Дожить до рассвета

      — Что ты сейчас..? – из-под маски фраза выходит с хрипотцой и надрывом и сразу же тает, растворяется в воздухе маленькой комнатушки, повисает незавершённым предложением.       Джордж тяжело сглатывает. Раскрывает пересохшие, бескровные губы, будто бы и правда собираясь что-то вымолвить в ответ, но из его горла не доносится ни звука.       Брюнету только и остаётся, что безмолвно ощущать, как три этих слова тупыми лезвиями скребут по внутренней стороне ребер. Высекают обломки костей, которые, оседая, цепляются и путаются в губчатой поверхности лёгких, мешают ровно вздохнуть. Джорджу только и остаётся, что сидеть, ощущая, как его будто бы пригвоздили к земле, распяли прямо на бетонном полу.       — Повтори это, Джордж.       Голос Дрима настойчивый, тихий, охрипший безумно, он заставляет Джорджа отвести взгляд и зажмуриться, будто это может хоть как-то помочь. В то время как в груди брюнета что-то надрывается и лопается, трещит по швам с приходящим осознанием того, что заветные слова уже произнесены, а поворачивать назад некогда и абсолютно бессмысленно. Там, под ребрами что-то ещё пару секунд ранено звенит, подобно порванной струне, а после спускается вниз, к животу, мелкой неконтролируемой дрожью, где сворачивается клубком холодной тревоги. Распространяется дальше, в конечности, низбегая до самых кончиков пальцев табуном из колких мурашек.       — У меня.. У меня нет никакого иммунитета. Никогда не было..       Интересно, что из того, что он чувствует сейчас, выделяется из всего этого карнавала разношерстных ощущений больше всего?       Думать долго не приходится. Обнаженность.       С осознанием полнейшей беспомощности сейчас приходит ощущение, будто его глотку обвивают стебли терновника, даря мучительное, серое смирение. Наверное, что-то похожее чувствует мышь, попавшаяся в мышеловку. Или неожиданно набредший на силки заяц. Олень с мушкой ружья, нацеленной ровно между его сливовых глаз.       Парень ощущает, как неожиданно вздрагивают чужие пальцы, все ещё держащие ниже локтя его руку, как их хватка становится сильнее, но человек в маске, кажется, даже не замечает того.       Ведь Дрим не движется и не говорит вот уже более минуты. Или двух?.. Просто замирает в пространстве каменным изваянием, и Джордж не знает, не отдаёт себе отчёта в том, сколько они так сидят, потому что время вокруг них будто бы замедляет свой ход. Ведь из-под маски не исходит больше ни единого звука. Он не слышит даже чужого дыхания.       Сквозь незрячие от пыли окна пробивается тихий, серый свет. И если ещё с минуту назад Джордж благоволил им, то сейчас, представляя, как тусклые, но такие ясные после долгого пребывания в темноте лучи точено очерчивают каждую морщинку, собравшуюся возле уголков его глаз, каждую эмоцию на его лице; Как они издевательски нежно освещают покрытую испариной шею и лицо, искаженное в гримасе обречённости и просто смертельной усталости; Суженные зрачки его карих глаз, поджатые губы, растрепанные и влажные от пота волосы...       ... он рад был бы вернуться в погруженную во мрак и смрад предыдущую комнату. Пусть его разорвут на части. Зато это произойдет практически в одночасье.       Это ведь все равно будет не так мучительно, как умирать, ощущая как тело перестает принадлежать тебе, как кровь сворачивается и вскипает, а кожа струпьями слезает с пальцев.. Правда..?       Только Джордж не думает сейчас о том, что ждёт его после. Пожалуй, слишком боится даже представлять. В его голове настойчиво крутится нечто другое.       Он уверен, что это будет не так мучительно, как ощущать, как тебя наживую разделывают взглядом. Как с тебя не сводят глаз, которых ты даже не видишь.       — Болван. – неожиданно отчётливо доносится от светловолосого, перемежаясь с его неровным выдохом, и Джордж вскидывает голову и поднимает взгляд скорее от неожиданности.       Отметина от зубов по-прежнему горит. Особенно, когда на поверхность рваной раны проливается прохладная жидкость из бутылки. Жжёт так, будто на тонкую кожу раскаленным железом ставят клеймо, а в нос забивается кислый, металлический запах. И пусть ничего по-настоящему важного не задето, из неровных краев раны по тонкой руке безостановочно сбегают горячие капли, стекая и пачкая чужие пальцы, все ещё держащие его под рукой.       Джордж с отвращением понимает, что влага катится и по его щекам, и жарче укуса сейчас пламенеют разве что его щеки.       Потому что было кое-что ещё. Кое-что помимо всего остального. Ярче тумана боли и осознания собственной обречённости, ярче страха за свою жалкую жизнь, которую он волочил через этот ад на земле целых два, слишком длинных для человека вдали от Нью-Йорка месяца, пробивается уродливое, смешное, дикое чувство стыда. Оно прошивает его изнанку, заставляет прятать взгляд, давит любые оправдания одним железо-бетонным, сухим и горьким сочетанием.       "Ты подвёл его."       Но правильно ли чувствовать это? И что вообще тогда правильно?       Они сидят так, наверное, ужасно долго. И дыхание брюнета постепенно выравнивается, по мере того, как вокруг его хрупкого, ещё влажного предплечья оборачивается тонкая, сухая марля, петля за петлей, неторопливо.       Движения Дрима спокойные с виду, но механические. Джордж не двигается с места и не шевелится, даже когда парень берет его руку снова, чуть выше предплечья, стирая подушечкой большого пальца розовые разводы на местах оголенной кожи. Слова о том, насколько бессмысленны и бесполезны действия Дрима так и не срываются с языка Джорджа. Нет ни сил, ни желания, чтобы их озвучивать.       Поэтому Джордж просто смотрит. Смотрит, как тот завершает перевязывание, затягивая узел.       Вымученно, непонимающе следит, как светловолосый снимает поясную сумку и тянется к продолговатому, тому самому дополнительному карману, перетянутому красной лентой. В действиях парня, прячущегося под маской, ясно читается нерешительность, ведь перед тем, как отстегнуть пуговицу, Дрим медлит действительно долго.       Он вынимает что-то. В рассеянном свете поблескивает металлический футляр, крышка которого поддается от нажатия двух пальцев по бокам.       Шприц и ампулы.       — Что это? – само собой вырывается из горла брюнета, от чего по глотке словно проходятся наждачной бумагой, но он терпит, не отрывая взгляда от действий парня.       Дрим молчит ещё некоторое время. Споласкивает ладони оставшейся водой. Вскрывает упаковку, совмещая иголку и пластиковый корпус воедино.       — Расплата за твоё враньё, пожалуй..       Кончик стеклянной ампулы надламывается легко, и на внутреннюю сторону локтя Джорджа проливается ее содержимое. В воздухе рассеивается едкий запах нашатыря.       А после Джордж видит, как Дрим вынимает из металлического футляра что-то ещё: маленький стеклянный сосуд в форме цилиндра, без этикетки. И игла легко погружается сквозь резиновую крышку в его содержимое. Прозрачная жидкость движется за поршнем вверх, наполняя корпус. У Джорджа сосет под ложечкой от уже практически привычного ему, щекочущего чувства тревоги.       Именно поэтому, когда Дрим снова берет его под предплечьем, то парень, запоздало осознавая, что тот собирается сделать, бездумно пытается отстраниться, все ещё пребывая в замешательстве. Что происходит?..       — Не вздумай даже дёрнуться.       — Дрим, что это за..       Джордж снова слабо пытается выпутаться, когда острый конец иглы приближается к его коже. Однако его действия практически сразу пресекают. Голос Дрима впервые за все время звучит настолько чёрство и грубо:       — Если я скажу, что это то, что позволит тебе откинуться без мучений, ты хоть тогда посидишь спокойно?..       Когда тонкая игла входит в вену немногим выше раны, прямо под локтем, Джордж не дышит. ***       Они больше не говорят.       Совсем. Вернее, не говорит Дрим.       Они больше не разговаривают друг с другом.       Вторая дверь в комнатушке, ставшей им временным пристанищем, и впрямь оказывается выходом. Эвакуационным, на удивление, даже не запертым, который ведет сначала в общий коридор, скрывающий в себе множество других проходов, а после - на лестницу, уходящую на подземную парковку. То, что они не подумали о ее существовании и не обошли территорию хотя бы в небольшом отдалении от "Уоллмарта" ощущается настоящим венцом их глупости. Однако они не комментируют это.       Джордж не понимает абсолютно ни че го.       Не понимает, что произошло и что происходит сейчас. И, конечно, пытается поговорить об этом с Дримом. Выяснить хотя бы что-то, но его затыкают абсолютно каждый раз, будто бьют под дых, заставляя задыхаться от возмущения.       Ведь спрашивает он много, в любой удобный для того момент: о том, зачем Дрим настойчиво ведет его обратно в убежище, не то, чтобы Джордж был против, но ведь они оба знают, что должно вскоре произойти, о том, что тот вколол ему, да и какого черта вообще это было. Но пятибуквенное и безэмоциональное "потом" ставит жирную точку, одну за другой, на любую его попытку докопаться до истины.       Светловолосый кутает треснувшую от удара об пол коробку добытого ими страшным трудом генератора (за которым таки пришлось вернуться) в полиэтилен, накрывает сверху собственной курткой, прижимает к себе. Отказывается от предложенной помощи. И продолжает игноририровать Джорджа на всем их пути.       Джордж волнуется, осиновым листом подрагивает от страха, от невысказанности и клокочущего под кадыком раздражения.       Дрим – равнодушен, напряжен и глух к нему, чего не случалось никогда прежде.       Воздух между двумя трещит от повисшего напряжения, хрустит копящимися разрядами, так, что даже небо смолкает и не извергает ни одного раската грома на всем их пути обратно, хотя крупные капли дождя продолжают колотить по плечам..       ...И взрывается, как только они переступают порог убежища.       Потом все идёт вверх дном.       Металлическая коробка генератора с грохотом падает на стол, после чего бомба замедленного действия, сокрытая в светловолосом, наконец, детонирует:       — Ну и какого хрена, Джордж?!       Дрим разворачивается так резко, что промокший до нитки брюнет замирает в проходе, не закрыв за собой дверь. Парень в маске промок ничуть не меньше, но трясет его, кажется, далеко не от холода.       Лицо Джорджа сперва дёргается в испуге, однако после приобретает другое выражение, брови сходятся на переносице, и он пытается защититься:       — Что.. Да что ты вообще..       — Я спрашиваю, какого лешего я узнаю только сейчас.       Дрим наступает. Шагает широко, решительно. Светлые волосы липнут к маске, пальцы рук сжаты в кулаки, а напряжённая поза и слегка дерганные движения напоминают Джорджу поведение разъяренного животного.       — Ты врал мне. Ты бесстыже врал мне с самого начала, прямо в лицо, пока я делился с тобой кровом и пищей. Всем, что у меня только есть, Джордж!       Челюсть брюнета отвисает. Он неверяще, непонимающе смотрит прямо в глубину черных глазниц маски, на продолжающую наступать фигуру. И смутное чувство вины сперва гулко бьётся о грудную клетку, сдавливает ребра, однако уже в следующее мгновение отчаянная, заразительная ярость захлёстывает с головой и его.       — А что я должен был по-твоему сделать?! Сказать правду, чтобы ты пустил мне пулю в лоб так же, как тому уроду? – Джордж видит, как светловолосый, совсем не ожидавщий противостояния, замирает, опешив, а потому цепляется за это, сразу же продолжает, пока ему позволяют.       — Что я должен был сделать, Дрим? Ты, черт тебя дери, первый человек, которого я встретил за два сумасшедших гребанных месяца!..       Джордж шагает вперёд, решительно.       Дрим отступает назад и сжимает кулаки так, что на костяшках проступают белые пятна.       — Ты первый человек, которого я встретил здесь. Первый живой человек, который сразу же собирается убить меня только за то, что я не родился с иммунитетом.       — Ты не понимаешь. – шипит светловолосый, но Джордж, слабо осознавая происходящее, продолжает наступать, повинуясь какому-то внезапному, внутреннему порыву. Чувствует, как все, что он копил на протяжении недели, пока был с Дримом, непонимание, обида и неразрешенные вопросы сливаются в единый поток, вырываются наружу, прорывая его внутреннюю плотину.       — Я́-то не понимаю? – зубы Джорджа скрипят. — Может, я и знаю тебя не так долго, я точно уверен в одном. Скажи мне, Дрим, какое право ты имеешь распоряжаться чужой жизнью?       — Я не..       — Какое право ты имеешь..       Дрим прерывает его, рычит и вцепляется одной рукой в волосы на темени, оттягивает вверх, раздражённо стонет:       — Джордж, заткнись и послушай.       Однако Джорджа уже не остановить. И в этом маленьком, таком хрупком с виду парне заходится ураган безудержной, огромной силы.       — То, что ты раздобыл себе автомат совсем не делает тебя Богом.       — Джордж, это было вынужденной мерой.       — У тебя самого есть иммунитет, Дрим?       Дрим продолжает отступать. Ровно до момента, пока его поясница не утыкается во что-то твердое – в край стола позади.       И тогда он безразлично выплёвывает, защищаясь из последних сил:       — Здесь не выживают, Джордж. Если ты не в зелёной зоне и безоружен, ты просто неживец. Одной ногой в могиле. Понимаешь? И я бы поступил даже милосердно. Помочь и спасти всех просто невозможно.       От циничности и глупости произнесенного Дримом Джордж чувствует как его тошнит; но вместо того, чтобы зацикливаться на обдумывании этого подобия принципов, он продолжает стоять на своем.       Шаг вперёд – брюнета.       Светловолосому же отступать дальше просто некуда.       — Ты не ответил, Дрим. У тебя есть иммунитет?       Джорджу, на самом деле, не столько важен сам ответ. Он его знает, он очевиден. Он просто пользуется чужим смятением и замешательством, пытается выудить ответы на все вопросы, пока Дрим вообще говорит, поэтому сразу же за этим спрашивает совершенно другое, неожиданно и резко даже для самого себя.       — Что ты вколол мне?       Дрим поворачивает голову и смотрит, кажется, наконец-таки прямо на Джорджа. Шумно дышит, и по его напряжённым плечам, по тому, как пальцы впиваются в поверхность стола брюнет понимает, что тот ещё пытается что-то придумать, уйти от вопроса, спрятать посыпавшиеся из рукавов тузы обратно. Однако Джордж не позволяет, повторяет вопрос и добивается от Дрима нервного и короткого:       — Это сыворотка.       Джордж вскидывает бровь.       Смотрит все ещё хмуро, с непониманием, подавившись собственным вздохом – когда Дрим пытается уйти от возмутительного для него положения. Но Джордж опускает руки по обе стороны от его корпуса, упираясь в стол, не позволяя сбежать. Они не закончили. Наверное, если бы атмосфера не была такой напряжённой, из-за разницы в росте это могло бы выглядеть практически забавно. Сейчас же было совсем не до смеха.       — Откуда..? Стой, что?       Дрим издает полухрип, полувздох и огрызается:       — Ты оглох, Гоги? Сыворотка с антителами.       Глаза Джорджа округляются, нижняя губа вздрагивает. Его будто окатывают ушатом ледяной воды; голова начинает кружиться от переизбытка.. всего. Слишком много всего и сразу.       Дрим, видимо надеясь, что коверкание имени вкупе с озвученным произведет действительно шокирующий эффект, порывается в сторону снова, но его останавливает совсем лёгкий удар кулаком в грудь:       — Откуда у тебя это?       — Какая тебе к черту разница. – Дрим, ощетинившись, все ещё пытается отстранить Джорджа от себя, но выходит совсем нерешительно.       Потому что карты из его рукавов сыпятся нескончаемым потоком. Скелеты выпадают из шкафа на кафельный пол, разлетаясь тысячей костей.       — Это не важно. – продолжает стоять на своем он.       Но к горлу Джорджа откуда-то из солнечного сплетения уже поднимается что-то густое, чёрное и липкое, а Дрим лишь подливает масла в огонь. Капля за каплей, он молчал слишком долго, поэтому вода переливается через край.       Джордж позволяет себе сорваться.       — Да сколько уже можно, черт тебя подери?! – вопит Джордж так громко, что на задворках даже проносится мысль, как бы их не услышали, однако он просто не может заставить себя прекратить.       Плечи Дрима дёргаются, ногти скребут дерево стола.       — Сколько ещё ты будешь копить в себе всё это? У тебя не выйдет оставлять меня в неведении вечно, Дрим. Ну сколько ещё ты будешь вести себя вот так..?       В зелёную толстовку утыкается палец, и Джордж представляет, что наверняка думает сейчас парень. "Истеричка". "Ненормальный". "Не умеет держать себя в руках", и это только распаляет его уставшее, измученное, но не способное больше держать все это в себе сознание.       — Я не вещь, не предмет, и я понятия не имею, зачем я тебе тогда понадобился! Я живой человек, Дрим! Возможно, единственный живой человек рядом с тобой во всей округе, я не заслуживаю правду?!       Его голос режет пространство. В то время как за окном разносится гулкий вой грома.       — Мы столько времени вместе! Неделя – это безумно долго здесь. Что тебе вообще скрывать? Я же рассказал тебе всё!.. – Джордж осекается. — Практически все, зато всё это было правдой, за исключением проклятого иммунитета. – он набирает в грудь воздух чтобы сразу же продолжить:       — Ты таскал все это время с собой лекарство, способное спасти человечество, но даже не подумал сказать мне об этом!       — Зачем мне говорить про лекарство тому, у кого и так есть иммунитет..       — Да как это связано?!       — Джордж, если бы у меня были литры сыворотки, "способной спасти человечество", то я, наверное, сказал бы об этом. – Дрим старается скрыть эмоции под равнодушием, наигранным спокойствием. Однако его подрагивающий голос звучит действительно устало.       Джордж не унимается.       — Какая к черту разница? Сколько я ещё не знаю? Это подло и низко, как ты не понимаешь. Да какое право..! Какое право ты вообще..       Сердце брюнета обрастает коркой металла, разгоняя по организму отравленную нескончаемой, детской обидой кровь. Дрим не сопротивляется, покорно принимает на себя поток ругани и чужих невысказанных доселе чувств.       Ровно до момента, пока Джордж не исторгает ядовитое и горькое:       — Ты просто трус, Дрим. Или признай, или прекрати это уже, прошу..!!

Джордж не знает, что делает дальше.

      Он теряет над собой контроль. Его рука сама порывается вверх.       С перекошенным от злости лицом он тянется к маске, стремится уцепиться за белый пластик так, словно сорвав его, сможет получить всю правду.       Однако.. Едва его пальцы касаются ее поверхности, как тонкое запястье неожиданно больно перехватывают, сжимают и оттягивают в сторону.       — Хватит. Я сказал тебе всё, что смог.       Тишина повисает неожиданно быстро, бьёт по ушам. Остаётся висеть в накаленном воздухе несколько долгих секунд.       А потом Джордж отдергивает руку. Отстраняется, шагает назад и замирает посередине комнаты. Его потерянный взгляд ещё с пару секунд мечется от предмета к предмету, и стены давят на него со всех сторон.       Поэтому он выходит. Захлопывает за собой дверь, за которой остаётся недвижимо стоять Дрим.       Только оказавшись в пустом, тихом коридоре он чувствует, как с его сердца к ногам опадают хлопья ржавчины, обнажая запоздалое сожаление.