Большой обман

Элоиз потеряла счет времени. Будучи в сознании, она, тем не менее, с трудом различала происходящее вокруг – разум и реальность словно находились по разные стороны мутного стекла. Томас не отходил от нее. Давал лекарства, помогал одеваться, принимать ванну и расчесывал волосы. Бóльшую часть дня она проводила в постели, а когда вставала, то едва держалась на ногах, но каждый раз, когда организм был готов сдаться, мысли о Томасе оттаскивали ее от края бездны. Если бы все происходило в Нью-Йорке она, бы, наверное, уже не пыталась бороться. — Как там Дороти? В то утро Элоиз проснулась в чуть лучшем состоянии. У нее все еще сохранялся жар, но голова была вполне ясной. — Не надо меня жалеть, говори, как есть, — сказала она, когда Томас отвернулся. — Плохо. — Он посмотрел на нее, и по его глазам Элоиз поняла, что все не просто плохо, а очень скверно. — Я хочу увидеть ее. — Не стоит, — Томас сжал ее руку. — Подожди хотя бы до вечера. Глядя на его уставшее лицо, отросшую щетину и мятую рубашку, она почувствовала укол совести. Вряд ли за последние несколько дней он спал больше четырех часов в сутки и, конечно, теперь, когда ей чуточку лучше, заслуживал отдыха. Но если с Дороти все очень плохо (а Элоиз не сомневалась, что это так) она должна увидеть ее. Сейчас. — Помоги мне встать. Томас вздохнул, но возражать не стал. Молча приобнял ее за талию, и Элоиз закинула руку ему на шею. Пошатываясь, слезла с кровати и, поняла, что ноги и голова опять взбунтовались против нее. Ее качало, к горлу подкатывала тошнота. Несколько секунд она стояла, терпеливо ожидая, пока головокружение отпустит, а ноги обретут твердость. — Идти можешь? Элоиз кивнула. Поддерживаемая Томасом, она доковыляла до каморки Дороти, но у двери замерла в нерешительности. Было страшно заглянуть внутрь, страшно столкнуться с реальностью – она знала, что ждет ее по ту сторону. Дороти спала. Вернее, пребывала в забытьи – врач дал ей лекарство не столько за тем, чтобы вылечить, сколько облегчить симптомы. Обвинять его не было смысла. Элоиз хватило одного взгляда на осунувшееся лицо компаньонки, чтобы понять – чуда не произойдет. Наверное, даже хорошо, что Дороти без сознания, подумалось ей. В противном случае Элоиз пришлось бы утешать ее ложью о скором выздоровлении, но Дороти была умна и в два счета раскусила бы обман. — Ты не прислуга. — Элоиз положила руку ей на лоб и стиснула зубы, почувствовав жар, исходящий от влажной кожи. — Ты моя подруга. В лице Дороти ничего не изменилось, но Элоиз хотелось верить, что компаньонка слышит ее. Она никогда не говорила этого вслух и сейчас чувствовала, как в груди копошится вина. Последние два года, когда с деньгами стало совсем туго, Дороти работала у них просто так. — Она всегда говорила, что ей просто некуда идти, но я знала, что это не так. — Элоиз присела на край постели. — Ее старший брат с семьей живет в Филадельфии. Он неплохо зарабатывает и несколько раз звал ее к себе. — Элоиз посмотрела на Томаса. — А Дороти отказывалась. — Она покачала головой. — Я так многим ей обязана. Надо было чаще это говорить. Томас сел рядом. — Она и так все знает, поверь. — Он поцеловал Элоиз в висок. — Поэтому и осталась с тобой. А теперь пойдем. — Мягко, но настойчиво Томас взял ее за руку. — Тебе нужно отдохнуть.

***

Дороти скончалась еще до заката. Элоиз в это время спала, приняв очередную дозу лекарства, и не видела, как доктор, выйдя из каморки девушки, грустно покачал головой и развел руками. Не видела, как двое рабочих, замотав лица бинтовыми повязками, вынесли на носилках тело, укрыв его простыней, а после собрали в мешок все личные вещи Дороти, чтобы впоследствии их сжечь. — Девушку похоронят завтра утром, — сказал доктор. — Если вашей жене к этому времени будет лучше, она может присутствовать на церемонии. Томас, привалившись к стене, сложил руки на груди. — Спасибо, доктор. — Он посмотрел на Элоиз. — Она жива благодаря вам. — Томас вздохнул. — Не знаю, чтобы я делал, если бы… — он взял с туалетного столика графин с виски и плеснул себе в бокал. — Эта женщина – мой счастливый день. — Томас грустно улыбнулся. — День, которого я едва ли заслуживаю. Доктор похлопал его по плечу. — Не нам судить, кого или чего мы заслуживаем, мистер Райт. Томас проводил его и вернулся в каюту. За окнами начинало темнеть, и он включил настольную лампу. Элоиз все еще спала, но теперь дыхание ее было ровным, на лицо медленно возвращался здоровый цвет – не в пример сероватому оттенку, который он с немым ужасом наблюдал в течение последних пяти дней. Каждый раз, давая ей лекарство, и, глядя, как Элоиз бессознательно, иной раз даже не открывая глаз, глотает его, Томас молился Богу, в которого не верил, чтобы тот не отбирал у него жену. В такие моменты он невольно задумывался – не наказание ли это за его прошлые грехи? Да и за нынешние, если на то пошло. Не он ли хотел решить финансовые проблемы и выбрал для этого самый короткий путь? Если Элоиз не выкарабкается, он не только унаследует ее деньги, но и избавит себя от необходимости открыть правду о собственном банкротстве. Но Томас не хотел этого. Он хотел, чтобы Элоиз поправилась. И если ее болезнь – его наказание, то высшие силы жестоки и несправедливы, поскольку расплаты заслуживает он. — Который час? Томас вздрогнул и открыл глаза. Он задремал в кресле, а голос Элоиз выдернул его из чуткой дремы. — Мне показалось, я слышала голоса. — Она полулежала на подушках, оглядываясь вокруг. — Ты что спал? Прости, если разбудила. — Я не спал, — Томас поднялся с кресла и направился к ней, на ходу поправляя выбившуюся из-за пояса брюк рубашку. — Так… задремал немного. — Он сел на кровать. — Ты как? — Лучше, кажется. — Элоиз размяла шею. — По крайней мере, ничего не болит. — Она слабо улыбнулась и, протянув руку, ласково провела кончиками пальцев по его небритым щекам. — Если уж ты выглядишь, как бродяга, представляю, во что превратилась я. — Элоиз потрогала растрепанные волосы. — Можно посмотреться в зеркало? Томас тихо засмеялся. — Лучше не стоит. Он старался казаться бодрым, чтобы не сталкивать ее с реальностью раньше времени. Элоиз не ела с самого утра, и, узнав о смерти Дороти, наверняка откажется от ужина. А этого допустить нельзя – она и так почти без сил. — Тебе тут кое-что передали, — Томас улыбнулся и подошел к журнальному столику. — Личный подарок капитанского повара. Взяв тарелку, он вернулся к ней. Выждав пару секунд, снял натертый до блеска металлический клош. — Атлантический лосось, запеченный с овощами. — Он протянул Элоиз тарелку. — Чувствуешь, какой аромат? Он улыбался, но внутри замер в тревожном напряжении. Если Элоиз сейчас потребует отвести ее к Дороти, или спросит о ее состоянии, врать не имеет смысла. Она мигом раскусит ложь, и потом будет еще хуже. — Я должна съесть это до последнего кусочка? — Не обязательно. Но половину точно. Тебе не хочется? Элоиз пожала плечами. — Сама не пойму. Странное состояние. Она все еще была почти без сил, но, по сравнению со вчерашним днем, выглядела раза в три лучше. И это вселяло надежду. На счастье Томаса она все же согласилась поесть, хоть и делала это без видимого аппетита. Когда на тарелке осталась треть, Элоиз откинулась обратно на подушки. — Знаешь, как сильно я тебя люблю? — И как же? — Томас прилег рядом и уткнулся носом в ее ключицу. — Так же, как саму жизнь, — прошептала она, перебирая его волосы. — Потому что ты и есть моя жизнь. Томас поднял голову. — А ты моя. Элоиз улыбнулась, но миг спустя сделалась серьезной. — Как Дороти? Ему даже не пришлось отвечать. Прежде, чем Томас успел произнести хоть слово, она увидела все в его глазах.

***

Утро выдалось пасмурным. Над темной беспокойной гладью повисли низкие тучи, в любую минуту готовые излиться дождем. Ветер сердито дергал веревочные снасти, пытался сорвать шляпы с немногочисленных участников церемонии, и вырвал страницу из Библии в руках молодого капеллана-француза. В предрассветных сумерках белая ткань, которой обернули тело Дороти, казалась особенно яркой. Веревки, обвязанные вокруг ее ног, рук, талии и шеи, всколыхнули в груди Элоиз безотчетную злость. За очертаниями хрупкой фигурки почти не угадывался человек – все выглядело так, будто под слоями ткани лежала деревянная кукла, которую за ненужностью решили спустить за борт. Понимая абсурдность своих чувств, Элоиз тем не менее, ничего не могла с ними поделать – только сдерживать. Хотелось плакать, но слез не было. — Из праха мы пришли, и в прах возвратимся. Очередной порыв ветра куснул ее открытую шею, но Элоиз даже не вздрогнула. Томас снял с себя шарф и надел на нее. Тело все еще с трудом повиновалось ей, после душной каюты от свежего воздуха кружилась голова, и когда Элоиз пошатнулась, рука Томаса легла на ее поясницу. Уверенность, сила. Она придвинулась ближе, так что ее щека коснулась черного шелка жилета под его расстегнутым пальто. Ткань была гладкой, прохладной, но под ней ощущалось тепло живого тела. «Как же так, Дороти? Ты ведь даже насморком никогда не болела». Прищурившись от ветра, она наблюдала, как матросы кладут тело девушки на обшарпанные серые доски. — Мы предаем тело нашей сестры водам океана, чтобы Господь принял ее душу в мир вечный. «Если бы мне повезло чуть меньше, сейчас на этих досках лежали бы два мешка». Элоиз представила себя мертвую: бледную, окоченевшую, с заострившимся лицом цвета церковного воска, обернутую в перехваченную веревками ткань. Томас, наверное, думал о том же – крепче обнял ее за талию и сжал пальцами бок. — Земля к земле. Прах к праху. Раздался скрип, доски опустились. Мешок беззвучно скатился, и через пару секунд далеко внизу раздался глухой всплеск, заглушенный порывами ветра. Вот и все. Ни могилы, ни памятника. «Я обещала ей новую жизнь, а привела к смерти». Разумом она понимала, что Дороти заболела еще до поездки, и вряд ли путешествие сыграло здесь роковую роль. Но мысли о том, что в Нью-Йорке, где больше врачей и есть настоящие больницы, ее, возможно, могли бы спасти, крутились в голове, как назойливая мелодия. В первые дни после свадьбы она разве что числа в календаре не зачеркивала в ожидании этого круиза. Воображение рисовало безмятежные прогулки вдоль палубы; ужины в залитом светом ресторане, где все блестит от хрусталя и зеркал; тихие вечера за книгой и долгие ночи, когда они с Томасом будут заниматься любовью под шум волн за бортом. Элоиз представляла, как по утрам, закутавшись в халат и, подставив лицо поцелуям зябкого ветра, будет стоять у открытого окна, сжимая в руках чашку с горячим кофе, изредка оборачиваясь и поглядывая исподтишка на спящего Томаса. А днем, пока муж коротает время в обществе коллег-бизнесменов, они с Дороти будут пить чай в дамском ресторане, гулять по кораблю и, может, среди пассажиров найдется тот, кто оценит яркую внешность и доброе сердце ее ирландской подруги. Дороти была настоящим бриллиантом: годы, проведенные в высшем свете, сделали из нее настоящую леди, но не лишили искренности и чистоты. И, конечно, она не заслуживала окончить путь в душной каморке и обрести последний приют на дне океана: в темной глубине, столь холодной и мрачной, что даже акулы ни рискуют соваться туда.

***

Элоиз посмотрела на календарь. До прибытия в Лондон осталось почти две недели, и она понятия не имела, как выдержать это время. Томас, видя, что ей тяжело даже глядеть на дверь комнаты Дороти, не говоря о том, чтобы зайти внутрь, распорядился, чтобы их переселили в другую каюту. Доктор по-прежнему навещал ее каждый день, с удовлетворением отмечая, что Элоиз идет на поправку. Она и правда чувствовала себя лучше, хотя морально ей было в два раза хуже, чем когда она мучилась от лихорадки. — У тебя есть что-то, о чем ты жалеешь, но уже не в силах исправить? Было около полуночи. Из окна, разгоняя темноту, тянулась по кровати и полу белесая полоса лунного света. Элоиз лежала под одеялом, глядела в черную пустоту, пытаясь заснуть, но сон не шел. — Да, — Томас повернулся к ней. — Не все находится в нашей власти. Это и хорошо, и плохо. — Не могу перестать думать о ней. — Элоиз вздохнула. — Закрываю глаза и представляю, как она лежит на дне; как течение распутывает веревки и срывает простыню. Представляю синее, распухшее лицо. — Элоиз закусила губу. — Она была такая красивая, а теперь… Знаешь, мне доводилось видеть утопленника. Когда мне было десять, мы с дядей гуляли в Центральном Парке, и коронеры вытащили из пруда тело какого-то бродяги. Ты когда-нибудь видел утопленников? Томас пододвинулся ближе и обнял ее со спины. — Я не стану говорит тебе «не думай об этом» потому что это все равно не поможет. Но ты можешь говорить об этом со мной. Сколько хочешь. Сколько будет нужно. — Мне очень больно сейчас, — призналась Элоиз. В глазах защипало, и она с облегчением дала волю слезам. Наконец-то. Будто нарыв, мучавший ее, наконец, лопнул, и вся гадость вытекла наружу. Не стесняясь слез, не пытаясь сдержать их, Элоиз тихо плакала, пока Томас сжимал ее ладонь и шептал что-то успокаивающее. …В ту ночь она спала без кошмаров. Впервые за последние пять дней, минувших с похорон Дороти.