Oh no, there's no escape No matter how I try Now I'm stuck on one day For the rest of my life — Nothing But Thieves
IAMX – Insomnia
В трубке раздался громкий, звонкий голос, прерываемый трескучими помехами и свистом ветра. — Алло! — Да? — оторванный от работы, Бертольд рассеянно положил кисть прямо на стол и, поднявшись с крутящегося табурета, подошел к окну. — Алло? — сигнал едва прорывался через тысячи километров. — Меня слышно? — Тебя ужасно слышно, но я рад, что ты звонишь. Как ты? — Гувер зацепился взглядом за резвившихся на детской площадке ребятишек. Те с восторженными визгами крутились на небольшой разноцветной карусельке. Глядя на них через стекло, художник испытал нечто среднее между тоской и завистью. В детстве забавы ровесников были для него недоступной роскошью. В динамике снова затрещало что-то неразборчивое. Бертольд, нахмурившись от неприятного белого шума, чуть отставил трубку от уха. — Так, я вроде встал, где должно ловить, так слышно? Повтори, что ты сказал. — Как твои дела? Получилось отснять свой проект? — О, еще как! Непальские монахи оказались очень фотогеничными. Мне отдали в журнале целых шесть страниц под них, прямо тема номера! — голос звенел радостью, как сияющий хрустальный бокальчик. Гувер неотрывно следил за раскрученной вертушкой. Память, словно издеваясь, подкидывала злые сцены из прошлого: как пальцами показывали на одинокого синеглазого малыша дети помладше, как боялись и прогоняли его с площадки ребята постарше. — Ты молодец, — механически проговорил он, усилием воли концентрируясь на вдохновленном голосе в трубке. — Да вообще! — тембр этот неизменно окрашивался в сознании Бертольда ярко-желтым. — Только, блин, я два дня не мог нормально отправить фотки в редакцию, даже через модем ловит тут отвратительно. Я все горы здесь облазил, просветлился раз десять, а сигнал появился только рядом с медитирующими монахами, представляешь? Мне кажется, они в молитве к спутнику подрубаются и вайфай раздают, ха-ха! — А так можно? — Бертольд задумчиво поднял глаза к потолку, пытаясь изобразить в сознании подключенного к МКС тибетского монаха. Получалось криво. — Я пошутил, Бертольд, прости! — шумный порыв ветра заглушил громкий смех. — Как твой воин там, рисуешь его? — Да, я уже начинаю делать чистовик. Поставил реквизит и драпировку повесил. С ужасом думаю о том, как буду отрисовывать задник, это какое-то проклятие, на которое я почему-то должен потратить больше времени, чем на самого персонажа, — Бертольд жаловался, как капризный маленький мальчик. — Со своей усидчивостью и нелюбовью выходить из дома ты справишься, я точно знаю, ха-ха! Приеду, покажешь мне, что там выходит? — Нет, не хочу пока что. — Ну одним глазком! — Я не люблю показывать сырые работы, ты знаешь. — Вредина! — беззлобно прощебетало в телефоне. — Кстати, я зачем звоню-то? Я завтра буду в Лондоне. Днем прилечу, брошу вещи у себя, отдохну и хочу тебя вытащить куда-нибудь, ты как? — Завтра? — Бертольд, переведя звук на внешний динамик, открыл на смартфоне календарь. — У меня записано, что ты вернешься в субботу… — Ну да, но я закончил все свои дела и уже заскучал тут, в храмах этих. Я поменял билеты! — Но… — Гувер беспокойно листал таск-трекер, — я ждал тебя в субботу… — В субботу мне надо будет ехать в Сноудон снимать озера, редакция уже заказала на меня билеты и пропуск. Я потому и решил пораньше приехать, я тут подневольный товарищ. — Понятно… — Бертольд растерянно вздохнул в микрофон. — А у тебя завтра вечер сильно занят? — Ну… — по гуверовской интонации было понятно, что сюрприз его не обрадовал. — Я собирался на этой неделе закончить с тоном… — А подвинуть сможешь немного? В субботу порисуешь. Если нет, то я не обижусь! Но мы уже больше месяца не виделись, я подумал… — Думаю, смогу… Наверное… — Бертольду не хотелось ничего менять в отлаженных планах, но, видимо, придется. — Ну и чудненько, наконец-то увижу твою недовольную мордаху. Я соскучился! — Я тоже… — Гувер нервно покусывал губу, пытаясь в голове перестроить свое расписание. На какое-то время он завис в легком ступоре, не понимая дальнейших действий. Обычно время и события выстраивались у него в голове в единое гладкое полотно, но теперь целый кусок ткани был грубо вырван, а на его месте зияла неровная дыра. Мысль о том, что теперь нужно все менять, наводила на нейроотличного юношу ужас. — Тогда до завтра! Я пошел паковать технику. — Приезжай. Пока. — Давай! — треск помех сменился короткими гудками. Звук этот в восприятии Бертольда блеснул серебристо-голубоватым, словно крошечные горные снежинки, цветом и сразу же потух. Дружная ватага детишек тем временем оставила карусель и, озаряя счастливыми визгами всю округу, начала гонять мерзнущих черно-серых голубей.***
От монотонной работы за стойкой у Райнера судорогой сводило пальцы, а разум блуждал где-то далеко за пределами бара. Пробить заказ в кассе, сполоснуть бокал, смешать в нужных пропорциях ингредиенты, смотаться на кухню, выдать заказ, рассчитать клиента, понимающе кивнуть очередной пьяной исповеди. Но за всеми этими механичными движениями что-то в груди беспрестанно ныло и тянуло вниз. Он очень сильно вымотался за последний месяц этого бурного водоворота событий. Угроза, нависшая над Порко, бешеный поиск денег на залог, неловкое позирование молодому художнику, появление Эрена — все это слиплось в памяти в единый ком мыслей, которые теперь не вызывали никаких эмоций. Снова начались проблемы со сном. Стараясь не думать о произошедшем, Райнер уже третью неделю работал без выходных, забивая за собой все вечерние смены. Майк спокойно уступал свои рабочие часы — до начала его долгой, сложной и, возможно, счастливой семейной жизни оставалось всего ничего, и ему хотелось как можно больше времени проводить с заметно округлившейся Нанабой. Однако сбежать от самого себя Райнеру не удавалось. Никто из клиентов бара, упоенно набухивавшихся после работы, не мог даже представить, что происходило внутри того, кто смешивал для них коктейли и подавал к пиву закуски. Да и кому было до этого дело? Через заляпанную стойку Браун наблюдал, как вокруг него кипела жизнь: люди в «Стене Розе» общались, знакомились, выпивали вместе, флиртовали, танцевали. А он стоял один, словно отгороженный от них деревянной стеной, и занимался своей нудной, однообразной работой. «Ты проверяешь телефон уже в восьмой раз, что такое?» Поток мыслей, будто пытаясь достучаться до чего-то в груди Брауна, выплевывал впечатления минувших дней. Не так давно Браун сильно поссорился с Пик, и это до сих пор тяжелым якорем висело у него на душе. Сколько ни говорил он себе, что чуть позже они перебесятся и просто продолжат общаться как ни в чем не бывало, какой-то неприятный беспокойный червячок неустанно буравил его сердце. Райнер бросил беглый взгляд на стрелки часов, висящих над входной дверью. Конец смены едва маячил где-то вдалеке. «Порко нигде не отвечает с того дня, как я встретил его у участка. Уже две недели о нем ни слуху ни духу, в сети появляется, но…» Он помнил, с какой тоской вздохнула в ту секунду Фингер. «Ясно…» «Что тебе ясно?» «Райнер, ты же видишь, что это повторяется?..» «Повторяется что?» Уже тогда в душе Брауна медленно начала вскипать злоба. Оттого, что он и правда слушал одно и то же в бог знает который раз. Оттого, что снова Пик заблуждалась, не понимая и половины того, что чувствовал Райнер. А на самом деле, оттого, что его подруга была чертовски права. «Я хочу знать, почему, ведь я помог ему… Что у него в голове делается?..» «Да какая разница, что? Он появился тогда, когда ему понадобилась помощь, использовал тебя, а как получил желаемое, снова свалил. Дело не в тебе». Райнер никогда раньше не видел, как ворчит Пик. Как хмурятся ее брови, как меняется интонация обычно рассудительного, ровного голоса. «Ты не понимаешь. Парень месяц за решеткой провел — каково ему сейчас? Я просто хочу быть рядом, чтобы не дать ему наделать новых ошибок. Ты думаешь, что он абсолютное зло, малюешь его злодеем из фильмов, но реальность куда сложнее. И Порко может быть больно». «Райнер, ты рассуждаешь о том, как сложна реальность, и при этом сам в упор ее не видишь! Я говорила тебе, что так будет, так почему ты до сих пор не хочешь признавать очевидное? У твоего Покко теперь начались проблемы не только с наркотой, но и с законом. А если он и тебя втянет в это?» Райнер вспомнил, как прочитал в прозрачных глазах Пик немой укор и разочарование. Он прекрасно знал этот взгляд. Так на него долгие годы смотрела родная мать. Слово за слово — и незаметно хлынули через край копившиеся недовольства и печали. И зажегшаяся искорка негодования обратилась всполохами гнева. «Хватит тыкать меня в то, о чем понятия не имеешь!» «Ара, кароха гжвелес?! Ты себя со стороны слышишь? Светлая ты голова, это созависимость чистой воды!» «Ну началось: созависимость, абьюз, токсичные отношения. Давай, раскатай еще раз телегу о том, какая ты молодец, походила к психологу, заплатила ему денежек и развелась с Карло! Пристыди меня еще раз, как ты всегда делаешь». Райнер и сам не знал, что тогда на него нашло. Ему и в самом деле стало стыдно, но Пик была тут ни при чем. Стыд шел изнутри. Не каждый день осознаешь себя жертвой созависимых отношений. Для подобного признания требовалось такое мужество, какого даже Райнеру не хватало. От одной мысли самолюбие впадало в ярость. «О чем ты говоришь, какой «пристыди», что значит «всегда»?.. Это так ты теперь называешь все вечера, когда ты приходил ко мне разбитый и пьяный и ныл, что твой ненаглядный снова тебя кинул? «Пристыди»? А я ведь тоже дала тебе денег на залог для Гальярда. Почти все, что у меня было. «Пристыди»?» «Пик, я хочу от тебя только понимания. Больше ничего», — эти слова Браун чеканил пугающими, как ему тогда казалось, паузами. Однако его подруга не думала отступаться. Даже бровью не повела. «Прости меня, но… Я не могу поддерживать тебя, видя, как ты сам себя гробишь. В сентябре мне показалось, будто я смогла тебя убедить… что ты достоин человека, с которым будешь чувствовать себя в безопасности. Который в тебе увидит самое лучшее, а не станет вытирать об тебя ноги с завидной регулярностью… Но одно-единственное появление Покко обесценило все мои старания. Только и повторяешь, как заведенный, «Мне по хую, я бронированный», но это не так! Я очень хочу помочь тебе, но уже не знаю, за что браться. Попомни мое слово — придет момент, когда ты и его не спасешь, и себя погубишь». Браун большую часть разговора переживал угрызения совести, чувствовал себя везде кривым, косым и непонятливым, но отвергнуть дорогого человека, так неосторожно расковырявшего его душу, было делом принципа. Он оказался слишком злым и упрямым, чтобы пойти подруге навстречу. После всего пережитого Райнер, и без того слабо контролирующий вспышки гнева, испытывал к самому себе такое презрение, что ему хотелось отталкивать всех, даже единственных близких людей. «Не надо мне помогать. Я не просил об этом». «Вот, значит, как мы заговорили… А может, стоит и для себя наконец попросить помощи?» «Хватит мне мозги делать. Я не могу уже это слушать». «Знаешь, что? Я не стану петь тебе в уши, говоря, как ты прав. И давать тебе ложных надежд тоже не буду. Мне совесть уже не позволяет. И, если совсем честно, то я заебалась — ты ни во что не ставишь мою поддержку. Что бы я ни делала, Покко всегда оказывается сильнее». В памяти Райнера рассерженная Пик встала из-за стола и расправила широкую юбку. Столь привычный шорох ткани сильно раздражал Брауна в те мгновения — он молил, чтобы это поскорее кончилось. «Ничего. Не волнуйся. Ты снова побежишь к нему, едва он поманит тебя пальцем». Таких едких слов он спокойно вынести не смог. «Иди на хуй, Пик». Та лишь презрительно фыркнула и, подойдя к входной двери, быстро накинула на плечи легкое осеннее пальто. Заправив пряди густых черных волос за уши, она надела берет и бросила напоследок: «Ты не на меня злиться должен, Райнер. И даже не на Покко». Райнер прекрасно понимал, что перегнул палку, и сам укорял себя за это. Пик была последним человеком на земле, кто желал бы ему зла. Однако сил выходить на связь и опять просить прощения у него не было. Пусть само как-нибудь рассосется. Или не рассосется, уже неважно. Неважно, как же. Тогда почему сейчас Райнер не находил себе места, думая, что проебал лучшего друга? Почему возникшая из воздуха, до тупого простая ссора, через которые проходят миллионы людей ежедневно, так мучила его и подмывала тотчас же взять телефон и написать?***
Pink Floyd — Another Brick In The Wall, Pt. 3
Но беда не приходит одна. В жизни случаются периоды, когда кажется, что весь мир ополчился против тебя. — Ты уволен. Пиксис попросил Райнера задержаться после смены, а теперь огорошил двумя короткими словами. В тесном, заваленном бумагой кабинетике, в котором явно недоставало света от тусклых желтых ламп, эта фраза прогремела громом. — Что?.. — от такой неожиданности Браун остолбенел. Руки обреченно повисли вдоль тела. Вместо ответа Дот Пиксис выложил на стол несколько распечаток с экселевскими таблицами. Недобрым блеском зыркнул аметистовый кулон у него на шее. — Ты действительно думал, сынок, что можешь так бессовестно грабить меня в моем же баре? Райнеру не пришлось даже вникать в столбцы цифр на бумаге. Он и сам знал, что его поймали с поличным, а потому не собирался ни выкручиваться, ни просить прощения. — Я могу это объяснить, сэр. — А нужно ли? — Пиксис поднял руку над головой, словно отмахиваясь. — Когда ты попросил у меня взаймы средства для решения своих личных проблем, я не отказал. Сынок, тебе оказалось мало? Райнер опустил на сидящего в кресле начальника тяжелый взгляд. Вот только остаться без работы сейчас не хватало. Однако окажись он на месте хозяина бара, то поступил бы точно так же. Брауну, с его харизмой и бытовой смекалкой, не впервой было иногда плутовать, обсчитывать или недоливать. В этот же раз ему не повезло попасться. Пиксис скрестил пальцы перед лицом и взглянул на часы. Стрелки щелкнули и разом сложились в одну тонкую линию, указывающую наверх. — Вот и подошла к концу четвертая неделя с тех пор, как я начал замечать недостачу. Я рассчитывал, что ты сам посвятишь меня в курс дела, но, видимо, верил в твою добросовестность зря. Руки Брауна сжались в кулаки от бессилия. — Я собирался все вернуть позже. Каждый фунт, — он понимал, насколько жалко это звучало. — Я вас обманул, очень жестко, но мне правда очень были нужны деньги. Не для меня — я спасал дорогого мне человека. — Это уже не так важно. Ты однажды снес дверь заведения, которому я отдал почти тридцать лет своей жизни. А теперь ящиками выносишь из него алкоголь. Ты обнес меня на две с половиной тысячи фунтов. — Я готов вернуть все, что продал мимо кассы, но мне очень нужна работа, — Браун никак не вытаскивал наружу внутреннее смятение, говорил коротко, негромко и серьезно, в то время как в голове у него горько посмеивалось чувство собственной никчемности. — Я делаю тебе большое одолжение уже тем, что снова не вызываю констеблей, — шестидесятилетний Пиксис смотрел на молодого горе-работника так, как разочарованный отец смотрит на промотавшееся дитя. Да и сам Райнер ощущал себя именно таким — нерадивым школьником, которого вызвали на ковер к директору. Повисла тишина, прерываемая лишь подавляющим тиканьем часов. Не зная, что и как ответить, Райнер отвел взгляд. Он впервые за все время работы в баре заметил, что стены в кабинете почти полностью были завешаны плакатами с Pink Floyd. А если точнее, с символикой одного их альбома — «The Wall». Над Пиксисом, как он сам признавался когда-то за стаканчиком пива, эта пластинка имела какую-то особую силу. Такую, что и название своему детищу в Камден-тауне он выбрал со словом «Стена».***
Почему-то эта деталь не давала Райнеру покоя всю дорогу домой. В пустом ночном автобусе он, прислонившись лбом к холодному дрожащему стеклу, думал о том, что навсегда покинул место, ставшее если не родным, то глубоко привычным. Расставаться с модным когда-то «Либерио» было проще — Браун бежал оттуда, где одно только нахождение на рабочем месте перекрывало кислород. Здесь же, в затрапезном пабе, затаившемся в закоулках района панков, торчков, бомжей и низкоквалифицированных рабочих, он хотя бы чувствовал себя свободно и спокойно. Он привык к этой барной рутине настолько, что принимал ее как данность, а завсегдатаев типа Ханнеса — за «своих»; ощущал, что за какой-никакой стабильный доход можно не переживать, однако теперь и эти привычки придется переламывать. Все, что наполняло жизнь Райнера до этого, стремительно утекало сквозь пальцы. Пиксис выдал ему расчет — хватит на оплату квартиры в октябре. Еще полторы тысячи фунтов лежали на карте — Бертольд Гувер отказался брать назад половину долга, предложив оставить ее в качестве предоплаты за оставшиеся сессии. Остальное, до последнего пенни, Райнер вернул всем, у кого занимал на залог для Гальярда. Затянув пояс потуже, какое-то время пожить, поспать и поесть в съемной однушке еще удастся, однако долго сидеть без работы не получится. О позорном возвращении к матери Браун все же думать не хотел — чертова Пик и в этом оказалась права. Идя от автобусной остановки через заснувшие кварталы, Райнер курил одну сигарету за другой. Между домами присвистывал ветер, предвещая скорый дождь. Браун все силился понять, как к двадцать второму году его жизнь стала вот такой. Без работы, без друзей, без любимого занятия, без уважения к самому себе. Ответ мозолил глаза, и Райнер пытался его обойти окольными путями, смягчить, но дальше себя обманывать не имело смысла. Из-за кого он оказался за стойкой в баре три года назад? Из-за кого удалил Эрена из френдлиста, не ожидая, к чему это приведет? Из-за кого плохо спал по ночам и убивался целый год, не в состоянии сблизиться с кем-либо еще? Браун выбросил окурок у своего подъезда. Под мышкой он сжимал завернутую в бумажный пакет бутылку бурбона «Олд Роуд». Он обдумает все завтра. А сегодня как следует накидается. Из-за кого целый месяц хватался за любую предложенную работу в поисках лишнего фунта? Входная дверь гулко захлопнулась за спиной. Из-за кого поругался накануне с единственной подругой? Он медленно плелся с этажа на этаж. И из-за кого теперь остался без работы? Ответы на эти вопросы красными ниточками, как в детективах, вели к одному-единственному человеку. И если прежде в голове Райнера все логические цепочки сходились к его собственному фото, то теперь все было иначе.***
YUNGBLUD — casual sabotage
— Порко?.. Отперев дверь и войдя в прихожую, Райнер замер. У Гальярда все еще хранились ключи от его квартиры. В столь поздний час Порко сидел за столом, уронив голову на руки. Из наушников доносился какой-то мотив и неразборчиво постукивали басы. Перед лицом у него стояла брауновская кружка с двумя скрещенными мечами. При виде Райнера он вынул наушники и, не вставая, повернул голову. — Привет. — Давно тут сидишь? — вместо приветствия спросил Райнер, ставя купленную бутылку рядом с кухонной раковиной. Сердце подсказывало что-то недоброе. — Полчаса, наверное. Ты обычно в это время возвращаешься. Кофе себе сварил, пока ждал. Гальярд выглядел намного лучше, чем в их последнюю встречу. Из участка, куда Браун помчался сразу же после смски от Эрена, Порко выходил, едва переставляя ноги, всклокоченный, с впалыми щеками и глубокими синяками под глазами. Теперь можно было сказать, что он начал приходить в себя — выспался, переоделся, постриг отросшие волосы. Глядя на любимый зеленый бомбер Гальярда, Райнер испытал нечто вроде проблеска надежды. Как будто что-то все же вернулось на круги своя. Захотелось задать столько вопросов сразу: куда тот пропал, разблокировали ли его счета, рассказал ли он обо всем родителям, о чем думал за решеткой и как вынес весь этот кромешный пиздец? Он подошел к сидевшему на стуле Порко и молча прижал к животу его рыжую голову. Пальцы на мгновение ощутили хорошо знакомое тепло. Но Райнеру было невдомек, как сильно от его прикосновений горела у Гальярда кожа. Будто бы каленым железом выжигали клейма. — Я ненадолго, Браун. И в этот момент Райнер всем своим существом понял, зачем Порко явился. Понял, но боялся в это поверить. Только не сейчас. Когда-нибудь потом, попозже, никогда, но не сейчас, когда на душе уже так тяжко. Отстранившись, он несколько секунд смотрел в столь любимое лицо, не зная, куда себя деть, и в итоге сел напротив. — Ты хочешь расстаться? — выпалил Райнер, решивший рубить с плеча. Все равно больнее уже не будет. Порко медленно кивнул. — Ага… — коротко ответил Браун самому себе, медленно осознавая происходящее. Внутри него словно перерезали какую-то важную ниточку. Последнюю, тоненькую ниточку, связывающую его с человечеством. Порко молчал. Теперь он точно знал, что так будет лучше для них обоих. В ту минуту он глядел на Райнера, а видел перед собой совершенно незнакомого человека. — А… почему? — сквозь сдавленную глотку Райнер задал вопрос, показавшийся таким унизительным, и наконец-то нашел в себе смелость взглянуть Гальярду прямо в глаза. Тот откинулся на спинку стула. На татуированной шее дрогнул кадык. Брови нахмурились от необходимости мучить того, кто уже достаточно намучился сам. Но не мог же он в лоб рассказать о Марселе. Райнер не понял бы. Да и никто в целом мире бы не понял. Не дождавшись ответа, Браун тяжело навалился на стол. Глаза горели болью и отчаянием. — Скажи мне, Порко, чего тебе не хватило?.. — Не в этом дело. — А в чем? Я мало забирал тебя с твоих пьяных тусовок, чтобы ты снова не передознулся? Мало по лесу тебя искал?.. — Райнер… — Недостаточно отдал?.. Каждый новый вопрос Брауна наливался злобой. Но Порко не чувствовал за собой ни капли страха. Самое страшное уже покоилось в его собственной душе. — Эти жертвы… были ни к чему, — ответил он. — Я понял, что на твоем месте мог быть любой. Такого ответа Райнер точно не ожидал. — Объясни… Гальярд сначала отвел взгляд, помедлил, но, набравшись смелости, решил, что пришло время быть максимально честным. Хоть и с запозданием, и через тернии внутренних метаний, но оно пришло. Когда в дверь постучался двадцать первый год жизни, Порко захотел выдать самый откровенный текст за всю свою недолгую музыкальную карьеру. — За решеткой я понял, что… хотел, чтобы ты… — слова давались с трудом. — Чтобы ты был Марселем. Как Марсель. Настолько сильно мне его не хватало. Говорить правду всегда сложнее. Порко осознал, что уже уткнулся в свой предел. — …но ты им не был, — закончил он и выжидающе уставился на Райнера. Тому сделалось дурно от услышанного. Словно его приковали наручниками к стулу, на лицо надели противогаз и закачали туда яд. Конечно же, он не понял, что именно стояло за словами Порко о брате. Прямо сейчас Райнера занимала другая мысль, бессердечная в своей истинности: каждый раз, жертвуя чем-то ради отношений, он не становился лучше. Дернувшись, Райнер неосторожно задел локтем любимую серую кружку — та с фатальным «звяк» упала на пол, разбрызгав кофейную гущу. В сторону отлетела тонкая изогнутая ручка. Будто удерживая себя от чего-то жуткого, Браун опустился на колени, подобрал треснувшую кружку и разочарованно повертел ее в руках. Починить можно было бы в два счета, но даже на эту бытовую мелочь уже не оставалось никаких сил. — То есть… — тихо и мрачно проговорил он, поднявшись, — …все эти годы ты нас обоих наебывал? — Получается, так, — Гальярд не трогался с места. Его самого надламывала напряженная внутренняя работа. — Все это время я пытался заменить тобой Марселя. В следующую секунду кружка полетела на пол, разбившись вдребезги. Вздрогнув от неожиданности, Порко перевел взгляд с разлетевшихся осколков на Райнера — тот с трудом дышал. Все его тело тряслось от гнева, кожа приобретала красноватый оттенок, а на крепких руках распухали вены. — Почему… — сдавленно прорычал он. — Почему я заслужил все это?.. Я ночами не спал, чтобы тебя из тюрьмы вытащить… Экономил на всем, на каждой мелочи… Унижался перед столькими людьми… И все это было ради тебя. Ради тебя, блядь! — с каждым предложением Райнер постепенно переходил на крик. Ему перестало хватать воздуха. Из глубин подсознания прорывался кто-то, кто хотел разрушать все вокруг. Браун всей душой желал, чтобы этот чертов город полыхал адским пламенем. Дай ему кто-нибудь канистру с бензином — он бы, не задумываясь, бросил зажженную спичку. Окажись под рукой ружье — сразу прострелил бы себе мозг, который не мог справиться с новым осознанием. — Ты никогда не был мне благодарен, хотя я был готов ради тебя на все! На все, сукин ты сын! — от ярости Райнера дрожали стены. Случайно задев бедром стоявший рядом стул, Браун схватил его за спинку и, высоко подняв над собой, со всей дури разбил об пол. — НА ВСЕ! В тесной квартире ему было сложно развернуться со своей всепоглощающей болью. Истошно вопя, Райнер пинком повалил стол набок — по полу покатилось все, что на нем лежало. Годами задавленный гнев вырывался наружу бешеным зверем, который пытался выреветь всю свою горечь. Порко, отскочив к стене, наблюдал за этим хаосом. На его глазах исступленая скорбь делала из человека демона, разрываемого на куски. — На все? — переспросил он издевательским тоном, свирепея. Былая решимость стремительно таяла — ее вытесняли паттерны. Не в один день ломаются привычные механизмы защиты. — А может, мне не надо было все? Мне надо было, чтобы ты был сильным и говорил мне «нет», когда мне нужна была твоя твердость. А ты, как трусишка, стелился передо мной: «Да, Порко», «Да, родной». Да до пизды мне было твое «да», я хотел мужика рядом видеть, а не бабу. — Я тебе, сука, жизнь спас, когда ты мефом передознулся. Ночи не спал, пока ты в реанимации валялся, — на пол летело все, что подворачивалось под руку вышедшего из себя Райнера: вешалка, остатки посуды, небольшой деревянный стеллаж. Все это под ударами парня, которому от отчаяния сорвало тормоза, мгновенно превращалось в кучу неоднородного мусора. — Я тебя к себе жить позвал, когда ты решил съебаться от родителей, и терпел все твои выебоны! — казалось, его крики слышал весь дом. — И теперь я выслушиваю от тебя все это дерьмо?! Когда ломать в квартире уже было нечего, Райнер, стоя в центре всего этого разгрома, налившимися кровью глазами уставился на Порко. — За что ты так со мной, Гальярд? — он впервые в жизни назвал его по фамилии. — Почему ты так меня мучаешь? — спросил он вдруг так тихо, что в шепоте его слышался истеричный надрыв. — Что бы я ни делал… я никогда не буду достаточно хорош для тебя?.. Сколько это еще будет продолжаться?.. — Нисколько, — в глубине души Порко понимал, что такой реакции и ожидал. Уж лучше Браун сейчас возненавидит его сильнее всех на свете, сделает его сущим Антихристом в своих глазах, чем будет страдать рядом с ним и дальше. Он обвел взглядом квартирку, в которой не осталось и намека на былой простецкий уют. В шалаше рая не случилось. — Все кончено. — Ты… — Райнер, наставив на него трясущийся палец, в три шага приблизился к нему. — Я так любил тебя, Порко. Я ни в кого и никогда так не влюблялся, как в тебя. — Любил? Ты это любовью называешь? — внутренне жалея его, Порко продолжал наносить один за другим безжалостные удары. — Да ты посмотри на себя. Как ты можешь вообще говорить, что кого-то любишь, если себя полюбить не в состоянии? Райнер, выше его на голову, навис над ним, отбросив черную, широкую тень. Бордовый от ярости, атомной бомбой взорвавшейся в его мозгу минуты назад, он напоминал взмыленного быка на корриде, но вот глаза… глаза выдавали всю внутреннюю немощь, с которой ничего нельзя было поделать. Порко не боялся его. — Ты лишь пытался быть хорошим мальчиком, чтобы полюбили тебя, Браун, — смотря на него снизу вверх, Гальярд скалился. — Но ты не тот, за кем захочется пойти на край света. Не в силах выдержать колющую глаза правду, Райнер занес руку.КРРРАК!
Его мощный, твердый кулак пробил в худой стене трещину, смяв слои краски и шпаклевки. Буквально в пяти дюймах от головы Гальярда. — Как же я тебя ненавижу, — сквозь зубы прошипел Райнер. Но Порко стоял, не шелохнувшись. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Во взгляде его болотно-тинистых глаз читались твердость и стальная непреклонность. — Такая ты тряпка, Браун… Вот именно поэтому у нас ничего не выйдет, теперь мне все ясно… Я всегда буду лучше тебя. — Пошел ты на хуй, Гальярд… Уходи… — Райнер беспомощно сделал шаг назад и опустил голову. Пшеничные волосы скрыли в тени его глаза. — Прямо сейчас уходи отсюда.***
Nothing But Thieves — Your Blood
В будущем Браун, может, забудет детали, забудет даже повод их последней ссоры… но момент, когда Порко ушел и с тихим щелчком закрыл за собой дверь, каленой болью выжжется в памяти Райнера навсегда. Он сидел посреди комнаты, в которой не осталось почти ничего целого. Все было перевернуто, перевалено, переломано, все обратилось в кучу мусора. С уходом Гальярда из бесцельной брауновской жизни исчез последний фрагмент, удерживавший от низвержения в окончательный хаос. Райнер долго сидел неподвижно, тупо уставившись в пол. Тяжелые плечи медленно вздымались от глубокого дыхания — воздуха все не хватало. Через какое-то время — Райнер не помнил, сколько прошло — он на пару минут словно очнулся от мутного оцепенения. — Телефон… — забормотал он себе под нос, беспокойно перекладывая куски раскуроченной мебели и черепки разбитой посуды, — телефон… Где… Под спинкой стула звякнуло толстое стекло. Райнер выудил из-под завала бутылку бурбона. Машинально, словно дорвавшись до куска именинного торта, Браун открутил крышку и сделал из горлышка три крупных глотка. Таких неосторожно-жадных, что обожженная глотка предательски сжалась — Райнер закашлялся, словно больной бронхитом. Но желание забыть весь произошедший кошмар оказалось сильнее. Продолжая искать под слоями хаоса свой «Хуавей», он то и дело прикладывался к бутылке, не чувствуя ни вкуса, ни опьянения. Когда все, к чему ты прикасаешься, обращается в прах, пыль и ветошь, остается разрушать лишь самого себя. Липкие капли пряного напитка стекали по подбородку, а Райнеру было бесконечно мало — он пил и пил, свободной рукой копаясь в обломках вещей. Алкоголь всегда понимал и принимал его, как самый близкий друг. Никогда не спорил, не причинял боль, а утешал в горестях и поддерживал в радостях. И сейчас, когда жизнь в одночасье опустела, именно спиртное оставалось рядом, словно верный слуга. Ближе к коридору, под опрокинутой вешалкой, наконец нашелся выпавший из кармана куртки телефон. Дрожащими пальцами Райнер открыл список контактов и прокрутил до буквы «К». «Карина» — набрал он, впервые за эти безумные годы пожелавший во что бы то ни стало услышать материнский голос. Неважно, что она ответит. Обругает его, утешит, ковырнет старые рубцы — без разницы. Брауну хотелось совсем немногого — лишь поговорить с кем-то родным. Пусть даже родным только по крови, а не по духу, но все же… Но гудки шли. И шли. И шли.«Абонент не отвечает».
Райнер сбросил звонок и вновь нажал на кнопку вызова.«Абонент не отвечает».
«Возьми трубку… Мама, пожалуйста…» — молил он, немо шевеля губами в темной, холодной квартире. Каждый новый гудок длился дольше предыдущего. Райнер подтянул к груди колени, сжавшись в тугой комок боли и отчаяния.«Абонент не отвечает».
Браун опрокинул горячий лоб на колени. Дешевый бурбон сделал свое дело — мозг застилала вязкая муть. Перед глазами оказались их совместные с Порко фотографии — Райнер прокручивал и удалял одну за другой, избавляясь от воспоминаний, вмиг ставших такими болезненными. Но облегчения не приходило. С каждым новым снимком — радостным, серьезным, смазанным, тусклым, четким, ярким, глупым, дурашливым, теплым, недовольным — израненное сердце пронзала невидимая игла. Бесценные мгновения постепенно уходили в небытие, как и все хорошее, что поддерживало Брауна эти годы. Захотелось поскорее сбежать из мрачной, давящей бетонной коробки. Куда угодно, лишь бы как можно дальше от этого места, где каждая вещь хранила воспоминания о счастливых пробуждениях в теплой постели, о запахах горького кофе и терпкого геля для волос, о ссорах и примирениях, о гитарных аккордах и несдержанных стонах. Накинув кожанку на сгорбившиеся плечи и быстро пихнув в карман телефон, Райнер нетвердой походкой вышел из квартиры. В коридоре мертвенной зеленцой мигал электрический свет и пахло жареной рыбой. Браун замер на несколько минут, дрожащей рукой слабо сжимая дверную ручку. Он не понимал, куда собирался идти, к кому, зачем? Уже не хотелось ни с кем говорить и ничего делать. Но и вернуться в разоренную им же самим однушку он никак не мог. Он и сам не заметил, как, подойдя к лестнице, пошел по ней вверх. Под тяжелыми шагами гулко стучали треснутые ступени. Словно против воли, его тянула к последнему этажу какая-то темная, злая сила. Райнер поднимался все выше и выше, как заведенная игрушка, пока ступени не кончились. Он вдруг уперся в сухую деревянную дверь, ведущую на крышу, и со всей силы дернул ее на себя. Замок со звоном слетел с хлипких петель, с годами сгнивших в богом забытом доме. Браун едва не потерял равновесие, но, кое-как переставляя ватные ноги, вышел на свежий воздух. «Понятно, почему я никогда не выбирался сюда», — подумал Райнер, сделав несколько шагов по крыше. Нетрезвое тело постепенно превращалось в мешок едва шевелящихся костей. Представшее зрелище убивало своим унынием. Старую пятиэтажку окружали толстопузые черные дома, за которыми не было видно ни единого деревца. Все они были на два-три этажа выше и как бы говорили: «Ты не выберешься, мы никуда тебя не выпустим». Где-то за спиной сотрясал воздух стук колес по железной дороге. Ветер, смешанный с неприятными мелкими каплями, бил в лицо. Браун поднял глаза наверх. Глухо и темно. Над головой не светила ни одна звездочка — все они задохнулись в ядовитых тучах бесчувственного мегаполиса. И под этим грязно-серым куполом неба Райнер ощутил себя самым одиноким на планете. Всеми брошенным, забытым и никому не нужным. Куда ни взглянешь — на север, на юг, на восток, на запад — неоднородная, корявая темнота без края и границ. Смотря на тоскливое месиво из кирпича, железа, стекла, стали и гранита, Браун проклинал этот безжалостный город, пристанище почти десятка миллионов человек… в котором, увы, не было никого, кто мог бы его понять и поддержать в трудную минуту. В хмельной голове сгущалась какофония лондонских улиц: свист ветра, барабанная дробь капель по крышам, прерывистые гудки автомобилей на скользких улицах. Браун пропускал эти звуки сквозь себя в отчаянной попытке поймать хоть какую-то гармонию. Но гармонии не находилось. «Когда я уже возьму себя в руки?» — вопрос предательским комком застрял в горле. «Чем я так себе насолил?..» — вопрошал он немое, равнодушное мироздание. «Не имеет значения, сколько я еще буду пытаться — результат один». «Что бы я ни делал, все бессмысленно», — его жалкая жизнь без цели и ориентира предстала перед ним во всем своем трагичном распаде. «Все, кого я люблю, уйдут». «Все, кто любил меня, прогонят. Вышвырнут». Кусочек мяса в груди с каждой минутой становился все меньше и меньше. Глаза застилала черная вода. Все, что видел Райнер, была пустота. Пустота внутри себя, пустота вокруг, пустота в каждом человеке. Да и сам Райнер за эти годы без цели стал пустотой, которую так ничего и не заполнило. «Если однажды ты свернул не туда, то никогда уже не выйдешь на нужную дорогу», — понял он, найдя себя у края крыши. По гнойно-желтым улицам устало скользили машины. Райнер на мгновение опустил глаза и сразу же поднял обратно — будто налитая кипучим свинцом, голова вмиг закружилась от количества выпитого и страха высоты. Тело под курткой неприятно вспотело. Путаясь в задубевших от влаги рукавах, Браун стянул кожанку и резким, раздраженным движением бросил ее куда-то назад. Ощущение ветра в локтях и запястьях подарило иллюзию легкости и освобождения. Покачиваясь, Райнер развел руки в стороны — порывы холодного ветра залезали под футболку и трепали пшеничные волосы. Во всем теле появилась новая, необычная слабость, будто нечто вышло через решетку ребер наружу и испарилось. В сознании продолжали крутиться спиралью ошметки мыслей и вопросов, на которые не находилось ответов. «Ради чего я старался?.. Ради кого?..» Вслед за этим Райнер подумал, что играть роли идеального парня, работника и друга оказалось слишком сложно. Неподъемная ноша для столь бесталанного актера. Он перестал в себя верить. «Кто вообще я? Где я настоящий?» С саднящей болью и обидой на целый мир он почувствовал, как за всеми этими ролями потерял себя и сам того не заметил. «А ведь все началось на крыше… На чертовой крыше…» Злость на Порко заполняла легкие и мешала дыханию, пока не оборвалась где-то внутри обжигающей вспышкой. Райнер простонал в темноту и замолчал. «А ведь Пик была права — я могу злиться только на себя». Сколько простоял он на самом краю — бог весть. Все, что испытывал он теперь, была лишь апатия перед сломленной жизнью. Апатия эта оказалась столь беспощадной, что под ее натиском таял и слабел инстинкт самосохранения. Руки и ноги наполнялись черной немощью. Никогда до этого Браун не чувствовал себя таким… уставшим. Уставшим от самой жизни. Он вдруг захотел… пожелал, чтобы ничего этого не было. Ни Порко, ни Эрена, ни Марселя, ни Либерио, ни Стены Розы, ни Сины, ни залога, ни адвоката, ни полиции, ни квартиры в Камдене, ни марселевой машины, ни Пик, ни отца, ни Карины, ни школы, ни Марко Ботта, ни косяков в Ричмонде, ни наркотиков, ни передоза, ни неоновых роз, ни алкоголя, ни чаевых, ни денег для матери, ни пьяных лиц на работе, ни разбитой кружки, ни кровати из «Икеи», ни тиканья часов в фингеровской гостиной, ни ночных разговоров на кухне, ни дней рождения, ни Рождества, ни гаражного рока, ни концертов «Титанов», ни утренних пробежек, ни чатов в фейсбуке, ни парков, ни поцелуев на крыше, ни свиданий на одну ночь, ни утренних пробуждений, ни бессонных переписок, ни секса, ни ласк, ни оргазмов, ни клятв в вечной любви, ни панических атак, ни кошмаров по ночам…И чтобы его самого тоже не было.
«Ведь это я всему виной».
Левая нога оторвалась от бортика и повисла над пустотой. Под подошвой скользнул едкий холод. «Все и закончится… на крыше? Да?..» — спрашивал Браун у самого себя, жмурясь изо всех сил. Где-то раздался тихий, грустный смех. «А может быть, подождать?..» На губах вдруг заиграла спокойная, умиротворенная улыбка. «А может… — услышал Райнер внутренний голос. — Всего один шаг, и…» Решившись, он в последний раз вдохнул полной грудью, задержал дыхание и…«БЗЗЗЗЗЗ, — завибрировал вдруг в брошенной куртке телефон, — БЗЗЗЗЗЗЗЗЗ».
Словно сквозь толщу воды, до ушей Райнера донеслись звуки рингтона. Браун широко распахнул влажные янтарные глаза. «Почему?..» Едва осознав, что могло сейчас произойти, Райнер покачнулся и, не удержав равновесия, завалился на спину. Затылок пронзила сильная боль, будто бы по нему вдарили тяжелым тупым предметом. — Блядь… — зашипел Браун от удара о крышу. Телефон настойчиво продолжал звонить. Отчаянными, цепляющимися за жизнь движениями Райнер пополз к куртке, будто от этого зависела вся его судьба. Ногти царапали размякшую скользкую грязь на крыше. Тяжело дыша, он судорожно выпотрошил карман куртки. «Мольбертольд Гувер», — горело на экране. — Алло? — сдавленным голосом произнес Райнер в трубку. — Добрый вечер, извини… извините за поздний звонок, но вы, как я понял, еще не спите в это время. Да и вы месяц назад позвонили мне в шестом часу утра, потому я подумал… — Н-ничего, — Райнер медленно выходил из полузабытья. Затылок пульсировал отрезвляющей болью. — У меня кое-какие планы изменились, и я завтра не смогу поработать. Можем ли мы перенести нашу завтрашнюю сессию на субботу? — А… да, конечно… без проблем, — едва шевелил губами Браун. — Точно? У тебя, если я правильно помню, по субботам смены в баре, тебя не затруднит прийти перед ними? Если затруднит, то я… — Все… в по… рядке, — к горлу подкатил комок. Райнер зажал рот рукой, чтобы не выдать вырывающейся истерики. По впалым щекам хлынули слезы. — Спасибо большое за понимание. До субботы. — До… субботы, — захлебываясь, прошептал Браун в трубку. Дождь усиливался, заглушая короткие гудки. — Черт… — насквозь промокший, продрогший Райнер стоял на четвереньках и глядел на еще горящий экран телефона. — Черт… Черт! И рыдал так, как рыдают дети, бессильно колотя стесанными кулаками по крыше. Стискивать зубы от боли, прикусывая пулю, оказалось чудовищно сложно.***
Когда Райнер проснулся в собственной постели, он не помнил ни как вернулся ночью в квартиру, ни как побросал на пол вещи, чтобы лечь прямо поверх одеяла. Где-то под животом надоедливо вибрировал телефон. Открывать глаза не хотелось — веки словно залило суперклеем. На подбородке засохла чесучая слюна. Голову сдавливало тисками. Телефон затих на минуту, чтобы зазвонить снова. Браун невольно застонал, пытаясь собрать похмельные мысли в кучу. Память возвращалась к нему урывками. На третьем звонке Райнеру все же пришлось вытащить из-под себя такой остопиздевший за эти дни гаджет и усилием воли взглянуть на экран. В кружочке горело лицо матери. Нажав на кнопку и приложив «Хуавей» к уху, Браун долго слушал, что говорила Карина. Она за что-то извинялась, долго о чем-то рассказывала — Райнер сквозь похмелье не осознавал и половины. Вместо внятных ответов он лишь раз в десять-пятнадцать секунд рассеянно угукал. Но по мере вынужденного пробуждения его сознание постепенно прояснялось. Настойчивый мамин вопрос в трубке заставил его удивленно распахнуть глаза. — Что значит «я должен буду присмотреть за Габи»?..