майко, гейша, кицунэ

Медитации не помогают. Не помогают привычные упражнения. Не помогает уже ничего. Он должен быть — покой и острота ножа. Не дается. Пытается обуздать мысли, отбросить их прочь, вымести из сознания. Но два слова, простой вопрос, не покидают. Точно скол на краешке зуба, что трогаешь языком — сотни, тысячи раз на дню. Против всяческой воли. Почему — она? В первый день вернуться хотел. Взглянуть Такао в глаза, к ответу призвать. Грязный заказ, отчего согласился?.. Потом поразмыслил, сам догадался — дело не в цели. Дело в заказчике. Сегуну не отказывают. Лучше б Сатоши отправил. Азуми. Кого угодно. Жестокий. Женщина. Такое — впервые. Приходили заказы, он знает. Такао не брался. Слишком тяжкая ноша — даже для клана синоби. У любого из них есть темное, но сердце. У каждого была мать. Женщина. Не простая, но — гейша. Видела лишнее?.. Слышала? Не ему забота, не его печаль. Его дело простое — тенью укрыться, выследить. Не дрогнуть, сделать все чисто. От тела — избавиться, но принести кисть с левой ее руки. Сказать просто, но сделать… Следил за окия ястребом. Сидел в чайных домах, куда ходит, в смежных комнатах. Слушал искусные песни, танцы в тенях на седзи наблюдал. Провожал от вечера и до порога, тенью сделался. Чем больше смотрел — тем слабей становился. Однажды в ночи пришел, сон хранил. Наваждение. Было в ней что-то… Какой-то надлом. След, что оставляет печаль, если долго живешь на свете. Когда выпадает хоронить своих мертвецов. Недавняя майко, совсем юна. Откуда в ней этот глубинный холод? Что же ты видела, тоскливая?.. Время выходит, а он все медлит. Хотелось ей подарить еще один день, еще одну ночь. Еще один миг — такой, какому и цены не бывает, когда знаешь, что он — последний. Она не знала. Только иногда, проплывая от чайного дома к окия, вытягивалась в струну. Вдруг оглядывалась — рассеянно и торопливо, а потом застывала тонкой бумажной фигуркой, запрокинув напудренное лицо. Момент был правильный, верный. Он знал такие мгновения, умел отличить. Когда все затихает, мир внешний и покой внутренний в равновесии — тогда самое время выйти из тени и нанести удар. Легко пройдет. Но она — смотрела в небо. Точно считала звезды. Нельзя убить человека, что смотрит на небо и звезды — с таким лицом. Такими глазами. Извелся, измучился. В последний день, что назначил, видит себя в отражении, в водной глади — отводит глаза. Злится — на себя, на нее, на дзенина. На нее — прежде прочего. Ей — закрыть глаза, заснуть долгим сном. Ему — как потом вытерпеть?.. Как с таким жить? Стало казаться, все кончено. Плохие, скверные мысли. Будто одним ударом две жизни прервет — не сейчас, так после оступится. Последует за ее силуэтом — туда, в темноту. Вглубь, до самого дна. Навек непрощенный. Выходит лишь к вечеру. В чайном доме пьет сладкий чай, тот горчит на губах. Музыка слух тревожит, танец — он не бросает и вгляда. За полночь время перебегает — входит к ней, в одиночество опустелой комнаты. Сам — пустотелый. Она не оглядывается. Сидит, сложив на коленях белые руки, спиной к нему. Прядь темных волос под опущенный воротник сбегает. Белая пудра на шее зубцами щерится, обнажая цвет ее кожи. Топленое молоко. Он вздрагивает, как от пощечины, как от удара. Опускается на колени, точно перед святыней. — Сделай все быстро, — тихая просьба. — Без лишней боли. Его ведет — не от голоса, но от слов. Лишней. Она все знала, она ждала — и теперь не бежит своей гибели. Такое впервые — тоже. Он обводит взглядом узкую комнату. Небольшую комнатку в скромной чайной. Кисло. — Пойдем, красивая, — говорит. — Здесь — гнило выйдет. Не дело — здесь. И она идет. Вперед смерти своей, с прямой и гордой спиной, неспешным и плавным шагом. Останавливается, когда он велит. В проулке, темном и затхлом. Немногим лучше. — Посмотри на меня, — просит. — Хочу запомнить твое лицо. Темный взгляд ее ложится на грудь, вдоль шеи скользит, замирает на подбородке. — В глаза. В глаза — милосердней было бы снять с себя кожу живьем. Но ему не до жалости. Немое, пустое лицо. Но глаза — говорят, умоляют, терзают. Черные, колдовские глаза. Глядят в его тьму, будто в ней — зрячие, будто видят… Проклятье!.. Он выдыхает, шумно и сбито, точно ударили в грудь. Там, где замерло его черное сердце, прежде, чем содрогнуться. Он медленно, будто во сне, поднимает к поясу руку. Ловит дрожащую тень ресниц на белых щеках. — Дай мне свою ладонь. Левую. Узкая, белая ладонь — несмелая, девичья. Чистая, нежная кожа. Он накрывает ее своей — на один миг, на два биения сердца. Приносит свои дары — один зримый, другой незримый. — Уезжай, — хрипом рвется из горла. — Так далеко, как сумеешь. Укройся. Тебя ищет сегун. Не успокоится. Не отступит. Камень в ее ладони сияет под лунным светом и ее взглядом. — Отчего передумал?.. — тихим, неверящим шепотом. — Зачем помогаешь? Он молчит. Так долго, что думает, будто уже не ответит. Но с губ слетает: — Хотел сделать что-то хорошее. Верное. Видит — не верит ему. Еще сомневается. Просит цену назначить. Тогда добавляет: — С условием. И снова — глаза в глаза. Ждет покорно, не спрашивает. — Поцелуй. Подаришь мне поцелуй. Под белой пудрой разливается краска. Но взгляд — тверже стали становится. Льда острей. — Поцелуй, — повторяет, не отводя строгих глаз. — Какая малая плата за жизнь!.. Не жизнь он ей дарит, а только возможность продлить биение сердца. — Сегун дает много больше, — бросает зло. — За твою смерть. Выбирай. — Хорошо, — после холодного долгого молчания. Она шагает к нему — вся шелк и трепет, но он отступает в тень. — Не сегодня, нетерпеливая. Позже. Когда выживешь. Не поцелуя он просит, а только возможности новой встречи. Искупления. В ответ — низкий учтивый поклон. Ему хочется рассмеяться. Он — безумен, она — о, она едва ли ему уступит. Не в эту ночь. — Теперь — уходи, красивая. Встретимся, если начертано. Она уходит, крепко сжимая камень в ладони. А кажется — сердце его прихватила. С собой забрала. На пороге белого лунного света оглядывается. Всматривается в темноту. Вздыхает сквозь перезвон кандзаси: — Меня зовут Мэй. Он это знает. Знал еще до того, как увидел, но запретил себе ее имя. Так правильнее — для дела. Так проще. Но она — усложнила все одним только взглядом. Женщина. Гейша. И он выдыхает в горящее между ними пространство: — Кадзу. И звезды на небе — бессчетны.