Жрец и вампир

Ранним утром, когда рассвет еще не тронул неба, а туман укутывал землю, Кэйя стоял у восточной стороны церкви, где располагалось кладбище, и ждал жреца. Шел его четвертый год обучения, и приближалось время второй жатвы. Шеймус не заявлял ему об этом прямо, но Кэйя слышал шепотки Свена и Рэймонда – вероятно грядущий ритуал будет проводить Кэйя. Подобный слух ходил еще и в прошлом году, но на этот раз у Кэйи были основания полагать, что на этот раз слухи окажутся правдой, потому что сейчас Кэйя знал значительно больше о ремесле жреца и потому что… что ж, время не щадило никого. Вскоре Шеймус вышел с черного входа церкви, опираясь на кривую трость, ибо его спина совсем накренилась к земле, некогда длинные, пусть и редкие волосы окончательно выпали, веки грузно опустились на глаза, из-за чего жрецу приходилось всякий раз вздергивать бровью, чтобы разглядеть стоящего перед ним. Кэйя уже давно уяснил, что Шеймусу не стоило помогать, так как на его помощь тот реагировал как положено сварливому старику. Единственное, на что Шеймус был вынужден согласиться, так это на носку предметов, но он бы отказался и от этого, позволяй ему силы. Жрец молча протянул ему пару пустых мешков, Кэйя принял их и продел через пояс. — Доброе утро, учитель. Куда идем на этот раз? — спросил он. — Юго-восток. То, что у опушки. Кэйя в раздражении закатил глаз, пользуясь тем, что стояла тьма и что жрец был наполовину слеп, чтобы его увидеть. Путь до упомянутой опушки в юго-восточной части леса был не близок. Точнее, в одиночку Кэйя бы добрался туда и вернулся бы обратно в течение часа, но со слабой спиной Шеймуса дорога займет у них чуть ли не все оставшееся до полного рассвета время. Но не то чтобы он собирался протестовать. И они пошли. Каждый шаг Кэйе приходилось останавливаться, ожидая, когда Шеймус пройдет вперед достаточно далеко, чтобы Кэйя смог сделать еще несколько шагов, не обгоняя его. Долгое и утомительное занятие. Раньше они бывало переговаривались, но вскоре сердце жреца перестало справляться с двумя делами одновременно: у него появилась одышка, и разговоры только удлиняли путь. Кэйя почти искренне начинал ненавидеть подобные прогулки, потому что он знал, что дел в конечной точке их пути было всего на несколько минут. Жрец говорил ему, что одна из сторон таинства – затраченные усилия ради одного мгновения; как часы трудов обращаются в миг исхода. В воображении Кэйи это действительно выглядело красиво и величественно, но на практике это очень утомительное и неблагодарное занятие. За прошедшие годы жрец поведал ему не только о духовных деяниях богов, но и о материальных. Он рассказывал Кэйе о мире, который до этого был закрыт для его ума. О семи королевствах Тейвата, о натурфилософии и астрологии, о землях, покрытых льдом или песком, об огненных горах и водных пучинах. Поэтому в часы откровенного безделья, как, например, сейчас, Кэйя словно малый ребенок представлял себе, как он брел по неизведанным им землям, открывал для себя новые виды растений, неописанные движения звезд и сталкивался со стихией. И хоть он уже не был ребенком, все растения в округе он знал, звезды двигались слишком медленно, чтобы он успел разгадать их секреты, а вокруг был только лес, Кэйе удавалось притворяться, убивая время. Когда солнце уже начало показываться из-за горизонта, они дошли до нужного места. Перед ними стоял каменный идол, размерами не выше колена и заросший щирицей. Идол был испещрен рунами, значения которых Кэйе были неведомы, на его навершие стояло несколько потухших свечей, а воск, стекая, застыл на камне. У подножия стояла пара раскрытых шкатулок, и внутри них лежали различные драгоценности, пища, кувшины и ткани. Несмотря на старину самого идола, присутствующие вещи явно давали понять, что тот вовсе не был заброшен, а древние истории не забыты. — Убери это, — сказал жрец, ударяя палкой листья щирицы. Без лишних слов Кэйя уселся коленями на землю и принялся вырывать сор. Тем временем жрец достал из своего кошеля беспорядочный моток железной нити и принялся скрести им идол, убирая засохший воск и мох, быстро прораставший в резьбе рун. Кэйя быстро покончил с травой и, вытащив с пояса мешки, подвернул их, оставил на земле и отступил от идола. К остальной работе Шеймус его не подпускал, что Кэйя мог понять – в конце концов Кэйя пока не был жрецом, а сбор нечестивых подношений был прямой обязанностью оного. Впервые Шеймус взял его с собой в лес чуть меньше года назад, после рождества. Тогда, стоило Кэйе увидеть один из таких каменных идолов, он сразу понял, что те были посвящены вовсе не богам, и последовавшие слова жреца это доказали: «Одна из обязанностей жреца, обслуживание капищ, — сказал тогда тот, указывая костлявым пальцем на мрачное изваяние. — Им поклоняются те, кто отвернулся от богов, и посвящены они тому, кто противен богам. Жрец выступает проводником между первыми и вторым, поэтому ему не снискать милости богов. То, что ты видишь в этих обманчиво царственных шкатулках, это жертвы для нечисти, с коей мы заключили договор, и доказательство того, что отвернувшиеся от богов люди безразличны даже их новому господарю. Однако долг жреца неизменен, ему должно поддерживать капище пригодным для жертвоприношений» Как и тогда, так и сейчас жрец приступил к сбору подношений. Один мешок предназначался для пригодных подношений, другой – для испорченных. Последних обычно оставляли немного и в основном то была пища: яблоки да овощи, но случалось, что кто-то совершал самые настоящие жертвоприношения животными, после которых мухи и черви собирались у мяса (если хищники не успевали добраться до него быстрее), а идол приходилось очищать от запекшейся крови. Фыркая и истекая потом, Шеймус покончил со сбором подношений и, убедившись, что камень под шкатулками был чист, поднялся на ноги, почти всем весом опираясь на палку. Кэйя скрутил оба мешка и хотел было закинуть их за спину, когда Шеймус жестом остановил его. — Прежде чем мы пойдем, я хочу дать тебе кое-что, — с этими словами он запустил руку в кошель и извлек из него почерневшую серебряную цепь, на которой Кэйя заметил небольшое распятие. — Так как твой крест был отобран твоим отцом перед тем, как он оставил тебя в горном лесу, возьми этот. Он уже освящен. Кэйя опустил мешки на землю и не без удивления протянул вперед ладонь. Шеймус опустил в нее крест, и цепочка, потянувшись за распятием, тихо звякнула звеньями. Кэйя хотел поближе рассмотреть подарок жреца, но знал, что это будет не учтиво с его стороны. Он был по-настоящему тронут внезапной щедростью Шеймуса. Пусть его жест можно было истолковать, как необходимость – какой из Кэйи служитель, если он даже не носил распятия – но за четыре года Кэйя хорошо изучил повадки жреца, и знал, что когда дело касалось формальных вещей, он предпочитал проводить их в церкви. Кэйя бережно укрыл подарок пальцами. — Благодарю вас, учитель, — кивнул он в знак признательности. — Могу я узнать, кому он принадлежал? Жрец вздернул бровью, чтобы внимательнее разглядеть Кэйю из-под нависающего века, затем он отвел взгляд в сторону, выдавая свое нежелание отвечать на вопрос, но, восстановив дыхание, все-таки не стал отмахиваться: — Никому. Много лет назад я собирался подарить его своей дочери, но не срослось. Кэйя не знал, что у жреца была дочь. Никто и никогда не упоминал об этом. Наверное то была давняя и трагичная история, учитывая малый размер распятия, и спрашивать о ней было неуместно. — Обещаю, я буду обращаться к нему с должными бережностью и почтением. Шеймус раздул ноздри, как он иногда делал, когда слова Кэйи казались ему излишне льстивыми, как будто принюхивался, пытаясь учуять ложь. Кэйя порой забавлялся с этой его привычки, поскольку в большинстве случаев он почти не юлил, только оборачивал слова в более высокопарную манеру. Он убрал цепочку с крестиком в карман рубашки, посчитав, что надевать его перед капищем было не самой хорошей затеей, и замер в ожидании, когда жрец даст команду к возвращению, но оказалось, что тому было что добавить: — Помню, как несколько лет назад, ты бахвалился тем, что удивишь меня своим трудолюбием. Я тогда подумал, что это твои очередные пустые сладкие речи, но, признаюсь, ты оправдал свои слова, — жрец тяжело выдохнул и опустил голову к идолу. — Ты, верно, догадываешься, что твое обучение подходит к концу. Я планирую, что приближающийся ритуал второй жатвы проводить будешь ты. Но прежде тебе придется принести обеты, после принятия которых ты станешь полноправным жрецом, и с моей стороны будет подло не сказать тебе, кому именно тебе придется клясться. Кэйя в смятении нахмурился. — Разве не вампиру? — Нет, — покачал головой Шеймус. — Он лишь представитель своего хозяина, по его воле исполняющий наказ. Что же до его хозяина... он является одним из главных противников богов, проклятым лично ими. Демоном. И это главная тайна, которая открывается возжелавшему стать жрецом. Истинная природа этих капищ – вознесение жертв демону, хоть и сами приносящие свои подношения забыли или не ведают этого, равно как и простые люди, помогать которым ты согласился, решив стать жрецом, — Шеймус шумно утер нос и нашел глазами Кэйю. — Помни, малец, что дав свои обеты, ты перестанешь быть один на один со своей земной жизнью, так как за твоей спиной будет стоять сотня. И как бы ты не захотел отвернуться от них, каким бы сложным не оказалось бремя, оно навеки станет твоей частью. Оступишься в посредничестве между демоном и людьми – пострадают люди, за которых ты будешь в ответе, и твоя душа запятнается. Знай это, ибо боги не будут милостивы с тобой. Наверное Кэйе должно было догадаться, что при многоуровневой иерархии нечисти, вкратце рассказанной ему жрецом, у Дилюка был хозяин, которому он должен был подчиняться. Хотя он задумывался над этим, но, предположил, что Дилюк был вправе распоряжаться своим именем, как ему того хотелось, покуда это не шло в разрез с приказами его хозяина. Однако, как сейчас раскрылось, Дилюк находился здесь по другим мотивам. И не то чтобы это что-то меняло для Кэйи, но он бы предпочел клясться тому, кого видел собственными глазами и к кому испытывал немалое уважение. В словах Шеймуса Кэйю задело несколько другое, но сейчас он не решился рассуждать над этим, побоявшись, что хоть и полуслепой, но чуткий жрец уловит смену его поведения. — …Что касается, — продолжал жрец, — твоего намерения загладить грех от смерти твоей родной матери и обещания тебя нечисти… Я не дерзну размышлять, как боги рассудят тебя, когда придет твой час. Главное, не дай им еще больше причин сомневаться в тебе. Плечи Кэйи поникли – пусть Шеймус думает, что его опечалила эта новость – но затем он вновь распрямил их и постарался придать своему виду благородства. — Если я отступлю сейчас, я буду испытывать еще больше мук совести. Я просился к вам в жрецы, подозревая, что мои прошлые грехи поблекнут перед грехами грядущими, и раскрытая вами тайна подтверждает это. Но– но думаю, что проведя с вами так много времени, обучаясь и наблюдая за вами… я, как мне кажется, осознал, как важно жречество для сохранения порядка и жизней тех, с кем мы делим общую историю. Я уже не смогу отвернуться от врученного мне знания, поэтому не буду отступать. Впервые за все время их знакомства на лице Шеймуса появилась улыбка или скорее то, на что хватало его ввалившихся губ. Что-то дрогнуло в груди Кэйи. Каким бы нетерпеливым, неприятно выглядевшим и порой мстительным ни был Шеймус, после раскрытия происхождения Кэйи он проявил себя справедливым, не оскорблял Кэйю без причин и не упоминал его приемную мать с целью задеть. Старость также не притупила его ума и проницательности, которые заставляли Кэйю осторожничать, и не будь Кэйя не из робкого десятка, он бы давно покорился воле жреца не только внешне. Но несмотря на эту вызывающую настороженность силу, Кэйя не испытывал неприязни в его адрес, наоборот – ему было приятно видеть, что вопреки этой пучине однодневности Шеймус не потерял себя. Кэйе льстило, что он был учеником лучшего из тех, кого можно было найти в деревне. И приятно было осознавать, что он заработал своими стараниями ответное уважение. Кэйя склонил в почтении голову. — Не надо мне твоих излишних любезностей, малец, — вернувшись к своему обыденному скверному настрою, проворчал жрец и недовольно, но безболезненно шлепнул его палкой по икре. — У нас еще есть дела. Бери мешки, и уходим отсюда прочь. Кэйя позволил себе усмехнуться над попыткой Шеймуса скрыть смущение, и с этим исполнил то, что ему было велено. В конце концов, жрец был прав – у них еще были дела. Собранные подношения необходимо было очистить и освятить, чтобы после спустить их в церковные хранилища, где бы они ожидали черного дня. Ночью того же дня Розария спросила его: — Чего ты вперился в этот крест? Кэйя вздрогнул и поднял на нее свой взгляд. Та сидела у раскрытого окна и раскуривала трубку, забитую предоставленными Джинн травами. Сжав крест в кулаке, Кэйя убрал его под лежащую на стуле одежду и сложил руки за голову, развалившись на подушках. — Не бери в голову, — ответил он, принявшись разглядывать тусклый силуэт Розарии. — До твоего очарования ему далеко. Она, кажется, не была удовлетворена его ответом, но высказалась не сразу, взяв время на затяжку. — Ты ведь будешь вести грядущую жатву, — не спрашивала она. — Значит, должен будешь принести клятвы, верно? — Не переживай, эти клятвы не запрещают мне приходить к тебе. — Больно нужны мне твои гроши, — фыркнула Розария, отворачиваясь от него к окну. — Просто я до сих пор не могу поверить, что ты станешь церковником. Как тебя вообще согласились принять там? Аргх, хотя о чем я. Ты всегда умеешь быть убедительным, когда надо. Кэйя нахмурился. Он не понимал, к чему та вела, затевая этот разговор. Кого-кого, а ее в последнюю очередь интересовали дела церкви, покуда они не касались лично ее. — Ты что ли сама хочешь служить в церкви? — неуверенно спросил он. — Конечно, нет, идиот, — мгновенно отрезала она. — Я к тому, что мне известно, как ты относишься к церкви, и раз ты решил стать одним из них, то наверняка за этим стоит какая-то история, которую я не знаю и, если честно, знать не хочу. Но я видела, как ты глазел на этот крест при каждой удобной возможности. Поэтому дам тебе бесплатный совет. При сомнениях думай о том, для чего ты это решил сделать. Ты не обязан любить свою работу, но и не нужно избегать того, что не любишь. Не забывай того себя, который выбрал ступить на эту дорогу. Кэйя смутился от ее слов: как от того, что Розария оказывала ему поддержку (а это случается не со всяким!), так и от того, что та метко определила причину его задумчивости. Кэйю нечасто терзали сомнения. Он знал, чего хотел, и в бóльшую часть времени знал, как этого достичь. Однако сейчас он стоял на пороге того, чтобы принять на себя роль, при которой он будет ответственным не только за себя и Джинн, но и всех жителей. Все как сказал ему жрец в лесу. Стоило ли ему брать столько на себя, лишь чтобы развлечь себя в этом забытом богами месте? Когда он только просился в ученики, его это не сильно беспокоило, но с той поры прошло почти четыре года, Кэйя успел немного подрасти. Сейчас он чуть лучше понимал, что выбор – это ответственность; готовность справляться с грядущим и отказ от сожалений об отвергнутых вариантах. Поэтому совет Розарии помог ему. Он вспомнил свою жизнь до того, как решил стать жрецом – эту наполненную однообразием и проголодью жизнь. Он не хотел продолжать так жить. И если для этого стоило действовать решительно… что ж, чтобы стать решительным, нужно действовать решительно, ответ прост. — Спасибо тебе, Рози, — искренне сказал он. Она коротко кивнула ему в ответ и вновь уставилась в окно. *** Через месяц приготовлений настал день принесения обетов. Кэйя стоял в одной из комнат в подвале церкви, где находилось массивное бронзовое зеркало, и рассматривал свои церемониальные одеяния в помутненном от лет отражении. Откровенно говоря, его воротило от этого бесформенного балахона, вываренного в отваре коры дуба. Перед его взором сразу вставал образ Шеймуса, который ввиду своей немощности совсем запустил себя, и его одеяния того же кроя пропахли чем только можно, а из-за слабого зрения он был даже не в состоянии залатать дырки в одежде. Кэйя разочаровано выдохнул, уже раз в десятый развязывая пояс мантии в попытках подобрать приемлемый его вкусам вариант. — Тебе помочь, Кэйя? — спросила заглянувшая в комнату сестра Виктория, видимо заметив, что его примерка затянулась. — Размер подходит? — Тут есть какой-то размер?! Виктория с неодобрением поджала губы, хотя в ее глазах Кэйя заметил нечто похожее на блеск усмешки. Она ближе подошла к нему и взглянула на него в зеркало, где теперь отражались они оба. Ее руки опустились на плечи Кэйи, слегка придавливая ткань по краям, убирая с глаз лишние сантиметры мантии. — Я не брала с тебя мерки, ты прав. Это потому что крой сам по себе довольно свободный. Но если хочешь, я могу попробовать что-нибудь изменить под твой вкус. — И что мне надо будет сделать для этого? — с подозрением спросил Кэйя, ознакомленный с порядками сестры Виктории, которая никогда по своей воле не предлагала безвозмездную помощь. — Умный мальчик, как всегда, — довольно сказала она и кивнула на зеркало. — Почисти его, чтобы блестело, как новенькое. — По рукам. — Так что мне изменить? Кэйя в задумчивости уставился в свое бронзовое отражение. Руки Виктории все еще лежали на его плечах, и Кэйя подумал, что так было значительно лучше – мантия уже не выглядела, как бесформенный мешок и показывала его осанку. От этих мыслей в его голове промелькнуло воспоминание о Дилюке и, в частности, о его богатых одеждах, которые подчеркивали его воинственную и благородную натуру. В его голове сразу возникла идея, и, схватившись за оба конца пояса, он стянул их вместе за спиной. Ткань сжалась, чуть лучше обозначая талию, и открыла взгляду надетую под балахоном заправленную в штаны рубашку. Все это отдаленно напоминало, приталенный камзол вампира. А если под низ надеть его другую рубашку с вышивкой из золотых нитей на воротнике, которую Дилюк подарил ему к двадцати четырехлетию… будет уже не так стыдно предстать перед вампиром в этом старческом наряде. Шеймус, однако, сочтет его одежду вызывающей, но что он сделает? Нигде не был прописан канон жреческого одеяния. — Убери лишнюю ткань с плеч и перешей петельки для пояса к краю мантии. Успеешь сделать это к вечеру? — Только если ты успеешь к вечеру сделать свою часть работы, — строго сказала она, стягивая мантию с плеч Кэйи, и удалилась в свою личную комнату. Кэйя остался один. Он еще раз взглянул на себя в зеркало, пытаясь определить, как еще ему следовало подготовиться. Хоть возможность похвастаться перед Дилюком его свеженькими символами жреца у него едва ли представится до второй жатвы, но дело было не только в нем. В каком-то смысле предстоящая церемония посвящения в жрецы и следующие за ней обряды второй жатвы и искупительной жертвы были праздником для Кэйи. Он долго ждал этого момента и знал, что он станет объектом повышенного внимания в эти дни, и для этого ему нужно было выглядеть если не величественно, то определенно безукоризненно. Он перевел свой взгляд к глазной повязке. За прошедшее лето та успела потерять на солнце свой цвет, возможно ему следовало освежить ее басмой. Но сначала зеркало. Если Виктория зайдет и увидит, что то еще не блистало, она вполне может просто бросить его мантию на полу коридора и отправиться выполнять свои прямые церковные обязанности. Через несколько часов, когда сестра Виктория перешила его мантию, Кэйя приоделся, а на землю опустилась тьма новолуния, в ученическую вошел жрец Шеймус. — Пора, — сказал он. Вместе они поднялись вверх по лестнице. Жрец нес подмышкой на вид тяжелый сверток, обернутый затхлой тканью. Судя по форме, то была книга, и Кэйя даже догадывался какого рода книга, и вряд ли она имела что-то общее с церковью, в которой ее хранили. Говоря о церкви… все привычные ее служители, не имеющие отношения к жречеству, отсутствовали, вероятно чтобы не узнать то, чего знать им было не положено. Наверху, в главном зале церкви, где обычно в это время суток все свечи тушили, оставляя только лампадку возле распятия, казалось, что все имевшиеся канделябры собрали вместе у подножия распятия, отчего после тусклого освещения подвала у Кэйи резало болью глаз. Кэйя поднял взгляд вверх и с некоторой боязливостью увидел, как огромная тень креста падала на стену и потолок, возвышаясь над ними подобно грозному, безмолвному стражу. Аналой, обычно повернутый лицом к ряду скамеек, сейчас был развернут к ним боком, и теперь распятие было своего рода свидетелем клятвы, что будет принесена. Жрец прошел к аналою, вложил на него тяжелый сверток и снял ткань. Взгляду Кэйи открылась, как он и подозревал, старинная книга из позолоченной обложки, украшенной сапфирами и аметистами, которые очерчивали контуры оттиска некой рыбы. Не давая Кэйе возможности внимательнее осмотреть книгу, жрец раскрыл ее и принялся перелистывать тяжелые кожаные страницы, закрыв своим телом обзор. Кэйя стоял за спиной жреца, возле распятия, где ему и было отведено место в данной церемонии. Чувствуя близость мрачного торжества, Кэйя начал нервничать. Чтобы сгладить свою тревогу, он приосанился, напоминая себе, что именно он был источником всех этих изменений; что именно его желание создало этот момент; и что и пред богами, и пред демонами стоило сохранять лицо и не приуменьшать свою значимость. …Это не то, чему его учил Шеймус. И умей он читать мысли своего ученика, наверняка бы прервал церемонию, отказавшись принимать его клятву. Но это ведь всего лишь мысли, верно? Они – пыль. — Кэйя, — объявил жрец, разворачиваясь лицом к Кэйе и становясь по левую сторону от аналоя, — Гуннхильдр по имени принявшего тебя рода и Альберих по имени своего истинного рода– Кэйя вздрогнул, услышав свою настоящую фамилию. До сего момента он искренне не помнил ее и не вспомнил бы, попроси его кто-нибудь это сделать, но сейчас, когда имя было произнесено, для него приоткрылась дверца событий многолетней давности, и теперь он был убежден, что это и было имя его рода. Интересно, откуда жрец узнал его… Хотя ответ, скорее всего, таился в личности одного вампира, который, исходя из предположения жреца, и убил его отца. — Сегодня ты стоишь здесь, чтобы принести свои клятвы и до конца дней своих земных носить звание жреца. Свидетелем данной клятвы выступают боги и святая Веннесса. Шеймус указал на распятие, ознаменовавшее собой распятую на кресте даму Веннессу, избранную богами, и которой посвящено изрядное количество страниц писания, повествующих о ее доблести, милосердии и заслугах, за которые боги воскресили ее, чтобы призвать и ее душу, и ее тело к себе. Повернувшись к распятию, Кэйя поклонился, положив руку на грудь. — Принимать твою клятву буду я, настоящий жрец Шеймус из рода Пегг. А приносить свою клятву ты будешь демону, известным под званием чайльд Тарталья. С этим жрец замолк, и Кэйя, следуя заранее данным наставлениям жреца, опустил свой взгляд в книгу, где, как ему сказали, были бы записаны слова клятвы. На страницах он увидел рукописные каллиграфические буквы с витиеватыми завитками, удивительной схожести между собой. В них Кэйя с уколом одновременной радости и грусти узнал почерк Дилюка, который ему доводилось видеть, когда тот присылал Кэйе и Джинн несколько писем. Отличие было лишь в заглавной букве, являющейся чуть ли не полноценной картиной с животными, растениями и узорами, складывающимися между собой в орнамент буквы. Текст был настолько старым, что между словами отсутствовали пробелы. Однако Кэйе было не впервой видеть подобного исполнения текст, да и в чтении за эти годы он значительно подтянул свои навыки, поэтому неимение отступов никак не повлияло на скорость прочтения. — Я, жрец чайльда Тартальи, клянусь перед семью верховными богами, создателями всего сущего, и их избранницей дамой Веннессой, глашающей их слово, что буду исполнять жреческий долг, невзирая на все семь затаившиеся опасности. Обещаю, что не прерву я цикл жертвоприношения и каждая жертва будет принесена. Обещаю, не возжелаю я бóльшего, чем мне даровано. Обещаю, не уготовлю я вреда моему господарю. Обещаю, что не украду я того, что принадлежит моему господарю, и буду распоряжаться его собственностью согласно его воле. Обещаю, что в присутствии врага моего господаря, я не стану ждать, когда враг заточит свой клинок. Обещаю, что всякому дерзнувшему и достигнувшему шестнадцать лет отроду не откажу я ни в какой помощи. Обещаю, что не поднимется моя рука ни на одного жертву приносящего, ибо все они слуги господаря моего. Чистосердечно и по собственной воле клянусь, что буду соблюдать все это, а коли нарушу я эту клятву, пусть имя мое будет стерто на веки вечные. Кэйя замолчал и убрал руку с аналоя, слушая в повисшей тишине стук собственного сердца. Его тело подрагивало от волнения, вызванного важностью момента, и он ничего не мог с этим поделать. В довесок он представил, как века назад Дилюк склонялся над конторкой, записывая эти самые строки, проговаривая их в своей голове, и теперь он, Кэйя, произнес их вслух. Он бы так хотел сейчас поделиться с вампиром своими впечатлениями, обсудить с ним те времена, когда Дилюк только взял в руки эти чистые кожаные страницы. К сожалению, Кэйя знал, что вампир не найдет в его словах ничего благоприятного и лишь разгневается или, того хуже, вновь начнет винить себя. Кэйя также хотел поведать об этом Джинн, но ему нельзя было обсуждать происходящее в стенах церкви с ней, и… вероятно, истина Джинн совсем не понравится. За последние годы та стала богобоязненной. Тем временем Шеймус перевернул тяжелые страницы книги, раскрывая ту ближе к концу. Там Кэйя увидел длинный перечень имен и подписей, и в последней заполненной строке узнал имя и роспись Шеймуса. — Сим ты закрепляешь данную тобой клятву, — не отклоняясь от порядка принесения присяги, пояснил жрец. Кэйя взял перо, лежащее над книгой, и макнул его кончик в чернильницу, что жрец держал в руке. Чернила однако были вовсе не черными, а алыми подобно крови. Возможно… это и была кровь с примесью чернил. Кровь жертвенного животного, которого Шеймус заколол у одного из капищ. Кэйя не стал долго размышлять над этим и заверил клятву своим именем. — С этого дня и на все дни грядущие ты объявляешь жрецом, Кэйя Гуннхильдр-Альберих, — объявил старый жрец и набросил на раскрытую книгу, на странице которой еще подсыхали чернила, ткань. Казалось, только сейчас Кэйя впервые с начала церемонии позволил себе выдохнуть. Дело сделано. Теперь он жрец. Он поднял взгляд на Шеймуса; тот совсем не выглядел довольным. Кэйя опомнился и попытался немного притупить свою радость окончания. — Жрец Шеймус? — осторожно спросил Кэйя. Старый жрец кинул взгляд на Кэйю, вздергивая бровью, и от последнего не укрылось, что его глаз зацепился за воротник Кэйи с вышивкой из золотой нити. — Что дальше? — так и не получив никакой реакции на свои слова, спросил Кэйя. — Теперь ты жрец, ты и решай. Чему я тебя учил? — проворчал он и, противореча своим словам, захлопнул под тканью книгу и протянул ее Кэйе. — Возьми ее и спрячь где-нибудь, чтобы ни одна живая душа, кроме тебя, не смогла ее найти. Когда будешь готовить своего ученика, прочти ее. Там описано принесение присяги и не только. Но пока нет нужды, не раскрывай ее. Эта книга написана проклятыми существами и содержит в себе только проклятия. Место, куда ты ее спрячешь, освяти, чтобы сокрытое в ней зло не покидало предназначенную ему обитель. — Хорошо, жрец Шеймус, — кивнул Кэйя, принимая книгу. — Это… мое последнее указание тебе. Дальше, как я и сказал, решать и исполнять будешь ты. Как ты понял из текста клятвы, пока я жив, я остаюсь жрецом, но я буду в меньшей степени участвовать в жреческой деятельности. Я помогу тебе с обрядом второй жатвы и буду помогать тебе с ним, насколько хватит дыхания моей жизни. В остальном же – дело за тобой. Знай, что я буду присматривать за тобой, и если что, ты можешь обратиться ко мне за советом. На этом у меня все, жрец Кэйя. Кэйя резко вдохнул воздух, пойманный врасплох новым непривычным обращением. Неосознанно он крепче прижал к груди проклятую книгу, в которой теперь хранилось его имя, и с которой у него теперь образовалась нерушимая почти осязаемая связь. Как и у сотни жрецов до него. Он словно вплел свою нить судьбы в их общее полотно, которое укрывало эту книгу от непосвященных глаз. — Спасибо вам за все. Обещаю, я не подведу вас, — сказал Кэйя. — Хватит тебе обещаний на сегодня. Освойся пока с новоприобретенными, — ответил жрец, но в его голосе Кэйя уловил нотки удовлетворения. Кэйе могло показаться, но старый жрец будто стал дышать свободнее после того, как он передал книгу Кэйе. Что ж, Шеймус был довольно религиозным, для него сам факт существования этой книги наверняка был той еще борьбой со своими принципами и совестью, и это не говоря о том, что судьба старого жреца была точно также вплетена в полотно для этой книги. — Тогда… до встречи, жрец Шеймус. Полагаю, вы останетесь жить в церкви? — Верно. Слишком я стар, чтобы строить себе собственный дом, — выдохнул Шеймус, тяжело спускаясь с алтарного пьедестала. — А теперь прошу, оставь меня, я хочу помолиться. Кэйя молча кивнул и покинул церковь, продолжая прижимать укутанную в ткань книгу к груди, чтобы спрятать ту в надежном месте в лесу. *** Приближающееся полнолуние принесло с собой и вторую жатву. Как Кэйя и предполагал, церемония прошла… тяжело. Он знал, что могло быть хуже, не присутствуй старый жрец там же, на поляне с костром, но все-таки было нелегко. Одним из первых поводов для волнений оказались не самые удачные порезы, из которых Кэйя и черпал кровь для жертвенного алтаря. Несколько раз люди дергались либо от боли, либо от ожидания боли, из-за чего надрез выходил рванным или глубже необходимого. Шеймус учил его основам цирюльнического дела – как правильно наносить порез, какой необходим угол наклона ножа, как обращать внимание на сосуды, из которых кровь бы шла сильнее. Но тренироваться на курах и поросятах – это одно, а выполнять те же движения на человеке – другое. Второй трудностью были буяны, которым обязательно надо было высказать свое никому ненужное мнение о Кэйе, о его приемной матери и о вампире, и что такой порочный человек, как он, только доказал свою порочность, став слугой нечисти. Оскорбления мало заботили Кэйю, он больше переживал за свою приемную мать, которая стояла в толпе, из-за чего эти озлобленные идиоты могли полностью переключиться на нее. Но сколько Кэйя ни вглядывался в толпу, он не мог ее найти и волновался только сильнее. В конце концов он прошептал свои заботы на ухо старому жрецу, правда, не особо рассчитывая, что со своим зрением Шеймус смог бы найти Джинн среди собравшихся жителей, раз Кэйя не смог, но, быть может, обладая бóльшим авторитетом в отличие от Кэйи, он бы попросил Свена поискать ее. Однако старый жрец оказался смекалистым, сообщив, что предварительно велел Джинн держаться на расстоянии и совершить пожертвование в последнюю очередь. И сейчас, когда затянувшаяся из-за ругани церемония окончилась, Кэйя стоял возле стола и в задумчивости глядел на укрытый красным бархатом алтарь. Старый жрец и пастор Свен стояли за его спиной и ждали дальнейших указаний, пока пастор Рэймонд усилено делал вид, что он здесь ни при делах, и общался с расходящимися домой жителями. Для Кэйи было необычно раздавать указания старшим и более опытным людям, но он знал, что теперь у него были обязанности и что на этой ритуальной поляне все зачиналось и довершалось его волей. Поэтому, придушив в себе робость, он оторвал взгляд от бархата и развернулся к стоящим за его спиной мужчинам. — Пастор Свен, останьтесь здесь и убедитесь, что кострище прогорит, не учинив пожара. Жрец Шеймус, очистите ритуальный нож и кувшин и верните их в надлежащее место. После можете быть свободны. Те согласно кивнули, отчего Кэйя почувствовал укол удивления, но не дал ему отразиться на его лице. Вместо этого он повернул голову к Рэймонду, который курсировал от одного жителя к другому, переговариваясь с ними о всяких мелочах в духе «как ваша жена?», «родители не хворают?», «дети послушны?» и не делая ничего полезного. Не желая больше этого терпеть, Кэйя направился в его сторону. — Пастор Рэймонд, — позвал он. Рэймонд отвлекся от разговора и взглянул на него. Женщина, с которой он разговаривал, не задерживаясь, пошла дальше, тем самым оставив пастора и нового жреца без лишних ушей. — Что-то случилось? — спросил Рэймонд. — Когда я уйду, отнесите стол с поляны обратно. Лицо Рэймонда неопределенно дернулось, и он бросил взгляд к столу, сощурившись от света большого кострища. — Это не входит в мои обязанности, жрец Кэйя, — ответил он, давая понять, в чьи обязанности по его мнению это входило. — Я здесь только чтобы убедиться, что с прихожанами все будет хорошо. Кэйя мысленно закатил глаза. Ему не нравился Рэймонд еще до того, как он стал жрецом. С годами, в которые Кэйе пришлось ближе взаимодействовать с церковью и его служителями, эта нелюбовь только усилилась. Пастор Рэймонд считал себя праведным, не являясь таковым (чем грешила почти вся деревня). Неведомыми путями умственных заключений он решил, что праведным его делал его статус пастора, а также частое упоминание богов всуе: чем больше говоришь о богах и цитируешь писание, тем крепче праведность – примерно так он считал по наблюдениям Кэйи. И продолжая традиции местных дураков, Рэймонд избегал всего, что касалось жречества, потому что большинство признавало это неправедным. А вопрос «считают ли боги это неправедным?» никогда не возникал в его голове. — Боюсь, это напрямую входит в ваши обязанности. Ведь этот стол является собственностью церкви, пастор, — с натянутой улыбкой ответил Кэйя. Рэймонд нахмурился и возмущенно поджал губы, однако его мудрости хватило не начинать спор. Кэйя отметил про себя, что к следующей жатве ему будет лучше разжиться нецерковным столом, если, конечно, Рэймонд не забудет об этом случае. Кэйя вернулся к столу, на котором стоял алтарь, чтобы взять последний и направиться в горный лес, но к нему приблизилась Джинн. — Вы молодец, жрец Кэйя, — с улыбкой, чуть ли не переходя на шепот, произнесла она. — Тебе не стоит быть такой формальной, матушка. Ритуал уже окончился, — улыбнулся в ответ Кэйя. — Но не для тебя. Кэйя опять взглянул на красный бархат, укрывающий собой кровавое пожертвование его деревни. Затем он вернул свой взгляд Джинн, которая прижимала поврежденную руку к груди. — Было больно? — спросил он. — Не больнее, чем у жреца Шеймуса. Так что все в порядке, у тебя хорошо получается. Ты смотрелся и действовал достойно, включая тех грубиянов, чью глупость ты обличил. Не будь я твоей матерью и не такой старушкой, я бы влюбилась в тебя без памяти, — хихикнула Джинн, поправляя его воротник с золотой вышивкой. — Не говори глупостей, тебе еще далеко до старушки, — с театральным неодобрением сказал Кэйя. — Ты видела моего учителя? — Кэйя, это грубо! — продолжая улыбаться, укорила его Джинн. — Ну, а если серьезнее, я думаю, что кому-то ты все-таки приглянулся сегодня. Я видела, как, уходя, Айлин оборачивалась в твою сторону. — Джек меня убьет, когда узнает, что его сестра положила на меня глаз. Не нужны мне такие приключения, матушка, — усмехнулся Кэйя, а затем, чувствуя, что время поджимало, обернулся в сторону дороги к деревне, убеждаясь, что бóльшая часть жителей уже ушла, и значит Джинн вряд ли потревожат. — Прости меня, я не могу тебя проводить. Стоит мне покинуть поляну, как я должен идти прямиком к замку. Поэтому прошу, ступай аккуратно. — Не волнуйся, я ведь как-то сюда добралась, вернуться будет еще проще, — кивнула она, принимая заботу Кэйи. — Когда… мне ждать твоего возвращения? Кэйя покосился на полную луну, словно та могла сказать ему, сколько времени займет у него дорога туда-обратно. Сам он не имел точного представления, ведь старый жрец доводил его только до определенного холма, с которого лишь открывался вид на замок. Остальной же путь… Кэйя должен был найти самостоятельно. — Не могу сказать точно. У жреца Шеймуса дорога занимала пять-шесть дней. Скорее всего, я буду чуть быстрее. Ориентируйся на четвертое солнце. — Хорошо. Да будет твой путь легким! Джинн перекрестилась за себя и за Кэйю, а после вложила за его ухо соцветие первоцвета. Не сдержавшись, Кэйя обнял свою приемную мать. Он впервые так надолго был вынужден расстаться с ней и переживал, как бы с ней ничего не произошло, хотя разумом понимал, что до его появления в ее жизни, она как-то справлялась одна, и к тому же старому жрецу все еще было положено присматривать за ней. — Береги себя, — прошептал он ей на ухо. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю, Кэйя. Он крепче прижался к ней, думая, что если бы не его приемная мать, он бы не был тем, кем сейчас являлся. И речь не только о жречестве, а обо всем его существе: он бы никогда не познал доброты от своего настоящего родителя, он бы никогда не смог узреть чистой и безвозмездной любви, и, наконец, он бы никогда не понял, что значило защищать кого-то и жить ради чужой улыбки. А сейчас Кэйя был вынужден отстраниться. — Мне пора, а тебе лучше уходить. Никто не должен знать мой путь. — Да, конечно, — кивнула Джинн и засобиралась, накидывая на голову капюшон и утягивая шаль на груди. — Я горжусь тобой. Обменявшись последними взглядами, они развернулись в противоположные стороны – Джинн, чтобы пойти домой, а Кэйя, чтобы взять со стола жертвенный алтарь. Его паломничество началось. Дойти до показанного старым жрецом холма не составило для Кэйи большого труда. Он хорошо знал дорогу, потому что бывало приходил сюда, когда власть ночи отступала, и глядел на замок. Как тот стоял вдали на вершине горы безжизненным памятником и, казалось, что ничто и никогда не способно потревожить его, не способно достичь его. Однако сейчас Кэйе было необходимо преодолеть эту мнимую невозможность, взобраться к вратам замка и оставить там алтарь с кровью – подношение демону. Может быть, он наконец увидит того, кому поклялся служить. Кого он точно должен был увидеть, так это вампира. Обучая его тонкостям паломничества, Шеймус упоминал, что после того, как вампир получит обещанную ему плату, он велит уходить, и только тогда Кэйе следует возвращаться, не раньше. Все это значило, что он, наконец, встретится с Дилюком, которого он не видел с восьмой луны. Поудобнее перехватив тяжелый алтарь, новый жрец решил идти по ущелью вдоль ручья и спустился с холма, дорога после которого была ему неведома. Лес отступал у воды, благодаря чему свет луны освещал Кэйе дорогу, а дикие животные, прячущиеся на ветвях и в берлогах, беспокоили его чуть меньше. На всякий случай против хищников у Кэйи был припасен кинжал, который он, однако, должен будет оставить в земле незадолго до подхода к замку, ибо входить с оружием в дом его господаря было нельзя. Весь остаток ночи Кэйя шел по ущелью, то теряя из виду замок, то вновь находя его, когда огибал очередную гору. Лунный свет бликами отражался в стеклах замка, служа своеобразным маяком среди каменных волн. К рассвету Кэйя ощутил усталость и был вынужден остановиться на несколько часов близ одного из деревьев. Покружив по округе, он нашел несколько съедобных растений, чьими корнями или листьями наполнил свой желудок, а после сидя вздремнул на накиданных лопуховых листьях, положив руку на красный бархат алтаря, чтобы любому возжелавшему взять себе алтарь сначала пришлось прервать сон его жреца. После полудня Кэйя продолжил свой путь, и вскоре ему пришлось начать восхождение, так как окружавшие замок горы не давали подобраться к нему через ущелье. С приближением его цели Кэйю снедало нетерпение. Иногда он не отрываясь глядел на выглядывающий из-за соседней горы шпиль замка, и ему казалось, что сколько бы он ни шел, замок не становился ближе, но когда он отрывал свой взгляд от замка (или когда гора временно заслоняла вид на него) и через несколько часов поднимал глаз вновь, с трепетом отмечал, что замок стал ближе. Его паломничество было подобно осуществлению одной из его детских мечт, и если бы Кэйя помнил в деталях, как бродил по лесу в поисках отца, он бы знал, что так и было. Как тогда, так и сейчас руководили им по сути все те же мотивы – любопытство, жажда знания. Отличие было лишь в том, что на этот раз желание Кэйи преодолевало преграды, а не ломалось перед ними. Когда солнце вот-вот спряталось бы за горизонтом, жрец... повстречал гостей. Или скорее жильцов земли, в которой он сам был гостем. — Слышите, фыр? Новый жрец идет. Совсем не такой, как предыдущий, фыр-фыр, — зашептал нечеловеческий голос, смешивая слова с животным фырканьем. — Моложе и наверняка не такой закостенелый, — пришел ответ с другой стороны от тропинки, которой следовал Кэйя. — Дураки вы, грр, он опять вас накажет, — вторил третий. — Он ничего не узнает, он еще спит, фыр, — сказал первый, и следом раздался приближающийся к Кэйе шелест листьев, заставивший последнего замереть на месте. Затем голос обратился к нему: — Здравствуй, жрец. Путь сюда неблизкий, ты, небось, проголодался, фыр. У меня как раз с собой есть несколько буханок хлеба и молоко. Нам нужно, чтобы ты дошел до замка во здравии, фурх, а не истощенным от голода и усталости. Сколько Кэйя ни пытался разглядеть притаившегося во тьме леса, он ничего не смог увидеть, даже блика лунного света в глазах неизвестной твари. Ему было бы жутко, не услышь он часть их разговора, доказывающим, что кем бы ни были эти существа, они были вполне разумны. — Какой дурак согласится принять помощь от затаившегося во мраке? Яви себя и тогда поговорим, — набравшись храбрости, сказал Кэйя. — Нельзя! Грр! — захрипела третья тварь, обращаясь не то к Кэйе, не то к своему дерзкому товарищу. Повисло короткое молчание, во время которого заговорившее с Кэйей существо решало, что делать. В итоге оно произнесло: — Твоя просьба разумна, жрец. Посему я– — Идиот! — прервал его третий. И одновременно с ним заверещал второй: — О, нет! Солнце село! Не успел Кэйя поднять взгляда к горизонту, чтобы убедиться в правдивости слов, как во тьме загорелась пара алых миндалевидных глаз. Под сопровождение лисьего рыка красные гневные огоньки в два прыжка настигли таящуюся во мраке тварь, и раздался второй животный вой, только наполненный болью и мольбой. Кэйя отступил на шаг назад, опасаясь, что драка продолжится и алтарь с кровью могут случайно перевернуть. Однако когда эхо скулежа поглотилось лесом, алые глаза вновь вспыхнули в ночи, находя Кэйю. — Спасибо вам, господин Дилюк, — поблагодарил он, почти не сомневаясь, что это был вампир в облике лисицы перед ним и что ранее нечисть говорила как раз о вампире, упоминая наказание и сон. Лисица встрепенулась и, развернувшись, убежала вглубь леса, теряясь со своим красным свечением глаз меж деревьев. Кэйя на мгновение замешкался, храня надежду, что лисица еще вернется или что Дилюк выйдет к нему в человеческом обличии, но ничего подобного не произошло, и жрец пошел дальше. Когда Кэйя дошел до заветной стороны горы, у него сжалось сердце от охватившего его восторга, который ему следовало держать в руках, потому что он знал, что за ним наблюдали как глаза вампира, так и глаза нечисти. Ввысь горы тянулась каменная лестница из сотен и сотен ступеней. Где-то наверху Кэйя заметил крытый павильон, где ему и следовало оставить алтарь с кровью, прежде чем прошествовать к вратам замка. Отсюда замок, выстроенный из серого камня, выглядел поистине огромным; Кэйя никогда не видел таких огромных зданий. Сельская церковь – самое большое здание в деревне – не сравнилась бы даже с треугольной крышей на одной из башен со шпилем, а таких башен у замка было аж четыре, каждая из которых поддерживалась системой контрфорсов и аркбутанов. Над главным входом возвышался огромный витраж, в котором отражалась луна, и Кэйе казалось, что если бы все жители его деревни взялись за руки, то их бы не хватило, чтобы очертить контуры витража. Кэйя присел сбоку от начинавшейся лестницы и оставил на земле свой кинжал, распятие и поникшее соцветие первоцвета, подаренное ему Джинн. С этим он подхватил алтарь и начал свое финальное восхождение. На лестнице, на которой отсутствовали перила, а сама она была не шире пары локтей, завывал ветер. Непослушные волосы хлестали его по единственному видящему глазу, мешая идти, и в какой-то момент Кэйя натянул себе на голову капюшон, чтобы хоть немного облегчить себе дорогу. Дойдя до исполненного в золоте и увитого засохшими виноградными лозами павильона, Кэйя вошел внутрь и увидел по центру круглой комнаты бронзовые руки, растущие прямиком из мрамора пола. Кривые когтистые пальцы жутко изгибались, и в их хватку так и просился алтарь с кровью. Жрец установил в них алтарь и стянул красный бархат, укрывающий его. — Жрец Кэйя принес подношение переселенцев эры шестого крестового хода, расположившихся на западе, в благодарность за вашу защиту и кров, — сказал Кэйя, поглядывая на единственную в павильоне статую демонического воина, разящего копьем ангела, и поклонился ей. Интересно, была ли эта статуя точной копией истинного облика чайльда Тартальи? Из того, что он узнал у старого жреца, настоящий хозяин этих земель не показывался здесь чуть ли не с момента заключения договора, по крайней мере не сохранилось никаких свидетельств или даже устных историй, утверждающих обратное. Возможно, они действительно были забыты их господарем, как и Дилюк был забыт своим хозяином. Покинув павильон, Кэйя, освобожденный от груза алтаря, налегке преодолел оставшиеся пару-тройку десяток ступеней. Его сердце вздрогнуло, когда, еще поднимаясь, он увидел собранные в хвост алые волосы Дилюка, постепенно открывающиеся его взору по мере восхождения. Вампир стоял к нему спиной, укутанный в подбитый у подола мехом плащ. Закрытые врата замка вздымались ввысь, и статуи горгулий, грифонов, драконов и ястребов шли грядой от лестницы ко входу. Опустевшие масляные чаши для поддержания огня стояли между пьедесталами, символизируя запустение замка, в котором не было места человеку. И как в подтверждение этому, на некоторых статуях и выступах стен сидели диковинные существа с горящим алым глазами, прикованными к нему, отчего Кэйе становилось не по себе. Стоило ему ступить на последнюю ступень, вампир развернулся к нему лицом. Их взгляды тут же встретились, и Кэйя не смог сдержать улыбки, несмотря на всю мрачность происходящего. — Господин Дилюк, — поприветствовал он вампира в поклоне. — Здравствуй, жрец Кэйя, — отстраненно ответил тот и жестом подозвал Кэйю поближе к себе. Кэйя подошел к нему и замер, не совсем представляя, что ему следовало делать дальше. Старый жрец говорил, что ему нужно дождаться, когда вампир его отпустит, но тот, кажется, пока не собирался этого делать и лишь в молчании смотрел на нового жреца. Поэтому Кэйя воспользовался моментом, чтобы спросить: — Кем были те существа, на коих я натолкнулся по пути сюда? Взгляд Дилюка устремился вниз, к лесу у подножия, где Кэйе довелось повстречать ту троицу. — Нечистью. Они слуги того, кому ты принес свои клятвы, — ответил вампир, открыто признавая тайные нюансы жречества. — Они находятся здесь, потому что их хозяин велел им служить мне. Однако из-за того, что я не являюсь их прямым господином, они, как всякая нечисть, хитрят и постоянно пытаются обойти наказ, как, например, сегодня. Не ведись на их речи, они только и хотят, что завладеть душою человека. — Но разве вы не должны бороться с нечистью в этих землях? Верхняя губа Дилюка брезгливо дернулась, как будто ему было неприятно признавать это, однако он не стал уклоняться от ответа: — Должен. И я это делаю. Эти твари живут на замковой горе, которая не входит в условия договора. Но чтобы ты не беспокоился, знай, покидать ее им запрещено, и этот приказ не обхитрить, ибо отдан он был не мной. Помимо этого в горах расставлено изрядное количество ловушек против таких, как они, так что даже если они попробуют ослушаться приказа, то вероятнее всего погибнут, угодив в путы магии. В добавок, мной им запрещено показываться на глаза людям, поэтому говорившая с тобой нечисть, чуть не согласившаяся явиться тебе, понесла наказание. — Она в порядке? Вампир нахмурился, глядя на Кэйю. — Тебе ли не все равно? — Ну, все-таки она не явилась мне. Не хотелось бы, чтобы ее наказывали за то, чего она не совершила, — пожал плечами Кэйя. — Но явилась бы, не вмешайся я. Наказания существуют не для того, чтобы наказывать, а чтобы назидать. — Что бы плохого произошло, увидь я ее? — просто спрашивал Кэйя, без намерений подлавливать вампира на непоследовательности. — Вероятно, ничего серьезного. Ты довольно умен, чтобы не вестись на ее пустые слова. По крайней мере конкретно этой нечисти, — после некоторых раздумий ответил Дилюк. — Я лишь хочу, чтобы люди, которым я обещал защиту от нечисти, никогда не встречались с ней и спокойно жили своей жизнью. Поэтому тебе не стоит встречаться с ней. Кэйя поднял свой взгляд на стоявшую в десятке метрах от него мраморную статую фавна, у которого был обломан один рог, а на втором, обхватив тот когтями, сидела похожая на ворона птица с алыми глазами. — Тогда кто такие эти существа? — спросил он, кивнув в сторону ворона. Дилюк не стал оборачиваться, чтобы понять, о чем именно говорил жрец. Вместо этого он выставил в сторону руку, и через пару мгновений на нее приземлилась знакомая Кэйе белоснежная сова. Вампир заботливо потрепал ее над клювом. — Они не нечисть, они некогда были животными, а теперь лишь пустые оболочки, подчиненные колдовством моей воле. Благодаря этому, я могу видеть их глазами и управлять ими при необходимости, но об этом ты, верно, догадался. Я использую их преимущественно для разведки территории. Кэйя хотел было протянуть свою руку в сторону совы и потрепать ее по грудке, но Дилюк дернул рукой, и сова расправила свои крылья, взмывая вверх. Кэйя проводил ее взглядом, пока та не скрылась в тумане у подножия горы, а затем вновь посмотрел на вампира, поскольку тот заговорил с ним: — Это первый раз, как мы видимся с момента принятия тобой роли жреца. Прими мои поздравления, Кэйя. Ты прошел тяжелый путь и добился желаемого, — вежливо сказал Дилюк, и хоть слова его звучали отстраненно и в чем-то даже неискренне, Кэйя заметил по нервно сжимающимся пальцам вампира, как тот пытался подобрать слова поддержки. — Я… знал, что у тебя получится дойти до этой точки, ты очень способный, и твои таланты тебя не разнежили, наоборот – ты пытаешься задействовать их в полной мере. Я уважаю это. — Спасибо вам, господин Дилюк. Вы не представляете, как много значит для меня ваше уважение. Я знаю, что вы не одобряете моего решения, поэтому ваша похвала вдвойне ценнее, — с теплой улыбкой на лице произнес Кэйя, прижимая ладонь к груди. Однако в следующее мгновение он вспомнил, что вампир не любил проявление благодарности ему и что почтение Кэйи в его сторону вызывало у Дилюка лишь гнев, и улыбка сошла с его лица. — Но если вам слишком противно от того, каким человеком я оказался в результате череды своих выборов, то хотя бы в эту ночь, прошу, позвольте мне служить вам, как я и обещал то в своей клятве. С этими словами жрец встал на одно колено и склонился перед вампиром в поклоне, ибо для Кэйи, нашедшего своего истинного господаря, это было самой естественной вещью. Повисло молчание, во время которого Кэйя не решался поднять головы, пока не услышал бы ответ Дилюка. И спустя долгие мгновения тишины вампир спросил: — Ты действительно хочешь этого, Кэйя? Кэйя вскинул голову, чтобы найти алые глаза. К его удивлению, во взгляде вампира не было ни гнева, ни вины, только спокойствие и грусть. — Хочу, — ответил Кэйя. — Врата Селестии будут закрыты для тебя. — Они и так уже закрыты. Осталось только мое имя, которым я поклялся, чтобы служить вам. — Не мне. — Его все равно здесь нет, вы вместо него, а моя жизнь слишком скоротечна для таких созданий как вы, чтобы мне довелось хоть когда-нибудь его увидеть, — сказал Кэйя, вспомнив печаль, охватившую его, когда он увидел слова клятвы, написанные века назад существом, которое сейчас стояло напротив него. — Если желаете, я могу поклясться вам. Брови Дилюка болезненно вздернулись, и он отвел свой взгляд. На его лице отразилась борьба сомнения и желания, и Кэйя позволил себе взять в свою руку ладонь вампира. Тот вздрогнул и с каким-то наивным удивлением поглядел на их сомкнутые руки, а когда он вновь нашел глазами лицо Кэйи, мука пропала из его выражения. — Быть может, в следующий раз, — ответил Дилюк и, развернув свою ладонь во хватке Кэйи, помог ему подняться с колен. — А сейчас лучше проведем ритуал жертвоприношения. — Что мне нужно делать? — спросил жрец, выпрямившись, но не выпустив руки вампира. — Просто расслабься. Кэйя в замешательстве нахмурился. Дилюк заметил это. — Ты ведь не– жрец Шеймус не рассказывал тебе? — Он говорил, что я должен делать все, что вы скажете, пока вы не велите мне уходить. Теперь настала очередь Дилюка хмуриться и после недолгих размышлений он сказал: — Думаю, этого следовало ожидать. Не вини в этом своего учителя. Он… у него были свои причины смолчать, — после этих слов Дилюк указал свободной рукой на павильон, в котором Кэйя оставил алтарь с кровью. — Эта жертвенная кровь не для меня. Эта жертва принадлежит нечисти того, кому ты поклялся служить. Плата мне отличается. За свое представительство я взымаю плату с того, чья кровь отсутствует в этом алтаре. Со жреца. Ошарашенный, Кэйя вздрогнул, что не утаилось от внимания вампира, который сжимал его руку. Вот только мотивы Кэйи он прочел неверно. — Мне очень жаль, что тебе придется пройти через это. Это не то, чего ты ожидал, становясь жрецом... как и твоя клятва демону. Поэтому я и не хотел, чтобы ты избирал путь жреца, но я не мог рассказать тебе об этих вещах. Мне жаль, Кэйя. И прошу, не вини жреца Шеймуса, — повторил он. — В отличие от тебя, его не связывало со мной чувство благодарности, поэтому делал он это против своей воли, и вина наверняка терзает его до сих пор. «Скоро его еще будет терзать вина за нерассказанную мне правду» — не без злости подумал Кэйя, раздраженный тем, что из-за невозможности Шеймуса привести в порядок свою совесть, Дилюк был вынужден извиняться. Однако у раскрывшейся детали паломничества были и свои положительные стороны. Кэйя уже давно хотел узнать каково это – укус вампира – пусть сам вампир явно не разделял его энтузиазма. — Просто расслабиться, да? — переспросил он, повернув голову к Дилюку. — Да. Обещаю, больно будет лишь мгновение, — с теплой грустью ответил вампир. Он осторожно подтолкнул Кэйю к пьедесталу одной из статуй у входа и приподнял его руку, которую все это время сжимал в своей ладони. Закатав рукав мантии и рубашки, Дилюк помедлил и внимательнее рассмотрел одежду Кэйи. — Тебе идет, — сказал он, видимо, узнав свой подарок. — Спасибо, — стараясь не выдавать голосом волнения, только и смог вымолвить Кэйя. Затем Дилюк вновь переключился на руку жреца, приносящего свою жертву. Веки вампира закрылись, скрывая алое свечение под бледной кожей. Он провел носом над смуглой рукой и шумно – словно до этого момента не позволял себе дышать – вобрал воздух, давая себе насладиться запахом упрятанной в теле крови. Затем его рот раскрылся, а верхняя губа поползла вверх, оголяя белый ряд зубов с длинными клыками. А когда Дилюк сомкнул свою челюсть, Кэйя понял, что вампир был прав – больно будет лишь мгновение – потому что после Кэйю накрыло неиспытываемое им ранее наслаждение, когда вампир принялся высасывать кровь из его плоти. — Ах... От неожиданности ощущения ноги жреца подкосились, но чужая рука предусмотрительно придерживала его у талии, а пьедестал за спиной подпирал затылок. Перед глазами заплясали огни, и, чтобы у него не закружилась голова, Кэйя был вынужден зажмуриться, теряя из виду Дилюка. Только теперь Кэйя последовал совету и попытался расслабиться. Рука на талии продолжала удерживать его, а мрамор пьедестала холодил спину, и, забыв о понятии равновесия, Кэйя прислушался к своим ощущениям. Ближайшая характеристика, которая приходила ему на ум, это ночная близость с Рози. Только там ощущение длилось лишь мгновение, здесь же оно повторялось вновь и вновь, с каждым глотком. С едва осознаваемой тенью стыда Кэйя подумал, что сейчас он, вероятно, был уже возбужден, и Дилюк, будучи так близко к нему, наверняка тоже заметил это. Но в то же время это было неважно – Кэйя определенно был не первым жрецом, побывавшим на вершине замковой горы и испытавшим подобное. Поэтому он просто отогнал эту мысль подальше. Когда вампир убрал от него свои клыки, Кэйя не сразу понял это, поскольку чувство наслаждения отпустило его не сиюминутно. И только непривычное ощущение прикосновения шершавого языка к коже вернуло Кэйю в состояние осознанности. Восстановив равновесие, он открыл глаз и увидел зализывающего его рану вампира, который словно в последнем мгновении пытался утолить свой неутолимый голод жалкими каплями. Но не это поразило Кэйю, а две влажные дорожки слез на щеках Дилюка, блестевшие в свете луны. Он протянул руку и утер одну из них и собирался утереть и вторую, но Дилюк, взяв себя в руки, резко отклонился назад. — Вы можете испить еще, если желаете, — прошептал Кэйя, чувствуя сухость во рту. — Нет, мне достаточно, — мотнул головой Дилюк, и в подтверждение своих слов раскрыл глаза, которые теперь не светились алым опасным светом и были… просто обычными. — С вами все хорошо? — все-таки спросил осторожно Кэйя. — Беспокойся за себя. С этими словами Дилюк попытался аккуратно выпустить жреца из своей хватки. Кэйя пошатнулся, но удержался, припав спиной к мраморному пьедесталу и цепляясь пальцами за неровности. И тогда вампир окончательно убрал от него руки и отступил на шаг назад. Разгоряченный воздух между ними мгновенно сдуло сильным горным ветром, и Кэйя на короткий миг ощутил сожаление об этом. Тем временем вампир повернулся к жрецу спиной и сухо сказал: — Тебе лучше уйти. Пока ты здесь, мои слуги не могут принять жертвенную кровь, не попадаясь тебе на глаза. А без этого ритуал считается незавершенным. Можешь немного прийти в себя, — спешно добавил Дилюк, видимо, осознав, что вел себя неучтиво, — но не задерживайся. Как только почувствуешь в себе силы идти – уходи. У тебя еще есть дела в церкви, и твоя мать наверняка волнуется о тебе. Кэйя понял, что вампир по неведомым причинам желал остаться наедине. И жрец знал, что как бы он ни хотел побыть здесь еще… ему следовало уходить, покуда приказ был отдан. Он немного помешкал, мечась между порывом узнать у Дилюка причины его перемены настроения и чувством долга, но в итоге он лишь сказал: — Как скажете, господин Дилюк. *** Когда Кэйя вернулся обратно в деревню на пятый день от начала второй жатвы, первым делом он направился в церковь. Весь свой обратный путь он размышлял об ощущениях, испытанных им от укуса вампира, и о замалчивании старым жрецом фактов. Застав последнего в своей комнате в подвале церкви, Кэйя сразу понял по отразившейся вине в лице Шеймуса, что тот знал, что он придет к нему. — Вы подлый лис, жрец Шеймус, вы ведь в курсе? — почти проворковал Кэйя, хотя внутри у него все кипело от злости. Перед его глазами стоял образ Дилюка с влажными щеками, и пусть Кэйя так и не узнал причины, вызвавшей его слезы, он чувствовал определенный груз вины. Если бы он только знал, что этим обернется его паломничество, он бы попробовал смягчить момент для Дилюка, дать тому понять яснее, что все хорошо, что он совсем не против его укуса, и что для него это не было неожиданно свалившейся на него обязанностью. — Вы утаили от меня столь важную информацию! Из-за вас я опозорился, как жрец! Шеймус только стыдливо отвел взгляд, сохраняя молчание. — И что? Даже ничего не скажете в свое оправдание? Даже не исповедуетесь, будучи схваченным за шкирку на своей провинности? Ну? Чего вы молчите, жрец Шеймус? Так стыдно признать, что вы получали удовольствие? Глаза старого жреца округлились, и он в гневе швырнул в сторону Кэйи свою трость, которая ударила того в бок. — Богов ради, заткнись, болтливый идиот! — зашипел на него Шеймус, метая глаза за спину Кэйи, где находился выход в общий коридор. — Да, да, получал! Только заткни свой рот! Все так, как ты говоришь! Все эти сорок лет я получал удовольствие от нечисти, — спустившись на грозный шепот, говорил жрец. — И когда я был еще молод, мне иногда хотелось испытать это удовольствие еще и еще, и я ждал наступления жатвы из года в год. Мне было трудно признаться тебе в этом, ясно? И хоть я уже давно так не думаю, мне стыдно за те мысли до сих пор. Все, исповедь закончена. Доволен? А теперь убирайся с глаз моих. Кэйя подхватил с пола выкинутую трость и направил ее конец в плечо старого жреца. — Не все так просто, жрец Шеймус. Этого недостаточно! — Чего ты хочешь? Возмездия? Ты ухватил себе слишком большой кусок, который застрянет у тебя в горле, малец! — вырывая трость из рук Кэйи, возмутился жрец и направил теперь конец трости в сторону Кэйи. — Думаешь, я не заметил, что ты вырядился как павлин? Надел одежды, которые тебе никогда не купить, перекроил церемониальную мантию, фасон которой не менялся поколениями, изготовил себе парфюм, которым никогда не пользовался. Держишь меня за глупца, полагая, что я не догадаюсь, чего ради тебе нужно было стать жрецом. Не избавления от грехов ты искал, а встречи со своим спасителем из детства! Теперь трость перехватил Кэйя, чтобы парировать обвинения. — Поэтому у церкви ужасная репутация – вы все ходите в лохмотьях, не замечая собственного уродства и запущенности от праздности и от дел немирских. Если церковники не в состоянии выглядеть достойно, тогда почему боги, чьими служителями вы себя называете, должны привлекать людей? Церкви до́лжно нести радость и достоинство, коим нас учат боги, а не уныние и презрение к земной жизни. Своим примером я собираюсь это показать! И доказать всем дерзнувшим отвернуться от богов, что выбрали они себе не тех господарей, — выпалил Кэйя. — А теперь, жрец Шеймус, коварный и хитрый лис, выдвигающий мне обвинения в ответ на требование к исповеди, признавайтесь, чего еще вы мне не рассказали! Старый жрец не стал отбирать трость и вновь отвел виноватый взгляд. — Ничего более, что касалось бы твоего жречества, — сухо сказал он. — Звучит неубедительно. — Заткнись, неверящий в таинство исповеди, — опять метнул в его сторону обвинение жрец. — Ты все узнал, мне нечего сказать. Признаюсь, то была моя вина, что я не рассказал тебе правду. Но я более чем уверен, что та нечисть из замка даже не разгневалась на твой промах, а ты лишь приукрашиваешь события, чтобы отомстить мне за все свои обиды ко мне. Узрев в словах Шеймуса долю истины, Кэйя почувствовал, как его застигнутый врасплох гнев начал сходить на нет. Опустив трость, Кэйя устало выдохнул и присел на край нар. — Я– я просто не понимаю… почему у него были слезы, — прошептал он на выдохе. — Я что-то сделал не так? Старый жрец проследил за его движениями глубоко усталым взглядом и после уставился на висящее у изголовья кровати распятие. — Так происходит всегда, ты не сделал ничего дурного. — Но почему? — поднял голову Кэйя в надежде услышать ответ на мучавший его последние два дня вопрос. — Мы… иногда разговаривали. И один раз он мне поведал, что всякий раз, как он пьет чужую кровь, он чувствует нечто непохожее на то, что чувствуем мы, — с трудом подбирая слова, объяснял жрец. — Он говорил, что– что чувствует божественное присутствие. Будто бы боги повернулись к нему лицом вновь. Кэйя шумно вобрал воздух. Он вспомнил, как Дилюка терзало всякий раз, когда кто-то из-за него, косвенно или прямо, отворачивался от богов или совершал что-то неправедное. Наверное для него – существа противоположному божественному – любовь богов была недостижима. И лишь в чужой крови он мог почувствовать крупицу той благодати. — Я как-то задумывался над этим, — продолжал старый жрец, — и пришел к заключению, что это связано напрямую с кровью. Душа тела в крови, как сказано в писании. Возможно, употребляя в пищу кровь, он, будучи нечистью, способен ощутить вкус души, которая является творением богов. И таким путем он соприкасается с божественным. — Но зачем ему божественное, если он его противоположность? — Я не знаю, — признал Шеймус. Еще один вопрос, на который Кэйе предстояло ответить.