Жрец и вампир

Обучение Джека чтению вышло на руку Кэйе. На пятый день с начала второй жатвы жрец вернулся в деревню и застал его в церкви, сидящим на одной из скамеек рядом со своим другом с книгой писания в руках и листком черновых заметок на коленях. Выгода Кэйи состояла в том, что он не выглядел так, будто намерено ждал возвращения жреца, а жрец застал его за полезным делом – помощь ближнему. Их взгляды пересеклись, и Кэйя, который хотел было уже поприветствовать Шеймуса, передумал, потому что последний выглядел очень уставшим и ослабленным. Вероятно, он действительно только вернулся с дороги, и если Кэйя хотел произвести на него хорошее впечатление, ему не стоило столь спешно требовать от жреца ответа. Шеймус тоже ничего не сказал и прошествовал к подсобной комнате. Сестра Виктория, которая еще мгновением ранее занималась чисткой канделябров, нагнала жреца и, не сбиваясь с шага, что-то зашептала ему на ухо. Тот молча выслушал ее, никак не меняясь в лице, и обошелся лишь благодарным кивком, когда Виктория придержала для него тяжелые двери. Вдвоем они вошли внутрь для продолжения разговора, и Кэйя с Джеком остались в притворе одни. Кэйя заставил себя успокоиться и вернул свое внимание Джеку, которому определенно требовалась помощь в прочтении слова. Они просидели до обеда без того, чтобы их потревожили. За это время сестра Виктория успела вернуться в главный зал и вновь заняться чисткой серебра. Жрец же больше не показывался на глаза. Когда Джек оторвал свой взгляд от писания и размял затекшую шею, они решили закончить на сегодня. Кэйя записал на бумагу несколько простых слов, которые Джек смог бы прочитать уже самостоятельно, и после вручил листок своему другу. — Держи. Прочти их несколько раз до завтрашнего дня. И на этот раз вдумчиво, а не повторяя их как скороговорку, — с легким укором сказал Кэйя. — Запоминай, какие буквы как читаются, когда они стоят рядом. — Да-да, можешь не повторять. Я понял, что накосячил, — устало ответил Джек, убирая листок в карман. — Пошли. С меня, как обычно, обед. Кэйя оставил закладку в писании и, закрыв его, поднялся со скамьи. Они направились в сторону выхода, но тут вмешалась сестра Виктория: — Кэйя, задержись на минутку. Джек с тревогой в лице взглянул на Кэйю, видимо, посчитав, что у того возникли какие-то проблемы из-за его пребывания в церкви. Однако Кэйя знал, что все вероятно было совсем наоборот, и едва сдерживал улыбку. — Конечно, сестра Виктория, — сказал он и бросил Джеку: — Ты иди, я скоро подойду. Джек, поколебавшись, ушел, и Кэйя подошел к Виктории. Та махнула ему рукой, давая понять, чтобы он следовал за ней, и провела его к дверям, за которыми ранее скрылся жрец. Комната оказалась совсем маленькой и служила, по сути, проходом к лестнице, ведущей в подвальные помещения церкви. Они спустились вниз и попали в узкий, пропахнувший сыростью коридор с несколькими комнатами без дверей. В отличие от верхнего этажа церкви, где следили за состоянием помещения, здесь пребывало запустение. Холодные каменные стены без окон и убранства, такой же каменный пол с глубокими щелями на стыках и настолько низкие потолки, что Кэйя чувствовал, как его волосы касались свода, а там, где проходили опорные балки, ему и вовсе приходилось сгибаться, чтобы пройти под ними. Виктория остановилась у одного из проемов в стене. — Жрец Шеймус, он здесь, — объявила она. Кэйя заглянул внутрь и увидел жилую комнату со скромным набором мебели: нары, висящий над изголовьем крест и деревянный стол со стулом, за которым как раз сидел жрец и что-то писал в тусклом свете одинокой свечи. — Спасибо, сестра Виктория, — сказал он, не поднимая головы. Виктория коротко кивнула и удалилась в сторону лестницы. Кэйя решился войти внутрь, но не более – едва ли жрец бы обрадовался, сядь он на его кровать, а других стульев, кроме того, на котором сидел жрец, в комнате не было. — И что ты делал вместе с сыном Сайруса в такое время в церкви? — прервал молчание жрец, все так же продолжая писать. — Учил его читать, жрец Шеймус. Он попросил меня об этом незадолго до начала жатвы. — Вот как. Кэйя придержал нетерпеливый вздох. — Я учу его на основе текста писания. Мы пока не ушли дальше первой главы, но мы, по правде, только начали. Вскоре он будет лучше и быстрее понимать буквы и правила их прочтения в сочетании друг с другом. — А где сейчас читаешь писание ты? — спросил жрец. — На казнях кхаэнрийских. Точнее, я их уже прочел. Сейчас на моменте, когда люди скитаются по морям в поисках новых земель, — и, задумавшись, добавил: — А боги помогают им, проливая с небес воду для питья, задувая ветра в паруса и даруя съестные плоды. Шеймус, наконец, закончил писать и, отложив перо, поднял взгляд на Кэйю. — Значит, ты уже должен был прочесть, что дети от наложницы не являются настоящими потомками. Старый высокомерный ублюдок – вот кем был этот жрец. В молчании Кэйя отвел взгляд, уставившись на висящее распятие. — Тебя всякий раз гневит, когда я упоминаю твою мать, — раскусил его напускную маску спокойствия жрец. — Почему? Она ведь повинна в том, что ты грешен с рождения, а ты, по твоим словам, хочешь загладить этот грех перед богами. Если бы не ее неправильные действия, то ты бы не страдал от последствий этого греха. Или ты, как и большинство, предпочитаешь не задумываться слишком глубоко над причинами? — Нет, — быстро отверг это предположение Кэйя. — Тогда почему? Кэйя промолчал. — Считай, что в зависимости от твоего ответа, я приму окончательное решение: брать тебя в ученики или нет, — сказал Шеймус. Одной из причин, почему Кэйя не доказывал всем, что Джинн не являлась его родной матерью, тем самым опровергая часть ходивших про нее слухов, заключалась в том, что это подняло бы другой вопрос: тогда как он оказался у нее? В детстве он не так часто общался с кем-либо, чтобы у него возникла потребность объяснять. А когда он уже стал достаточно сведущ, чтобы понимать значения слов «наложница», «шлюха» и прочие, он также понимал, что своими возражениями только бы взбаламутил воду: кем был тот мужчина, что оставил его у нее? почему он оставил его именно у нее? почему она согласилась принять его, будь тот мужчина незнакомцем для нее? И ответы на эти вопросы поставили бы Джинн только в более затруднительное положение. А сейчас жрец хотел знать правду, грозясь не взять его в ученики, не удовлетвори его ответ. Кэйя тяжело выдохнул и вновь посмотрел на Шеймуса. — Я не ее родной сын. Вот почему меня злит, когда кто-либо ради оскорбления утверждает обратное, — признал Кэйя. — Но тебя не злит, когда это утверждают без оскорбления, — заметил жрец. — Она воспитала меня, и в этом смысле она моя мать. Но она не рожала меня, в этом смысле она мне не мать, а обычно именно последнее используют для ее принижения, — и прежде чем жрец успел бы подметить, что Кэйя солгал ему о своей греховности с рождения, когда просился в ученики перед ритуальным костром, Кэйя продолжил объяснения: — Что же до моей родной матери… Не то чтобы я многое помню о тех временах, я был слишком мал. Я помню, что я работал в поле и в курятнике, где мне, кстати, выклевали глаз, — Кэйя вяло посмеялся и коснулся своей глазной повязки. — А еще я помню, что та деревня, в которой мы жили, кажется, тоже заключила договор с вампиром. Точнее, я просто слышал разговоры о замке на горе. Наверняка вы видали в дни первой жатвы торговцев со смуглой кожей, подобно моей. Скорее всего, я из их краев. Я немного помню своего отца. Он… говорил мне, что моя родная мать погибла, рожая меня. Наверное, из-за того, что я… убил ее своим рождением, он ненавидел меня. Ну, явно недолюбливал. Думаю, он прав в своей ненависти ко мне, — Кэйя рвано выдохнул после последних слов. Он не был уверен, считалась ли смерть матери при родах грехом ребенка с точки зрения писания, но решил, что даже если это было не так, его выдумка звучала вполне правдоподобно, учитывая, что жрец знал, что он еще был в процессе чтения писания. И судя по тому, как суровость пропала из лица жреца, уступив место задумчивости, Кэйе удалось добиться желаемого. — И как же ты тогда оказался здесь? — Жрец Шеймус… при всем уважении, мне кажется, что я уже ответил на ваш вопрос, — нехотя заявил Кэйя, стараясь сохранять на лице виноватое выражение. — Теперь вы возьмете меня в ученики? — Пока я не пойму, кого я пускаю в лоно церкви, моего согласия ты не услышишь, — отрезал жрец. — Мне тоже не особо приятно общаться с тобой, малец. Однако твои доводы после жертвоприношения звучали убедительно, признаю, и пока это единственная причина, по которой мы сейчас разговариваем. Доверься мне, и я доверюсь тебе. Это не так сложно, как тебе кажется. Кэйя мог солгать, сказав, что отец, продавая свой товар в деревнях, просто бросил его здесь. Однако у него имелись кое-какие опасения. Жрец относил алтарь с кровью к замку на горе, где жил вампир – это все, что было известно о паломничестве жреца. Что он там видел у врат замка? Встречался ли он с Дилюком? Разговаривал ли с ним? Что если выбор преемника жреца осуществлялся с одобрения вампира? Последнее в свою очередь значило, что Шеймус должен был затронуть его в разговоре. А может, ничего подобного не было, и сейчас Кэйя расскажет то, что жрецу знать не следовало. Ему нужно было знать больше, а следовательно, нужно было заставить жреца говорить. — Хорошо, жрец Шеймус, я доверюсь вам. Но, как вы и сказали, я буду ждать ответного доверия, которое вы, надеюсь, не подведете и оставите все сказанное между нами. Как на исповеди, — с этими словами Кэйя выглянул в коридор, проверяя, что никого не было поблизости, а после уже тише продолжил: — Я не ручаюсь, что все было именно так, как я это помню, или как я об этом думаю сейчас, но– гхм, лет в восемь мой отец взял меня с собой на охоту в горный лес, а потом бросил меня в месте, откуда был виден замок на горе. Тогда я… был еще совсем маленьким и не особо понимал происходящее. Но сейчас, когда я уже знаю о договоре с вампиром… Почему именно в горном лесу? Зачем идти так далеко, если просто хочешь избавиться от ребенка? Почему именно там, где нас, возможно, было видно из замка с достаточно острым зрением? Что, если– что если мой отец оставил меня там в качестве жертвы? Может, его деревне нечем было заплатить, или… может– может, он попросил что-то взамен, а я был платой? — понизив голос до едва различимого шепота размышлял Кэйя. — Получается… это делает меня обещанным нечисти? Ведь… так оно и выглядит. Если– если так и есть, то мне уже точно никогда не очиститься перед богами, и– — Он не ведет счета с детьми, — прервал его жрец, — и тем более не принимает их в качестве платы. Никому ты не обещан. Кэйя мысленно рассмеялся, уличив в словах жреца слова Дилюка. — П-правда? — Правда. Он… — Шеймус тяжело-тяжело выдохнул, — …сам говорил мне об этом. — Вы… разговаривали с ним? — с удивлением в голосе спросил Кэйя. — Иногда приходилось. Если твои предположения верны и твой отец действительно оставил тебя в качестве жертвы, то, вероятно, он уже мертв. Человеческие жертвоприношения, в особенности детей, категорически воспрещены и наказание за несоблюдение – смерть. Кэйя не особо удивился и даже не расстроился, узнав об этом. Конечно, он кое-что приукрасил в своем рассказе, чтобы убедить жреца, что отец оставил его в горах именно по этой причине, однако Кэйя и раньше думал об этом фрагменте своей жизни и пришел к заключению, что примерно так все и было. В пользу его догадки играло еще и то, как некоторые торговцы из предположительно его родных земель реагировали на него – перекрещивались, видимо, узнавая из его болтовни отца. — Ох, — потерянно выдохнул Кэйя и выждал пару секунд. — Ну, возможно, это было правильно, раз он нарушил порядок. — Возможно, но мы не в праве давать оценок суду, — сказал жрец. — Возвращаясь к моему вопросу. Как ты оказался у своей приемной матери? Кэйя насупился. — Не уверен, что я хочу отвечать на этот вопрос, жрец Шеймус. — Ты ведь не забыл, что от этого зависит мое решение? — вздернул бровью жрец. — Не забыл, но мой ответ от этого не поменяется. Я вижу, куда вы ведете, жрец Шеймус, и, откровенно говоря, принимаю ваши намерения за оскорбления. Я не собираюсь ничего более говорить человеку, который столь явно настроен против моей приемной матери. Я успел выучить урок о том, как люди умеют, а порой и любят искажать слова в свою выгоду. Мне не хотелось бы думать о вас так, я считаю вас самым умным человеком в деревне и, правда, уважаю вас. Но… в ваших словах я слышу желание оскорбить и навредить Джинн, выуживая из меня детали ее прошлого. Я уже достаточно принес бед своей родной матери, так что со своей приемной не хочу принимать и минимальные риски. Шеймус разочарованно цыкнул своими старческими губами. Какое-то время он в задумчивости стучал пальцем по столу, глядя куда-то поверх бумаг. После он тяжело поднялся, подошел к выходу из комнаты и теперь сам оглядел коридор. — Сестра? Пастор? Есть тут кто? Мне нужна помощь, — громче своего обычного голоса позвал он, но недостаточно громко, чтобы его могли расслышать наверху. Когда никто так и не отозвался, он повернулся к Кэйе. — Как думаешь, почему, несмотря на все слухи о твоей приемной матери, ее до сих пор не изгнали? — Хочется верить, потому что церковь руководствуется наставлением богов о помощи ближнему и неопровержимыми доказательствами. — Доказательств, к несчастью для нее, предостаточно. Но к счастью для нее, дела церкви слишком тесно переплетены с договором, которым мы себя связали века назад, чтобы на них реагировать, — жрец устало выдохнул. — Многим, когда они узнают об этом, это не нравится, и они отстраняются, предпочтя закрыть глаза и забыть. Не стоит их в этом винить, но нельзя допустить, чтобы глаза закрыли все. В этом и состоит суть жреца, понимаешь? Поддержка мира и готовность взять на себя грязную работу, чтобы не допустить к ней других. — Думаю, примерно то же самое я говорил, когда обратился к вам с просьбой взять меня в ученики. — И что, малец? Считаешь, что ты способен держать свой оставшийся глаз открытым, тогда как остальные нет? Даже после того, как узнал, что тебе придется иметь дело с нечистью, возможно, плотнее, чем тебе казалось до этого? — Кто-то ведь должен этим заниматься, при всем уважении к пастору Свену. И мне кажется… я могу подойти для такого. Жрец окинул его оценивающим взглядом и, вздохнув, кивнул в сторону нар. Кэйя подошел к ним и уселся на край, пока сам жрец располагался в своем стуле. — Тогда знай, что твою приемную мать никто не тронет. Ее защита… была мне поручена существом, живущим в замке на вершине горы. Это станет и твоей обязанностью, когда ты займешь мое место. Хотя, подозреваю, ты и без приказов прекрасно справишься. Кэйя вздрогнул от слов Шеймуса, произнесенных так тихо, словно тот рассказывал свой самый мрачный секрет. Кэйя не знал, что Дилюк отдавал жрецу такое поручение, что, впрочем неудивительно – он крайне редко общался с вампиром, чтобы тот стал рассказывать ему об этом, а сам вампир определенно беспокоился за безопасность Джинн. Что удивило Кэйю, так это то, что в тайну был посвящен жрец, которого никак не касались их отношения. Как и сказал Шеймус, связь церкви с вампиром была сильнее, чем многие предполагали, включая Кэйю. — Ну, а теперь, малец, расскажешь ли ты мне, что произошло в горном лесу? Кэйя поколебался, а затем сказал: — Я… встретил мужчину, который отвел меня сюда. — Мужчину? — У меня нет причин полагать иначе, — сказал Кэйя. — Он выглядел вполне как человек, по крайней мере из того, что мне запомнилось, и из того, что можно было разглядеть в ночи. Но принимая во внимание ваши слова, я могу понять ваши подозрения, — Кэйя прикрыл глаза, делая вид, что он пытался вспомнить прошлое. — Он– хм, кажется, на его плечах были эполеты. — Не помнишь? Неужели ты его больше не видел? — Нет, жрец Шеймус. — Тогда откуда у тебя твое писание? — спросил он, кивая на надутый карман штанов Кэйи, где лежала книга. — Судя по его размерам, оно довольно дорогое. Кэйя мысленно стукнул себя по лбу. — По возвращении домой после первой жатвы я обнаружил его у дверей нашего с Джинн дома. При нем не было никакого письма от кого оно или зачем. Я начал читать его и заинтересовался тем, что там написано, потому что нашел несколько ответов на давно мучавшие меня вопросы… и ошибки. Собственно, поэтому я и обратился к вам при первой удобной возможности. Жрец с некоторым подозрением в лице нахмурился, а потом его взгляд обратился к распятию на стене. Кэйя в свою очередь мельком взглянул на него, только сейчас подметив, что в почерневшее серебро были вкраплены маленькие гранаты в местах, где гвозди приковывали тело распятого к кресту. Когда взгляды Кэйи и жреца вновь встретились, последний серьезно спросил: — Клянешься ли ты в своих словах? — Клянусь. «На твоих волосах, старик, они все равно тебе уже ни к чему» — мысленно добавил Кэйя. Он уже догадался, к чему были все расспросы. Изначально Кэйя полагал, что жреца интересовало ведовство, которым Кэйя мог заниматься, так как им занималась Джинн. Но, кажется, его больше беспокоила связь Кэйи с вампиром. Видимо, по каким-то причинам он считал, что из-за нее Кэйя мог не подходить на роль жреца. И если так оно и было… что ж, Кэйя сделает себя подходящим. — Да придет тебе наказание, если ты солгал мне. Боги нам свидетели, — жрец перекрестился. — С сегодняшнего дня ты становишься моим учеником. И знай, что требовать с тебя я буду десятикратно. Много заданий? Молчи и делай. Буду бить за ошибки? Сжимай зубы и терпи. Оскорблю тебя? Склони голову и сдерживай свой гнев. Пока ты мой ученик, твое мнение – ничто, так что держи свои оценки при себе. Все понятно? Кэйя кивнул и, поднявшись с нар, поклонился. — Спасибо вам, жрец Шеймус. Я вас не подведу и, быть может, даже удивлю вас своим трудолюбием. Жрец дернул то ли в сомнении, то ли в презрении ноздрями, но Кэйе не удалось распознать точнее, поскольку тот опустил свой взгляд на карман штанов Кэйи. Затем он сказал: — Оставь мне свое писание. — Но– но тогда я не смогу читать его. И обучение Джека, сына Сайруса, чтению замедлится. — Твои занятия с ним подошли к концу. С этого дня и до дня, пока ты не станешь жрецом, у тебя не будет времени даже на собственный отдых, не говоря уже про обучение кого бы то ни было. Что же до твоего чтения… отныне ты будешь читать писание под моим руководством. Не все в писании понятно и очевидно для человека, ранее неприближенного к церкви. Тебе потребуются мои объяснения. Я не хочу, чтобы ты по своему незнанию некоторых тонкостей упустил или не понял бы что-либо. Кэйя в мыслях выругался. Пусть теперь у него появился уважительный повод прекратить обучение Джека, но… но он подозревал, что категоричный ответ жреца был связан не только с грядущей нехваткой свободного времени и неэрудированностью Кэйи. Эта призрачная догадка… что жрец не хотел, чтобы Кэйя (и Джек) самостоятельно изучали писание и интерпретировали прочитанное как им вздумается. — Оставь свое писание, — повторил жрец. — Я просмотрю его и уверюсь, что оно действительно соответствует словам богов. Завтра перед рассветом жду тебя здесь. Кэйя подавил порыв протеста, порешив, что этот вопрос не стоил того, чтобы затевать спор, если он действительно хотел добиться ранга жреца. Он запустил руку в карман, извлекая подаренное вампиром писание, и положил его на стол. С этим он посчитал разговор оконченным. — До завтра, жрец Шеймус, — сказал он и направился к выходу. Ему еще предстояло встретиться с Джеком и объясниться перед ним. И судя по всему, его оплаченный обед отменялся. *** Так началось обучение Кэйи. Жрец не лгал ему, говоря, что это будет тяжело. Каждый день они часами сидели в подвалах церкви, где помимо жилых комнат служителей имелась также и учебная комната. Там Кэйя до онемения языка зачитывал вслух писание, а жрец иногда останавливал его, чтобы объяснить какие-то моменты, которые считал важными, или чтобы спросить, что Кэйя понял из прочитанного. На этом, конечно, ничего не заканчивалось. Он выдавал Кэйе дюжины и дюжины заданий, которыми он был вынужден заниматься все свое время за пределами церкви: за едой, перед сном, пока чистил курятник или в дороге. Как правило, ему было велено заучивать наизусть целые куски писания, которые жрец по тем или иным причинам считал важными для запоминания. Помимо этого он должен был заучивать интерпретации, которыми его пичкали по сотне в день. Это было проще; по крайней мере он не был вынужден слово в слово запоминать их. Бывало, что ему приходилось исписывать листы бумаги с конспектами или полным текстом глав. Первое время Кэйя искренне ненавидел это занятие, потому что до этого ему не так часто приходилось заниматься письмом, и скорость его письма была, мягко говоря, неудовлетворительной для того количества текста, которым его заваливал жрец. Однако уже после первого месяца Кэйя смог приноровиться. Единственной проблемой оставались боли в кисти, которая после трех часов беспрерывной писанины просто отказывалась двигаться. Кэйя искренне старался быть примерным учеником и следовал трем наставлениям жреца, которые тот дал ему, когда брал его в ученики: молчать, терпеть, делать. Однако его послушание все равно не спасало его от периодических ударов палкой по ногам и рукам, когда он ошибался во время проверки выученного наизусть фрагмента или когда его язык начинал заплетаться во время чтения. Если оставить за скобками несходящие синяки, Кэйе в чем-то нравилось его обучение – было приятно занять себя в столь унылое время года, когда не велась ни торговля, ни земледелие. К тому же ему всегда нравилась умственная работа, которая, как ему казалось, раскрывала его лучшие качества. Однако он был вынужден признать сам для себя, что не был до конца удовлетворен своими результатами. Он знал, что мог бы работать лучше, но иногда просто не мог ничего с собой поделать и по возвращении домой падал без сил на нары, не в состоянии даже поесть. В такие моменты он растворялся в этой тишине, потому что его голова буквально пухла от постоянно поступающей информации, от голосов (как своего, так и жреца), от недостатка сна. Его раздражало, что он наслаждался этими минутами слабости. Он чувствовал, как время буквально осыпалось песком меж его пальцев. Жужжащее ощущение, все повторяющее «делай, делай, делай», заставляло его двигаться, взывая к его амбициям. И только благодаря нему он все-таки находил в себе силы подняться с кровати и заняться делом. Джинн помогала Кэйе в меру своих возможностей. Когда он только приступил к учебе, она искренне интересовалась процессом, да и самому Кэйе было приятно поделиться с ней новым для него опытом. Но усталость и неудовлетворение продолжали накапливаться, у него находилось все меньше и меньше энергии и желания на общение. Однажды, когда по его возвращении Джинн снова начала расспрашивать, он сорвался и велел ей заткнуться, о чем мгновенно пожалел и принялся извиняться. Конечно же, Джинн простила его и, вероятно, уже забыла об этом инциденте, но Кэйя все равно продолжал чувствовать себя ужасно, и его бросало в пот всякий раз, стоило тому постыдному воспоминанию промелькнуть в его голове. Однако после того, как он объяснился перед Джинн, та стала меньше приставать к нему и освободила его от большинства обязанностей, исключая чистку курятника, спуска в погреб за едой и мытье полов. Она бы освободила его и от них, но Кэйя настоял, что справится с этим сам, поскольку в последнее время ноги его приемной матери немного побаливали при нагрузках. А еще… Джинн начала чаще ходить в церковь. Когда Кэйя стал учеником одного из служителей, посещение службы (правда, пока только в качестве прихожанина) было его обязанностью. И Джинн попросилась ходить вместе с ним, хотя раньше, как и он, посещала церковь лишь два раза в год. Кэйя задавался вопросом, давно ли в Джинн проснулось желание ходить на службу, и, если да, не ходила ли она туда из-за того, что опасалась осуждения остальных жителей? Но спрашивать об этом он не собирался: он не хотел портить настроение своей приемной матери, затрагивая этим разговором ходившие о ней слухи (а он все еще винил себя за то, что выругался на нее). Пришла зима, а вместе с ней приблизилось рождество богов. Кэйю все также не допускали к служению, но он не был против, потому что это значило, что он мог денек отдохнуть, пока жрец, два пастора и сестра были заняты подготовкой. В этот сезон года ночи были длиннее, поэтому теперь он возвращался со своих занятий по тьме. Так произошло и в этот раз, когда Кэйя шел от церкви домой, хрустя снегом под ногами и выпуская облака пара от бормотания параграфа писания. Однако дом встретил его запертой дверью и отсутствием света в окнах. Кэйя мгновенно напрягся. Он вспомнил свой разговор со жрецом, где ему раскрыли, что на Джинн имелось достаточно доказательств. Кэйя не думал, что жрец мог что-либо сделать с ними, но… возможно, он мог невзначай передать эти доказательства тому, кто не был обременен наказом вампира. С нарастающей паникой Кэйя сильнее дернул дверь. Безрезультатно. — Матушка? Все хорошо? Ты дома? Не получив ответа, он спешно переместился к окну и попытался разглядеть хоть что-нибудь внутри. — Матушка? — он постучал по стеклу. — Эй! Есть кто? — Я в порядке– Кэйя… — раздался приглушенный стеной голос Джинн. — Просто– погуляй немного. Кэйя резко отстранился от окна, чувствуя, как к лицу прилила краска. Он опустил взгляд на снег у двери, надеясь увидеть необычные следы сапог вампира, но, кроме своих собственных следов, он ничего не обнаружил. Что, впрочем, ничего не значило, учитывая, что Дилюк умел обращаться в сову. Кэйя отошел на несколько шагов от дома и огляделся. У него не было никаких сил на прогулку, поэтому, заметив телегу, он подошел к ней, расчистил снег и улегся в нее, свесив ноги вниз. Его взгляд направился в небо и нашел полную луну, светившую меж проплывающих мимо нее облаков. Эх, давно он не был у Рози… Она уже наверняка забыла о нем. Из-за забот с обучением у него не хватало времени даже на полноценный сон. Быть может, он сделает для нее бумажный цветок и подарит его во время службы, если она, конечно, придет туда. Кэйя усмехнулся, представив, с каким безразличным выражением лица – словно делала одолжение – она протянет ему ладонь, чтобы он возложил туда цветок. Возможно, ему стоило сделать подарок и для Дилюка. Тоже цветок. Но этот он еще раскрасит маренником, раз Дилюк, судя по всему, любил красный цвет. Кэйя устало выдохнул. Он не успеет сделать такой подарок – вампир уже был здесь, а окраска требовала времени. Кто бы мог подумать, что он явится под рождество… Какое-то время он продолжал разглядывать небо, а после боролся с нахлынувшей на него сонливостью. И кажется, он проиграл свою борьбу, потому что в следующий раз, когда он открыл глаз, он увидел склонившееся над ним лицо Джинн. — Привет, галчонок, — сказала она. — Ты можешь заходить. Прости… что так вышло. Я думала, ты придешь домой позже. Кэйя резко сел, прогоняя с себя сон. — Все нормально. Хорошо, что дверь была закрыта, — поспешил успокоить ее он и, заметив, что Джинн вышла в одной только шали поверх своей обычной одежды, добавил: — Иди быстрее обратно, пока не простудилась. Я сейчас подойду. Джинн кивнула и вернулась в дом. Кэйя с трудом поднялся на затекшие ноги и стряхнул с себя снег, которым его присыпало, пока он дремал. Затем он тоже зашел домой, где увидел сидевшего за столом Дилюка. Его ставшие уже привычными плащ и камзол висели на крючке возле двери вместе с остальной верхней одеждой, а сам он был в белом жилете, надетом поверх черной рубашки. Его алые глаза мирно потускнели, не излучая почти никакого света, отчего его взгляд выглядел почти мягким и теплым. — Здравствуйте, господин Дилюк, — поприветствовал его Кэйя, снимая свой зимний плащ. — Здравствуй, Кэйя, — кивнул в ответ Дилюк. — Прими мои извинения за вынужденное ожидание. Джинн говорила мне, что ты сейчас проходишь обучение в церкви. Наверняка тебе приходится нелегко и требуется дóлжный отдых. Прости, что лишили тебя его части. Кэйя кинул беглый взгляд на Джинн, которая сейчас доставала с печи чугунный ковш с супом, приготовленным к возвращению Кэйи. Интересно, сказала ли она вампиру, что Кэйя учился на жреца? — Ничего страшного. Я подремал в повозке, — ответил он, возвращая свое внимание к вампиру. — К тому же у меня завтра выходной, все служители будут заняты подготовкой к рождеству, так что едва ли вы лишили меня отдыха. — Хорошо, если так, — сказал Дилюк и кивнул на руки Кэйи, которые тот с недавних пор прятал в перчатках и под длинными рукавами. — Обучение проходит в разумных пределах? Кэйя несколько раз сжал и разжал пальцы, чувствуя, как его кости отозвались тупой болью из-за покрывающих его руки синяков. Но ничего такого, с чем бы он не смог справиться. — Да, это за дело. Мне не на что жаловаться. — Кхе, простите, что прерываю вас, но, Кэйя, не мог бы ты прикрыть окна? Надо зажечь свечу, не могу ничего разобрать во тьме, — попросила Джинн. — Конечно. Кэйя задернул занавески у окна близ двери, Дилюк помог ему, разобравшись с окном за его спиной. Когда с этим было покончено, Джинн зажгла свечу на кухонной тумбе, а Кэйя притащил к столу третий стул и сел на него. — Что тебя сподвигло на это решение? — вежливо спросил Дилюк у Кэйи. — Ваш подарок. — Ох, — не без приятного удивления протянул вампир. — Что именно тебя впечатлило настолько, что ты решил посвятить себя служению богам? — Когда я только обратился с просьбой взять меня в ученики, я прочел еще не так много на тот момент. Эм– не знаю, насколько вы осведомлены в писании– Потому что Дилюк был нечистью, а Кэйя уже знал, что писание являлось оружием против оной. Возможно, это было одной из причин, почему подарок Кэйе был передан не лично Дилюком, а посредником – городским незнакомцем. — Более чем, — быстро прояснил Дилюк. — Тогда вам, верно, известно о кхаэнрийских казнях? Когда боги пришли в земли людей, что их не почитали, и напомнили им об их долге. Люди сначала согласились, но когда боги начали требовать от них соблюдения своих правил и законов, кхаэнрийцы отреклись от покровительства богов. Тогда боги начали посылать им наказания за оскорбление своих создателей, желая склонить кхаэнрийцев принять законы богов. Но те продолжали упорствовать, и боги были вынуждены в конце концов отречься от своих созданий, — на всякий случай напомнил Кэйя. — Читая этот момент, я не до конца понимал, зачем и почему боги поступали так с людьми. Зачем они заставляли их следовать законам, которые кхаэнрийцам были до некоторой степени чужды. И почему боги избрали путь насилия, а не, допустим, переговоров, чтобы объяснить и склонить людей на свою сторону. И… ну, в общем, я понадеялся, что в церкви смогли бы дать мне ответ. — И как? Ты уже получил ответ? — Пока нет, — признал Кэйя. — Ничего, скоро узнаешь, — с легкой улыбкой на лице ответил вампир, скрещивая у подбородка пальцы. Тем временем Джинн поставила для себя и для Кэйи тарелки супа с ложками. Оставив на столе два кусочка хлеба, она наконец тоже села за стол. — Приятного аппетита, матушка, — мягко сказал Кэйя. — Спасибо, Кэйя, и тебе. Они сидели в тишине, пока Джинн и Кэйя ужинали, а Дилюк с умиротворением в лице смотрел то на них, то куда-то в сторону. В их молчании не было ничего неловкого, и каждый наслаждался им по-своему. Кэйя видел, как его приемная мать счастливо улыбалась своим мыслям, наверняка радуясь, что они сидели втроем вновь. Вампир, кажется, тоже был доволен. А сам Кэйя был рад разбавить свои серые дни свежим обществом, пусть и немного неразговорчивым. Однако кое-что беспокоило Кэйю. Он не мог сказать наверняка, так как еще плохо знал вампира, но у него были подозрения, что Джинн не рассказала (или не успела рассказать) ему, что Кэйя учился не на пастора, а на жреца. Пусть на данном этапе его обучения это не играло особой роли – его просто пичкали текстами писания, как пичкали и всех пасторов – но рано или поздно его обучение примет другое направление, а сам он в конечном счете принесет обеты, которые не приносил ни один обычный служитель. Тем самым он свяжет себя с нечистью, а вампиру не очень нравилось, когда человек соприкасался с противными богам делами. Когда Джинн отложила в сторону ложку и поднялась, чтобы убрать пустую посуду со стола, Кэйя поймал ее взгляд и постарался задать ей безмолвный вопрос: сказала ли она Дилюку? Судя по всему, Джинн догадалась, что значил его взгляд, потому что ее брови нахмурились, губы сжались в полоску, а она едва-едва заметно мотнула головой. Кэйя выдохнул. Надо было сказать. Вампир все равно узнает, и чем раньше это произойдет, тем лучше (причем именно от Кэйи, а не от какого-нибудь Шеймуса). — Господин Дилюк, — прервал тишину Кэйя, — я не до конца уверен, что вы правильно нас с Джинн поняли, но я обучаюсь в церкви не на пастора, а на жреца. Глаза вампира в удивлении округлились, а уже в следующее мгновение он приосанился, вздернул подбородком и посмотрел с холодным гневом во взгляде на Кэйю. — Зачем? — требовательно спросил он. — По определенным причинам, если вы понимаете, о чем я, мне никогда не разрешат стать пастором, поэтому я выбрал ту дорогу, где таких, как я, привечают, — с проскальзывающим недовольством сказал Кэйя, которого задел гнев вампира. Он вкалывал, как не в себя, он так старался, и теперь его за это еще собрались осуждать? — Если вы считаете, что наша церковь настолько милостива, чтобы пускать на порог всякого желающего, то вам определенно стоит освежить свои знания. Мне едва удалось напроситься в ученики жреца, и это учитывая, какая существует нехватка желающих заняться этим ремеслом, не говоря про возраст текущего жреца, которого боги могут в любой момент призвать к себе. Мне бы никогда не позволили стать пастором или хотя бы братом церкви. А все потому, что они винят меня в том, чего я даже не делал. — Тебя есть за что винить, хотя бы за твое неуважение к церкви, — сказал вампир. — И ты действительно связан со злом сильнее, чем большинство жителей. Неужели собираешься отрицать этот факт? И вместо того, чтобы очистить себя от этой связи, ты собираешься установить ее только прочнее. Ты ведь мог избрать другую должность, при которой тебе бы не пришлось иметь дело с богопротивными делами. Уверен, что с обширным списком обязанностей церкви, они нуждаются не только в жреце. — Ага, чтобы я до конца своей жизни рыл могилы, чистил полы или окучивал церковное поле, так никуда и не продвинувшись, потому что им к черту ни сдалось доверие ко мне, им хорошо и так, втроем, — фыркнул Кэйя. — А я знаю, что я способен на бóльшее, нежели быть простым мальчиком на побегушках. — Усмири свой острый язык, — предупреждающе сказал вампир, а его желваки угрожающе напряглись. — Я лишь– — Кэйя! — рассерженно воскликнула Джинн, резко поднявшись со стула. Кэйя мгновенно замолчал, напугавшись тона своей приемной матери. Она крайне редко поднимала на него голос как по своей природной доброте, так и по тому, что Кэйя почти не давал поводов злиться на него. Очевидно, сегодняшний день стал исключением. — Мне стыдно за твое поведение, Кэйя! Ты ведешь себя высокомерно и алчно, — начала нравоучение Джинн. — Во-первых, ты оскорбляешь тех, кто помогает церкви в ее нуждах. Нет ничего плохого в том, чтобы помогать усопшим найти покой в земле, или чтобы выращивать служителям пищу, или чтобы поддерживать чистоту в церкви. Ведь церковь – это хоромы богов, куда они могут прийти и отдохнуть. Будешь ли ты принимать гостей в бардаке? — Нет, матушка, — выдавил через ком в горле Кэйя. — Вот именно. Во-вторых, что за жадность в тебе проснулась? Не помню, чтобы я тебя такому учила. Нужно быть сдержанным в своих желаниях, иначе ты потеряешь от них голову и натворишь ближним зла. К тому же сильные желания притягивают нечисть, ибо всегда проще соблазнить человека, уже обольщенного своим желанием. Ты ведь не хочешь добавить господину Дилюку хлопот? Кэйя сжал свою руку, давя себе на синяки, чтобы резкая боль отвернула его от мысли взболтнуть чего-нибудь лишнего от собственного возмущения. Он действительно ошибся, но только в том, что выставил в неприглядном свете Джинн, воспитавшей его, перед Дилюком, доверившим ей его воспитание. Касательного остального… что ж, Кэйя искренне считал, что добиваться своими силами лучшей жизни не могло считаться чем-то плохим. Ведь если считать это грехом, то люди обречены на страдания, поскольку борьба с ними – порок. Кэйя не верил, что боги задумывали людей таковыми. Во всем виноваты те, кто из раза в раз искажал слова богов в писании. — Джинн права, — сказал вампир. Кэйя резко вдохнул воздух, пряча потенциальные слова подальше от своего рта. Чего он точно не хотел сейчас делать, так это стыдить свою приемную мать еще сильнее. — Прости меня, матушка. Я подобрал не те слова и в результате выставил тебя в плохом свете, — Кэйя кинул беглый взгляд на Джинн, замечая, что строгость немного сошла с ее лица, а потом перевел свой взор на вампира: — И вы простите меня, господин Дилюк. Я не хотел грубить вам и высказывать неуважения. Просто я– я сорвался. Каждый день я вкладываю все свои силы в обучение и– и меня задело, что после всего, что я уже прошел, мне говорят, что это было ошибкой. Брови вампира виновато выгнулись, а потом его глаза стыдливо опустились в пол. Кэйя вздрогнул; он не ожидал, что его слова вызовут у Дилюка такие эмоции. — Господин Дилюк, я– — Тебе не стоило идти в жрецы, — перебил его вампир, избегая смотреть на Кэйю. Затем его руки поднялись к лицу, скрывая его в ладонях. — Это моя вина. Мне не следовало возвращаться. Я должен был исчезнуть из вашей жизни. — Нет! — воскликнул Кэйя, наклоняясь через стол ближе к вампиру. — Здесь нет вашей вины, господин Дилюк. Вампир не пошевелился, продолжая прятать свое лицо – слова Кэйи его совсем не убедили. Кэйя посмотрел на Джинн, но та только стояла у своего стула, прикусив нижнюю губу, и печально глядела на Дилюка. — Здесь нет вашей вины, — положив руку на плечо вампира, повторил Кэйя, чтобы разубедить его в своей вине, раз Джинн, похоже, не собиралась этого делать (что за черт?). — Это мое решение и только мое. Кому-то все равно придется стать жрецом. Почему бы им не стать тому, кому не так тягостен этот долг? Так я уберегу от этой ноши кого-нибудь другого. К тому же, не вернись вы, едва ли я бы заинтересовался писанием и богами и так бы продолжал ходить в церковь два раза в год. Сейчас мы с Джинн ходим на службу каждое воскресенье. Разве это не здорово? А еще, чему матушка точно научила своего непутевого сына, так это проявлять благодарность. Я знаю, что вы считаете, что вам таковая не положена… Что ж, допустим, что так оно и есть. Но что вам действительно положено, так это достойная плата за вашу защиту, как и положено договором. То, что мне приходится слышать и наблюдать во время второй жатвы– — Этим людям и нужно меня ненавидеть, — прервал его Дилюк, наконец опуская свои руки, и его открывшееся лицо выглядело очень замученным, — потому что это правильно. Твоя благодарность мне – неестественная, Кэйя. Так не должно быть. Рано или поздно ты за это заплатишь. Богам это не понравится. «Никто не знает наверняка» — хмуро отметил про себя Кэйя, думая о мотивах богов. Джинн все-таки решилась подойти к Дилюку. Кэйя убрал свою руку от вампира, когда Джинн прижала его голову к себе, а вампир ухватился пальцами за ее юбку в районе бедер. — Все хорошо, — прошептала она. Вампир ничего не ответил и только прикрыл глаза, чтобы успокоиться. Кэйя смутился этой сцены и уставился на свои скрывающие синяки перчатки. Из уважения к Дилюку, он старался особо не задумываться над внезапными сожалениями вампира, полагая, что тем самым он совал нос не в свое дело. Может, он подумает об этом позже, когда вампир будет далеко, а сейчас ему стоило проглотить свое желание затевать спор, доказывая, что вампир не заслуживал ненависти. — Он похож на тебя, — спустя полминуты прошептал Дилюк Джинн. — Да, — на выдохе согласилась та. — Это ведь необязательно плохо, верно? — Он повторяет твои ошибки. На это Джинн промолчала. А вот Кэйя нет: — И все-таки я считаю, что поступаю правильно, господин Дилюк. По этой причине я не собираюсь бросать свое обучение, невзирая на ваши слова. Я… еще не знаю тонкостей вашего договора с деревней и отдельно со жрецом. Возможно, вы в праве запретить избирать меня на роль жреца… Прошу вас, пожалуйста, не делайте этого. Дайте мне возможность поступить так, как я считаю нужным. Вы ведь уважаете свободную волю человека, верно? Ее даровали нам боги. И это проявление моей свободной воли. Мое решение. Прежде чем вампир отстранился от Джинн, его взгляд пересекся со взглядом Кэйи, и последнему показалось, что он увидел в потухших алых глазах тень горечи. Кэйя забеспокоился, что сейчас он услышит отказ, но когда вампир заговорил вновь, он мысленно выдохнул от облегчения: — Я… не буду вмешиваться. Если жрец Шеймус счел тебя достойным, я доверюсь ему. Однако на его месте я бы не стал брать тебя в ученики. Ты больше положенного связан со мной. А твоя благодарность такому чудовищу, как я, чревата бедами. Постарайся избавиться от этого чувства. Я не сделал тебе ничего хорошего, пусть тебе и кажется иначе. Кэйя почувствовал укол раздражения – он в упор не понимал, почему вампир продолжал настаивать, что он несет только зло, потому что пока что все было в точности наоборот. Кэйя поднял голову к Джинн. — Не расскажешь, что плохого тебе сделал господин Дилюк? — Мне кажется… сейчас не подходящее время, — ответила она. — Ничего, Джинн. Ты не обязана щадить мои чувства. Расскажи ему. Быть может, тогда он поймет, — сказал Дилюк. Джинн скрючила между собой пальцы рук, мечась между молчанием и исполнением просьбы вампира. Почувствовав ее сомнение, Дилюк добавил: — Исповедь в грехе часть его искупления. Джинн тяжело выдохнула и, плотнее укутавшись в шаль, сказала: — Я– очень-очень давно, еще до того, как ты стал жить со мной, я… захотела ребенка и поделилась этой мыслью с Дилюком. Как ты можешь себе представить, он не был в восторге от этой идеи. — Потомство от нечеловека – тяжкий грех, — пояснил Дилюк. — Даже несмотря на то, что я неспособен дать какую-либо новую жизнь, одного озвученного вслух желания достаточно, чтобы это было воспринято, как порочное желание. — Почему? — спросил Кэйя. — У человеческой природы нет четких ориентиров, кои есть у богов и демонов. Человек постоянно подвержен сомнениям, для него естественно думать и о хороших вещах, и о плохих. Богам это известно, поэтому им не так важно, что ты думаешь, покуда мысли не обретают форму действий или, как частное, слов. Но если слово произнесено или поступок совершен, это уже считается выбором. Неким рубежом, после которого боги в праве рассудить тебя, понимаешь? Кэйя кивнул. Получается, для богов не так важны внутренние переживания человека. Он мог мучаться от совести или ненавидеть каждого, но пока он не давал об этом знать миру своими действиями, во всем этом не было никакого смысла. Может, для кого-то это могло показаться чем-то удручающим, но Кэйя наоборот счел это приятной новостью. Если вампир не ошибался, то, получается, боги предпочитали действия над раздумьями. И в этом был смысл – можно бесконечно долго думать и воображать, но в чем смысл, если за этим не следовало поступков? — Поэтому, — продолжила Джинн, — когда я сообщила об этом Дилюку, боги тоже услышали меня… и вскоре пришло наказание. На следующий день я нашла в ручке двери связку горца и гусиных перьев, а через цикл луны я окончательно уверилась, что потеряла возможность родить ребенка. Кэйя вздрогнул, увидев, как по щеке Джинн соскользнула одинокая слеза. Он хотел прикоснуться к своей приемной матери, успокоить ее, но он сидел слишком далеко. Даже если бы он потянулся рукой, он бы не смог утереть эту горькую слезу. — Матушка… — Мне очень жаль, Джинн, — прошептал Дилюк. — Все нормально, — сказала она, утирая щеку. — Это переживания прошлой меня. Я уже давно смирилась с этим. Тем более, сейчас у меня есть сын. Ее взгляд пересекся со взглядом Кэйи, и тот нежно улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй, надеясь, что это немного воодушевит ее. Через минуту молчания, во время которой Джинн пыталась усмирить свои всхлипы, Кэйя все-таки неуверенно сказал: — Боги могли не иметь к этому отношения. — Нет, Кэйя, ты ошибаешься, — сказала Джинн. — Ты и сам знаешь, для чего используется женщинами горец, а гусиные перья… в писании упоминается, что один из богов, который отвечает за наказания, оборачивается в гуся, а в других его формах у него за спиной растут гусиные крылья. — И все же– — Нет, — повторила Джинн. — Вещи, что на первый взгляд кажутся случайностью или совпадением, и есть проявление божьей воли. Они не являются к нам столь явно, в отличие от нечисти, потому что в отличие от нечисти, которая не может поддерживать свою жизнь без людских душ, богам это не нужно. Они предпочитают действовать незаметно, обставляя все так, что нам, несведующим, это кажется совпадением или действиями других людей, а не богов. Так они осуществляют свою волю и передают свои послания. Боги – это каждое дуновение ветерка, каждый блик солнца в воде, каждое облако над головой. Они управляют всем, они ведают всем. — Почему же тогда они допустили, чтобы ты познакомилась с господином Дилюком? — Потому что боги даровали людям свободу, и они не заставляют людей следовать своей воле, — сказал вампир. — Однако они дают человеку подсказки, какое решение было бы правильнее принять. Прислушиваться к ним или нет – решение за человеком. «В общем, боги те еще торгаши» — с неожиданным для себя облегчением подумал Кэйя. — Вспоминая сейчас ту ночь, когда Дилюк впервые испил моей крови… я помню, как по пути к ручью я запнулась и уронила пустые ведра, как вдали слышался вой волков, и как из-за сильного ветра юбка моего платья застряла в ветках, что мне пришлось ее долго вытаскивать. Возможно, это и было знаками богов, чтобы я повернула назад и вернулась к своей матери. Но я не прислушалась и продолжила идти к ручью, где Дилюк и наткнулся на меня. Кэйя устало выдохнул. — Я понял вас, но я не поменяю своего решения. Если придет наказание, то так тому и быть, я смиренно встречу его. В конце концов, в писании говорилось, что тот, кого наказывают – любим богами и те желают его исправить, а тот, кого не наказывают – от того боги навсегда отвернулись, — со слабой улыбкой сказал Кэйя, немного блеснув своими приобретенными за последнее время знаниями. — Буду верить в это, — сказала Джинн. — Если ты считаешь, что поступаешь правильно, то я уже не в праве тебя отговаривать. В каком-то смысле я горжусь тобой, ведь ты решил связать себя с церковью. Быть может, уже твои дети и вовсе изберут путь праведников. Вампир устало выдохнул и, поднимаясь с места, сказал: — Не все так просто, Джинн. Путь жреца тернист и одинок, его окружают секреты и соблазны. И я не знаю, как далеко Кэйя сможет пройти его. Его глаза нашли Кэйю, и последний прочел в них упрек. Он хотел было спросить Дилюка об этом, но тот уже развернулся к нему спиной и направился к двери, близ которой висел его камзол и плащ. Вампир собирался уходить. Джинн поняла это и неспешно прошествовала к двери, пока Дилюк одевался. Кэйя тоже поднялся со своего стула и пристроился позади своей приемной матери. — Не буду более задерживаться, — сказал Дилюк. — Тебе, Кэйя, наверняка нужно отдохнуть, несмотря на грядущий выходной. — Не стоит переживать, господин Дилюк. Когда я сплю, меня довольно сложно разбудить. Так что вы можете еще остаться, если желаете. Вы мне не помешаете. Вампир перевел задумчивый взгляд на Джинн и какое-то время смотрел на нее, словно решая, стоило ли ему побыть еще в их доме или нет. В конечном итоге он сказал: — Думаю, я провел здесь достаточно времени на сегодня. Завтра и вам, и мне предстоит долгая ночь, нам всем следует собраться с мыслями. Доброй ночи вам и с наступающим рождеством. Джинн, — обратился он к ней в конце, чтобы та открыла для него окно. Когда она распахнула створки, вампир обратился в сову и, запрыгнув на подоконник вылетел наружу, оставляя после себя аромат роз и винограда, который однако быстро улетучивался. Кэйя заметил несколько пуховых перьев, сорвавшихся с тельца совы и теперь медленно оседающих на пол. Он поймал одно из них и с любопытством повертел его меж пальцев. Тем временем Джинн закрыла окно, тяжело выдохнула и, не говоря ни слова, ушла мыть посуду из-под ужина. Кэйя проводил ее усталым взглядом, размышляя, стоило ли ему возобновлять разговор, но… если честно, он и вправду устал. Не только от сегодняшних занятий, но и от тяжелого разговора, в котором его отчитывали и приемная мать, и вампир. Он переоделся в ночную рубаху и улегся на нары, положив совиное перо на край меха. Но прежде, чем ему удалось увидеть, как то рассыпалось пеплом, он провалился в сон.