Dear whom it may concern
I feel as though I'm about to crash and burn
I think I'm falling and there's no return
But I've no idea to whom this may concern
I'm looking out at all the stars and I learn
There's no one up above to hear me yearn
I'm on my own
— Enter Shikari
Enter Shikari — The One True Colour (00:00 — 01:45)
— Никто нас больше не осудит — мы прекрасны такими, какими родились! Вой электрогитары эхом проносится в сценических мониторах. От них идет настолько мощная вибрация, что Райнер чувствует дрожь стеклянного бокала в руке. — Наплюйте на тех, кто говорит обратное! Титаны вырвались из-под земли и сразили наших поработителей. Гальярд сияет в лучах софитов, направленных на него со всех уголков мира. Кажется, вся Вселенная набилась в этот зал, чтобы погреться в лучах величия одного человека. Словно рыцарь смерти перед проклятым алтарем, он чуть склоняет голову — мокрые пряди рыжих волос скрывают глаза. Как же он дьявольски прекрасен… Неестественно алые губы растягиваются в кровожадной улыбке, обнажая оскал белоснежных зубов. Такой контраст смотрится дико и в то же время чудовищно притягательно. Браун знает, что пылающее в груди чувство убьет его, как летящего на огонь мотылька, но все равно не может оторвать взгляда. — Они скажут, что мы все делаем не так. Но мы будем громче. Нас будет больше! — кажется, что Порко способен заглянуть в душу каждому в концертном зале. — Ты, ты, ты и ты — все вы прекрасны! Перед ним в экстазе взревывают толпы фанатов — совсем еще молодых ребят, которым он с вершины озаренного славой Олимпа дарует пылающие угли. В своем слепом повиновении Браун лишь один из многих. — Но только не ты, — в мгновение ока от ухмылки Порко не остается и следа. Овации стихают. Вокруг Райнера, стоящего посреди танцпартера, резко расступается толпа. Точно так же волны Красного моря расступались перед Моисеем. Гальярд недовольно вскидывает голову. Злой взгляд болотно-тинистых глаз заставляет Райнера поежиться. Пивной бокал выскальзывает из руки и рассыпается на миллионы прозрачно-желтых осколков. Росплески стеклянной крошки затапливают танцпол. — Почему?.. — Браун опасливо озирается. Публика постепенно тонет во тьме — лицо за лицом, будто над каждым из них гасят лампочку. В бесконечно черном зале Порко с Райнером остаются наедине. Брауна охватывает неприятное чувство, будто это с ним уже однажды происходило… «Точно…» Несколько лет назад. В клубе «Либерио». — Почему мне… Тут нет места? — едва шепчет Райнер от сдавившей трахею боли. Голос проваливается в глухую тишину. Лицо Порко искажает брезгливая гримаса. — Потому что я всегда буду лучше тебя. — Порко, хватит… — ухо Райнера различает в безжалостной тьме шелестящие смешки. — Всегда. — Я могу быть хорошим. — Я всегда буду лучше тебя, и поэтому ты мне нужен. — Всегда, всегда, всегда, — вторит Гальярду невидимая толпа. Все это время она неотступно наблюдает из черноты за мучениями Райнера. — Всегда, всегда, всегда.«Can you see the dark?»
Порко недвижно стоит на сцене, грозный и горделивый, как литая бронзовая статуя, однако Браун отчетливо слышит его голос и аккорды «Bring Me The Horizon». Словно повинуясь зову, Райнер всматривается в обманчивую тьму, которая кишит чужим смехом. Мгновение — и прямо перед его лицом вдруг распахиваются горящие огнем глаза Марселя. — А ведь малой прав, — оглушает Брауна голос мертвого друга. Захлебываясь в немом крике, Райнер рывком просыпается. Сердце колотится, как у марафонца, на грани возможностей. Несколько минут Райнер дезориентировано вглядывается в незнакомые стены и потолок, пока наконец не понимает, что все увиденное вновь оказалось мерзким, вязким наваждением. Гальярду удалось исчезнуть из его жизни, но не из кошмаров. Из-за него уже которое утро подряд Браун просыпается до боли уставшим. Комнату заливает из окон равнодушно-холодный свет. Где-то снаружи проезжает машина. В ушах до сих пор звенит сирена из песни «Can You Feel My Heart?» По правую руку под покрывалом ворочается чужое тело. Райнер не помнит его имени.***
Mellah — Cigarette Lighter
Ушел в загул, отбился от рук, забил на себя, пустился во все тяжкие — для описания нынешнего состояния Райнера человечество придумало множество крылатых фраз. Оставшись ни с чем — без друзей, возлюбленного, денег и места за стойкой «Стены Розы» — он меньше всего в эти дни хотел думать о том, в какое русло понеслась его жизнь. Хотя так уже было. Почти четыре года назад, когда он только-только переехал в Камден-таун, начиная первые шаги во взрослой жизни. Исчезнув из дома столь холодной к нему матери, отчаянно пытаясь забыть об Эрене, Райнер первые месяцы трахался со всеми без разбору. Обретенная свобода с непривычки опьяняла, но… что тогда, что сейчас его жизнь напоминала рутинную, однообразную череду полуночных прогулок, накурок, барных свиданий и случайных перепихонов. Браун вновь потерял иллюзорный контроль над своей жизнью. Он уже не помнил точно, когда в последний раз ночевал дома — там его ждали пожелтевшие стены, полная разруха и обрывки жутких воспоминаний о том, что он едва не совершил на крыше своей пятиэтажки. Поэтому вот уже недели две Браун лишь ненадолго заскакивал к себе после ночных кутежей — принять душ, починить разбитую в буйном порыве мебель и вынести на помойку то, что никакому восстановлению уже не подлежало. Холостяцкая камденская комнатка стала теперь совсем голой и безрадостной. К налаживанию прежнего быта и какого-никакого уюта Райнер не стремился — все равно через месяц-два придется съезжать, ведь скоро платить ренту будет нечем. У Брауна неплохо выходило жить одному, только вот быть одному он так и не научился. Гнев в итоге взял верх над всеми остальными чувствами: Райнер уже точно решил выбросить Порко из головы, навсегда забыть этого ублюдка, который, несмотря на все старания, так и не смог измениться; самовлюбленного эгоиста, выпившего столько крови, но… Одиночество подтачивало изнутри так же, как короед подтачивает древесину. По инерции безумно хотелось… просто быть кому-то нужным. Хотя бы на одну ночь. Всплески тестостерона и неуемная злоба на Порко толкали Райнера к самоутверждению, к постоянной проверке, что он все еще хорош собой, обаятелен и, наверное… что все еще существует. Когда столько лет живешь ради кого-то другого, разрыв подобен смерти. Будто тебя в одночасье стерли ластиком. Чтобы ощущать в своей опустевшей жизни хоть что-то, Райнеру требовалось подтверждение, что хотя бы на несколько часов пьяного забвения, но он сможет заполучить любого, кого захочет. Любого, как же. Самого главного — и Браун безуспешно пытался с этим смириться — он уже никогда не заполучит. Не прикоснется к мозолистым от струн пальцам Порко, не вдохнет запах его кожи, не услышит заливистого смеха, не ощутит пьянящего вкуса пухлых губ. Это все безвозвратно упущено. Райнер без остановки злился и на себя, и на Гальярда и в то же время невероятно сожалел обо всем, что произошло. Не находящая выхода ненависть копилась и копилась, грозя в любой момент хлынуть через край. Об этом не подозревал никто во целом мире — Браун безупречно умел запихивать свои чувства так глубоко, как только возможно. Меньше всего ему хотелось, чтобы кто-то сейчас бередил его душу лишними расспросами. Хотя… он и сам не знал толком, ради чего почти каждый вечер выходил из дома. Будто бы постоянно спешил, но куда и зачем — бог весть. И уж тем более он не мог себе признаться в катастрофическом желании тотчас же влюбиться и, в идеале, взаимно. Вот прямо так, сиюминутно, до конца дней своих. Но так, увы, не бывает. Деньги словно сами собой утекали сквозь пальцы, а вновь начинать унизительный цикл поиска работы не хотелось до дрожи. Сбегая от какой-либо ответственности, не в силах взять себя в руки, Райнер пошел по пути наименьшего сопротивления — равнодушно идти ко дну болота бессмысленной суеты. И не в одиночестве, а в компании едва знакомых людей — таких же потерянных, как он сам, и все на что-то надеющихся. Ни в одной измятой койке Райнер не задерживался дольше положенного. Едва наступало утро, он торопливо одевался и без лишних разговоров выскальзывал в прихожую, а оттуда — через лестничные пролеты на улицу. Кто-то сквозь сон спрашивал: «Перезвонишь мне?», и Райнер убедительно кивал, но никогда никому не звонил и не писал. В этой проклятой апатии никто не цеплял его сердце, ни с кем не хотелось общаться долгими вечерами, никто не зажигал в мыслях даже ничтожной искорки интереса. Один паренек был с ним пассивным и податливым, другой — старательным и изобретательным, третий — еще каким-то… но все казалось скучным, пресным, совершенно никакущим. Райнер упорно лайкал в «Грайндре» невысоких ребят с рыжими или каштановыми волосами, пытался «добрать» то, что уже никогда не будет ему принадлежать, но тщетно. Погоня за фантомом никогда не вернет человеку ощущение собственной ценности, ведь искать ее вовне бесполезно. Все еще нужно было отрабатывать «аванс» от Бертольда Гувера. Райнер до сих пор ходил к нему позировать дважды в неделю, и эти маленькие проблески хоть какой-то дисциплины на четыре-пять-шесть часов вытаскивали его из трясины однообразия. Но вот художника точно подменили — Райнера угораздило познакомиться с его требовательной и вечно недовольной стороной. От рабочего процесса Бертольд был, мягко говоря, не в восторге: последние полторы недели его натурщик ни дня не приходил без опозданий. Сначала на девять минут, потом на одиннадцать, шестнадцать, а позже — на все двадцать восемь. Гувер, казалось, вообще не пытался скрыть своего недовольства, уже на пороге встречая Райнера с упреками, стискивая кулаки и зажимаясь в плечах, — ну вылитый капризный ребенок, которому мама не купила игрушку. Браун же просто отстраненно молчал. Он мог понять, что, возможно, рушил чужие планы и тормозил проект, поэтому отрабатывал дополнительно без оплаты целые часы — все равно спешить особо было некуда. Однако некоторые претензии художника все равно выводили из его равновесия: Бертольд, кривя лицо, постоянно жаловался на новые, чужие запахи, которые Райнер на себе приносил, спрашивал, где тот был накануне, — нагло лез туда, куда не просили. Ему будто резко стало дело до личной жизни своего подчиненного. Прямо во время рисования он, совершенно путая берега, спрашивал про новые засосы на шее, а один раз ему даже хватило наглости спросить: «Это Порко Гальярд?» В лицо Райнеру тогда бросилась кровь, и лишь неимоверным усилием воли он смог подавить в себе желание поставить избалованного студента на место. «Нет, это не он», — лишь коротко и твердо ответил он и больше на сессии не проронил ни слова. На этом придирки не закончились. Неизвестно, какая муха вдруг укусила Гувера, но тот нашел, до чего еще доебаться — до худобы! Видите ли, рельеф поменялся и тени теперь на мышцах по-другому ложились. Что это за творческие прихоти непонятой души вылезли? Или, столь великодушно одолжив несколько тысяч фунтов, Бертольд стал ощущать свое превосходство? Откинувшись на чужо пахнущую простыню, Райнер прикрыл глаза. Он было задремал, пытаясь отвлечься от дурных мыслей, но вдруг услышал ритмичный перезвон своего сотового, валявшегося где-то в стороне. «Кто будет звонить в такую рань… Неужели так сложно… просто меня не трогать…», — Браун, не двигаясь с места, пропустил звонок. Потом еще один — кто-то на той стороне оказался на редкость настойчивым. … … «Вот же черт!» — Райнер вскочил с кровати и тараща глаза начал одеваться. Габи. Он должен сегодня поехать ее встречать из школы. Как же это все невовремя… Во сколько они уснули с этим… как его… Джастином? Алексом?.. — Уже уходишь?.. — лениво донеслось из-под одеяла. — Да, мне… Опаздываю по делам, — небрежно бросал Райнер, торопливо застегивая ремень. Настенные часы показывали почти час. Он проспал все, что только мог. — Жаль… — заныло говорящее одеяло. — Я думал, пообнимаемся еще утром. — Времени нет… Извини, — Райнер чуть ли не каждое утро просил прощения. Как же сильно уже хотелось выйти на свежий воздух из этой неуклюжей духоты. И курить, непременно надо выкурить сигаретку для ясности ума. — Увидимся еще? — Конечно, — ответил Райнер уже из ванной, наспех прополоскав рот водой с зубной пастой. — Напишу… Позже… — Если найдешь что-то в холодосе, оно твое. Эти недомилости напрягали Брауна уже с самого утра. Судорожно всовывая руки в рукава куртки и проверяя телефон, он наспех попрощался и вышел из квартиры.***
С назойливостью наседки звонила Карина — четыре звонка с перерывами в три-пять минут, пока Райнер наконец не ответил. — Алло, мам, прости, — пытаясь отдышаться после забега до автобусной остановки и попутно доставая губами сигарету из пачки, внутри себя он уже готовился к выволочке. — Ты где там пропадаешь? — прозвучало вместо «доброго утра». — Чего не берешь трубку? — Телефон на дне сумки лежал, — Райнер врал матери уже машинально, не чувствуя никаких угрызений совести. Да и вообще ничего не чувствуя. Никакой сумки у него отродясь не было, а самое необходимое — кошелек, разбитый «Хуавей» и курево — он носил в карманах. — Просто не услышал. — Ты помнишь, что сегодня надо забрать Габи из школы? — к сожалению, Карина все еще не научилась интересоваться делами и настроением сына перед тем, как перейти к делу. — Да, конечно, мам… — тот чиркнул зажигалкой и сделал первую затяжку, мерзкую и горькую. Он каждый день попадался на эту никотиновую удочку, думая, что не проснется, пока не покурит, а потом морщился от ядовитого вкуса табачного дыма. Вместо ясности ума на пустой желудок пришло лишь головокружение. — Я уже почти приехал. И снова ложь. Ночные похождения привели Райнера куда-то в глубину района Финчли — до школы Хаггерстон на общественном транспорте добираться почти час. А уроки у Габи как раз должны были уже закончиться. — Ну, хорошо. Надеюсь, она не доставит лишних хлопот. Это максимум на месяц. Повесив трубку, Райнер с сарказмом отметил столь небывалую мамину заботу. Фраза: «Надеюсь, не доставит лишних хлопот», — была у Карины любимой. Куда бы она ни приводила своего сына в детские годы, она всегда с извиняющейся улыбкой надеялась, что ее чадо никому не принесет проблем. Райнер все свое детство, да и юность, да и до сих пор считал, что его святая обязанность, сверхзадача состоит в том, чтобы никому не доставлять трудностей. Все сам, все на себе, все в себе. Когда Карина ошарашила его новостью о бесплатной работе нянькой для Габи, Браун вспылил. Все это было так… невовремя. Будто бы его семья не могла подождать какое-то время, пока он не оправится после свалившихся на него проблем. Правда, о них семейству Браунов так и не довелось узнать — Райнеру не хватало ни смелости, ни доверия к кому-либо, чтобы рассказывать о своей личной жизни и пьяном помутнении рассудка на камденской крыше. Недовольство в голосе сына Карина тогда погасила сразу, парой коротких фраз: «Они много для нас сделали, Райнер. Дядя Ричард тебя маленького забирал и с тобой возился, ты помнишь?» Он помнил. Хоть и смутно, но чертоги памяти хранили в себе отдельные образы. Очень давно — Габи тогда еще не родилась, а Райнер ходил в детский садик, — Карина вдруг разбудила его, мирно спавшего, посреди ночи и спешно начала надевать прямо поверх пижамы носочки и комбинезон. «Зачем мы куда-то идем?» — спросил сонный Райнер, зевая и кулачком потирая заспанные глаза. «Мы сейчас поедем к дяде Ричарду и тете Ирме, солнышко», — Карина пыталась скрывать смятение, но чуткое детское сердце не обманешь. Малыш Райнер отлично запомнил ее распухшие от слез глаза. — «Где твой рюкзак с белой звездочкой? Положи туда, какую хочешь, игрушку, карандашики… — ее губы, едва ли не серые от напряжения, дрожали, — …а я соберу пока одежду». Под покровом ночи, сырой от моросящего дождя, они торопливо погрузились в машину. Последнее, что помнил мальчик, проваливаясь в сон на заднем сиденье, были вцепившиеся в руль мамины пальцы. Память вытаскивала из тьмы эхо голосов: «Спасибо, что пустил к себе, Ричард. Дома стало совсем опасно, я боюсь оставлять Райнера… И сама боюсь оставаться… Опять сорвался…» «Не стоит благодарности. Вы часть нашей семьи, и здесь вам с Райнером ничего не грозит. Можете жить здесь сколько угодно, а Робертом уже должны заниматься врачи». «Я думала, если он возьмется за ум, то сможет измениться…» «Это болезнь, которая сильнее его. Ты здесь не виновата, Карина. И мы не виноваты. Уже испробовали все, что можно». Несколько недель подряд дядя забирал маленького Райнера из садика и увозил к себе за город. Тот тосковал по своей комнате и постоянно спрашивал, почему не может вернуться домой. Тогда при ребенке все молчали о том, что на почве алкоголизма агрессия Роберта Брауна стала совершенно неуправляемой. Но позже, повзрослев, Райнер и сам понял, насколько небезопасно было рядом с отцом в минуты черной алкогольной депрессии. Отец, воспитанный строгим ветераном войны, не умел просить о помощи, считая, что выдержит на своих плечах любую ношу… как только немного отдохнет. В один из приездов домой Карине все же удалось уговорить мужа лечь в клинику — это помогло, но ненадолго. Роберт появился на пятом дне рождения сына, трезвый, улыбающийся, здоровый… а вечером и сам пошел отмечать. Любое лечение оканчивалось крахом, а баснословные суммы, которые собирали всей семьей, уходили в никуда, ведь во всей этой истории не было самого главного — желания самого Роберта вылечиться. Спастись от внутренних демонов хотелось, а вот бороться с недугом — нет. Сев в автобусе на свободное место, Райнер прислонился лбом к окну. Холод дребезжащего стекла немного бодрил тяжелую голову. Ехать предстояло еще сорок-пятьдесят минут, если верить маршруту от «Гугл Мэпс». Габи, наверное, уже заждалась. Он плохо представлял, как вести себя с кузиной. Взрослая жизнь слишком сильно отличалась от безмятежной, солнечной детской поры. Когда ты ребенок, весь мир тебе друг и любая мечта исполнима. Любая палка превращается в древний меч самурая, любое поваленное бревно становится судном, несущим к дальним берегам. Райнер помнил маленького щекастого карапуза с хвостиком, прелестного в своей непосредственности. Когда они подолгу застревали в домике на дереве с книжкой о дальних странствиях и несметных сокровищах, Габи на страшных эпизодах закрывала глаза крошечными ладошками. А потом вдруг как ни в чем не бывало просила Райнера взять ее с собой в путешествие за три моря с таким рвением, будто от этого зависела вся ее жизнь. Но жизнь взрослого уже совсем другая — она вносит свои коррективы, безжалостно вытравливая из человека дитя. Браун и сам чувствовал: в нем уже не осталось ничего от заботливого старшего брата, каким он был восемь-десять лет назад. В апреле Габи исполнилось тринадцать. Райнер с ужасом вспомнил себя в этом возрасте. Это выбитые зубы, синяки, прокусанные от неумелых поцелуев губы. Это первое осознание, что с тобой что-то не так. Что ты не такой, как все, ты «неправильный», тебе нравится не то, что должно. Это злость на мать, это разочарование в отце, который променял семью на бухло. Это первая любовь и первое разбитое сердце. Это разгневанные школьные учителя, которые прочили юноше нищее будущее и оказались правы. Это отстранения от занятий за драку в школьном коридоре. И все это — лишь первые ступеньки долгого угасания наивной детской души. А что Габи? Какой она стала теперь? Вроде, размышлял Райнер, проучилась в элитной частной школе, а значит, точно обрела аристократические замашки и синдром отличницы. Еще родители платили за Квинсвуд огромные бабки, а значит… «Вот она обрадуется, когда хату увидит…» — Браун со стыдом вспомнил, что не помыл в квартире полы, а в холодильнике повесилась сгнившая от отчаяния мышь. Ощущение чуждости очередному члену своей семьи уже заведомо расстраивало Райнера. И как же, черт возьми, все это было невовремя…***
Deep Purple — Lazy
Габи, обхватив руками колени, сидела на лестнице посреди опустевшего школьного двора и поглядывала на ворота, едва кто-то показывался за забором. Подходили к концу морковные палочки в целлофановом пакетике. Плейлист в наушниках проигрывал одну песню за другой, пока не стартанул с самого начала. Уроки кончились чуть менее часа назад. Едва прозвенел звонок, Габи в мгновение ока попихала вещи в рюкзак и пулей вылетела на улицу в полной уверенности, что кузен уже ждал ее там. На душе царил праздник; в голове созрела целая культурная программа с обязательным походом в кино и поеданием пиццы. Домашнее задание подождет, ведь сегодня особенный день — не только начало новой жизни в новой школе, но и долгожданное воссоединение с кумиром своего детства. Стоя на лестнице, она с трепетом выискивала в толпе знакомое лицо, но тщетно. Улица быстро стихла — лишь бухтели на дороге переползающие через лежачего полицейского машины, а над головой шелестел редкой листвой ветер. Безмолвие вокруг наводило тоску, и Габи водрузила на голову огромные накладные наушники. Каждый раз, когда она на полной громкости слушала треки любимой рок-группы, люди рядом были вынуждены слушать их вместе с ней — мощность динамиков не оставляла выбора. Габи отправила кузену смску, предварительно дважды ее переписав и трижды перечитав. Мало ли, что могло задержать человека по дороге, еще не время нервничать. «Скоро буду», — пришел сухой ответ. В животе уныло забурчало — одной морковью сыт не будешь. Рассудок едва не мутнел при мыслях о горячей пицце с томатным соусом, тянущимся густым сыром… и пепперони… двойной пепперони… Едва из-за угла показалась светло-русая макушка, Габи сорвалась с места и понеслась навстречу кузену, готовясь наскочить на того с разбега. — Райнер!!! — с радостным воплем бросилась она ему на шею, дрыгая ногами в воздухе. Она обнимала брата с такой силой, будто бы от переполняющих чувств норовила его задушить. — Ха-ха, чуть с ног не сшибла! — кузен закружил ее в объятиях. — Еще немного — и начнешь побеждать меня в армрестлинге!.. Так она представляла себе столь долгожданную встречу. Но на деле все оказалось иначе. Прошло еще тридцать-сорок минут, и энтузиазм сменился тревогой, а потом и негодованием. Отсидев себе на ступенях пятую точку, Габи вскочила и от огорчения пнула со всей дури железную урну. Ни в чем не повинное мусорное ведро ответило глухим обиженным «дрын». «Ну почему?! — думала Браун со злостью. — Я бы уже сама доехала куда угодно!» — Уже портишь казенное имущество? — раздался позади нее мужской голос. Обернувшись и увидев брата, Габи опешила. Сказать, что тот за годы сильно изменился, значило не сказать ничего. Словно какая-то студия сверху взяла и перерисовала его, сделав полный редизайн. Перед ней теперь стоял не угловатый мальчик в футболке и шортах, а здоровенный, как медведь, мужичина. В чертах лица не осталось ни капли детской округлости — острым скулам и впалым щекам позавидовала бы любая худеющая модель. Он был необыкновенно хорош собой, но выглядел так, будто всю неделю разгружал вагоны, — небрежная щетина и темные круги под глазами выдавали не одну бессонную ночь. Между бровями пролегли глубокие складки, которые бывают у тех, кто постоянно хмурится. — Чего ты так долго? — недовольство таки взяло верх над радостью. — Не рассчитал время на дорогу. Извини, носорожек. От «носорожка» сердечко Габи подтаяло. Райнер всегда ее так называл, потому что в детстве она засыпала не под колыбельные, как все нормальные дети, а под передачи о носорогах на «National Geographic». Вдобавок, по сказочному совпадению, на детсадовском утреннике ей досталась роль именно этого непарнокопытного — Ирма с Ричардом не спали всю ночь, клепая костюм. — Ну, пойдем, — слабо улыбнулся Райнер, раскрывая руки для объятий. Улыбка казалась неискренней, вымученной. Будто бы кузен притворялся, что был рад ее видеть. Приобняв наконец брата, Габи почувствовала неприятный запах несвежей, насквозь прокуренной одежды. Он же должен пахнуть совсем иначе! Как прежде, мылом, травой и горячим песком. Почему все так поменялось?.. — Ты начал курить? — спросила Габи, отстранившись. — Да давно уже. А что, так пахнет? — Да… Нормально так. — Ну… Прогуляемся вечером до прачечной, значит? — Прачечной?.. У тебя нет стиралки дома? Райнер, пожевав губу, ничего не ответил.***
10/11 Дорогой дневник! Сегодня был поистине золотой день! Не помню когда последний раз чувствовала себя настолько счастливой! Я увидела Р. (он теперь будет забирать меня из школы каждый день) спустя 6 лет!!! Или 5… нет, всетаки 6. С непривычки я так сильно офигела — он теперь совсем другой человек. После школы мы пошли гулять, я повела Р. в кино (в двадцати минутах пешком от Хаггерстона есть классный кинотеатр Хакни, где школьникам делают скидки!) — а он еще отказывался, стеснялся наверное. А в кино, представляешь, дневничок, в кино как раз крутили «Дрожь земли», пятую часть! Я видела трейлер, там бум, бдыщ, там ГГ превращается в огромную ебаку и идет всех крушить, а эти такие собираются: «Просыпайся, мы идем спасать мир!»… Мы все детство смотрели с Р. эту серию… можно сказать, это «наш фильм». Отказы не принимались — что могло быть лучше похода в кино с единственным, кто всегда меня понимал?! Но Р. сидел с таким видом, словно ему все равно. Вроде смотрит на экран, а взгляд такой стеклянный — будто смотрит сквозь. Будто бы кузена подменили и им как в Матрице управляет программа. Кузен сказал, что просто плохо выспался. Надеюсь, завтра все будет по другому! 10/12 Дорогой дневник! Я совсем забыла вчера написать про свой первый день в школе. Мне тут нравится! Многие ходят с цветастыми сумками и вешают значки — и их за это никто не отчитывает! Оказывается, в Квинсвуде мы сильно шли на опережение программы и сегодня на уроках было то, что я уже проходила. Никогда не думала, что мне… захочется… учиться? З. обзавидуется — в столовой дают бургеры! Захватила из столовой шоколадку для Р., надеюсь он будет рад. Одно нехорошо — бассейн в Хаггерстоне есть, но такой себе. Не стеклянный дворец Квинсвуда конечно, все такое старенькое, а в душевых вонючее мыло. Но хотя бы чисто. Я уже сходила записалась в клуб пловцов, надеюсь найду себе там друзей. Сегодня делала уроки дома у Р. У него очень уныло и райончик тоску наводит… я бы тоже в таком доме грустила. Никогда не думала, что мне будет не хватать зелени и деревьев. А тут весь пейзаж создают узлы проводов (крутая фраза, надо будет запомнить для фанфика). Когда мы пришли домой, Р. разогрел мне замороженную пиццу, а сам выпил чаю и завалился спать. Буквально завалился и сразу заснул. Я думала, он поможет мне с географией — нам задали контурные карты, которые очень муторные и их надо аккуратно закрашивать, а я еще со времен детских раскрасок постоянно выхожу за контур. В Квинсвуде их за меня всегда делала З., быстро и аккуратно. На самом деле, я скучаю по З., дневничок, но скажу об этом только тебе, а ей не скажу. 10/15 Привет, дневник! Все выходные я провела с корпорацией зла «М. и П.». У них снова какой-то проект на работе — снимают какой-то сюжет про радиоактивные болота. Они обещали мне, что на уикенде мы втроем поедем в Ашдаун Форест, заночуем в палатках в лесу, будем жарить сосиски и зефир на костре… Но у них перенеслась съемка и все выходные они опять работают. Им всегда их звонки, монтажи, репортажи, ракурсы, операторы важнее собственной дочери. Я совсем чужая в родном доме……… Р. совсем тухнет в своей однушке — я решила ее оживить. Перед школой заставила папу заехать в цветочный по дороге и купила смешной суккулент в горшочке — Эхеверия Какаятотам. Пусть стоит у братца и радует глаз. Его и поливать особо часто не надо. Суккулент, в смысле, не Р., хи-хи. Спросила, как он назовет цветок, сказал ему все равно. Предложила назвать Иваном, в честь малой родины Р., хе-хе-хе. Ему не понравилось. Предложила тогда назвать Грутом — ответил что пусть уж будет Иваном. Надеюсь, ему повеселее будет. Кстати, я нашла его инсту и она такая нелепая! У него там два вида фоток в основном: на одних он фоткает какие-то рандомные деревья в парке, а на вторых — прессак в зеркало. Фотографий второго типа намного больше. Правда, за несколько лет всего двадцать публикаций. Несолидно. Но каково же было мое удивление когда я зашла в «Понравившееся» и увидела, кому он ставит лайки… Сегодня я узнала про кузена кое-что очень и очень пикантное! Вечером он оставил меня одну. Сказал сидеть и учиться, а у него какая-то подработка… Интересно, что за подработка такая по вечерам… 10/19 Привет, мой дорогой дневничок! В Хаггестоне до сих пор так непривычно. Можно забыть дома пиджак и тебе ничего не сделают. Один мальчик уже две недели ходит в разбитых очках, заклееных изолентой, и ни один из учителей до него не докапывается! Мне даже старшеклассницы тут предложили после уроков выпить «Доктора Пеппера» с водкой за раздевалками. Кажется, я становлюсь своей! А вообще тут много разных людей — прямо все школьные касты из американских сериалов! Есть задроты, есть качки-красавчики на которых течет вся школа, есть подражатели, снобы, готы, хулиганы и чудаки… Оказывается, тут есть клуб игры в «Подземелья и драконы». Приходишь — а там полная комната гиков. Но они прикольные! Они добрые и увлеченные, им даже учителя разрешили регулярно собираться в школьном кабинете! Немыслимо, уму непостижимо! В Квинсвуде были только клубы рукоделия и изучения этикета… С парнишей в разбитых очках я кстати познакомилась — его зовут Удо, он мне и показал клуб «подземельников». Этот очкарик оказался не так прост…… С Р. что-то происходит. Он постоянно уставший, будто бы серьезно болен какой-то неизвестной науке болезнью и не выздоравливает никак. Я так хочу ему помочь, но не знаю как… На днях я писала небольшое, но сочное PWP (да-да, дневничок, тебе не показалось, я снова возвращаюсь в строй с порнухой! это будет бомба, мои комменты на АО3 взорвутся от фидбека, чувствую!) и что бы не мешать кузену, надела наушники что бы послушать музыку для вдохновения. Я не сразу заметила — я настолько была погружена в творческий процесс — но вдруг я увидела что Р., который сидел до этого за столом и что-то скроллил в телефоне, совсем изменился в лице. Поднял на меня глаза… потом замахал рукой, чтобы я сняла наушники, и строго сказал переключить на что-то другое… Он сказал это так сердито. Может, ему не нравятся «Марлийские Титаны»? Я чувствую себя неуютно в его доме… Будто шаг в право, шаг в лево — расстрел. На днях папа, когда ехал за мной, встал в пробку и задержался на час или даже полтора. Так Р. так засуетился, куда-то заторопился, постоянно спрашивал, когда приедет отец. Или может… неужели дело во мне? И я его раздражаю… Но почему? Эта мысль разбивает мне сердце… Что я ему сделала?.. 10/23 Дорогой дневник! Кажется сбываются мои худшие опасения. Я наблюдаю за кузеном. Ровно два раза в неделю в будни он куда-то уходит вечером и возвращается через 4-5 часов. Не хочет брать меня с собой, а оставляет меня дома одну делать уроки. Осторожно я пыталась спросить, чем это он занимается, а он уходит от ответа, темнит, говорит, ерунда, мелкая подработка. И мне кажется… Наверное, он спутался с плохой компанией. Я боюсь в это поверить, но мир и правда жесток… В Лондоне процветает преступность, от этого никто не застрахован. А Р. повидимому и в самом деле нужны деньги… Вроде тетя К. нехорошо себя чувствует и все деньги уходят на ее лечение. Все совершено точно указывает на то что мой любимый брат преступает закон. Четыре часа вечером… я боюсь об этом даже думать… Но что если он начал работать закладчиком? Его же могут поймать и на кучу лет упечь за решетку! Я должна непременно все выяснить! И спасти его, попытаться вразумить его, пока не стало слишком поздно…***
Someone has whipped the carpet from beneath my feet
Someone upturned the furniture in my mind
But oh how rich the soil
How wondrous the upheaval
It's time to embark
— Enter Shikari
Enter Shikari — The One True Colour (01:45 — 03:53)
Так прошла пара недель. День неукротимо становился короче — уже в седьмом часу вечера на понурый, подавленный город опускалась сизая дымка. Размеренно вдыхая и выдыхая перед гринвичским подъездом терпкий дым дешевой сигареты, Райнер увидел, как в сумерках зажглось на восьмом этаже знакомое окно — Браун уже запомнил, что это Бертольд готовил к работе мастерскую. Как и всегда, ровно за десять минут до начала. За стеклом промелькнула худая тень. «Свет ставит», — подумал Райнер, незаметно для себя чему-то улыбнувшись. В голове было пусто, мысли проносились мимо, не задерживаясь надолго, но отчего-то — Браун и сам не знал, отчего — при виде света из этого окна в его душе смирялось что-то торопливое, горестное и тоскующее. И даже кошмарные виражи на жизненных поворотах уже не так сильно теснили ноющую грудь, ведь что-то в до основания разрушенных буднях Райнера Брауна смогло остаться неизменным. Работа у молчаливого, иногда брюзжащего художника оказалась небольшим якорем в бушующем океане безумия. Почему-то Райнер продолжал приходить сюда дважды в неделю, не пропуская ни одной сессии. С опозданиями, выслушивая замечания, терпя ноющие мышцы, но продолжал с таким постоянством, словно от этого зависело что-то важное, имеющее хоть какой-нибудь смысл. Райнер не торопился — время еще оставалось. Тропа мыслей будто сама собой вывела его к вопросу: а что дальше? Надо было скорее искать новое жилье, а до этого стоило бы устроиться хоть куда-нибудь, хоть в бар, хоть в ресторан официантом. Да и на куреве пора начинать экономить — сильно бьет по кошельку… Но нет, сердце двадцатиоднолетнего парня вопрошало совсем не о том, как свести концы с концами. В нем вдруг проснулась сосущая тоска по далекому будущему, в котором он наконец окажется на своем месте. И чувство это, такое простое и в то же время такое сложное, поразило его своей внезапностью. Почему-то уже очень, очень долго — дни, месяцы и даже годы — Браун не задумывался о том, чего хотелось бы именно ему, а не остальным.Быть может, в этом и была причина всех его бед?..
Подумав в тот момент о Бертольде, он вдруг ощутил подобие легкой зависти, смешанной с восторгом и радостью. У его нового знакомого, прямо сейчас создающего что-то прекрасное, материализующееся на глазах, было то, чего всегда не хватало ему самому: свое дело, свое место — некая точка, в которую можно снова и снова возвращаться. Когда-то даже Марсель, так долго определявшийся со своим призванием, наконец-то обрел крючок, не позволивший далее равнодушно плыть по течению постоянной суеты. Браун, безусловно, обожал своего самого близкого друга, безмерно ему доверял и слушался, как собственного старшего брата, но… все равно не мог ему не завидовать. И, наверное, именно этой «цельностью» в свое время его так сильно пленил Порко, вдохновенно игравший первый концерт в клубе «Либерио». В сером городе музыка всегда наполняла душу младшего Гальярда яркими красками. Подтрунивавший в свое время над Райнером Майк оказался на удивление проницательным: для парня, далекого от искусства, творческие люди в самом деле представляли какую-то особую касту. Ведь, думал он, им мало что нужно делать в обычном… в земном мире, чтобы чувствовать себя полноценными. Они созидали, пока он тратил все свои силы на разрушение — прежде всего, самого себя.А все же, куда теперь?..
Но на этом мысленная дорожка блекла и растворялась — подобно тому, как рассеивался в воздухе сигаретный дым. Браун выбросил окурок в урну и направился к двери подъезда. Позади него из-за угла опасливо выглянула Габи.***
Two Door Cinema Club — Cigarettes in the Theatre
Райнер нажал на звонок. Раздался элитарный «дин-дон» — точно такой же обычно звенит в квартирах богачей в сериалах. Бертольд открыл дверь, по своему обыкновению, не улыбаясь. — И я сегодня снова без опозданий, — возвестил Браун с таким торжеством, словно его фото повесили на стенд «Натурщик месяца». — Ну да, так и должно быть, — равнодушно оставляя этот подвиг без внимания, ответил художник. — У нас же есть расписание. Райнер уже было занес ногу над порогом, но заметил, что Бертольд посмотрел куда-то ему через плечо. — А это кто? — спросил художник. — Вот черт! — пискнул знакомый до скрипа зубов голос позади Райнера. Дергано оглянувшись, как старинная, проржавевшая игрушка, тот увидел мелькнувшую в лестничном пролете макушку Габи. Будь Райнер каким-нибудь мохнатым животным, его шерсть встала бы дыбом. Пока он судорожно думал, как выкрутиться, его сестрица, видимо, поняв, что прятаться и убегать бессмысленно, перешла в борзое наступление. — О, я Габи! — отпихнув брата локтем, она протянула широко раскрытую ладонь недоумевающему Бертольду. Тот перевел взгляд с нее на Райнера, словно спрашивая у того разрешения, после чего осторожно пожал маленькую ладошку с обкусанными ногтями. — Это моя кузина, — с тяжелым вздохом представил ее Браун. — Я сейчас за ней присматриваю, потому что больше некому. Габи, это Бертольд. Бертольд, это Габи. — Вот как… — проговорил Гувер, не трогаясь с места. — Я не ждал гостей сегодня… — Ну, я, пожалуй, пойду, — Габи с нервной, деланной улыбкой попятилась назад. — Никуда ты не пойдешь, — раздраженно прорычал Райнер. — Ты время видела? Он с виноватым видом посмотрел на Бертольда, пребывающего в полнейшем замешательстве: — Можно ей посидеть здесь сегодня? В другой комнате или на кухне там. Мне не с кем ее оставить, а на улице уже темно. То ли грубо проигнорировав вопрос, то ли просто его не услышав, Гувер под недоумевающие взгляды обоих Браунов ушел на кухню. Те до сих пор сконфуженно толкались на пороге. — Я… Я не знала… — от растерянности Габи путалась в словах и боялась поднять взгляд на свирепеющего кузена. — Какого дьявола ты творишь? — сдавленно прошипел, склонившись над ней, Райнер. — Зачем ты пришла?! — Ты что-то скрывал, я подумала… — Подумала что? — Что ты промышляешь чем-то незаконным! — Чем?! — Я думала, ты прячешь закладки или что-то в этом духе, я не знала! Их громкий шепот совершенно точно слышался на кухне. — Какие к черту закладки?! — чуть не сорвался на крик Райнер. — Я ж не знала, что ты поехал к своему парню. Ты мог бы просто сказать! — Что?! Откуда?.. Он мне не… — Простите… — они разом подняли головы к бесшумно появившемуся в коридоре Бертольду. От столь алчущих и беспокойно-вопрошающих взглядов художник едва не забыл, что хотел сказать. Повисло мгновение убийственной тишины. — Я думаю, что могу порисовать сегодня только голову. Просто сядешь на табурет, тебе не придется разд… — Порисовать? — Габи вопросительно посмотрела на брата. Райнер с Бертольдом неловко переглянулись и замычали что-то нечленораздельное. — А что значит «сегодня только голову»?.. — тут ее глаза округлились. До нее медленно начинало доходить. Бертольд смущенно ссутулился, начав нервически мусолить пальцы и ковырять заусенцы. — Так ты… — девочка завертела головой, смотря то на одного, то на другого. — Так вы… — Райнер не рассказывал, что я пишу с него свой дипломный проект? — Я не… — Браун хотел было что-то ответить, но лишь пожал плечами — ситуация стала такой глупой, что ее уже ничто не исправит. Почему-то перед Бертольдом он испытал небывалый до этой поры испанский стыд. — Ого, — Габи вскинула брови в удивлении. — ОГО! — За деньги. Это подработка, — сухо ответил Райнер, заходя в квартиру и на ходу расстегивая молнию куртки. Габи проследовала за ним, с любопытством осматривая свежеотремонтированную квартиру, составлявшую разительный контраст с тем, что она видела дома у Райнера. — Я могу принести еще один стул, и вы посидите с нами, — предложил ей Бертольд, не переставая ковырять пальцы. Габи вдруг обратила внимание, что за все это время он смотрел куда угодно, но ни разу не осмелился взглянуть ей в лицо. — И еще могу поделиться бумагой и карандашами… — Пфффф, карандаши? — она с самодовольной улыбкой развела руками. — Мне же не пять! — Дай ей карандаши, пусть рисует, — Райнер, скинув на коврике кеды, направился в сторону ванной. — Желательно, молча. — Да чего ты ворчишь? — недовольно бросила ему в спину Габи. — Я не буду мешать. Просто тихо посижу. — Дома поговорим, — Браун закрыл за собой дверь. Когда Габи, раздевшись и разувшись, шагнула за Бертольдом в мастерскую, тот вдруг обернулся и, по-прежнему не глядя на нее, произнес: — Помойте, пожалуйста, руки. Ванна в той стороне, — и указал пальцем ей за спину.***
Габи соврала. Не со зла, конечно, — скорее, она плохо оценила собственную усидчивость. Но, так или иначе, уже через полчаса наблюдения за двумя почти неподвижными юношами ей стало невмоготу. — А вы прям часами молча сидите? Не отвлекаясь от небольших, коротких мазков по холсту, Бертольд спокойно ответил: — Меня молчание не тяготит. — Ясно… — медленно кивнула Габи, положив голову на стол. Пытка тишиной продлилась еще минут десять. Как назло, у Габи разрядился телефон, а взять с собой зарядку она в порыве первоклассного шпионажа не подумала. Через плечо художнику тоже не заглянешь — тот предусмотрительно отвернул мольберт так, чтобы несовершеннолетние взгляды не увидели того, чего не стоило. Покопаться в художественных приблудах на стеллажах тоже не выйдет — Габи усадили сбоку от постамента, прямо напротив Бертольда с полотном. — Вы уже давно, — со скукой в голосе спросила она, — тусите вместе? — Мы не тусим, — не отрываясь от работы, занудно ответил Бертольд. — Я же сказал, это дипломная… — Пара месяцев, — отрезал Райнер. — На самом деле, чуть дольше. — В каком смысле?.. — Я думала, вы кореша, — Габи подперла подбородок рукой. — Ты нашел Райнера через какое-то модельное агентство? — Нет. Я просто его… увидел и понял, что это то, что надо. — А почему именно Райнер? Бертольд призадумался. — Мне нужно воссоздать образ воина на полотне. Я очень долго искал кого-то с похожим телосложением. Большинство натурщиков — это либо студенты, либо люди преклонного возраста, а мне нужно было скульптурное тело с хорошей мускулатурой. Без какого-либо стеснения, свойственного ее прежним одноклассницам, Габи в лоб спросила: — А ты его прямо голым рисуешь? — Габи, не надо, — донеслось с постамента. — Да. — Прямо совсем?.. — Да. — Без трусов? Гувер выглянул из-за мольберта и взглянул сначала на покрасневшего, как рак, Райнера, потом на его кузину, потом снова на Райнера и снова на его кузину. — В вас правда чувствуется родство, — и вновь скрылся за холстом. — Ну Райнер красавчик, да? — теперь в голосе Габи изящной черной кошечкой проскользнула хитринка, не укрывшаяся от внимания Брауна. У того, смотрящего куда-то в сторону окна, дрогнула на шее напрягшаяся жилка — ему совершенно не нравились все эти вопросы. Однако его маленькую родственницу уже охватил азарт. Раз кузен оказался такой закрытой и молчаливой букой, она узнает все сама без его помощи. Либо умрет от скуки прямо здесь, на этом стуле. — Если честно, — лица Гувера не было видно. Судя по всему, он сосредоточенно выписывал какую-то мелкую деталь, — Райнеру повезло. Люди с такими внешними данными легко нравятся другим. Я по-хорошему завидую. Габи заметила, как у брата едва-едва порозовели щеки. — Эм… Спасибо… — чуть слышно ответил тот. Его сестра готова была поклясться всем, чем только владела в свои тринадцать лет, что настоящее смущение выглядело именно так. — Такой забавный, — усмехнулась она. — У нас вся семья шатенов с карими глазами, а Райнер один в мамку пошел. Альбинос, блин. — Вообще-то я все еще здесь сижу, — Райнер не выдержал и посмотрел в ее сторону, отчего Бертольд сразу же шикнул ему повернуться обратно. — А чего такого? — Габи качнулась на стуле назад. — Зато Бертольд вообще самый смуглый в этой комнате. — Это факт, — донеслось из-за мольберта. — Ты что, какой-нибудь грек? — Габи, хватит доставать человека глупыми вопросами. Дай поработать спокойно. Брауну хотелось уже встать и уйти куда-то подальше, лишь бы не краснеть за свою несносную сестру. Однако Габи не могла понять, откуда в ее брате взялось столько напряжения. Генерируй он электричество, хватило бы на небольшой домик. Райнеру стало настолько неловко… из-за чего?.. — На самом деле, Габи совсем не мешает, — парадоксально, что в этой комнате не только самым смуглым, но и самым расслабленным сейчас являлся именно художник. — Да и вопросы не глупые. Обычные вопросы. Глядя на него, Райнер недоумевал, отчего эта стеснительная каланча вела себя так спокойно в присутствии его сестры. Со стороны никто бы и не подумал, что в тот момент глубоко внутри себя Бертольд, охваченный вдобавок творческим порывом, расцветал — практически никто за его жизнь не проявлял с ходу такого неподдельного интереса к нему и его работе. — Мне когда-то давно делали генетический анализ крови. На предрасположенности, эффективность лекарств, дефицит витаминов, — он перечислял это с обстоятельностью бухгалтера, — непереносимость продуктов, наследственные болезни и, почему-то, происхождение и национальность. Оказывается, у меня есть корни в Пуэрто-Рико, но я никогда там не был. — Здорово! — Габи аж привстала. — Райнер тоже ни разу не был на родине, хотя наполовину русский. — Почему ты называешь это родиной, если я родился и прожил всю жизнь здесь? — Ну я так… — Ты никогда не говорил о своей семье, — взглянул на Райнера художник. — Да как-то… — замялся тот. — Не приходилось, что ли. Если закрыть глаза на историю с залогом для Порко, они никогда в разговорах не касались личных тем. Браун не единожды укорял себя за излишнюю откровенность в тот беспорядочный день накануне суда и никогда не думал, что особенности его жизни могли быть интересны отрешенному художнику. Тот казался ему слишком «из другого мира», чтобы пытаться с ним сблизиться. — Так если молчать все время, — Габи сложила руки на груди с таким важным видом, будто бы прямо сейчас открывала презентацию «Apple», — ясное дело, что никто ничего не узнает. Ни один из Браунов не заметил, как художник, углубившись в свои думы, чему-то про себя кивнул. На какое-то время — минуту, три или пять — он словно провалился в другое измерение, в котором слова и фразы проплывали мимо, подобно облакам на голубом небе. Из безмолвных глубин души его вывел нежный девичий голос. Бертольд ощутил обертона, полные жизни и энергии, как у серебристого бубенчика: — …а на самом деле из Райнера классный брат. — В самом деле? — очнувшись от оцепенения, Бертольд помотал головой и обнаружил, что все это время стоял, на автомате сжимая кисть в руке. «Так странно…» — он удивленно смотрел на свои пальцы и почти их не ощущал. Будто они принадлежали не ему, а кому-то незнакомому. Гувер пошевелил рукой: подушечки пальцев слабо ощутили шероховатость дерева. Почти мертвенное онемение постепенно спадало — по суставам растекалось привычное тепло. — Надо передохнуть, — сказал он вполголоса, после чего отошел к противоположной стене и присел на крышку стола. Райнер облегченно потянулся на табуретке и, смачно хрустя суставами, покрутил головой в разные стороны. Габи тем временем продолжала, и концентрация на ее звонком голосе возвращала Гуверу ощущение заземленности и присутствия «здесь и сейчас»: — Кузен знает кучу шуток и никогда не падает духом, — она заговорила с такой любовью в голосе, какую подделать было невозможно. — И умеет так обращаться с животными, что они его как будто понимают. Он не жадный — готов с себя последнюю рубашку снять и отдать, даже когда сам коченеет от холода или голодный ходит. Всегда придет на выручку, если его попросить. — Это правда, — согласился Бертольд, посмотрев на героя рассказа. — Я и сам был этому свидетелем. Райнер слегка наклонил голову и вдруг пересекся с художником взглядами. В темных глазах падающей звездочкой как будто промелькнуло что-то… Если прежде Бертольд каждый раз застенчиво отворачивался, то прямо сейчас смотрел неотрывно, пристально и отчего-то с простой, мягкой улыбкой. — И вообще не откажет в помощи, никогда, — Габи продолжала увлеченно пиарить своего старшего брата. — Его попросишь приехать пни выковыривать на участке, так он прямо на выходных примчится лопатой махать. Райнер вообще часто к нам приезжал, пока его отец не… — Габи! Тут она осеклась. А в следующий миг побледнела, осознав едва не совершенную ненароком ошибку. Гувер увидел, как в секунду изменилось лицо Райнера. Тот дернулся и, стиснув зубы, опустил подбородок — так, будто бы он только что потерпел поражение в решающем бою. — Пока его отец не что?.. — непонимающе переспросил Бертольд. — Это не важно, — сухо ответил Райнер, садясь обратно на табурет. — Все в порядке. В мастерской как будто сгустились грозовые тучи. Браун помрачнел в мгновение ока, разозлившись на сестру, у которой отсутствовали кости в языке. Стоило чуть-чуть расслабиться, как ему резко напомнили о том, кто он и откуда. — Что я только о кузене да о кузене? — Габи всплеснула руками, неожиданно громко засмеявшись. — Давай теперь о тебе! Как… э-э-э, — она судорожно подбирала слова, пока ее брат сердито молчал. — Кто ты по знаку зодиака? Бертольд озадаченно захлопал глазами: — Козерог… вроде. — Оооо, ты тоже рогатое животное, хе-хе. — Я?.. — бедный Гувер совершенно растерялся. — Овны с Козерогами всегда дружат, мы поладим! — а вот Габи, уже заготовившей в голове списочек важных вопросов в стиле «Анкеты для друзей», уверенности было не занимать. — А натальная карта у тебя есть? — Э-э, нет… наверное… — О, это не проблема, я сделаю! В наше время без наталки никуда. А какой у тебя хотя бы психотип по МБТИ? — Чего?.. — А, ладно, потом расскажу. А вот… откуда вот у тебя такая нормальная хата? Твоих родителей? — Нет, моя, — Гувер уже не старался вникнуть в логику вопросов маленькой девочки. — В смысле, ты снимаешь? — Нет. Она в ипотеке, но это мое жилье. — Но ты же… художник. — Это так. — И больше ничем не зарабатываешь? — Габи недоверчиво свела брови к переносице. — Ничем. Разве что иногда люди в интернете просят меня нарисовать всяких антропоморфных животных в разных позах и почему-то платят за это намного больше, чем за масляную живопись. Чуть-чуть обидно, ведь на живопись я трачу куда больше времени, чем на… — Антропо… что? — не понял Браун, но его вопрос остался неуслышанным. — И мне, на самом деле, еще немного помогают родители. А я, как студент, получил сниженную ставку по ипотечному кредиту. Бертольд не помнил, когда его настолько дотошно расспрашивали. Психотерапевты и те казались в сравнении с этой девочкой куда более равнодушными. Он наконец поднялся и вернулся к работе. — А ты один тут живешь? — осторожно, склонив голову, продолжила свое «анкетирование» Габи. — Хватит, Габи, ну пожалуйста, — Райнер уже был на грани срыва от стыда за все, что происходило в этот вечер. — Подними чуть подбородок, пожалуйста, — спокойно попросил его Бертольд. — Да, вот так. Да, я живу один. — Мечта у тебя, а не жизнь, — Габи с хитрым прищуром потрясла пальцем. — Живешь один в классной хате и рисуешь голых мужиков. Мне б так! Я бы только и делала, что сидела и фанфики писала и в ус не дула. Художник пожал плечами. — А ты, кстати… — ступая по охренительно тонкому льду, Габи понизила голос. — Только мужиков рисуешь? — В целом, да. Нет, были у меня и женские портреты, но мне нравится изображать мужские черты. — Так ты гей что ли? Габи так обрадовалась своему внезапному открытию, что не задумалась о последствиях. — Я думаю, что… — Гувер ответил с беззаветной простотой, — …да. Кажется, мужчины привлекают меня намного больше женщин. — Ух ты! Какое совпадение! А то… — Да хватит уже! Сколько можно?! Под натиском стыда и ненависти к перешедшей любые границы девчонке Райнер не выдержал: повысил голос, да так сильно, что от неожиданности Бертольд вжал голову в плечи. После этого никто продолжать разговор не решился. Однако, задавая столь интимный вопрос, Габи в упор смотрела не на Бертольда, а на брата. И за секунду до взрыва эмоций она успела заметить, как буквально на миг тот поднял на художника заинтересованный взгляд.***
Asking Alexandria — Alone Again
Какой позор. Бертольд Гувер уже точно сыт по горло выкидонами Райнера и, скорее всего, прикроет всю эту лавочку и найдет для своего диплома другого натурщика. За которыми, блядь, не будут увязываться глупые сестры. Так думал Райнер всю дорогу домой. Он едва сдерживался, чтобы прямо посреди улицы не задать Габи мощную трепку. До автобусной остановки его кузина как ни в чем не бывало шла вприпрыжку, как Тигра из «Винни Пуха», а вот он сам нервно курил одну сигарету за другой, чтобы умерить в груди гневную дрожь. Он пытался взять себя в руки, повторял себе, что на него повесили еще безмозглое малое дите, но наружу рвалась, подкрепляемая обидой, неуемная ярость. — Чего ты молчишь всю дорогу? — озабоченно спросила Габи, запрыгнув на бордюр. Улица кишела народом, кучками вываливающемся из баров по обе стороны дороги. Несколько дней назад вся Британия праздновала гордый День Трафальгарского сражения, но продолжала гулять и насасываться спиртным до сих пор. Одному Райнеру было отнюдь не весело. Снова это несправедливое торжество в тот момент, когда ему так хреново. И, наверное, в «Стене Розе» сегодня аншлаг… — Ради чего ты все это устроила? — темным, разочарованным голосом медленно произнес он. — А чего такого? Бертольд классный! — Чего такого?! Ты серьезно? — привлекая к себе внимание камденских зевак, воскликнул Райнер. Они свернули на куда менее оживленную улицу — через пару домов уже виднелись окна студии Райнера. — Ты снова кричишь… — Габи посмотрела себе под ноги. — Весь вечер только и делаешь, что срываешься. И, словно поняв его метания, с упреком в голосе заметила: — Если бы он не хотел говорить, он бы не отвечал так спокойно. — Да плевать мне, что он думает! — плечи Брауна дрожали от негодования, оттого, что его не слышали или не хотели слышать. Заходя в подъезд и пропуская сестру перед собой, Райнер осыпал ее обвинениями: — Ты выдала ему мои секреты. Ты меня не спросила об этом. Он знал, насколько глупо и жалко со стороны выглядели его попытки строить из себя взрослого ментора. Можно кого угодно обмануть, хоть самого себя наебать, но только не ребенка. На верхней ступеньке лестничного пролета Габи обернулась и недовольно сложила руки на груди: — Никакой это не секрет. Любой, кто откроет твой инстаграм и увидит, на каких парней ты подписан, догадается. — Ты… что? — Браун вытаращил глаза. Еще никто и никогда настолько нагло не вторгался в его личное пространство, не выворачивал наизнанку и не выставлял напоказ столь легко. — И вообще, у меня на «АО3» сто тридцать четыре подписчика, я знаю о геях все! Все, что только можно! Так что ты меня не проведешь. Габи впорхнула в унылую квартирку, не зная, что произойдет, как только захлопнется дверь. — Двадцать первый век на дворе, все уже женятся, на ком хотят, чего ты стесняешься? — разглагольствовала она, ставя выключенный телефон на зарядку. — И я бы на твоем месте присмотрелась бы к Бертольду Гуверу — он сказал, что живет один и… — Да почему тебе настолько неймется?! — брызжа слюной, рявкнул Райнер. Отпустив тормоза, он наконец дал волю пожирающим его изнутри эмоциям: — Куда ты, твою мать, лезешь?! По твоей вине я могу лишиться своей единственной работы! Тогда, когда у меня ничего не осталось. Ничего! Опасливо загудели стекла в оконных рамах. Вспыхнул экран заряжающегося на полу смартфона — голубоватый свет чуть озарил побледневшее девичье лицо. — Ты совсем не думаешь о том, что несешь? — Я… Райнер, я… — у Габи задрожали губы. — Это моя, моя личная жизнь, которую ты открыла чужому человеку, — Браун, нависая над ней, чеканил каждое слово, особенно выделяя «моя, моя». Этим словом, будто ледяным лезвием скальпеля, он безжалостно отделял себя от сестры. — Извини меня… — Габи опустила лицо, вперив взгляд в пол. Все повторяется… снова и снова. Она вновь оказалась в кабинете директрисы, не прощающей ошибок. Стало не хватать воздуха; тело начало подавать тревожные знаки: напомнили о себе хорошо знакомые трясущиеся коленки, засаднило сдавленное горло. Этими вспышками мужицкой агрессии — а ведь Райнер прекрасно знал, насколько страшным представал в такие минуты — он уничтожил в душе Габи что-то умиленное и безмятежное. От детского легкомыслия не осталось и следа. На смену ему пришел ужас. — Почему ты… — Габи прежде ни разу не ощущала такой угрозы от кого-либо из членов семьи, — на меня кричишь?.. Она так запаниковала, что попятилась к стене. Кузен же должен ее защищать, должен стоять за нее горой, как раньше! Когда он превратился в такое чудовище? В глубине души Райнер понимал мотивы Габи и, что самое интересное, ей сочувствовал. Позже Браун бесконечно долго будет терзаться совестью, но, когда ты ежедневно сидишь на бочках с порохом, подобно зданию Парламента, от Гая Фокса требуется совсем немного, чтобы все полыхнуло адским пламенем. Собственные опасения, боязнь показаться «не таким» в глазах других толкали его в нападение, в атаку. Униженный жизнью, одинокий, вечно раздраженный, он снова в этой обосранной квартире сражался с самим собой и проигрывал, ненавидя себя за свою постоянную злобу. Сколько еще скандалов услышат эти несчастные желтые стены? — Еще и приплела что-то про кладмена, — все происходящее казалось ему полным сюром: он не мог поверить, что прямо сейчас обсуждал все это со своей тринадцатилетней сестрой. В хаосе, устроенном Габи, Райнер ощущал себя героем плохого ситкома. Будто бы он попал в какой-нибудь захудалый городишко типа Дерби, штат Коннектикут, где превратился в батю-неумеху с дочерью, только вступившую в период всратого пубертата. Позорище какое — стоять и распекать глупого ребенка. — Ты так не хотел говорить, куда уходишь по вечерам… Ты всегда уходишь от ответа. Почему ты не мог сказать мне правду? — А даже если бы я наркоту толкал, то что? Что тебе с того? Это вообще не должно тебя касаться! Габи подняла лицо, и в ее огромных карих глазах Райнер увидел бисеринки сдерживаемых изо всех сил слез. На миг его сердце сжалось от жалости к сестре, которую сам же и мучил. Но дальше произошло то, чего он точно не ожидал. Кузина неслучайно носила фамилию Браун. Она была таким же, как и Райнер, отпрыском странной, нелогичной семьи, в которой дети ощущают себя самыми одинокими на свете. Тыльной стороной ладони Габи решительно стерла выкатившиеся из глаз слезы и шумно втянула потекшие сопли.«Бей или беги».
Она снова будет защищаться, чего бы ей это ни стоило. Даже от своего обезумевшего брата. — Ты когда успел стать таким душнилой, а?! — закричала она едва ли не громче Райнера. От такого поворота тот выпал в осадок. Сестренка-то в брата пошла — это тебе не молчаливая и рассудительная Пик. Это настоящее, незамутненное отражение в зеркале, с неподдельной явностью возвращающее твои собственные грехи. — Чт… — Что ты сделал с человеком, которым я так дорожила?! — Габи сжала от обиды кулаки, да так сильно, что побелели нежные тонкие костяшки. — Неужели… в тебе ничего не осталось? И ты превратился в чертового Брауна — лицемерного, душного и обозленного на весь мир? — Что ты… что ты сказала? — Райнер в полнейшем охуении вскинул брови. Каждый вопрос ножом вонзался в самое нутро, в самое больное. Габи била точно в цель, потому что делила с кузеном одну трагедию на двоих. «Ого… — невольно думал тот. — Какой горластой стала, ты посмотри…» — Неужели… неужели меня ждет то же самое? — она едва сдерживалась, чтобы вновь не разреветься, но уже от внутренней желчи, изливающейся на весь мир. — Все Брауны, взрослея, превращаются в говнистых мудаков, и ты не исключение! — Поздравляю, Браун! — саркастично воскликнул Райнер. — Добро пожаловать во взрослую жизнь. Тут люди в целом становятся мудаками! — Я думала, будет весело! А с тобой еще унылее, чем с родителями. Вечно все мне запрещаешь. — Открыть тебе секрет? Я не хотел и не собирался с тобой сидеть. У меня сейчас забот полон рот, мне вообще не до капризных маленьких девочек! — вылезло ядовитое, совершенно блядское и бессмысленное желание поставить на место зарвавшегося подростка. — Так почему тогда согласился?! — завизжала та от негодования. — Мамка заставила, да? Вам лишь бы внешне все было чинно и прилично. Семья ханжей и лицемеров! — Габи, уперев руки в бока, дерзко шагнула прямо к кузену. — До чего же я ненавижу всю эту ебнутую семейку! Собрать бы вещи и уехать от всех вас куда подальше! — Ну так и вали, чего ты ждешь? — Браун склонился над ней, остервенело глядя ей прямо в глаза. В пылу ссоры они тяжело дышали, почти синхронно, совершенно одинаковые в своей неуступчивости. — И свалю, вот увидишь! — Счастливого пути! — А ты будешь сидеть один и сопли на кулак наматывать, как тебя никто не любит! — Ты ни черта обо мне не знаешь! — Так скажи мне! Я же спрашиваю, я хочу знать! — Почему тебя так волнует моя жизнь? — Да потому что ты моя семья! У Райнера, словно у поверженного Давидом Голиафа, почва ушла из-под ног. На такое ему просто нечего было ответить. В короткой тишине, в которую точно провалился невысказанный ответ Брауна, зазвонил лежавший на полу телефон. Вытерев пот со лба, Габи отошла и взяла трубку. — Да, пап. Мы дома, — ей стоило немалых усилий не выдать сбившееся в пылу ссоры дыхание. — Хорошо, иду. Тем временем Райнер отвернулся к кухонной раковине и тяжело оперся на нее руками. Под футболкой грузно вздымались массивные плечи. — Папа внизу, — сухо сказала Габи, гундося от намокшего носа. — Я пошла. — Давай, — не оборачиваясь, ответил Райнер. В прихожей кузина накинула на плечо рюкзак, перевязала на голове разлохматившийся хвостик и открыла входную дверь. — Пока ты убивал в себе моего брата, — с горечью бросила она перед уходом, — я помнила о нем каждый божий день. Идиот. Дверь с замочным треском захлопнулась.***
На столе лежал забытый второпях блокнот. Формата А5, на широкой пружинке, весь облепленный разноцветными стикерами с аниме — скорее, скетчбук или личный дневник, чем что-то необходимое для учебы. Райнер взял его в руки и направился было к двери, чтобы догнать Габи, но остановился. «Без разницы, завтра отдам». Из-под твердой картонной обложки выскользнул небольшой белый листок и плавно, как перышко, упал на пол. Подобрав его — это оказалась пластиковая карточка — и взглянув на оборот, Райнер увидел фото, от которого в груди что-то болезненно сжалось. На старом полароидном снимке он, еще маленький, большеглазый и нескладный, в светло-бежевом летнем скаутском костюме, держал на руках крошечный сверток. Из складок белой ткани торчала спящая курносая мордочка с пухлыми щеками, густо смазанными кремом. На фото Габи было всего несколько дней — Карина приехала с сыном в роддом поздравлять семью мужа с пополнением. «Будешь ее защищать, сынок, и сестренка станет тебе надежным другом и опорой в трудное время», — сказала ему, щелкнув фотоаппаратом, мама, но Райнер думал о другом. Он неуклюже держал на руках странное, непонятное существо, боясь ненароком навредить чему-то столь маленькому и хрупкому. — Мам… А я был таким же? — Был, был. Только еще круглее и румянее, как огромный пирог! — засмеялась Карина. — Тебе щеки вазелином еще так намазали, чтобы не шелушились, это было очень смешно и мило. Неотрывно глядя в лицо спящей кузины, Райнер чему-то невольно улыбнулся, не зная отчего. Восьмилетний мальчик никакими словами не мог бы этого объяснить, но душу его переполнял восторг какого-то иного, внеземного рода. Восторг перед ценностью новой жизни, волею судеб оказавшейся на этой планете. Тогда Райнеру хотелось весь мир сделать таким прекрасным, теплым и добрым, чтобы крохотному организму жилось в нем радостно и безмятежно. Он плохо понимал, как нечто столь слабое и беззащитное может послужить ему «опорой», о которой говорила мама, а потому сам захотел ей стать. Из глубины сознания прорывались, словно ростки, давно похороненные воспоминания о том дне. — Тетя Ирма так радуется… — Еще бы. Это огромное счастье, когда ребенок рождается здоровым. — Ты так же радовалась, когда я родился? — Ты даже не представляешь, как, — мама наклонилась и чмокнула его в макушку. — Когда мне впервые тебя вынесли и положили на грудь, я была самой счастливой на всем белом свете. Помолчав, Карина присела на корточки и прислонилась лбом к плечу сына: — Семья — это правда большая радость, — проговорила она таким задумчивым и печальным шепотом, точно обращалась уже не к сыну, а кому-то иному. — Она выручит даже в самые страшные времена.«Ты моя семья!» — раздался в голове Райнера возглас Габи.
От нахлынувшей обиды Браун закусил губу. Кажется, он снова что-то блистательно просрал. Что-то очень важное, что захотелось сейчас же во что бы то ни стало вернуть. Будто забыв обо всем, что она говорила тогда на крыльце роддома, Карина со временем превратилась в свою полную противоположность, откровенно хреновую мать. Райнер давно начал относиться к этому, как к данности, ведь родителей, увы, не выбирают. Не став для сына надежной опорой, мать обрекла его на внутреннее изгнанничество и одиночество. Но что, если… Что, если в тот день мама хотя бы в чем-то оказалась права? Ведь, в отличие от нее, Габи было не все равно. «Какой же я идиот…» — укорял себя Браун, по-прежнему сжимая в руке фотографию. Его настигло тупое, даже идиотское в своей простоте осознание: зря, зря он все это время ее отталкивал, как упертый баран. И не только ее, но и Пик… Интересно, как она сейчас?.. Он схватился за голову, ощутив невыносимую усталость от самого себя: «Хватит, Браун… Хватит…» Хватит уничтожать то, что можно сберечь. Иначе обернешься и увидешь позади лишь выжженную, безжизненную пустыню, где никто не услышит твоего крика о помощи. Райнер осознал всю прозаичность своего положения: невозможность полюбить кого-либо, не любя самого себя. Он так долго смотрел на мир через призму разочарования и равнодушия, что казалось, не было тому конца и края. Все кругом провинились в том, что ему сейчас было хуевее некуда, а на самом деле… На самом деле, изо всех сил стремясь к теплу и пониманию, он упорно продолжал отвергать всех, кто относился к нему с добром и любовью. Последние слова Порко неожиданно обрели смысл. В ту ночь Райнер впервые за долгие недели смог уснуть без кошмаров.***
На следующий день Райнер приехал к школе Хаггерстон за целых полчаса до окончания учебного дня. Мучимый совестью, он твердо решил попросить у кузины прощения за свое скотское поведение. Вряд ли бы ребенок долго держал на него обиду, но Браун чувствовал, что так было нужно. И после школы обязательно повести кузину в кафе-мороженое в качестве извинения. Райнер, посмеиваясь про себя, уже предвидел, каких масштабов десерт она себе соорудит: шарики сливочного и фруктового мороженого разом, взбитые сливки, от души обсыпанные всевозможными орехами и кусочками шоколада, стекающий на стол карамельный сироп и, конечно же, на самом верху этой глюкозной бомбы — вишенка для сладости. Через полчаса Габи не вышла. Распахнулись двери школы, и Райнера обдало шумом и гомоном хлынувшей во двор волны детей. Мимо него пронесся мальчонка-младшеклассник с рюкзаком вдвое больше его самого. По дороге он прижимал к уху телефон и радостно кричал в трубку: «Мамуль, мамуль, у меня пятерка за контрольную!» Райнер искал в толпе школьников сестру и один раз едва не пошел за девочкой, со спины на нее похожей. Прошло еще минут пятнадцать. Браун проверил телефон: ничего. «Была в сети в 11:29». Ни на сообщения в мессенджере, ни на смс она не отвечала. Райнер начал звонить, но слушал лишь длинные гудки. На третьем звонке механический голос выдал: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». По-видимому, на том конце выключили телефон. — Да что такое?.. — Райнер почувствовал неладное. — Вы что-то хотели, сэр? — к нему подошел охранник, уже некоторое время наблюдавший из окна. Околачивающийся на школьном дворе мужик с хмурым, осунувшимся лицом вызывал определенные подозрения. Браун опустил взгляд. Сторож, лысенький старичок с пышными седыми усами, едва доставал ему до плеча и вообще в случае чего вряд ли бы смог дать злоумышленнику отпор, но настроен был крайне серьезно. — Извините, я жду свою сестру. Ее зовут Габи… Габриэлла Браун. Она в седьмом классе. — Габриэлла Браун?.. — старичок призадумался. — Могу ли я вас попросить показать документы? Пока охранник, подслеповато щурясь, вчитывался в каждую букву на ID-карточке Райнера, тот в надежде спрашивал: — Ее оставили после уроков, да? Она что-то нахулиганила?.. Или у нее там дополнительные занятия какие-то? Сторож вернул ему ID и подозрительно вгляделся в его лицо. — Мистер Браун, это же вы звонили сегодня примерно в одиннадцать? — Чт… — Миссис Гарнетт попросила меня выпустить мисс Браун на перемене после второго урока. Она сказала, что ей позвонили, представившись… вашим именем. По спине у Райнера пробежал холодок. Лучше бы все это было очередным сном. — Вы сказали по телефону, что мисс Браун записана ко врачу, верно? — под губой охранника нетерпеливо дергались густые усы. — А-а-а-а… — наигранно «вспомнил» Райнер. — Ну точно! Я просто немного… перепутал время, вот! — а сердце уже ушло в пятки. — Значит, она… Она уже у доктора, точно, да… — Все в порядке, сэр? — старик поднял бровь. Такую же седую, как и усы. — Д-да… — Браун уже заторопился к воротам. — Она уже ждет меня там. Спасибо, сэр. Сторож проводил его недоуменным взглядом и, пожав плечами, вернулся в здание школы. Райнер, раз за разом набирая номер Габи и неизменно слыша «аппарат абонента…», скорым шагом втопил вдоль дороги по тротуару. На соседней улице он резко остановился. Раскатом грома его оглушило осознание: он не знал, куда идти. Габи пропала.