Love, it will get you nowhere You are on your own Lost in the wild So come to me now I could use someone like you Someone who'll kill on my command And asks no questions — Muse
Двумя годами ранее
Ярко-желтые лампочки вокруг зеркала — единственный источник света в маленькой темной гримерке с низким потолком. От запертой изнутри на ключ двери тянется дорожка из вещей. Зеленый бомбер. Пара футболок. Лежащая на боку пустая бутылка из-под виски. Кожаный ремень с крупной металлической пряжкой. Вскрытая упаковка презервативов, фольга. Джинсы, скомканные трусы. Почти пустой тюбик смазки на силиконовой основе. Райнер, сидящий с широко расставленными ногами на диване, мог видеть их с Порко силуэты в пыльном и заклеенном разными стикерами зеркале напротив. Вид по-армейски выпрямленной спины и покрасневшей от шлепков, круглой задницы Порко возбуждал его так сильно, что Райнер иногда прикрывал глаза, чтобы не кончить прямо сейчас. Рыжий веснушчатый любовник, гордо смотрящий ему прямо в лицо, обнимал его одной рукой за шею. Он насаживался на член быстро и резко, иногда, беря передышку, водил бедрами по кругу, хрипло постанывая при каждом толчке толстого члена Брауна в простату. Райнер, сжимая его пышные мягкие ягодицы, одновременно крепко придерживал Порко, двигаясь бедрами ему навстречу, стремясь протолкнуться глубже, сильнее. По ягодицам, быстро краснея, тянулись полосы от его пальцев. — О боже, блять… Блять, да, — Гальярд всегда матерился, как шлюха, во время секса, в отличие от своего сосредоточенно молчаливого партнера. Склонившись к его губам, Порко выругался прямо сквозь глубокий, долгий поцелуй. Запах виски смешался с запахом пота и сигарет. Эти пошлые, крепкие ароматы, вкупе со стучащей в висках музыкой, доносящейся со сцены, вскружили ему голову так сильно, что он на миг откинул ее назад, изогнувшись, как пианист после финального аккорда на концерте. За его губами потянулась ниточка слюны. Вновь приблизившись к лицу шипящего сквозь зубы Райнера, Гальярд улыбнулся, не прекращая движений: — Ты бы знал, как я хочу сделать тебе больно… — выдохнул он и взял дыхание снова. — Хочу, чтобы ты закричал подо мной от боли. Левую руку Райнер молча переложил на талию возлюбленного, прижимая его к себе все сильнее. Сказанное он то ли не услышал из-за музыки, то ли пропустил мимо ушей, сосредотачиваясь на ощущениях. Ему нравилось чувствовать животом, как зажимается между их телами стоящий, налитый кровью член Порко, на который по ложбинке посреди груди стекает пот. Сдерживать оргазм становилось все непосильнее, Браун уже чувствовал, как волнами накатывает внизу живота. Дыхание перехватывало с каждой фрикцией. Обхватив его обеими руками, Порко припал губами к его плечу и вдруг резко вцепился в него зубами. Он любил кусаться во время секса. Больно, не контролируя силу. Браун уже просил его так не делать, но тот лишь отмахивался, обращая все в шутку. — Ну, хватит, — прошипел он, дергая плечом. Но Гальярд сжимал челюсти все сильнее. Он не терпел ограничений. На грудь стекла маленькая струйка крови. — Ты совсем рехнулся что ли?! — закричал Райнер, спихивая с себя Гальярда. На столь близкий и желанный оргазм не осталось и намека. Порко же, успев кончить от захлестнувших его первобытных инстинктов, развалился на другой стороне дивана, улыбаясь и сверкая пьяными глазами. Он явно был доволен собой. Плечо горело пульсирующей болью. Райнер потрогал его кончиками пальцев и увидел размазавшуюся кровь. — Ты серьезно?! Нахуя так сильно?! Пошатываясь, он подошел к зеркалу. В тусклом свете гримерки, выделяющем каждый мускул, Райнер был похож на греческого бога, думал Порко, не отрывая от него взгляда. — Ну, заигрался немного, — чуть ли не урча, ответил он. — С кем не бывает. Такой большой, а такой нежный. Райнер осмотрел укус в зеркале. Заживать будет долго, может, даже шрам останется. След от зубов сына стоматолога был ровным, как английский забор. Челюсти у Порко были что надо. — Ты, блять, до крови меня укусил, чувак. Гальярд рывком сел на диване. — Сколько раз я просил тебя не называть меня чуваком?! Я тебе что, чужой? Его это разозлило. Он встал и, подойдя к гримерному столику, раздраженно вынул из коробки несколько салфеток, которыми промокнул лоб, подмышки и стер сперму с живота. — Тебе больно? — полуиздевательски спросил он, вытираясь салфетками. — Мне, думаешь, не больно, когда ты свой хер в меня засовываешь? Почему-то я один готов немного перетерпеть, а ты ведешь себя как сраная принцесса, блять. Дверь гримерки дернулась. Потом в нее сильно застучали.***
За три года до этого
Райнер, взяв из протянутой руки Марселя тлеющий косяк, глубоко затянулся. Вязкий горячий дым с резким запахом травы наполнил легкие. От растекавшегося по всему телу умиротворения парень прикрыл глаза. — Ну, что теперь? — спросил Марсель. Выдох. Изо рта Брауна потянулись клубы густого дыма, быстро рассеиваясь в воздухе. — Да хер его знает. Понятия не имею, куда теперь. Они стояли на набережной в Ричмонде и, опираясь на капот гальярдовской машины, раскуривали один косяк на двоих. Вечерний мерный плеск воды успокаивал. Впереди них горели огни большого города, а над их головами в бесконечном темно-синем небе таяли звезды. — Может, в спорт? Ты же по всем нормативам то ли на втором, то ли на первом месте был всегда. — Раньше надо было об этом думать, когда тренер уламывал записаться в юношескую лигу, а я болт забил. Сейчас-то что уже? — Даже не попытаешься никуда подать документы? — А смысл, если я не понимаю, чего хочу? Тратить два года, чтобы потом потратить еще три, чтобы что? Быть примерным мальчиком всю свою жизнь? Дохлый номер, я проверял. Лучше деньги пойду зарабатывать, чтобы от мамы съехать. А там посмотрим, — бесстрастно сказал Браун и, кашлянув, отдал косяк Марселю. — У меня даже талантов никаких нет. Как-то неправильно все это… То есть я неправильный какой-то… — Бро, да что ты несешь вообще? — Ты-то хоть всегда в математике шарил и трехзначные числа в уме перемножал. С твоим талантом ты точно не пропадешь… Чего ты угораешь? Горько посмеиваясь травяным дымом, Марсель отмахнулся: — Ты знаешь, что я понял в старшей школе? Что херня это все, талант ваш. Батя мне с ранних лет твердил, что я талантлив, гордился, вешая мою очередную грамоту в рамочке на стену, хвастался перед друзьями. А я так и не понимал, чем заслуживал все это, я думал, что у меня врожденное какое-то качество. Типа веснушек там. Помнишь еще, как в средней школе учителя вокруг меня скакали, отправляя то на викторины, то на конкурсы, говорили, что я сообразительный и далеко пойду. А я вообще не понимал, чего они от меня хотят все… Райнер с грустью смотрел на отражающиеся в воде звезды и молчал. — В какой-то момент я подумал, что вот еще немного — и меня начнут носить на руках. Мне все прощалось, Райнер, понимаешь? Я что угодно мог сморозить, а меня считали юным гением. — Я все еще не понимаю, как такой умник, как ты, скатился до оценок такого, как я. Марсель сделал затяжку и сплюнул в сторону. — А я тебе сейчас объясню. Что бы я ни делал, учителя меня подтягивали, когда я уже стал забивать на учебу. А че стараться-то? Я ж талантливый, блять, зачем мне учиться? Возгордился собой, пиздец. А вот два года назад я стал подозревать, что никакой я не гений. Я просто ленивый. И учеба стала даваться мне сложнее, в какой-то момент оказалось, что пахать все-таки нужно было, но я как-то проебал этот момент. Конкурсы все мне поперек горла встали, я поэтому начал с них сливаться, ведь они бы показали, как я скатываюсь. Преподы что-то просекли тоже. Смита помнишь, историка? Он вообще хотел меня на второй год оставить, я всю ночь тогда над эссе просидел. А я гордый же стал: это не я тупею с каждым днем, это я просто время свое не хочу тратить на это говно. Ну и где теперь, ты думаешь, мой талант, который откроет передо мной все двери? — тут он откинулся спиной на капот и закричал во всю глотку: — Где мой талант, я спрашиваю?! — и захохотал, держась за живот. — Ты говорил, тебе отец уже курсы оплатил. — Ну да, мы сошлись на том, что надо в айти вкатываться. Но я не знаю, Райнер. Глаза не горят. Да и вообще мне страшно. Райнер не удивился такой откровенности. Если в трезвом, будничном состоянии они брутально шутили про жопу и задротов, корпевших над учебниками, обсуждали игры и то, как сыграл Манчестер, то по пьяни или под накуркой разговоры были иными — языки всегда развязывались на философские размышления. Алкоголь и трава выворачивали душу наизнанку, показывая, что там внутри, в закоулочках подросткового сердца. По накурке Райнер в свое время набрался смелости рассказать Гальярду о том, что гей. О том, как мама запалила их с Эреном. Марсель стал его первым другом и первым, кто знал о его ориентации и всех связанных с этим переживаниях, несмотря на то что сам интересовался девушками. Набережная в Ричмонде стала местом, куда Райнеру было приятнее приходить, чем домой, в котором его никто не поймет. Марсель же оказался рядом с Райнером, когда они с Эреном расстались — тот внезапно понял, что хочет служить в разведке, а набранные на экзаменах баллы позволяли поступить в военное училище. Очарование первой школьной влюбленности к тому моменту сошло на нет — что-то в изменившемся поведении Райнера Йегер принять не смог, потому сослался на переезд и на то, что любовь на расстоянии не для него, хотя оба чувствовали, что к этому все шло. Браун принял эту новость по-тупому спокойно, без ненужной драмы, однако с того момента стал больше замыкаться в себе. Почему-то его одолевало чувство стыда за самого себя, за то, что не смог в свое время собрать волю в кулак и сделать какой-то решительный шаг. Возможно, они бы пошли служить вместе и у их отношений появился какой-никакой шанс… Но думать об этом уже было поздно. Что случилось, то случилось. — Короче, я понял: нет никакого таланта. А делать что-то надо все равно. Надеюсь, со временем найду себе занятие, от которого будет сердце биться и хуй стоять. Как у моего брата, например. Малой с гитарой не расстается, постоянно что-то сочиняет, по нему реально видно, что он кайфует от того, что делает. И он никогда не был отличником вроде меня. Вот ему я иногда завидую, потому что он точно знает, чего хочет. — Да уж, повезло, наверное. Марсель, приподнявшись на локте, ткнул Брауна в бок: — Ну и ты не ссы. Найдется и твое занятие. Просто делай что-нибудь, — и улыбнулся. Простой, ободряющей улыбкой, от которой у Райнера потеплело на душе.***
С того вечера в Ричмонде потянулись два года такой разной и в то же время такой рутинной жизни Райнера, который хватался за любую работу, которую ему предложат: таскал ящики на складе магазина настолок, был продавцом спортпита на полставки, стоял на раздаче еды и гуманитарки в приюте для бездомных. На последнем месте ему, кстати, нравилось — видя искреннюю благодарность в глазах обездоленных, он ощущал себя нужным, не зря коптящим небо. Но эта работа была полуволонтерской, занимала лишь пару часов по утрам и приносила сущие копейки, потому требовалось в дневную или вечернюю смену искать что-то еще, чтобы оплачивать жилье. Кстати, о нем. За месяц до своего совершеннолетия Райнер въехал в обшарпанную студию в Камден-тауне, договорившись с хозяевами оформить документы задним числом — те правда хотели поскорее сдать свою многострадальную квартирку. «Свое» дело не находилось, Райнер никак не мог почувствовать вкуса к жизни, поэтому все его радости свелись к дрочке, тренировкам по спортивным блогам (в форме себя как-то надо держать, да и за недолгое время работы в спортпите Райнер более-менее прошарился в основах бодибилдинга), Нетфликсу, раскуриванию шмали и периодическому случайному сексу с парнями из «Грайндра» — не отличимыми друг от друга, на одно лицо, с которыми было не о чем поговорить, кроме наркоты и сериалов, с кучей амбиций, которым не суждено сбыться. Почему-то Райнеру везло на таких, и никто из них надолго не задерживался в его кровати. Трахаться Браун любил, как никто, вдавливать в кровать, придерживать голову партнера, пока тот ему отсасывал, вообще обожал, а вот говорить после секса — не очень. Это требовало эмоциональных сил, которых на тот период Райнер в себе не находил. Надо было говорить о чувствах, которых не было, а иногда и придумывать отмазки для особо влюбчивых мальчуганов. Свой восемнадцатый день рождения Браун встретил с одним из таких. В его память прочно врезался момент, когда он, вытащив изо рта давящегося его спермой паренька (имени которого, кстати, он не запомнил) свой член, откинулся на кровать и положил голову набок. Часы на тумбочке показывали 00:12, 1 августа. В послеоргазменном забытье Райнер отрешенно подумал: «С днем рождения меня». — О чем-то задумался? — юноша из «Грайндра», вытерев рот рукой, прижимался к Райнеру и водил кончиком пальца по волосам на его груди. — Да нет, — на отъебись ответил тот. Говорить незнакомому человеку о своем дне рождения казалось ему жалким, будто бы он требовал внимания и заботы, которых не заслуживал, но в которых так нуждался. — Круто трахаешься, — игриво промурлыкал паренек, а у Райнера внутри все заныло, потому что он уже знал наизусть — он слышал это десятки раз — какая фраза будет следующей. Вопрос о количестве ебырей, конечно же, набивший оскомину. — Сколько у тебя было парней? Райнер едва не заскрипел зубами. «Да какая разница? Опять за свое: сколько… Сколько…»Сколько… Сколько? — Сколько свечек на торте, Райнер? — П-пять! — Даааа! Молодец, солнышко, задувай скорее! — он вспомнил радостный возглас матери, держащей перед собой огромный фруктовый торт с белым кремом. От одного вида у маленького Брауна текли слюнки. Зажженные свечки играючи отражались в больших серых глазах матери. За столом, накрытым на заднем дворе дачного домика, в смешных картонных колпаках сидели соседские ребята, которых Карина позвала на пятый день рождения сына. Рядом стоял большой Браун с камерой и снимал праздник на пленку. Невольно вспоминая это, Райнер улыбнулся.
— Сколько у тебя было парней? Вопрос вывел Райнера из столь приятной неги. Перед глазами снова оказался темный потолок с люстрой-вентилятором. Радостные дети с праздника превратились в уже раздражающего парня из «Грайндра». Свечки на торте потухли.***
Днем, когда Райнер спровадил очередного любовника и как следует выспался, ему позвонил Марсель. — Чувак, чувак! — в трубке раздался радостный, бодрый голос, по которому Райнер правда скучал. Гальярд на несколько месяцев пропал с радаров, потому что с головой ушел в учебу, готовясь к вступительным. — Птичка нашептала, что у тебя день рождения! Ты думал, я забыл, а я не забыл! — его голос так и искрился восторгом, телефон чуть ли не дрожал от этого. — Птичка не соврала, — улыбнулся Райнер в трубку. — Спасибо, бро. Как у тебя там? — Не поверишь, у меня получилось! Я поступил на биоинженерию, прикинь, поступил! В Имперский колледж. — Я в тебе не сомневался, — в душе Брауна смешались в пеструю массу противоречивые чувства: радость и гордость за лучшего друга и в то же время что-то вроде зависти, укола совести… — Поздравляю и тебя тоже. — Извини, что не писал долго. Но я правда света белого не видел последние недели. — Пустяки. Я понимаю. По ходу, ты нашел «свое дело», да? — Кажется, да. Надеюсь на это! Я что звоню-то, кстати. Не хочешь разом обмыть и свой, и мой праздник? — Да… если честно, нет что-то настроения веселиться… — Ну ты даешь. И так сто лет не виделись. Вот что я предлагаю: в эту пятницу у моего брата будет концерт в «Либерио», я попрошу его тебя вписать, пройдешь бесплатно. Он тоже порадуется, у его группы это первый концерт будет, мелкий переживает, что народу будет мало. — Наливать-то будут? — Обижаешь. А после концерта поедем к нам на афтерпати, там уже будут не только наливать. Давай, будет весело! — Уговорил, Гальярд. Давай тогда, до пятницы. — Жди подарок! Бывай, — Марсель повесил трубку, и Райнер вновь остался в пустой комнате, наедине с монотонными короткими гудками. На плите с мерзким свистом вскипел чайник.***
В клубе «Либерио», спрятанном в одной из улочек Лейтонстона, собралось больше людей, чем предполагали Гальярды. Они рассчитывали человек на сорок от силы, а пришло вдвое, а то и втрое больше — уже за полчаса до начала дышать в клубе стало нечем. Марсель встретил Райнера курящим у входа с какими-то ребятами, у которых стрельнул сигу и с которыми теперь о чем-то базарил. Гальярд дико восхищался тем, с какой легкостью Браун мог завести любое знакомство, несмотря на внутренний пофигизм и отношение к жизни в стиле «я мертв внутри». Внезапно появившись за спиной Райнера, Марсель с радостным возгласом набросил на широченные плечи школьного друга красивую новую коричневую кожанку. — С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!!! — прокричал он, светясь от счастья, как золотистый ретривер, после чего отошел на пару шагов и оценивающе поднял вверх два больших пальца. — Угадал с размером, надо же. Затушив окурок, Райнер засунул руки в рукава и попробовал согнуть их в локтях. Куртка сидела как влитая. — Спасибо, Марсель, — на его щеках проступил легкий благодарный румянец, подарок явно ему нравился. Сколько стоила кожанка, он и представить боялся, зная, насколько в семье Гальярдов любят бренды. — Правда угадал, а я ведь набрал почти двадцать фунтов, — похвастался он. — Ну ты кабан, Браун. Но смотришься отлично, я базарю. Ноухомо, но будь я девкой, я бы тебе отсосал в этой куртке. Ладно, пошли, а то ребята скоро начинают, а мы еще трезвые, — Марсель схватил его за локоть и, пройдя мимо ирландского мордоворота на охране, потащил через клубную толпу. — Как группа-то называется? — спросил Райнер, идя позади, протискиваясь между людьми. Марсель оглянулся и, с гордым видом подняв указательный палец, объявил: — «The Marleyan Titans»! — Марчто? Откуда твой брат это взял вообще? — Не спрашивай, ха-ха. Порко уснул как-то под накуркой, а во сне ему что-то дикое привиделось. Просыпается такой с бешеными глазами, прибегает ко мне и кричит: «Я ПРИДУМАЛ! ЭТО ОНО!» — на последних фразах Марсель, пародируя брата, схватился за голову и округлил свои светло-карие, с золотистым отливом глаза до размеров сценических прожекторов. Они прошли в комнату за сценой. Гримеркой это было назвать сложно: ни зеркала, ни рейлов для одежды. Просто серая комната со стульями и диванами, посреди которой стоял огромный стол, ломившийся от бутылок спиртного. — Внимание всем постам! — откашлявшись, возвестил Марсель. — Это Райнер Браун, мой кореш еще со школы. Райнер — это титаны, титаны — это Райнер. Браун, растянув губы в безотказно простодушной и лучистой улыбке, поздоровался и обвел взглядом присутствующих. — Что будешь пить? — с подоконника, как раз докуривая в форточку самокрутку, поднялся хорошо сложенный бородатый блондин в очках-леннонах. — У нас есть ром, коньяк кто-то принес, есть абсент, — начал перечислять он, пожав Райнеру руку. — У Йегера есть не только спиртяга, — пихнул того под локоть Марсель. — Что у тебя сегодня, «молли»? Все выкладывай, это свой чел. Это Зик, барабанщик. Смотри, какую бицуху накачал за установкой… Райнера как током пронзило. Он практически ощутил вдоль всего позвоночника разряд молнии, сорвавшейся на него откуда-то сверху. — Йегера? — переспросил он. — Ты, случаем, не брат Эрена? — Да, мы сводные братья, — ответил тот, поправив очки. — Я учился с Эреном в школе, — нервно улыбаясь, сказал Браун. Вот так совпадение! Он знал, что у Эрена есть старший брат, но, так как тот давно жил отдельно, Райнер ни разу с ним не пересекался и имел представление о нем лишь в теории. — Я в курсе, — бесстрастно ответил тот, и от этой фразы Райнер едва не выпалил: «Вот дерьмо». — Эрен внешностью больше в отца пошел, как я понимаю, — нашелся он. — Да. Это мне передались по-королевски прекрасные гены, ха-ха, — Зик, откинув голову, захохотал так громко, что казалось, что этот смех поглотил общий шум и гам в комнате. — Да что ты его спрашиваешь, Зик, налей уже чего-нибудь, — у стены, подкручивая колки на гитаре, сидел светловолосый парень, руки которого были покрыты татуировками от запястья и до рукавов футболки. — Иначе я не представляю, как можно трезвым слушать завывания Порко. — Пошел на хуй, Кольт! — донеслось с дивана. Райнер повернул голову. На диване в глубине комнаты, развалившись на всю его длину, положив руки вдоль спинки, лежал, нет, возлежал младший брат Марселя. Браун поразился их сходству: имей он хоть небольшие проблемы со зрением, он бы принял Гальярдов за близнецов. Порко, младше Марселя на год, отличался от старшего брата полутонами: волосы были чуть светлее и рыжее, веснушек было чуть больше на капризно вздернутом носике. Цвет глаз остался неизменным, разве что у Порко они, казалось, отливали болотно-зеленым, однако взгляд… Взгляд разительно отличался. Если старший Гальярд смотрел на мир восторженными, круглыми, широко распахнутыми глазами, в которых огонечками пробегала озарявшая иной раз его сознание мысль, то во взоре младшего отчетливо читалась задумчивая тоска или даже глубоко затаенная злоба. Брови перманентно хмурились, взгляд был скучающий и холодный, а иногда и тяжелый, подолгу задерживавшийся на одной точке. Райнер списал это на мандраж перед первым выступлением — каждый ведь нервничает по-своему, не правда ли? По обеим сторонам от Порко сидели, глупо смеясь, девушки, но тот находился в такой сосредоточенной, даже напряженной прострации, будто бы рядом не было никого. Одна из них была уже бухой в слюни и постоянно клонилась головой к Гальярду, а вторая, судя по зрачкам, поглощавшим, казалось, всю радужку глаз, была уже не здесь и покоряла космос. Райнера насторожило то, что девушки были слишком молоды. Слишком. Но уточнять, в какой школе те учились, он не стал. Более того, у него в руке появился пластиковый стаканчик колы, смешанной с ромом. Браун нашел свободный стул и сел напротив Порко. За одним стаканом пошел второй, потом третий, уже без колы. Райнеру отчего-то было не по себе, потому он пытался это странное, бессознательное ощущение поскорее утопить в алкоголе. Разговор на трезвую голову здесь как-то не клеился. Комнату наполняли еще какие-то люди, пьяная девушка упала лицом на колени Порко. Райнер понял, отчего ему было так неуютно тут находиться — за это время он уже трижды ловил на себе скользящий взгляд Порко. Тот будто бы пожирал его глазами, задумчиво приложив костяшки пальцев к губам. Брауну показалось, что мысленно его уже давным-давно раздели и выставили на мороз. — Райнер, да? — начал разговор Гальярд-младший, смотря как бы свысока с видом скучающего HR-менеджера. — Чем занимаешься? — По-разному, — с интонацией рубахи-парня ответил тот. — Но вообще сейчас я ищу работу. — А что, не берут? — усмехнулся Порко. Что-то в этой усмешке было провоцирующим. — Неохота сидеть за компом в белом воротничке, — Браун прочувствовал подъебку, а потому с вызовом посмотрел прямо в зеленоватые глаза напротив. Порко вдруг одобрительно кивнул головой, поджав губы. Ответ, а точнее, интонация ему понравилась. В этот момент вторая девушка, которая была под кайфом, припала губами к его шее, пролепетав в нее что-то вроде: «Ты же поедешь потом с нами, да, Порко?» Почему-то в ту секунду у Райнера дрогнул кадык, что не укрылось от пристального взгляда Гальярда. Тот, прижав к себе покрепче голову девчули, с какой-то вырастающей гордыней продолжал неотрывно смотреть на Райнера: «Подумай, есть ли у тебя шанс». Он явно ощущал себя хозяином положения, центром вселенского обожания. Даже не так. Он и правда им был. И упивался этим. Воздух накалился — или так показалось Райнеру, к голове которого наконец-то приливала долгожданная пьяная муть. В комнатку просунулась голова координатора с одним наушником: — Через 5 минут начинаем. Порко, подняв руки, с наслаждением размялся и с грубоватой небрежностью спихнул с колен голову отключившейся школьницы. Марсель, стоявший рядом, хохотнул: — О, о, сейчас начнется. — Что начнется? — Просто смотри. Перед каждой репетицией это делает. Порко, преисполненный решительностью, встал, будто Вильгельм Завоеватель перед битвой при Гастингсе, собрал в небольшой кружок свою группу и обнял их, как орел обнимает крыльями своих орлят. Все трое были уже порядком пьяны. После минуты сосредоточенного молчания Порко, сделав полшага назад, улыбнулся во все тридцать два своих белоснежных и идеально ровных зуба, сжал руки в кулаки и вдруг бодро заорал: — КТО МЫ?! — МЫ ТИТАНЫ! — закричали почти в унисон Зик с Кольтом. — ЕЩЕ РАЗ! — это уже был не крик, это гремел, нахуй, боевой клич. — МЫ ТИТАНЫ!!! — ТО-ТО ЖЕ! РАСШАТАЕМ ЭТОТ ССАНЫЙ КЛУБЕШНИК. — ДА!!! — Зик кричал громче всех, так, что в окнах дрожали стекла. — РАЗНЕСЕМ СТЕНЫ К ХУЯМ!!! — К ЧЕРТУ ИХ!!! После боевого ритуала Порко, слегка взмокший от распалявшей его энергетики, повесил через плечо черно-белый Гибсон. Он уже выглядел торжествующим, можно было даже не выходить на сцену. От скучающего взора не осталось и следа. Райнер поразился такой перемене, тому, как озаряет обычное лицо вдохновенный порыв. Он будто бы смотрел на совершенно другого человека. От этой хлещущей через край, агрессивной, дерзкой уверенности Браун не мог смотреть на Порко без восхищения. Рядом с настолько борзым и энергичным парнем сам себе он казался бесконечно маленьким. — Чувак, пошли в зал, — ему на плечо опустилась рука Марселя и вывела из очарованного пьяного созерцания.***
Над небольшой, залитой ручьями синего света сценой вспыхнул прожектор, осветивший лица музыкантов. Зик, усевшись за барабанную установку, прокрутил в руках палочки и в ожидании воззрился на Порко. Кольт, настроив черно-желтую педаль, поднялся с корточек и с гитарой на изготовке встал в левой стороне сцены, позади всех. В зале, по которому, как муравьи, ползали голоса и обрывки фраз, повисло покорное ожидание. Посреди сцены, будто бы не обращая ни на кого внимания, стоял Порко с гитарой в руках. Микрофон практически касался его губ. Взгляд зеленовато-карих глаз медленно поднялся из-под тяжелых бровей. — Хэй, — почти шепотом позвал он наконец. По клубу прошла волна аплодисментов, а когда она стихла, множество глаз уставилось на фронтмена, будто бы тот явился мессией на проповеди. — Мы титаны… которых боги заперли под землей… — в синем свете глаза Гальярда горели фосфорическим блеском, сам он пьяно растягивал слова, придавая им холодности и грозности. — Теперь мы намерены взять реванш… — и провел правой рукой по струнам. Сцену прорезал грубый дисторшн. В ответ на это зал взревел фейерверками девичьих криков — слишком громко, слишком бурно для всего лишь сотни человек, обступивших сцену вокруг. Создавалось впечатление, что выступали «Титаны» не в первый раз, а в сотый, и что в группе концерта на Фейсбуке было не двести человек, а две тысячи. Порко улыбнулся — скорее, оскалился улыбкой хищника. Его нервозности не выдало ни-че-го. Происходящее уже повторяло картину из его мечты, чего еще можно было желать? Оглянувшись, он кивнул Зику, и тот с силой и мощью выдал очередь по ударным. Было видно, что репетировали они сотню раз, не меньше. Пьяными они были, не пьяными, но Зик с абсолютно непроницаемым лицом безупречно держал ритм, а Кольт, бешено перемещаясь по сцене и энергично подпрыгивая на сочных гитарных запилах, выдавал стройную мелодическую линию, аккорд за аккордом. Порко же… В тот вечер у микрофона Порко ревел, признавался в любви, командовал парадом, гневался, радовался, хохотал, брызгал слюной, проповедовал, сходил с ума, приносил себя в жертву, сливался с гитарой в одно целое, работая всем телом. Нотки его голоса вмещали в себя, казалось, все грани бесконечного калейдоскопа эмоций. И дело даже было не в широте диапазона, не в сложных высоких нотах. Идея крылась в самом тембре его голоса, в непонятных для разума, а в лишь физически ощущаемых каждым человеком вибрациях, наполнивших «Либерио». В его исполнении это был не просто концерт. Это был акт публичной мастурбации. Снизу, затерявшись в шумной, толкающейся, копошащейся толпе, из темноты на него смотрел Райнер, абсолютно завороженный увиденным. Что сейчас происходило в душе его? Сложно сказать. Сложно описать всю гамму пережитых состояний, перетекающих из одного в другое. Но подобного он еще никогда не испытывал. Перед собой он видел человека, влюбленного в себя и свое дело настолько сильно, настолько самозабвенно, что… ему бы хотелось, чтобы этой любовью с ним поделились. Мир вдруг замедлился, как в слоу-мо. Толпа вокруг будто бы побледнела и испарилась. В клубе на мгновение остались лишь они вдвоем. Райнер — на коленях, и Порко — на пьедестале. Или это лишь привиделось ему в сдавленной спиртом голове.***
Квартира Гальярдов. Большая, светлая, на три спальни, с высокими потолками, с кабинетом и просторной гостиной, объединенной с кухней — настоящее родовое гнездо. У отца Марселя и Порко, уроженца Милана, переехавшего в Лондон по большой любви, была здесь своя стоматологическая клиника, в которую он заказывал с родины оборудование и материалы экстра-класса. Старание, дотошное отношение к делу, а также огромные затраты на рекламу окупились, и заработок Гальярда-старшего позволил пристроить обоих горячо любимых сыновей в учебные заведения, в которые те сами захотели. Старшего — в Имперский колледж Лондона, а младшего — в Брайтонский институт современной музыки. Так что можно было с уверенностью говорить — и они даже сами постоянно шутили на этот счет — что обоим довелось родиться с золотой ложкой в жопе. Родители души в них не чаяли, прощая им любые шалости в детстве и подростковом периоде, и обращались с ними, как с маленькими капризными принцами. Гальярды-старшие, уставшие от вечного тумана, в погоне за солнечными деньками уехали на неделю отдыхать в Италию, оставив дом в полное распоряжение сыновей. Прямо сейчас по всему этому дому валялись бутылки, стаканы, коробки из-под пиццы, какие-то отключенные от внешнего мира тела, а на кофейном столике в центре гостиной были размазаны остатки кокаина. Часть гостей концерта — та, что проходила по спискам — переместилась сюда и отрывалась на все выходные вперед. Где-то по стенам растекались сосущиеся парочки. В туалете кто-то блевал. Оглушительно выступившие «Марлийские титаны», разгоряченные обстановкой «Либерио», по выходе из клуба начали против своей воли неминуемо трезветь, а это был, конечно, совершенно не вариант — дебют надо было праздновать, да так, как того требовал некий бог-покровитель успеха молодых творцов. Первым отлетел Марсель — под маркой он унесся в бесконечность фракталов, рисуя в воздухе формулы и описывая их сидящим полукругом приятелям. Зика с Кольтом не было нигде видно, зато было неплохо слышно даже сквозь гремящую музыку. Краем глаза Райнер видел, как те вынюхали по дорожке и ушли с девушкой в одну из спален. Басы из колонок били ему по затылку, сдавливали виски, все тело казалось мягким, будто в нем не было костей. В таком состоянии Райнер расслабленно блаженствовал, а потому от наркотиков спокойно отказывался — даже один лишний глоток спиртного мог привести к неприятным вертолетам, а он, наученный горьким опытом, этого не хотел и оставался на последней границе перед падением в бездну. Порко же, сожрав половину колеса, принесенного Йегером, увлеченно общался со всеми, кто к нему подходил — как и всегда, был в центре внимания — но одно оставалось неизменным: он с завидной периодичностью бросал взгляды на Райнера. Что-то в нем его неумолимо притягивало, и сдерживать это было попросту невозможно, особенно под МДМА. У Порко пересыхало в горле, когда он видел перекатывающиеся под майкой мышцы Райнера, его потерянное, несчастное лицо с грустной улыбкой, ниспадавшие на лоб светлые волосы, легкую небрежную щетину на щеках. Гальярд испытывал странное влечение к качкам, троп «как за каменной стеной» не был лишен для него смысла. Представляя, как мощные руки с широкими ладонями прижимают его к горячей груди (почему-то Порко был уверен, что она горячая), Гальярд напряженно сглатывал слюну. Но этого никто на сумасшедшей упорке не замечал — да и кому какое дело? Браун и сам ощущал его взгляды точечно, будто бы его било микроразрядами тока. Воздух стремительно нагревался — от духоты ли, от выпитого ли. Или от возраставшего ли с каждой минутой немого тяготения? Райнер не понимал столь пристального внимания, полагая, что с ним что-то не так и он просто был не в тему на этом празднике жизни — достаточно привычное для него ощущение. Несмотря на всю ту легкость, с которой он обычно цеплял безмозглых мальчиков с умелыми язычками, сейчас он не мог даже предположить, что его попросту хотят. Полночь, час, два, половина третьего — Порко не спешил и шага делать к Брауну, выжидая в стороне, подобно пантере в кустах. Его попросту не выпускали из своего круга друзья и фанаты, греющиеся в лучах зарождавшейся славы, а Порко хотелось говорить и говорить обо всем: о британской музыкальной школе, о том, насколько гениальны визионеры IAMX, о том, как ему сосали под бутиратом. Но он дождался момента. Когда находящихся в более-менее вменяемом состоянии людей в квартире почти не осталось, Райнер, тоже постепенно впадавший в дрему, ощутил, как его тронули за плечо. Он оглянулся — с серьезным лицом на него смотрел Гальярд, румяный от жара. Или не от жара? — Пойдем, покажу тебе кое-что, — позвал он. Райнер, протерев глаза, повиновался, не понимая почему. Сейчас он был в таком состоянии, что сделал бы все, о чем бы его ни попросили. Гальярд схватил свисавший с дивана плед, и вместе они, перешагивая через мертвых людей, незаметно вышли из квартиры. Их никто не увидел. Пошатываясь, они дошли до лифта и проехались до последнего — четырнадцатого — этажа. По пути Порко, смеясь, рассказал, что Кольт все-таки залажал один аккорд. На четырнадцатом этаже, выйдя из лифта, Порко достал связку ключей из кармана бомбера и, долго перебирая их, нашел нужный и открыл кованую решетку, преграждавшую выход на крышу. Вскарабкавшись по металлической лестнице наверх, он подал руку лезшему позади Райнеру. Господи, какие же у него огромные руки. — Почему-то захотелось тебе показать такую красоту, — Гальярд, вытянув Райнера наверх, загадочно смотрел вдаль, уперев руки в бока. Райнер застыл, околдованный видом просыпавшегося Лондона. С крыши он видел, как внизу медленно гасли фонари и вывески, уступая светлой дымке. Над их головами простиралось безграничное серо-голубоватое небо с мазком желтого света в отдалении. Августовское утро было не холодным, а бесконечно нежным, ласкающим. Почему Райнер до сих пор не догадался залезть на крышу в своем доме? Ах да, потому что вид с пятиэтажки закрывали черные, серые и красные высотные каменные муравейники, нагонявшие тоску. Порко расстелил рядом плед и лег на него звездой, смотря вверх. — Обожаю иногда сюда выбираться и просто смотреть в небо, ни о чем не думая, — проговорил он ровно и сдержанно. От внезапного откровения о чем-то, что находится за пределами опостылевшего рутинного быта, в груди Райнера потеплело. Сейчас он воспринимал происходящее исключительно интуитивно, чувственно, не задавая никаких уточняющих вопросов. Мир казался ему идеально гармоничным, спокойным и безопасным — сам космос сейчас сузился до масштабов крыши, на которой были лишь они вдвоем. Порко похлопал ладонью по пледу, и Райнер лег рядом на спину, уставившись в безмятежное, вечное небо. Оттого, что сейчас он находился наедине с Порко, его тело наполняла неизъяснимая радость, непонятная, смутная, но окутывавшая его полностью. Так они пролежали молча какое-то время. В тишине утра биение сердец слышалось, как ударные в песне, громко и отчетливо. Небо прорезал одинокий самолет, оставляя за собой тонкую белую полоску. Наконец Порко заговорил, мечтательно, негромко, не поворачивая головы. — Когда мы с Марселем ходили в детский сад, мы оба хотели стать летчиками. Лежали, как мы сейчас с тобой, на траве и подолгу пялились вот так вот вверх. Воображали, как будем летать наперегонки с облаками, делать крутое пике и всякие такие штуки. Еще носились по дому с игрушечными самолетиками, такие дураки, — Райнер не отводил взгляда от неба, но слышал, как Порко тонет в улыбке, говоря это. — А потом ты нашел гитару? — А потом я нашел гитару. Она… стала моими крыльями, — в глазах Гальярда забрезжил рассвет. — А я… — начал было Райнер, но ему не дали договорить. Порко, не слыша внешних звуков, заглушенных бешеным стуком собственного сердца, быстрым, решительным движением повернулся к Райнеру и притянул его за плечи к себе, накрыв его губы долгим, глубоким, страстным поцелуем. Шумно дыша через нос, Браун обнял Гальярда обеими руками, прижимая его к себе все крепче. Он не верил в то, что сейчас происходило. Это сон, такого точно не может быть. Почему из всех именно я? Чувствуя на себе дыхание Порко, Райнер ощущал себя исключительным, самым счастливым в мире человеком. Дыхание захватывало. Язык Порко нежно скользил вокруг языка Райнера, юноша никак не мог насытиться, обеими ладонями гладя его по щекам и шее, ускоряя движения. Райнер перевернулся на спину, ловко переложив Порко на себя сверху. Тот, с ненасытным вдохом оторвавшись от его губ, сразу же припал к его шее, вдыхая запах тела. Сердце Брауна бешено колотилось: никто, ни один из тех, кого Райнер встречал, окончив школу, не заставлял его волноваться так сильно, как это делал рыжий веснушчатый паренек, обнимающий его здесь и сейчас. — Скажи мне, это не сон? Порко, подняв голову, растянул губы в уверенной улыбке: — Нет, я беру свое наяву. Он посмотрел ему прямо в глаза, и Райнер понял, что влюбился, падая в это чувство так стремительно, как Алиса, погнавшись за белым кроликом, падала в бездонный колодец.