Жрец и вампир

Как и упоминал вампир, пришло время второй жатвы. Проходила она в одиннадцатую луну от рождества божеств. Обычно в это время года начинал падать первый снег, а ночи становились все холоднее по сравнению с днем. В преддверии праздника дети начинали бегать в лес, собирая траву-светяшку, а охота до наступления новолуния воспрещалась. Кэйя слышал, как священники объясняли запрет тем, что гончая могла ошибочно принять бегающих детей за добычу, однако Джинн рассказывала Кэйе, что так жители деревни обязаны благодарить лес за его дары и его хозяина за покровительство. И Кэйя был больше склонен верить Джинн, учитывая, что дети игрались в лесу и в другое время года. Когда Кэйя был еще ребенком, он любил вторую жатву. В этот день дети бегали и веселились, наряженные в костюмы злых духов, от которых их защищал вампир. И пусть эти костюмы были не более чем старой изношенной одеждой, наскоро перешитой на новый лад, Кэйе нравилось переодеваться во что-то странное и чудаковатое и бегать так с ребятами. Кроме этого, можно было допоздна не ложиться спать и хоть в грязи изваляться, но не получить выговора за испорченную одежду. Сейчас же он уже не был ребенком и вместо беготни в костюме должен был наравне с остальными жителями, перешедшими границу шестнадцати лет, жертвовать свою кровь. Кроме этого обязательства, пришедшего со взрослением, он понял другую вещь – на самом деле люди не любили день одиннадцатого полнолуния. Для них это было сродни напоминанию об их греховности и доказательством, что ни один из них не пересечет порог врат Селестии после смерти. С полным отвращения лицом они протягивали руку, позволяя жрецу нанести порез и взять немного их крови. Нередки были случаи, когда кто-нибудь оказывал сопротивление, браня и прогоняя жреца, обвиняя его в службе злу, а не богам. И Кэйя ненавидел их за это. Слепцы и дураки – вот кем они были. Зачем верить в тех, кто никак не помогал им? Зачем презирать того, кто протягивал им руку помощи? Зачем, зная правду, отрицать ее? Своей неблагодарностью к вампиру они просто пытались показать другим, что они лучше, что они якобы не забыли о почтении к богам. Но уже после ругани и хвастовства, они все равно подавали руку и позволяли жрецу завершить начатое. И к чему была это бравада храброго идиота? Кэйя отвел взгляд от дверей церкви, у которых два пастора о чем-то беседовали друг с другом, и вновь посмотрел в раскрытое писание, лежавшее перед ним. На третий день после того, как вампир принес ему с Джинн корзину фруктов и вино, в их дом постучался незнакомец, явно не из здешних мест. Он был человеком (но не то чтобы Кэйя за свою жизнь видел много нечисти, чтобы утверждать наверняка). Судя по одежде незнакомца, тот пожаловал из какого-то города и явно не занимался в жизни тем, что копался в земле или в курятнике, как то делал Кэйя. С собой незнакомец принес целый пуд соли, предварительно уточнив, являлся ли Кэйя тем самым человеком, кого он разыскивал. А когда Кэйя выгрузил мешок с телеги незнакомца, тот протянул ему увесистую шкатулку из красного дерева, обрамленную серебряными узорами. «Подарок от нашего общего покровителя» — сказал незнакомец с любезной улыбкой на лице и на этом поспешил ретироваться. Внутри Кэйя обнаружил в черном кожаном переплете писание, причем, насколько он мог судить, оно, несмотря на свою лишенную украшений обложку, было чертовски дорогим. Буквы в нем были ровными и четкими, не было ни помарок, какие иногда случаются при переписке книг, а одна и та же буква никак не отличалась между собой, на какой бы странице Кэйя ни открывал текст. Да и размер книги был небольшим, преимущественно благодаря тонкости страниц. Кэйя видел экземпляр писания Джинн, и тот без дополнительной опоры, например, в виде стола, невозможно было читать из-за его тяжести. Экземпляр же Кэйи легко помещался у него в одной руке, позволяя брать его с собой куда угодно. И сейчас он сидел с ним в таверне и читал или, скорее, пытался читать, насколько ему позволял сидевший напротив него Джек. — Так значит, ты решил заняться своей душой? — с сомнением просил он, отпивая эль. — Не неси чепухи, — поморщился на его слова Кэйя, перелистывая страницы, чтобы посмотреть, сколько еще предстояло читать до конца главы. — Я просто подумал, что если я хочу понять, что творится в головах таких, как Пэйн, мне не помешает получше изучить предмет их мысли. — Это, конечно, звучит очень разумно и основательно, но ты ведь всерьез не считаешь, что они читали писание, верно? — Конечно, нет, — усмехнулся Кэйя. — Будет проще, если ты просто поговоришь с пастором. Ну, или, — быстро добавил Джек, заметив недовольное выражение лица Кэйи, — походишь на службы. — Не хочу слушать их мнение о прочитанном. Лучше сначала сам прочитаю, а потом посмотрим, насколько наши мнения будут совпадать. Джек нахмурился. — Только при других не говори этого, — сказал он с предупреждением в голосе. — Знаю. Прости, что сказал подобное и тебе. Я– насколько я понимаю, ты больше моего следуешь заветам. И Кэйю это совсем немножечко раздражало, но он был не настолько глуп, чтобы показывать это своему по сути единственному товарищу. — Быть может, ты изменишь свою позицию после прочтения, — с легкой улыбкой сказал Джек, давая понять, что он не держал на Кэйю обиды. — Вообще… у меня к тебе есть просьба. Раз уж ты теперь принялся за писание… Не мог бы ты– Можешь ли ты научить меня читать? В этот раз нахмурился Кэйя. — Ты ведь понимаешь, что это не быстро? И к тому же… сомневаюсь, что твой отец одобрит, если я приду к вам в дом. Или если ты придешь ко мне. — Что насчет того, чтобы учить меня здесь? — Здесь слишком много людей. — Ясно. Сразу бы сказал, что не хочешь, — вздохнул Джек. — Это не так, — быстро поправил себя Кэйя. — Просто найди нам тихое место и, желательно, где-нибудь в стенах, учитывая, что скоро наступят холода. Джек задумался, постукивая себя по подбородку. — Церковь? — наконец, предложил он. — Только если нам не будут мешать пасторы. — Тогда договорились, — повеселев, сказал Джек. — Когда начнем? — Давай на следующий день после жатвы. Джек кивнул в согласии и предложил купить Кэйе в знак благодарности кружку эля, но Кэйя отказался. После того, как он попробовал принесенное вампиром вино, весь местный эль казался ему какими-то помоями. Но была еще одна причина в его отказе выпить эль сейчас. Кэйя подозревал, что выпитый им алкоголь мог испортить вкус его крови. Смысла в этом было мало, учитывая, что его кровь смешивалась в общем алтаре с кровью остальных жителей, которые не были так придирчивы к качеству своей платы вампиру. Однако Кэйя не желал вестись на поводу слепцов и глупцов и считал делом чести и благодарности вернуть достойную плату за защиту, что им даровал вампир. Когда за окном послышался детский веселый визг, ознаменовавший скорое приближение вечера и, следовательно, начала второй жатвы, Кэйя простился со своим другом и, забрав писание, направился домой. Там Джинн составляла букет из травы-светяшки и высушенных цветков мяты с одуванчиками. Завидев вошедшего Кэйю, она улыбкой поприветствовала его и спросила: — Как там дела у Джека? — Нормально, — сказал Кэйя, снимая плащ. — Он попросил меня научить его читать. — О, — с легким удивлением протянула она. — И как? Ты согласился? — Да, — на выдохе сказал Кэйя. Джинн в неудовлетворении нахмурилась. — Ты разочарован? Разве тебе не приятно поддержать стремление своего друга к знаниям? Кэйя отвел свой взгляд, чувствуя, как его щеки поалели от стыда и в то же время приступа возмущения, толкавшего его защитить свои желания и личные границы. — Просто– на это уйдет много времени. Я лишь хочу прочесть эту чертову книгу и двигаться дальше, — попытался оправдаться он. — А ты куда-то спешишь? На языке Кэйи уже вертелся колкий ответ. Точнее, ответ был вполне искренним, но Джинн бы наверняка восприняла его как грубость с его стороны, чего Кэйя хотел бы избежать. Дав себе секунду, чтобы выдохнуть и остудиться, он ответил: — Нет, матушка. — Вот и хорошо. Помоги своему другу, и он поможет тебе, — ответила она словами Дилюка, видимо, сама того не заметив, и вернулась к своему занятию цветами. Кэйя знал, что правильнее было, конечно, помочь Джеку, и стоило отметить, что он согласился помочь ему без подсказок Джинн. Но как он и сказал, он не хотел уделять писанию слишком много времени. Единственной причиной, почему он стал его читать, был вампир, который высоко отзывался о книге и упомянул, что там были записаны некие законы, которым были подвластны все, кроме людей. То, что эти законы не действовали на людей, не играло для Кэйи большой роли: раз люди являлись исключением из правил, то для него, как для человека, в этих правилах не было никакого смысла, что они есть, что их нет, разницы никакой – так он считал. Однако если этим законам был подвластен вампир, о котором Кэйя хотел узнать чуть больше, чем тот рассказывал о себе и чем можно было услышать от Джинн, то Кэйе оставалось только прочесть книгу, которую Дилюк столь бесхитростно подарил ему. А теперь он подписался под тем, что научит Джека читать на примере писания, а это значило, что у него самого будет меньше времени, чтобы читать его с привычной для него скоростью. Он устало выдохнул и, желая отвлечься, сел за стол, где Джинн занималась букетом. — Семья Джека ведь тоже не торгует? — спросила она, не отрываясь от цветов. Кэйя догадался, что Джинн переживала за торговлю, прерванную на время холодов, ввиду сезонности их товара. Бóльшую часть товара, которую они подсушивали для сохранности, они продали в день первой жатвы. Остальное осталось для их собственных нужд и… других нужд Джинн. — Нет. На площади никого нет, кроме ремесленников. — Славно, — с облегчением сказала она. В дальнейшем молчании Кэйя наблюдал за работой ее рук: как она сначала осторожно подрезала стебли, чтобы цветы были нужной ей длины, а когда убедилась, что ни один лист или лепесток не был помят или раскрошен, начала оборачивать их белыми и черными лентами. Считалось, что трава-светяшка олицетворяла собой власть ночи и лунный свет – неотъемлемые атрибуты вампира. И детям, для которых по большей части день второй жатвы был просто поводом повеселиться, было невдомек, что букеты и венки из светяшки были своего рода признанием и благодарностью вампиру. Служители церкви никогда не высказывалась против этой небольшой традиции у детей, хотя Кэйя несколько раз видел, как родители, завидев у своего ребенка в руках светяшки, выкидывали те в грязь, не позволяя занести их в дом. Однако сейчас, задумавшись над этим, Кэйя задался вопросом: так ли это было на самом деле? Джинн с такой аккуратностью и любовью подготавливала букет, и в свете его теперешней осведомленности об отношениях Дилюка и Джинн Кэйе стало любопытно, не стояло ли за этим нечто бóльшее. — Почему трава-светяшка? — спросил он, продолжая наблюдать за тем, как Джинн подбирала подходящую композицию двух лент. — Помнится, я тебе уже рассказывала, — мягко ответила она. — Ну, может, у тебя появилось что добавить? Джинн кинула на него быстрый взгляд из-под ресниц, словно хотела удостовериться, что она правильно поняла Кэйю. Тот мягко улыбнулся и слегка склонил голову на бок в ожидании продолжения. Джинн поджала губы, сдерживая смущенную улыбку, но все-таки сказала: — Насколько мне известно, они ему просто нравятся. По крайней мере, он мне сказал, что они вызывают в нем приятные воспоминания. Вдруг ее брови озабоченно нахмурились, и на этом она в задумчивости замолчала. Кэйя попытался узнать причину ее внезапного смятения, но Джинн только отрицательно мотнула головой. Кэйя вздохнул, но не стал продолжать расспрашивать об этом и увел разговор в другое русло: — А то место, куда мы относим букет... В нем есть что-то особенное? Каждый год в день второй жатвы Джинн ненадолго отправлялась в лес с букетом светяшек, а возвращалась уже без него. Кэйя всякий раз просился пойти с ней, но ровно столько же раз Джинн отказывала ему, обещая, что если он захочет сходить с ней, когда вырастет, то она возьмет его с собой. И когда Кэйя прошел порог шестнадцатилетия, Джинн исполнила свое обещание. Кэйя, однако, был тогда немного разочарован, увидев, что они всего лишь пришли к одному из лесных ручьев, оставили близ него цветы и вернулись домой. Но каждый год это было одно и то же место, что Кэйя находил немного странным, так как там не было ни знаков, ни старых руин какого-нибудь памятника. — Есть, — с долей неуверенности сказала Джинн. — Там мы с Дилюком встретились во второй раз. — Расскажешь? Джинн перестала возиться с лентами и посмотрела на Кэйю, видимо, раздумывая, стоило ли ей рассказывать или нет. Кэйя искренне пытался передать всю ту мягкость и тепло, которые он чувствовал, глядя на свою приемную мать, чтобы показать ей, что что бы она не рассказала ему, он все примет и поймет. И для Кэйи это было правдой. — Хорошо, — в итоге согласилась она и, переставив стул поближе к Кэйе, присела на него, чтобы начать свой рассказ. Тогда Джинн была примерно в возрасте Кэйи. После того, как вампир наказал ее мать, обезобразив лицо, та стала капризной и малоподвижной. Почти все хозяйские дела легли на плечи Джинн, включая и торговлю травами. В довесок к этому появились и такие обязательства, как уход за ногами матери, которые начали сильно отекать, что той становилось больно ступать на них. Джинн полагала, что ее мать знала снадобье, способное исцелить ее недуг, и первое время, как только болезнь проявила себя, упрашивала ее изготовить то. Но Фредерика с того злополучного шабаша возненавидела колдовство и все к нему относящееся, как итог не соглашалась помочь даже себе. Возможно, – с величайшей осторожностью предполагала Джинн, – ее мать уже просто не желала поддерживать в себе жизнь. Поэтому она вскоре перестала поднимать этот разговор. Однажды она в ночь (чтобы лишний раз не пересекаться с презирающими ее семью соплеменниками) пошла к лесному ручью набрать воды и заодно немного передохнуть от жалоб матери. Когда ведра уже были наполнены доверха, а сама она сидела на берегу и игралась с влажными камнями, она услышала нечеловеческий вой, похожий на предсмертный крик дикого животного. Испугавшись, она схватила ведра и спешно засобиралась домой. Но не успела она ступить и нескольких шагов, как из черноты ночи с противоположной стороны ручья вышел человек. По крайней мере ей так сначала показалось, однако вспыхнувший во тьме блеск алых глаз сразу дал понять, что перед ней был вовсе не человек, а вампир, которого она видела на шабаше несколько лет назад. Заметив (или учуяв) Джинн, он быстрыми шагами настиг ее, с громким всплеском пробравшись через ручей, схватил ее за плечи и оттащил назад, прижимая к дереву. От испуга Джинн выронила ведра и мысленно попрощалась со своей жизнью. Однако вампир, склонившийся к ее шее, вдруг замер, а его руки на ее плечах начали подрагивать от внутренней борьбы. И тогда Джинн обратила внимание, что богатая одежда вампира была замарана черными пятнами, похожими на кровь, а его собранные волосы потрепанно торчали из хвоста. Она знала, что согласно договору, который заключили ее предки с вампиром, последний должен был защищать их от нечисти. И, возможно, она смогла засвидетельствовать толику исполнения его обязанностей. Тот крик, который она услышала… быть может, то была нечисть, а темные пятна на его плаще – ее кровь. Ее руки осторожно легли на затылок вампира, и она прошептала: «Все хорошо, господин. Вы можете испить моей крови» Повторять ей не пришлось. Клыки вампира жадно вонзились в ее шею, и… в общем, вампир испил ее крови. Когда он наконец отстранился, ноги Джинн подкосились от нахлынувшей слабости, но он не дал ей упасть, придерживая за талию и руки. Потом он осторожно усадил ее на землю возле дерева, и сам сел напротив. Его глаза больше не блестели ярким светом, и сейчас, во тьме, его почти никак нельзя было отличить от человека. «Тебе не стоило этого делать» — сказал он, прежде чем Джинн успела прийти в себя. «Вы ведь сражались с нечистью, да? — спросила она. — Моя кровь не такая большая плата за вашу защиту» «Все равно тебе не стоило позволять мне. Боги так просто тебе этого не оставят» «Быть может, они немного смягчатся, узнав, что я сделала это из чувства благодарности» — со слабой улыбкой сказала она. Вампир нахмурился и внимательнее осмотрел Джинн. «Ты… дочь Фредерики Гуннхильдр, — не спрашивал он. — За что тебе меня благодарить? Я причинил вред твоей матери, унизил ее перед всеми. Наверняка, — он бегло взглянул на упавшие ведра, — тебе с тех пор приходится нелегко» Когда-то Джинн действительно винила в произошедшем вампира, но тогда она не знала, что неправильного сделала ее мать, взяв ее на шабаш. Значительно позже, когда мать постепенно приняла свое новое положение, она рассказала Джинн о правилах, под которыми подписывался каждый человек, возжелавший заняться колдовством. Первое: не сотвори зла ближнему своему. Второе: не навреди душе своей. Третье: не призови слуг Бездны безбожной. Четвертое: воспитывай детей своих с богами и препятствуй им обращаться к греху, который сам совершил. Пятое: не чародействуй без знания. Шестое: а коль нарушишь правило, понесешь наказание соразмерное проступку своему. Ее мать знала об этих правилах и поклялась исполнять их в обмен на разрешение заниматься ведовством. И все же, она позволила Джинн прийти на шабаш (и Джинн не могла перестать чувствовать себя виноватой за свою настойчивость) и тем самым нарушила клятву вампиру. В этом была вина только Джинн и ее матери, и точно не вампира, который защищал порядок в своих землях. «Я не могу сердиться на вас за исполнение своего долга, господин, — мягко сказала она. — Вы поступили правильно в тот день, думаю, вам и без меня это известно. Я не держу на вас зла» Вампир ничего не ответил на это и только отвел глаза. Затем он поднялся, подобрал два ведра и вернулся к ручью, чтобы набрать в те воду, которая по его вине разлилась. Пока он был этим занят, Джинн попробовала встать на ноги, но ее охватило головокружение, и она решила повременить с этим и сначала прийти в себя. Когда вампир по новой наполнил ведра, он аккуратно поставил их на землю и вернулся к Джинн, вновь присев напротив нее. Он изучающе оглядел ее и, нахмурившись, поднес мокрую от воды ладонь к ее шее, чтобы утереть следы крови на коже. Джинн полагала, что это будет больно, однако рана словно онемела, и она совсем ничего не почувствовала. «Мне очень жаль, — почти шепотом сказал вампир. — Я не думал, что встречу кого-то из людей в этот час ночи в лесу. Ты не должна была стать участницей этого, и я не хотел напугать тебя» «Все хорошо» — повторила Джинн. «Не нужно прощать меня, я не ищу прощения. Только хочу сказать, чтобы ты впредь избегала ходить так глубоко в лес, когда властвует луна» «Постараюсь, господин» Какое-то время они продолжали так сидеть. Вампир очевидно понимал, что выпил у Джинн слишком много крови, и той требовалось время, чтобы собраться с силами, поэтому находился рядом, чтобы убедиться, что с ней ничего не произойдет, пока она пребывала в беспомощном состоянии. В какой-то момент к ним прилетела белая сова, приземлившись на протянутую руку вампира, и опустила в его ладонь небольшой сверток, который держала в клюве. Когда сова вновь улетела, вампир передал сверток Джинн, сказав, что там был сахар, который помогал прийти в чувство. Джинн не без любопытства достала один из неровных твердых кусочков и попыталась его раскусить. Вампир быстро поправил ее, пояснив, что его стоило держать во рту подобно льду. Джинн слышала о сахаре, но никогда не думала, что он окажется таким сладким – слаще самых вкусных яблок и ягод, что ей доводилось есть. В знак очередной своей благодарности, она неуверенно предложила вампиру привести в порядок его волосы, растрепавшиеся после сражения с нечистью. Тот, к удивлению Джинн, согласился. Развернувшись к ней спиной, он позволил ей развязать ленту, удерживающую часть алых волос, и вновь собрать их вместе. Ввиду отсутствия расчески, Джинн использовала свои пальцы, чтобы уложить, как оказалось, довольно непослушные волнистые пряди. Все это время сердце гулко стучало в ее груди, потому что она помнила, какое почтение оказывали колдуны и ведьмы вампиру, и как она теперь почти по-дружески укладывала его прическу. Однако она старалась выкинуть эту мысль из головы – наверняка у вампира в его замке были слуги, которые заботились о его внешнем виде, она просто ненадолго взяла на себя их роль. Когда с этим было покончено, Джинн предприняла вторую попытку подняться. В этот раз она оказалась успешной, по крайней мере у нее не закружилась голова. Вампир придержал ее за руку, словно леди, удостоверяясь, что она внезапно не упадет. Они подошли к ведрам, у которых потом вампир велел закрыть ей глаза. Она так и поступила. А в следующее мгновение воздух наполнился сладкими ароматами роз и винограда, а когда Джинн вновь открыла глаза, она была уже у дверей своего дома. «Магия» — завороженно прошептала она. «Да. И тебе не стоит ей увлекаться» — сказал вампир, восприняв ее слова всерьез и… как будто зная, что Джинн тайно от матери пыталась понять ее рецепты по созданию снадобий. Вампир переставил ведра с водой поближе к дверям дома и на этом собрался уйти. «Подождите, господин, — спешно сказала Джинн. — Я– я хотела бы вам сказать кое-что…» «Благодарности не к месту» — поморщился тот. «Нет… я только хотела сказать, что– не сочтите это грубостью или дерзостью, господин. Но я готова поделиться с вами еще своей кровью, — и, замешкавшись, добавила: — Если вам она понравилась» Лицо вампира никак не смягчилось от ее слов, и Джинн подумала, что, наверное, зашла слишком далеко. «Как тебя зовут?» — спросил он. «Джинн. Джинн Гуннхильдр» «Джинн Гуннхильдр, я запомнил твои слова. Но запомни и ты мои: я прислужник зла – тварь, презираемая богами, а ты человек – создание, которому уготовано место за вратами Селестии. Если ты желаешь связать свою кровь с моим телом, то тебе придется беспрестанно бороться со своими пороками и желаниями. Как только я узнаю, что ты отвернулась от своей человеческой природы, тебя ждет наказание значительно хуже уродства…, хуже смерти. Подумай над этим, Джинн Гуннхильдр, и помни: сколько бы раз я не спросил твоей крови, ты всегда вправе отказать мне. И это будет благом» Джинн проглотила образовавшийся в горле ком и едва заметно кивнула на слова вампира. Тому этого хватило, и он, развернувшись, ушел обратно в лес. Джинн завершила свой рассказ, и в Кэйе взыграло неприглядное беспокойство. Когда он предложил свою кровь Дилюку, тот ничего ему не сказал про условия, с которыми он бы согласился испить крови. Значило ли это, что вампир не воспринял его слова всерьез? Кэйя попридержал усталый вздох и, перестав думать о себе, обратил свое внимание к приемной матери. — Это и есть то самое обещание, которое вы заключили? — спросил он с легкой улыбкой. — Да. Ты наверное заметил, что он не жалует мое занятие ведовством. — Но ты ведь не делала ничего такого, чтобы навредило тебе или другим. Наоборот помогала им, — сказал Кэйя, вспоминая, как Джинн вылечивала ужасные раны охотников, которым не смогли помочь в церкви, или как снимала заговоры на бесплодие или неконтролируемый гнев. — Грань очень тонка, Кэйя, — с предостережением в голосе сказала она. — Я была очень осторожна, ты даже не представляешь насколько. Чтобы что-то дать, нужно что-то забрать. И то, что можно забрать у животных и растений, слишком ограничено, — она тяжело выдохнула. — Ладно, я не хочу рассказывать тебе о колдовстве. Тебе лучше не иметь с этим ничего общего. Ну, кроме своей матушки, которой уже не избавиться от дел прошлого. — Прекрати, — мягко сказал Кэйя, накрывая ее ладонь своей. — Раз твое прошлое привело тебя к той, кто ты сейчас, то я люблю его так же сильно, как и тебя. И история, которой ты со мной поделилась, доказывает, что ты добра и всегда готова открыть свое сердце для других. — Спасибо тебе, галчонок, — улыбнулась она и наклонилась к нему, чтобы оставить легкий поцелуй на его лбу. — А теперь пошли, пока не наступила ночь. Ведь сегодня властвует луна, а значит нам не стоит ходить в лес в поздний час. Кэйя коротко рассмеялся и, поднявшись, помог Джинн надеть плащ, а после оделся сам, пока Джинн укрывала букет, чтобы уберечь тот от холода и чужих глаз. С этим они направились в лес к месту, где Джинн во второй раз повстречала вампира, оставили там букет и вернулись обратно домой, прежде чем успел начаться обряд жертвоприношения. Обычно все праздники, за которые отвечали служители церкви, проводились либо внутри церкви, либо на площади перед ее дверьми. Однако вторая жатва была исключением. Местом ее проведения была дикая поляна за окраиной деревни, где пасторы разводили большой костер и в его свете рассказывали историю, как предки заключили договор с хозяином этих земель. — Это было время раздора и войн, — говорил жрец, расхаживая вокруг костра и периодически кидая взгляд в толпу, что собралась вокруг. — Провалом закончился шестой крестовый поход на земли кхаэнрийские, проклятые еще самими богами на заре человечества. Хлынувшие оттуда падшие люди отравили Тейват своей связью с нечистью, из-за чего ряды приспешников зла только пополнялись. Многие тысячи людей погибли от рук зла, еще больше остались без дома и странствовали по землям в поисках хлеба и крова. Боги делали все возможное, чтобы избавиться от нечисти, но те быстро восполняли свои потери, питаемые горем и смертью. Но зло на то и зло, что оно неспособно сохранить мир даже в собственных рядах. Нашлись среди них те, которые из своей алчности и гордыни были не согласны делить души людей с прибывшими низкоранговыми собратьями, и начали бороться с ними. Один из таких горделивых и алчных существ нашел наших скитающихся предков и предложил им защиту от остальной нечисти в обмен на кровь, что заполнит этот алтарь, — жрец взмахом руки указал на стол, на котором стоял золотой, осыпанный рубинами кубок с двумя ручками, куда вмещалось до пяти литров жидкости. — Наши предки согласились на это, потому что то существо обязалось не трогать их души и не запрещать молиться богам. С тех пор, каждый из нас обязан жертвовать часть своей крови в качестве платы за спасение от скитаний и за защиту от других приспешников зла, которые в остальных землях по сей день прячутся в тенях и охотятся на души людей. На этом вступительная часть была окончена. Жрец снял с себя ожерелье из распиленных оленьих рогов, которые символизировали собой нечисть, и кинул его в костер, знаменуя, что с нечистью было покончено. После жрец подошел к столу и подхватил лежащие на нем церемониальный нож и сосуд с водой. Один из пасторов взял алтарь для крови, чтобы помочь с ритуалом. Второй пастор в это время выступил вперед и, жестами призывая людей выстроиться в ряд, сказал: — Прошу, давайте будем вежливы и быстро со всем покончим. Жрец кинул на него быстрый недовольный взгляд, что Кэйя расценил это как то, что второму пастору следовало промолчать и не прерывать ритуал своей неуместной болтовней. Однако жрец был слишком уставшим, чтобы что-либо возразить. Кэйя и Джинн пристроились за мужчиной и его женой, близ которых они стояли первую половину ритуала, тем самым постепенно выстраиваясь в очередь. Джинн с любопытством привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть, насколько длинной обещала быть очередь, но едва ли ей что удалось разглядеть из-за спины мужчины перед ней. — Нескоро, — коротко шепнул ей на ухо Кэйя. Джинн устало выдохнула и прижалась чуть ближе к Кэйе, видимо, немного замерзнув, и Кэйя крепче сжал ее руку, которой она цеплялась за его локоть. Первые две дюжины людей прошли вполне быстро и беспроблемно. Многие из них тихо ругались под нос, и почти все в недовольстве хмурились, однако по собственной воле протягивали жрецу руку. Несмотря на возраст и скрюченную спину, руки жреца оставались твердыми. Точными движением он оставлял на руке поперечную рану, которая тут же наливалась кровью. Затем он переворачивал нож другой стороной, где металл выгибался причудливым образом, образуя полу-трубку, продольно разрезанную пополам. Жрец прижимал ее к ране, и кровь сбегала в полость полу-трубки. Когда та полностью наполнялась, жрец сливал кровь в алтарь, который пастор держал наготове, и повторял процесс еще два раза. После он промывал нож в сосуде и переходил к следующему жителю. На третьем десятке, когда до очереди Кэйи и Джинн оставалось не больше пяти человек, начались трудности. Жрец перешел к мужчине по имени Нимрод, которого Кэйя знал как труса и пьянчугу. Видимо, раз тот набрался храбрости первым прервать спокойствие, то он определенно успел набраться еще и элем. — Убери это от меня! — сказал он, отмахиваясь от рук жреца. Его жена гневно пихнула его локтем в бок, но Нимрод этого словно не заметил. — Не собираюсь я помогать этому упырю! Уж лучше он сдохнет от голода! — Мистер Нимрод, — со сдержанностью сказал жрец, — вы ведь знаете, что тогда нас всех ждет наказание за нарушение клятвы. Не подставляйте своих соплеменников. Нимрод временно замешкался, и жрец счел это за согласие продолжить ритуал, но как только он протянул руку с церемониальным ножом, Нимрод ударил его по запястьям, из-за чего сосуд с водой выпал из рук жреца. Жрец опасливо отступил от Нимрода и кинул беглый взгляд на второго пастора. Тот быстро кивнул и спешно направился в сторону деревни, видимо, чтобы принести новый глиняный сосуд с водой. — Если мы все откажемся и сбежим прежде, чем упырь поймет, что мы не собираемся приносить ему никакой крови, мы уже будем за пределами его земель, — пылко сказал Нимрод, оглядывая толпу. — Ага, бросить все и помереть от холода, — наконец вклинилась его разгневанная жена. — Ой, ты вообще не лезь, — пренебрежительно махнул на нее Нимрод. — Лучше прислушайтесь к своей жене, — сказал жрец, но его голос потерялся на фоне продолжения бравады Нимрода. — Наши предки скитались по землям, и мы можем сделать также и найти себе новый дом, где не будет этого проклятого вампира. Он только и делает, что требует нашей крови! Мы справимся и без него. Боги нам помогут! Кэйе все это уже надоело. Видя, как другие жители начали перешептываться друг с другом, видимо, находя в пьяных словах Нимрода какой-то смысл, Кэйя начал опасаться, что ритуал затянется еще дольше, а из-за кучки дураков Дилюк за свою борьбу с нечистью получит пустующий алтарь. Выпутавшись из объятий Джинн, он выступил из толпы. — Ты идиот, Нимрод, — сказал Кэйя, подходя ближе. — О? Кто это заговорил, — не без веселого презрения спросил он, глядя на Кэйю, — наш безродный уродец. — Лучше быть безродным, чем из рода идиотов, — с совсем не доброй ухмылкой сказал Кэйя. Как он и ожидал, Нимрод попытался схватить его за ворот, но Кэйя успел перехватить его руку за запястье и с силой сжать его. Нимрод болезненно поморщился. — Прости мою грубость, но я просто повторил твои слова, — сказал Кэйя. — О чем ты, ублюдок? — Ну… ты ведь сказал, что твои предки согласились принять помощь вампира, хотя могли, как ты сказал, справиться сами. Разве это не делает их идиотами? — Я не говорил такого! — возмутился Нимрод, пытаясь высвободить свою руку. — Да, но это следует из твоих слов, — безразлично пожал плечами Кэйя. — Быть может, проблема в том, что вампир делает свою работу слишком хорошо, и появились такие изнеженные идиоты, как ты, которые в глаза не видели нечисть и ее силу, но готовы бросить ей вызов. Так что, Нимрод? Кэйя немного выждал, пока не увидел, как пьяная решимость мужчины немного не приутихла, и выпустил его руку из своей хватки. — Ладно, давайте только быстрее, — раздраженно сказал он, протягивая руку жрецу. Жрец не скрывал своего облегчения и, когда его взгляд пересекся с взглядом Кэйи, коротко кивнул ему в знак благодарности. И в этот момент, глядя на морщинистое лицо жреца, на его сгорбленную спину и обтянутые кожей руки, на его сухие редкие волосы, свисающие из под капюшона, и на его уставший от долга взгляд, Кэйе пришла в голову одна идея. Он кинул беглый взгляд на пастора, державшего алтарь с кровью. Тот был моложе жреца, но не на много. Быть может, лет на десять. Второй пастор, ушедший за новым сосудом, еще не вернулся, но если Кэйя помнил правильно, он считался самым главным среди церковных служителей, и судя по его поведению вся эта затея второй жатвы была ему явно не по нутру. Это… могло сработать. Кэйя вернулся к Джинн. Та посмотрела на него обеспокоенным взглядом, переживая, что оскорбления Нимрода задели Кэйю (что было совершенно не так). Кэйя успокоил ее вполне искренней улыбкой. Когда очередь дошла до них, Джинн в порядке возраста и статуса матери Кэйи первой протянула руку жрецу. Немного поморщившись от боли, когда тот оставил на ее коже порез, она прикрыла глаза и, едва шевеля, губами что-то прошептала. Кэйя заметил это только потому, что знал, куда смотреть. Ранее Джинн рассказывала ему, что во время ритуала вампира следует поблагодарить и попытаться передать чувства благодарности и почтения через свою кровь, потому что так кровь будет качественнее и вкуснее. Он проделал то же самое, когда жрец подошел к нему и Кэйя протянул ему свою руку. Мысленно он поблагодарил Дилюка за то, что он спас его двенадцать лет назад, за то, что он любил Джинн и заботился о ней, за то, что он проявлял к ним доброту. Кэйе бы хотелось, чтобы и сам вампир принял эту добрую часть себя и перестал называть себя чудовищем, коим он не являлся, несмотря на свои заверения в обратном. Боги создали разных существ. И если некто не являлся человеком, это еще не значило, что он был чудовищем. И Кэйя верил в это. Когда алтарь полностью заполнился кровью, жрец забрал его из рук пастора и накрыл его сперва позолоченной крышкой, а затем красным бархатом. На этом ритуал официально объявлялся законченным, и не то чтобы люди желали оставаться здесь дольше. Прижимая поврежденные руки к груди, жители стали расходиться по домам. Джинн тоже думала уже пойти и потянула Кэйю за локоть, но Кэйя не пошевелился и только смотрел на жреца, выискивая подходящий момент, когда тот покончит со своими основными делами, а оба пастора уйдут восвояси. — Кэйя? — озадаченно спросила Джинн. — Прошу, подожди немного, — сказал он ей и, выпустив ее руку, направился к жрецу, который в это время очищал у стола церемониальный нож. Он не сразу заметил его приближения, но когда Кэйя обошел стол, закрывая собой свет костра, жрец поднял на него голову. При виде Кэйи его брови сошлись на переносице, и Кэйе оставалось только гадать, что вызвало у жреца недовольство: или то, что его отвлекли от работы, или то, что его отвлек именно Кэйя. Хоть служители церкви не проявляли к Кэйе открытую неприязнь в отличие от большинства местных, он все же замечал в их взглядах, обращенных к нему или Джинн, презрение и тревогу. Его мать-ведьма и рожденный, как они считали, вне брака (а может даже и не от человека) ребенок. — Жрец Шеймус, — решил первым начать Кэйя, — вы, как всегда, прекрасно справились с церемонией. Могу представить, это довольно тяжелая работа, поэтому примите мое уважение к вам. — Это всего лишь мой долг наравне с вашим долгом приносить в жертву свою кровь, — учтиво, но отстраненно сказал он. — Все-таки ваш долг значимее, чем у остальных. Для нас ритуал уже закончен и мы разойдемся по домам на отдых, для вас – это только начало. До замка путь не близкий, а дорога проходит через горы и леса. Еще и с такой нелегкой ношей в руках, — Кэйя кивнул на укрытый бархатом алтарь. — В вашем возрасте это довольно серьезное испытание. Полагаю, вы уже задумывались над преемником? Жрец кинул беглый взгляд в сторону церкви, крест которой был виден отсюда и поблескивал в свете полной луны. Потом он вновь посмотрел на Кэйю, и теперь в его морщинистом лице появились признаки догадки, к чему Кэйя завел этот разговор. — Да, есть кое-кто на примете. — Полагаю, это пастор Свен, верно? — имея в виду пастора, что помогал жрецу с алтарем во время ритуала, сказал Кэйя. — Не сочтите за грубость, но он немногим младше вас. Не пройдет и нескольких лет, как возникнет необходимость вновь выбирать жреца. — Это дела церкви, они тебя не касаются, — суровее сказал жрец и вновь приступил к очистке ножа. — Уходи. Кэйя проигнорировал его последнюю фразу. — А мне кажется, что вполне касаются, принимая во внимание, что церковь занимается проведением второй жатвы, от которой, в свою очередь, зависит безопасность жителей. Если жрец будет сменяться слишком часто, то рано или поздно возникнет проблема, когда ни один из людей не согласится взять на себя столь трудную и… неоднозначную роль. Не примите это за грубость, жрец Шеймус, я глубоко уважаю ваше решение принять эту роль во благо остальных. Однако… я не вижу много людей вокруг, способных поступить так же. Вероятно, пастор Свен подойдет для этого. Но кто дальше? Пастор Рэймонд? Он… кажется, не питает большой почет к вам и вашему ремеслу. Кто знает, не прервется ли ритуал второй жатвы под его руководством? — Не юли, байстрюк. Твои сладкие речи на меня не сработают. Думаешь, я не понимаю, что тебе от меня что-то нужно? Если ты бы так уважал меня не только на словах, но и на деле, ты бы уже перестал тратить мое время и сказал все, к чему ты так долго подбираешься, — с раздражением сказал жрец, вероятно неосознанно крепче сжимая рукоятку ножа. — Ладно, ладно. В любом случае я закончил со своими сладкими речами, — примирительно взмахнул руками Кэйя. — Суть в том, я желаю стать вашим преемником, жрец Шеймус. От его слов жрец воззрился на него округленными от удивления глазами. Затем, когда слова Кэйи чуть лучше дошли до него, в его взгляде появился гнев. Он со звоном прижал церемониальный нож к столу, приосанился, насколько позволяла его старческая спина, и горделиво вздернул подбородком. — Что ты себе позволяешь, байстрюк? Твоя наглость не знает границ! Церковь никогда не примет тебя в качестве своего служителя. Ты нечист и порочен, как и твоя мать, и только ее связь с– и только по счастливому для вас стечению обстоятельств вас еще не изгнали. Принять тебя в качестве своего преемника все равно, что пустить змею на порог дома богов! Кэйя ожидал подобной реакции. Едва ли стоило надеяться на что-то другое, когда о нем и Джинн судачили, что они занимаются колдовством и черной магией. Еще пару месяцев назад Кэйя бы и сам не поверил и возможно рассмеялся бы, скажи ему кто, что он обратится к жрецу с такой просьбой. Он никогда не был большим почитателем богов, не говоря уже про личную неприязнь к их служителям, которые клеймили его байстрюком, сыном нечисти и колдуном без долгих разбирательств. Стать одним из них? Смех да и только. Но кое-что изменилось. Теперь он хотел понять, что нашел вампир в этих богах; теперь он хотел побывать у врат замка на вершине горы; теперь он хотел знать больше, чем ему позволяли средства, которыми он располагал. К тому же… связь с церковью могла принести плоды и другого рода: ее служители никогда не страдали от голода, против них почти никто не смел поднимать голоса и, наконец, они имели право говорить людям, что делать. Кэйя и раньше знал про это, но его нелюбовь к церкви не давала ему воспользоваться преимуществами, однако теперь чаша весов сместилась в другую сторону, и он решил, что должен попытаться изменить свое положение. — Вы явно устали за сегодня, поэтому я прощу вам оскорбление моей матери, — с холодной улыбкой сказал Кэйя. — По этой же причине, я настаиваю, чтобы вы подумали о моем предложении, пока будете в дороге. Уверен, у вас там будем много свободного времени на раздумья. Вероятно по мне не скажешь, но я относительно ученый человек, я умею читать, писать и считать. И сейчас занимаюсь тем, что читаю писание. Мое обучение займет не так много времени, к тому же я сам заинтересован в том, чтобы освоить все тонкости жреческого ремесла. Мне думается, это очень приятно, когда ученика не нужно заставлять что-то делать, а он учится сам и внимает каждому вашему слову. И… — Кэйя сделал небольшую паузу и потупил взгляд, стараясь придать своему виду чувства вины, — …пасторы говорят, что боги простят человека, если тот будет стараться искупить свои грехи. Быть может, я не смогу искупить их полностью, поскольку само мое рождение греховно, но… может, я бы смог защитить кого-то другого от греха, который приносит вместе с собой жречество. Кажется, последние слова что-то затронули в душе Шеймуса, поскольку его рука, придавливающая нож к столу, расслабилась, а его брови дернулись на короткое мгновение. Наверняка, будучи служителем богов, роль жреца приносила ему немало стенаний, поскольку это означало, что он служил и нечисти. И так как Шеймус был умнее остальных дураков и слепцов, живущих в деревне, он не мог отрицать факта своего греха. Кэйя догадывался об этом и поставил на это в своих словах, желая добиться расположения жреца. Похоже, что его ставка оправдала себя. — Простите за вмешательство, — вдруг раздался голос Джинн, которая, видимо, заметив напряженный ход их разговора, решила вмешаться, — но у вас все хорошо? Жрец поднял на нее взгляд, и Кэйя с досадой подумал, что возможно Джинн ему только что все испортила. Но, к счастью, когда жрец перевел вновь взгляд на Кэйю, он сказал: — Я дам тебе свой ответ, когда вернусь. — Спасибо вам, жрец Шеймус, — с легким поклоном сказал Кэйя. — Желаю вам удачного пути. Тот ничего не ответил и только жестом велел им двоим уйти. Уже когда поляна, где проводился ритуал, осталась за их спинами, Джинн решилась спросить: — О чем ты просил жреца? Кэйя озадаченно поджал губу. Он не хотел рассказывать Джинн про его внезапное решение, точнее, он не хотел объяснять, с чего это он вдруг захотел стать служителем церкви. Но скрывать это было бессмысленно, поэтому, выдохнув, он сказал: — Я попросил его взять меня в ученики. Джинн вздрогнула от удивления и остановилась. Кэйя остановился с ней и развернулся к ней лицом. — Ты… хочешь служить богам? — медленно спросила она. — Я хочу попробовать им служить, — поправил он. — Я… на самом деле еще до конца не сообразил, как это описать, но то, о чем я читаю в писании– я не все понимаю из того, что там происходит, но я чувствую в нем… какую-то силу, когда задумываюсь над тем, что описанные там сюжеты происходили когда-то и что они столь сильно повлияли на мир, который мы сейчас знаем. Мне бы хотелось узнать почему и в чем смысл всего этого. И пока Кэйя пытался придумать, с чего это он решил пойти в ученики к жрецу, он осознал, что в его словах имелась крупица правды. Он действительно пытался понять почему. Кэйя опасался дальнейших вопросов Джинн, неуверенный, что он сможет дать на них ответ. Однако – к изумлению Кэйи – Джинн, кажется, полностью устроил его ответ. — Ох, галчонок, я– ты не представляешь, как я рада, что тебя это заинтересовало, — сказала она с искренней улыбкой на лице. — Ты… движешься в правильном направлении. И твоя смелость… ах, мне бы никогда не хватило храбрости прийти с такой просьбой в церковь. Я восхищаюсь тобой. Она подалась вперед, заключая Кэйю в объятия, и Кэйя заставил себя быстро обнять ее в ответ, но в голове его вихрем крутились мысли: почему Джинн была так счастлива, если ее сердце и ее ремесло принадлежали врагам богов?