** Бездна поистине бесконечна. Усыпанная миллиардами негасимых звёзд, она таит в себе знание веков, опыт чужих жизней: будь то боги иль простые смертные. Сколько беспокойных душ кануло в неё, и не счесть. Где-то в шёлковой ночной дали мелькнул кроваво-красный огонёк, мечась средь россыпи серебра, ища и страдая. Свет его лишь слегка рассеивал тёмные ткани пространства, разрывая ночное полотно, устремляясь вниз, сквозь толщу, к блестящему иссиня-чёрному камню. Он ударяется об него, проникая вглубь, дробя в крошку отполированную броню саркофага, проталкиваясь в тонкую сетку капилляров, забираясь под кожу, вгоняясь тысячами игл под иссохшие ногти. Опаляет и сжигает толстый панцирь, наполняя воздух смрадным запахом гари, преобразуя его в оранжевое марево, озаряющее собой дальние углы бездны. Оно полыхает, меняя свои цвета с оранжевого на синий, медленно угасая изумрудным отсветом, открывая взору посеревшую от веков покоя кожу. Маленький огонёк скользит вдоль узких ступней, облизывая высохшую кожу, впитывается в неё, проходя сквозь пальцы, разжижая застоявшуюся вязкую жидкость, поглощая её и разрастаясь. И вот уже по сжавшимся венам лавой течёт огонь, выжигая мертвую кровь, наполняя и окрашивая их раскалённым железом. Распространяется по венозной сетке, разнося потоки в кончики пальцев рук, циркулирует в районе живота, впитываясь в мёртвую печень, заставляя ту набухнуть, как перезревшая картофелина, устремляется вверх, к бабочке лёгких, заполняя собой рытвины. Бронхи розовеют и выпрямляются на глазах, гоня пламя дальше, к чёрному сердцу. Жар ударяет в застывший орган, обтекая неровные края, наполняя кожу жизнью, вынуждая ту гореть алым закатным солнцем над морем. Но твёрдое, словно гранит, сердце остаётся мёртвым, и огонь накатывает с новой силой, стуча и скрежеча своими щупальцами о застывшую материю. Оно воспламеняется, обугливаясь, давая осесть пламени крохотной алой искоркой в левом углу. Розовые лёгкие наполняются кислородом и исполинская фигура мужчины делает рваный вдох. Охваченные снопами оранжевых искр, длинные ресницы его трепещут. Подрагивающие веки распахиваются и чернота бездны опаляется адским пламенем, плещущимся в его глазах. Он так долго был во тьме. Так долго небытие бездны держало его в своих крепких объятиях. И вот лучик света пробился сквозь тьму гласом зовущих его людей. Поклоняющихся ему. Надо же! Но её среди них нет. Он чувствует досаду и опустошение. Окоченевшее в веках сердце щемит от горечи ниспосланной ему судьбы. Злой рок, носимый им из века в век, воспламеняемый как огонь, текущий по его жилам, ищет её запах, улавливая далёкие вибрации нитей души. Её глас не взывает к нему. Но, уставший и вымотанный вынужденным одиночеством, гигант поднимается и идёт на свет. Кто бы мог подумать, что кто-то вспомнит о «мёртвом» боге? Сколько кануло веков? Он не знает, как долго его взор был устремлён в звёздную бездну вселенной. Надо же, какой-то человечишка смог вдохнуть в толпу веру в него. Он усмехается, слыша, как смертные ставят их имена рядом. Бронхи обжигает живительный кислород. Вновь, как много веков назад, голых стоп касается изумрудная, сочная трава, прорастающая от прикосновения капель пламени, стекающих с длинных волос. Огненные глаза с трудом различают силуэты в ночи бездны. Перед ним расстилается бескрайний океан мёртвых душ, пронзая кожу холодными иглами ледяного ветра. И, где-то там, за серебристыми волнами, сотни людей зовут его. Ну что ж, он придёт к ним! *** Чистое недавно небо затягивается сизыми тучами, что скрывают полную луну. Усилившийся ветер треплет непокорные пряди светлых волос, гася часть свечей. Эмма с упоением смотрит на то, как тело её друга медленно покидает жизнь. Охваченная безумием своей веры, девушка отмечает, насколько красиво кровь преподнесённой ею жертвы окрашивает алтарь, затекая в сколы от времени немного истрепавшегося, когда-то бережно обработанного камня. Её разум не допускает даже тени сомнения, что ритуал исполнен верно, и всё, что ей остаётся — ждать явления божества. Воздух наполняется ароматом озона, перемешиваясь с металлическим запахом крови и сырой земли. Звук хлопающих крыльев заставляет Эмму поднять голову к небу. Отсвет молнии освещает силуэт птицы, разрезающей свинец небосвода. Девушка отмечает, что грани её размыты, словно мазки акварели. Птица пикирует к капищу, приземляясь на окровавленную поверхность камня. Как заворожённая, Эмма смотрит на огромного чёрного ворона, от перьев которого идёт сизая дымка, различимая благодаря свету свечей. — Зачем ты призвала меня, смертная? — хриплый, явно несущий угрозу мужской голос слышится за её спиной. Девушка вздрагивает. Голос, обращающийся к ней, пронзает душу, заставляя руки дрожать от страха. Эмма поворачивается. Пред взором её предстаёт высокий нагой мужчина. Длинные волосы отливают огнём, освещая черты лица: чёткую линию подбородка, переходящую в острые скулы, высокий лоб с нахмуренными бровями, образующими неглубокие складки, ровный аристократический нос и красиво очерченные губы. Но больше всего внимание привлекают глаза, обрамлённые в пылающие, как и волосы, ресницы. Радужка глаз — раскалённое пламя мироздания — охватывает тёмный зрачок, полыхая и маня на свой свет беспечных мотыльков. Широкие плечи гордо расправлены, переходя в мощную грудную клетку, усыпанную тонкой дорожкой волос. Её глаза скользят ниже, пересчитывая выступающие рёбра, к плоскому животу, цепляясь за выпирающие кости таза, упираясь в треугольник паха. От мужчины не ускользает эта деталь и он ухмыляется. — Люди со временем стали настолько бесстыдными, — на мгновение его лицо искажает маска брезгливости. — Разве так приветствуют божество? — приближаясь, вопрошает он. Девушка падает ниц, склоняя в покорности голову. Длинные пальцы зарываются в её волосы, сжимая их в кулаке. Мужчина резко тянет вверх, заставляя Эмму с писком подняться. Их лица оказываются на одном уровне, и его губ касается нежная улыбка. — Земная женщина, готова ли ты услужить своему Богу, — шепчет призванное божество в её губы. — Да, — словно в бреду, выдыхает девушка, смотря в глаза, устланные необъяснимым огнём. Эмма понимает, что готова отдать этому мужчине всё, что было, есть и будет. До неё доносится хруст, и тело накрывает приступ адской боли. Правая ладонь мужчины сжимает ещё бьющееся сердце. Светлая кожа бога окрашивается кровью, стекающей вдоль запястий. Пальцы разжимаются, и тело девушки мешком ударяется о землю. Освободившаяся рука касается склизких стенок сердца, разрывая пополам. Он вгрызается в одну из половин зубами, прикрывая от блаженства глаза, наслаждаясь солоноватым вкусом крови на языке. Вторую же протягивает ворону, не спускающему с окровавленного куска бусины глаз. — Давно не виделись, мой друг, — произносит божество, улыбаясь окровавленными губами.