who am i

— Это очень в духе Элайджи, — усмехнулась Софи и изо рта вырвалось облачко пара. На ладонь ей мягко лёг розоватый лепесток цветущей сакуры, под которой они сидели с Коннором. Андроид неопределенно хмыкнул, борясь с раздражением: — Да, наверно, если в его характере ломать всякую логику и закономерности. — О, ты злишься!  — Нет, ни капли, Софи. Я ведь… Девушка сжала губы, глядя Коннору прямо в глаза. — Я…машина и не умею злиться, как испытывать любые другие эмоции. — И все же делаешь это, ты злишься, — Софи едко усмехнулась. — Ревнуешь… Световой индикатор андроида лихорадочно мигал, сменяя один за другим цвета.  — Правда в том, что ты не машина, Коннор… Софи промолчала, кусая губы и наблюдая, как лепестки цветущей, вопреки всему в ноябре сакуры кружились в каком-то отчаянно невозможном во всех смыслах танце со снежинками. — А я не человек, — добавила она. И Софи, и Коннор, и эти лепестки сакуры в клубящейся на пороге зимы были невозможно, но они были. Просто были назло всем законам природы и логики. К горлу девушки подкатил горький ком, заставляя глаза слезиться. — И весь мир живет, и все идёт своим чередом, и такое ощущение, что только мы застряли, черт побери, где-то посередине и не можем двинуться… никуда. Коннор вытер горячие слезы Софи, так отчаянно спешившие отогреть холодные от мороза щёки. Осторожно прижал к себе. Так странно, после «Иерихиона» они словно стали в тысячу раз ближе друг другу, разрушив ту стену недомолвок и непонимания, что сами возвели между собой. Не осталось больше того стеснения, робости и притворства. Они сидели рядом и разговаривали так, словно знакомы уже тысячу лет. Как странно, подумал Коннор, что общая беда сближает во много крат быстрее, чем общее счастье. — Как думаешь, может, и впрямь есть какой-то мифический бог всех андроидов, и он нас проклял? — Софи обреченно усмехнулась, стирая остатки слез и устраивая голову у Коннора на плече. Он осторожно погладил ее светлые волосы и поцеловал в макушку. — Или, наоборот. — М? — Он выбрал нас, потому что мы нужны для чего-то… особенного. — Всю сознательную жизнь меня проклинали и говорили, что я не центр Вселенной и во мне нет совершенно ничего особенного. Снова горькая усмешка. Тоска обжигает от воспоминаний об отце, о Роберте, заставляя щипать глаза. — Милая Софи, — такое обращение к ней вырывается само собой. — Ты – центр моей Вселенной. Она снова плачет, обвивая руку Коннора, только теперь не от боли, а от упоительного, но пока еще дикого осознания того, что кем бы она ни была, что бы ни делала, она всегда будет в его глазах особенной. Без условий. Без доказательств. Просто, потому что она есть. Торопливые шаги, выдавшие себя похрустыванием свежего мокрого снега, нарушают идиллию. Перед Коннором и Софи стоит Норт. — Мы кое-что обнаружили. С вами хотят поговорить. — Кто? — Для начала Маркус.