Жрец и вампир

Настала и минула зима. Еще вчера пушистый снег стал тверже, хрупче и липче – началось таяние снегов, а, значит, пришло время проводов мороза. Празднование шло несколько дней кряду, начиная с ближайшей растущей луны и заканчивая полнолунием. В это время шли каждодневные проповеди о Веннессе, чей пламенный меч прогнал зло и холод, а на улице разворачивались игрища, связанные с уходящим снегом и дарящим тепло огнем. Церковь, будучи единственной и абсолютной властью в деревне, была по уши в делах, и Кэйю это не обошло стороной. Хоть де-юре он не являлся служителем церкви, но де-факто он получал свое жалование из ее кармана и проводил в ее стенах бо́льшую часть своего времени. И вот, когда у Кэйи выдалась возможность выдохнуть свободно, настал первый день проводов. После окончания проповеди, Кэйя одним из последних перешагнул порог церкви и с удовлетворением отметил оживленность на площади, которую позавчера он, Джек и еще пара добровольцев разгребали от гололеда. Жители в любопытстве осматривали палатки с различными угощениями и забавами, с хозяев которых Кэйя собирал десятину и вел учет. Солнечные зайчики церковных витражей отражались на притоптанном снегу россыпью самоцветов – все потому что Кэйя и Свен смыли с них слои грязи. «Да, теперь хорошо» — с довольством подумал жрец. — Матушка, не желаешь пройтись? — улыбаясь, спросил он у вышедшей с ним под руку Джинн. — Отчего же? Давай. Теперь, когда Кэйя являлся жрецом, их с Джинн дела поправились. Все реже им высказывали грубости в лицо, что не удивительно – даже недалекого ума человек понимал, что оскорблять человека, у которого возможно в скором времени придется просить услугу, не стоило; а просьб было достаточно. Взять хоть сегодняшнее празднование: отец Джека, Сайрус, попросил внести его имя в списки участников проводов до уплаты десятины, чтобы другой желающий установить палатку не занял его место; или хозяин таверны, Чарльз, которому запрещалось ставить палатку для продажи эля, попросил его о помощи, и жрец нашел обход правилам, предложив Чарльзу торговать через раскрытое окно таверны, как какому-нибудь купцу с собственной лавкой, а так как таверна находилась почти что на той же площади, где стояли остальные палатки, то желание Чарльза было исполнено. И таких мелких советов и услуг лишь за четыре месяца в занимаемой им должности накопилось порядком. Те, кто были обязаны жрецу, старались не злословить про него; а те, кто еще не просил жреца ни о чем, уже были наслышаны о его возможностях и помалкивали, предубеждая, что когда-нибудь его помощь им могла понадобиться. Кэйя не питал иллюзий – он знал, что его не стали любить или уважать больше. Он был просто удобен, и если он перестанет быть таковым, все вернется на круги своя. Как бы то ни было, Кэйю мало волновали такие нюансы, пока никто не лез к Джинн; он лично за этим присматривал. И вот вдвоем они свободно гуляли по праздничной площади вместе с другими жителями. Веселые крики детей, развивающиеся на ветру флажки, ароматы выпечки и мяса, облачка пара от разговоров, скользкий притоптанный снег под ногами. Кэйя придерживал Джинн за руку, готовый в любой момент поймать ту, если она вдруг поскользнется, и наслаждался ее блестящим взглядом. Давно в своих заботах он не видел ее такой счастливой и расслабленной. Они купили себе вафель со сливками и согревающий отвар, и это было просто замечательно, ведь до этого собственная бедность не позволяла им бездумные траты, но теперь с жалованием жреца они забыли о голоде и иногда могли побаловать себя такими вот маленькими радостями. И когда они, пристроившись у дерева, допивали разгоряченный настой трав, знакомый голос вдруг окликнул его: — Кэйя! Оглядевшись, он заприметил машущего ему рукой Джека, который вместе со своим отцом стоял за прилавком палатки и продавал зимнюю дичь. Кэйя и Джинн подошли к ним, и первый заметил, как Джек пихнул своего отца локтем, думая, что этого жеста не было видно за рядком продуктов. На лице Сайруса появилось секундное недовольство, но он постарался его скрыть сдавленным кашлем в кулак. — Я хотел поблагодарить тебя за помощь, жрец Кэйя. Можешь выбрать себе одну из уток, — сухо, но без раздражения сказал Сайрус, указывая на подвешенные на веревке неощипанные тушки. Джинн бросила на Кэйю вопросительный взгляд, но тот не стал вдаваться в пояснения, вместо этого осматривая внимательным взглядом селезней, чьи перья отливали изумрудом в лучах солнца. Выбрав одного из самых упитанных, жрец снял его с веревки и краем глаза заметил, как Сайрус в досаде поджал губы – он определенно не хотел отдавать за даром лучший из предложенных товаров. Кэйя внутренне усмехнулся и, изменив своему первоначальному намерению, передал тушку Джеку. — «Ничего не стоит дар, коли он не от чистого сердца. Велика жертва, коли отрывается она от сердца» — процитировал строки писания Кэйя. — Поэтому, Сайрус, я не буду брать ваш подарок. Лучше ты, Джек, поднеси этого селезня завтра в церковь в качестве искупления. Хорошо? Джек с растерянностью принял тушку и поглядел на отца, ожидая от него пояснений, но Сайрус, кажется, не собирался ничего объяснять, по крайней мере при Кэйе и Джинн. На его лице отразилось мимолетное чувство вины, и этого было достаточно, чтобы Кэйя счел это за согласие. — Всего хорошего, мистер Сайрус, Джек. И с праздником вас. С этим он кивнул головой в знак прощания и потянул приемную мать прочь от палатки. Джинн спешно попрощалась и дала Кэйе увести ее, однако, когда они отошли подальше и их разговор уже не представлялось возможным услышать, она спросила: — Что это было? — А… ну, я просто помог Сайрусу с его прилавком, дав ему чуть больше времени на уплату десятины, — невзначай сказал Кэйя. Джинн нахмурилась. — Я так понимаю, что это было сделано не совсем по правилам, раз ты наказал им принести жертву искупления. Кэйя уловил в ее голосе острые нотки – Джинн была недовольна. По мановению щелчка его хорошее настроение улетучилось и он пожалел, что вообще откликнулся на зов Джека. — Они попросили о помощи, и я помог, не вижу ничего плохого. Если бы о помощи попросил кто-то другой, я бы поступил точно так же, — твердо сказал Кэйя. — А эти правила, если говорить начистоту, выдумали исключительно служители церкви, чтобы получать деньги. В писании нет ни слова об обязательном сборе налога во время проводов мороза, а церкви до́лжно жить исключительно на пожертвованиях. Но по правилам той же церкви это не так. И кого же мне слушаться? — Я– я не знаю, — немного растерявшись от вопроса, сказала Джинн. — Наверное, писание важнее. — Я тоже так думаю. Поэтому я решил для себя, что буду придерживаться церковных правил, только пока нуждающийся не обратится ко мне за помощью, а как только обратится – я буду помогать ему согласно писанию. — Но твоя совесть все равно неспокойна, Кэйя. Ведь искупительная жертва– — Эта жертва не во искупление греха нарушения церковных правил, а греха долга, неоплаченного в срок. Поэтому ничего дурного совершено не было, а то, что все-таки свершено, будет искуплено завтрашним утром, — отрезал жрец. Джинн некоторое время молчала в раздумьях, затем посмотрела на крышу церкви, где в лучах солнца блестел крест. В морщинках у внешних кончиков ее глаз промелькнуло короткое разочарование, и она устало выдохнула. — Ладно, Кэйя… Твои слова звучат разумно. Я не одобряю твоего поступка, поскольку другие желающие принять участие в проводах не были осведомлены о такой возможности. Однако, — ее тон немного взбодрился, но в то же время отдавал фальшью, — что я могу понимать в этих делах? Ты лучше моего разбираешься в этом. Я не буду более лезть. Кэйя всполошился, осознав, что своими речами отпугнул приемную мать. Он обхватил ее ладонь и прижал ее к груди. — Я– я не пытался отстранить тебя и не хочу, чтобы ты так считала. Прошу, прости меня, если это так прозвучало, я не хотел. Я очень ценю твое мнение, и ты вправе высказывать его при любых обстоятельствах. Я никогда не буду тебя порицать за него или обижаться, — сказал он и оставил легкой поцелуй на ее пальцах. — Ты, наверное, права. Я ошибся в том, что не донес до других о возможности задержки десятины. Я, честно, про это даже не подумал и слепо помогал обратившемуся ко мне. — Что ж, надеюсь, ты извлечешь из этого урок. Ты теперь часть церкви и многие отождествляют тебя с ней. Убедись, что ты не опорочишь ее имя, — мягко сказала Джинн и, прежде чем Кэйя успел что ответить, объявила: — Я устала. Пойдем домой? Внимание Кэйи сразу переключилось на состояние приемной матери: она грузно дышала через рот, на лице появилась небольшая припухлость, а ее рука крепче обычного сжимала локоть Кэйи – опять начали отекать ноги. — Да, конечно, пойдем, матушка. Я подогрею воду и разомну твои ступни. Джинн, которую все еще смущало, что Кэйя делал массаж ее ногам, отвела виноватый взгляд, но отказываться не стала, так как уже знала, что Кэйя все равно настоит на своем, а она не сможет воспротивиться. Поэтому она только коротко кивнула, принимая его заботу. На этом проводы мороза для Кэйи закончились. Хоть празднования и продолжались несколько дней кряду, но у Кэйи, как у жреца, были другие заботы, к исполнению которых ему следовало приступить уже завтра на рассвете, ведь проводы были торжеством не только у последователей богов, но и у дерзнувших от них отвернуться. *** Старый жрец рассказывал ему, что всякое знаменательное событие, связанное с циклами солнца и луны, это повод злу и его прислужникам обозначить свое существование, так как от небесных светил зависела сила магии. Обычно в такие времена ковен собирался вместе и чародейсвовал, а мало какое чародейство не требовало пожертвований. Это значило, что капища, служителем которых был Кэйя, были полны и будут наполняться всю ближайшую неделю. Поэтому ему следовало вовремя принимать подношения, освобождая место для новых. И стоило зареву рассвета очертить горизонт, жрец поцеловал на прощание приемную мать и, держась подальше от чужих глаз, ушел в лес. За поясом у него было два мешка: один для пригодных подношений, другой – для испорченных. Он также взял с собой сани на случай, если подношений будет слишком много и ему станет тяжело нести их в руках, благо снег в лесу еще не думал таять. По своей привычке он направился к ближайшему идолу, располагавшемуся на северо-западе от его деревни. То капище несколько отличалось от прочих. Если обычно те стояли отдаленно от всякой жизни и непосвященный его бы даже не счел за нечто важное, то рядом с этим идолом выстроил свою избу изгнанник. Кэйя не знал кто он и откуда, поскольку изгнанник относился к нему с настороженностью (однако позволял приводить в порядок изваяние и забирать подношения). Лишь дважды тот раскрыл рот в его присутствии: чтобы узнать, что случилось со старым жрецом, и чтобы прогнать Кэйю с грядок, хотя в то время уже стояли суровые морозы. Шеймус говорил Кэйе не тревожить изгнанника без веских причин, поскольку тот всей душой ненавидел людей, но Кэйя не заметил за ним никакой серьезной ненависти помимо раздражения. На своей территории изгнанник держал с десяток клетей с разными видами птиц, и каждая минута нахождения вблизи сопровождались беспрерывным щебетанием. Кэйя знал, что тот использовал их перья для своих обрядов и одежд и иногда приносил их в жертву, но чему служили эти обряды и ради чего приносились жертвы оставалось загадкой, но однажды он попробует узнать, когда изгнанник попривыкнет к нему. Уже у избы изгнанника Кэйю охватила необъяснимая тревога – сегодня его по-особенному здесь не жаловали, и он не мог дать точного ответа о причинах. Время тут, казалось, не властвовало в это утро, в воздухе застыл запах смерти, и даже птицы, которые хоть и в своей манере щебетали беспорядочным хором, совсем не двигались: сидели в своих клетках и, будто умирая, пели свою последнюю песнь… или проклятие. Утренний туман обволакивал склонившиеся над крышей ветви деревьев, вбирая в себя все звуки. Черные окна дома словно следили за ним; хотя Кэйя не сомневался, что там – за стеклом – стоял изгнанник и внимательно наблюдал за ним, скрыв бледнеющий овал лица маской из вороньих перьев. Жрец обошел ряд кольев, окружавших кусок земли, где в теплое время года изгнанник выращивал себе пропитание, и добрался до идола на противоположном конце сада. Здесь определенно вчера проводился обряд. Неподалеку виднелись обугленные остатки кострища, снег вокруг него растаял, оголяя землю, а там, докуда не добрался жар огня, можно было заметить темные пятна крови. Кэйя рвано выдохнул. Не дело жреца судить, он лишь должен убедиться, что жертва была принесена по правилам. Пройдя к идолу, Кэйя присел напротив него и принялся осматривать забрызганные кровью подношения. Кукла, набитая перьевым пухом, чаша со свежими птичьими потрохами, связка высушенных ромашек и крохотный необработанный осколок аметиста. Не до конца удовлетворившись увиденным, жрец подошел к кострищу и разгреб рукой угли с пеплом. Там он обнаружил покрытые копотью тонкие косточки птиц. Это хорошо – жертва была угодной демону. Вернувшись к идолу, Кэйя собрал подношения: куклу и камень в один мешок, потроха – в другой; и очистил от крови камень изваяния. Перед уходом он бросил взгляд в окна избы, откуда за ним наблюдал изгнанник, и, махнув рукой на прощание, направился к следующему капищу. Почти весь день у него ушел на то, чтобы принять подношения со всех нечестивых изваяний в округе и сделать их пригодными для принятия жертв грядущей ночи. Однако у одного из последних капищ поджидало его мрачное свершение. Еще на подходе жрец приметил беспорядочные следы на снегу; это зацепило его внимание, однако не насторожило, поскольку обряды могли сопровождаться ритуальными движениями. Но когда глаз зацепился за ярко-алую полосу крови, словно кто-то хлестнул ей по снегу, Кэйя заподозрил, что эти отпечатки были признаком развернувшейся борьбы. Оставив сани на месте, чтобы не сбить след, он в обход приблизился к идолу. По мере приближения багряные капли на снегу появлялись все чаще и все крупнее и в конечном итоге превратились в сплошную лужицу, пропитавшую снег у подножия изваяния. И там, на паперти идола, стояла кровавая жертва – скрюченная от мук человеческая десница, облитая расплавленным металлом, подобно перчатке. Жреца на мгновение охватил страх – столь неестественным и чуждым ему казалось увиденное. Лишенная всякой воли и жизни кисть с согнутыми под грузом металла пальцами. Будто кто-то приказывал властителям подчиниться. Вскоре ему удалось взять себя в руки, и он приблизился к кисти. Стоило убедиться, что она действительно была настоящей плотью, а не металлическим изваянием. Преодолев омерзение, он взялся за скрюченные пальцы и попытался оторвать подношение от идола, чтобы заглянуть под низ и узнать: увидит ли он там рваную плоть или нет. Но затвердевший металл крепко держался за камень паперти, и подношение осталось недвижимым. «Надо рассказать Дилюку» — сразу решил Кэйя, и хоть мысль его была скорее эмоциональным порывом, жреческие правила диктовали ему тот же путь. Кэйя подавил в себе желание тут же броситься в сторону замка. Да, он не мог сейчас позвать Дилюка – еще светило солнце, а в это время, насколько Кэйе было известно, вампир не мог выйти наружу – однако дорога до замка занимала несколько дней, да и замок был опасным местом для человека вне периода второй жатвы. Будет лучше дождаться заката и позвать Дилюка. Так жрец и поступил: вернувшись к саням, он посетил оставшиеся капища, собирая подношения и приводя в порядок жертвенники, после чего вернулся в деревню; содержимое одного мешка опорожнил в яму за пределами церковных земель и сжег, содержимое другого мешка освятил и оставил в хранилище церкви. К тому времени, как он закончил, солнце опустилось к горизонту. Час пришел. Жрец вошел в церковное кладбище и спустился в один из склепов, веками использовавшийся жрецами в качестве общего тайника. Оттуда он взял чистый, без единого белого вкрапления лазурит. Он использовался для прошения помощи у вампира – одна капля крови, оброненная на камень, и вампир услышит зов, где бы ни находился. Кэйя еще ни разу не пользовался им, но теперь считал, что момент пришел. — Что это ты делаешь? — прервал его раздумья старческий голос, как только он покинул склеп, сжимая камень в кулаке. Кэйя обернулся и увидел стоящего у стен склепа Шеймуса с тростью в руках. — Свою работу, — просто ответил Кэйя. — И зачем тебе понадобилось звать его? Кэйя сдержал усмешку, готовую вот-вот появиться на его губах. Старый жрец продолжал приглядывать за ним, подозревая Кэйю в поисках встречи с вампиром. Кэйя точно не знал причины – то ли Шеймус проецировал на него свое прошлое, когда он, по его признанию, жаждал испытать укус вампира еще и еще раз, то ли он не верил словам Кэйи о том, что его намерения не встреча со спасителем из детства, а улучшение репутации церкви. Как бы то ни было, Кэйю не в чем было упрекнуть, по крайней мере не сейчас, поэтому он не страшась разомкнул пальцы, открывая взгляду лазурит. — Кто-то принес в качестве подношения человеческую десницу, закованную в металл. Я должен оповестить его, — шепотом поведал Кэйя. Брови старого жреца в удивлении дернулись вверх, и всякое подозрение пропало из его лица, сменившись строгостью и чувством долга. Без слов он коротко кивнул в знак одобрения действий Кэйи и более не стал его останавливать. Кэйя спешно направился к лесу, где он без опасений смог бы позвать вампира. И когда диск солнца окончательно ушел за горизонт, оставив после себя лишь розовую дымку за облаками, жрец уколол концом кинжала палец и прижал его к лазуриту. Камень мгновенно впитал в себя кровь и окрасился в багровые тона. Удивившись таким метаморфозам, Кэйя в любопытстве повертел камень в руках, убеждаясь, что от былого синего цвета не осталось и следа, а затем и сам огляделся в поисках знакомых алых глаз, но ничего не обнаружил. Что ж, ждать, так ждать. Вскоре за спиной раздался голос: — Здравствуй, жрец Кэйя. Жрец оттолкнулся от ствола сосны и обернулся; там, среди оголенных деревьев стоял вампир с тускло горящими глазами и укутанный в свою привычную одежду, словно не знал холода. Кэйя поклонился в приветствии. — Здравствуйте, господин Дилюк. Простите за беспокойство, но я бы не стал тревожить вас без повода. Выражение лица вампира приобрело мрачные черты от предчувствия дурных новостей. — Что случилось? — Были нарушены правила жертвоприношения, и, боюсь, не в моих силах установить, на ком лежит вина. — Веди, — был дан ответ. Без промедлений Кэйя направился в восточную часть леса, где находилось то проклятое капище. Ему и самому хотелось поскорее разобраться с этой напастью, потому что, если кисть была отнята силой, то в округе расхаживал некто опасный, не брезговавший вредить людям. А так как Кэйя ввиду своего долга нередко уходил вглубь леса… в общем, лучше разобраться с преступником как можно быстрее. Жрец провел Дилюка через холмы и через несколько незаледеневших ручьев, повернул у большой березы на север и, дойдя до обгоревшего дерева, отсчитал двадцать шагов – так он запоминал дороги к каждому из капищ. Остановившись на двадцатом шаге, он повернулся на восток и увидел уже знакомую картину сумбурных следов на снегу только теперь в сумеречном свете. — Это здесь, — сказал жрец, краем глаза глядя на Дилюка. — Следы справа мои, и следы саней тоже. Остальное было здесь, когда я пришел. — Точно так же? Или видишь какие-нибудь изменения? — спросил Дилюк, снимая с плеч плащ, чтобы его подол не касался земли, портя имеющиеся отметины. — Хм… думаю, точно так же, — спустя пару секунд изучения местности ответил Кэйя. За это время Дилюк успел перекинуть плащ через ветку дерева и согнуться над беспорядочными следами в снегу. Долгое-долгое время он изучал их и медленно петлял вокруг, видимо, следуя траектории одного из участников драки. Кэйя, стоя в стороне, наблюдал за ним, хотя откровенно не знал, чем себя занять и требовалось ли еще его присутствие. Но все же он никуда не уходил, поскольку ему хотелось узнать, куда и к чему все это приведет. Когда Дилюк дошел до первого кровавого следа, который напомнил Кэйе удар хлыста, он замер и более внимательно изучил его. Запустив пальцы в снег, он взял его горсть в ладонь, поднес к лицу и шумно принюхался. Только сейчас Кэйя сопоставил два факта: кровь вероятнее всего принадлежала человеку, а Дилюк был вампиром, который, как известно, питается человеческой кровью. Испытывал ли он трудности из-за этого? Сегодня свечение его глаз было едва заметным, так что, может, он не был голоден. Стоило Кэйе об этом подумать, как Дилюк взял окровавленный комочек снега в рот и принялся его жевать в раздумьях, отчего у Кэйи свело челюсть от брезгливости. Затем размышления вампира, кажется, куда-то привели его, и он привередливо выплюнул комок снега и выпрямился в полный рост. — Человеческая, женская, — озвучил он вслух свое заключение. Не дожидаясь ответа, он отвернулся и добрался до идола, возле которого дважды повторил процедуру проб снега, причем из разных лужиц засохшей крови. Только после этого он обратил полноценное внимание на подношение. Заметив это, жрец решился подойти к вампиру, проследовав по своему дневному следу по правую сторону. — Что это за ритуал? — полушепотом спросил он. Дилюк ответил не сразу, вместо этого он снял перчатку со свободной руки, обнажив заостренные ногти, и провел пальцем по металлу, покрывавшему кисть. К удивлению жреца, тот поддался, и когда Дилюк поднял к глазам руку, под его ногтем осталась металлическая стружка. — Железо, — мрачно сказал вампир после осмотра и, стряхнув стружку, обратился к Кэйе: — Кто-то пытался наслать заклятие правящей десницы на своих обидчиков. — Порчу? — Нет, кое-что похуже. Это заклятие призвано публично оскорбить богов и тем самым привлечь внимание нечисти, которая обязуется покарать обидчика заклинателя, — ответил Дилюк и перешел к делу: — Как ты, наверное, догадался, здесь было два человека. Мужчина и женщина. Судя по всему, мужчина был пьян. Между ними занялась драка, в которой женщину ранили ножом или другим плоским оружием. Потом женщине удалось вывести мужчину из строя, вероятно, ударом по голове, потому что более мужчина не шевелился. И пока он лежал без чувств, она лишила его кисти, провела обряд и ушла, оставив того истекать кровью. — Значит, он не умер? — Нет, ему повезло, что на земле все еще лежит снег. На холоде его кровотечение оказалось не таким сильным, — Дилюк указал пальцем на один из следов с колеей из четырех дорожек толщиною не больше пальца каждая. — Когда он очнулся, он сгреб горсть снега, чтобы приложить его к ране, и ушел. — Вы знаете, кем могли быть эти женщина и мужчина? Дилюк отрицательно мотнул головой и впал в задумчивость. Заметив это, Кэйя поспешил сказать: — Мужчины с культей правой руки попадаются нечасто. Если он осмелился пойти в лес ночью в сопровождении этой женщины, он вероятно знал ее лично– — Нужно найти ее до начала полнолуния, — прервал его Дилюк, — прежде чем магия проклятия вступит в силу. Попытка выйти на нее через мужчину может оказаться провальной, так как тот мог уже умереть от потери крови. — Тогда лучше сразу начать с женщины. Раз она смогла провести столь пугающий ритуал, она должна уже не первый год заниматься колдовством. К тому же она была ранена. — Да, верно… — отстраненно ответил Дилюк, возвращаясь к тропе, по которой они пришли к капищу. Он огляделся вокруг на предмет других следов – ведь как-то мужчина и женщина пришли сюда – но, к сожалению, сани Кэйи и пробегающие мимо хищники сбили след. Однако у вампира имелись свои средства: из-за дерева вышла лисица с алыми глазами и, опустив нос к снегу, принялась принюхиваться в поисках следа, а когда нашла, двинулась по запаху, скрываясь во тьме. Вампир, казалось, вообще не обратил на нее никакого внимания, словно ее не существовало, и, стянув с ветки свой плащ, надел его обратно поверх камзола. — Запах мужчины все еще стойкий, — пояснил он для Кэйи, поймав его вопросительный взгляд. — Однако выследить женщину этим же способом не представляется возможным. Она воспользовалась магией, чтобы скрыть свои следы и запах. Поэтому ее поисками мы займемся самостоятельно. Ухо жреца зацепилось за «мы» в словах вампира. Откровенно говоря, он не ожидал, что станет частью расследования – обычно Дилюк тщательно огораживал его от всего, что касалось черной магии. Даже сейчас Кэйя не был уверен, что он действительно будет решать эту проблему заодно с Дилюком. Однако тот использовал это злополучное «мы» и не делал попыток отстранить Кэйю от дальнейшего вмешательства, так что Кэйя сделал ставку на то, что он теперь был полноценным участником расследования. — С чего начнем? — подойдя к Дилюку, спросил жрец. Дилюк поднял на него глаза и оценивающе осмотрел. Кэйя старался не выдавать своего напряжения от этого взгляда и выглядеть как ни в чем ни бывало, словно все шло естественным путем. В противном случае Дилюк, уличив в нем сомнение, тут же велит ему возвращаться домой в сопровождении одной из его зачарованных зверюшек. — Мы пойдем на шабаш, — в итоге объявил вампир, отчего у жреца в удивлении округлились глаза. — Вряд ли мы встретим там эту женщину, но можно будет узнать что-нибудь у других чародеев. И ты мне в этом поможешь, меня они боятся, льстят и обманывают из опасений, однако с тобой, ввиду твоей человеческой природы, они посчитают возможным договориться. Поэтому, Кэйя… — его тон сменился на предупреждающий, — …запомни, что ты идешь в гнездо гарпий. Они завистливы, озлоблены и ненавидят всякого выше их по статусу, ибо стремятся к силе. А ты, будучи проводником между ними и демоном, стоишь на шаг ближе к искомой ими силе. Будь осторожен, они попытаются унизить и обмануть тебя, не делай ничего из ими озвученного и не преклоняй ни перед кем головы. — Хорошо, господин Дилюк, я буду бдителен, — кивнул Кэйя. — Но все же осмелюсь добавить, что мне кажется, вы намеренно сгущаете краски. Моя матушка, если помните, тоже раньше посещала шабаш, и ее ни в коей мере нельзя назвать таковой. Вампир отвел виноватый взгляд. — Да, так и есть, Джинн совершенно не такая, и я знаю, что многие другие отвернувшиеся от богов на самом деле хорошие люди, лишь попавшие в плохие обстоятельства. Однако тебе уже должно быть известно, что зачастую властвуют сильные мира сего, а в ковене сила измеряется глубиной познаний в колдовстве. Это требует непомерной жадности и одержимости от колдуна, и он полностью отдается этому пороку, теряя свои человеческие качества. И пока такие стоят во главе, хорошие люди предпочитают молчать, ибо в глубине души понимают, что лишние здесь именно они и что одержимость и алчность есть истинное лицо ковена. Понимаешь? Кэйя невольно вспомнил пастора Рэймонда, который всячески выставлял себя праведным последователем богов, избегая лишний раз контактировать со всем, что так или иначе запятнало бы его репутацию связью с нечистью. Он также вспомнил, что именно Рэймонду жители доверяли больше всего, из-за чего Кэйе не раз приходилось просить того об услуге поговорить с кем-либо из жителей для разрешения проблемы, ведь если бы разговор завел Кэйя – его бы послушались с меньшей вероятностью. — Понимаю, — на выдохе сказал жрец. — Я буду осторожен. Можете довериться мне, господин Дилюк, я вас не подведу и узнаю, что известно ковену о заклятии правящей десницы и упоминал ли кто его за последнее время. — Спасибо тебе, Кэйя, — поблагодарил вампир, опустив руку на плечо жреца. — Когда будет ближайший шабаш? Лицо Дилюка тронула тень усмешки, и он ответил: — Он уже идет, в проводы морозов шабаш проходит каждый день. Так что мы отправимся туда прямо сейчас. Сердце Кэйи взбудоражено дрогнуло; он и не думал, что события будут развиваться столь стремительно. Но не то чтобы он возражал. Его буквально разрывало от любопытства и нетерпения узнать и увидеть собственными глазами, что представляло собой ведьминское сборище. В подростковом возрасте он воображал его себе каждый раз, как Джинн уходила в ночь, и столько же раз не получал ответов об его истинном облике, поскольку его приемная мать наотрез отказывалась что-либо говорить о ведовстве. Кэйю всегда это расстраивало, он вовсе не стремился причаститься к ведьмам и колдунам, он лишь хотел узнать, чем занимаются разные люди в созданном богами мире. — Пожалуйста, закрой глаз, — почти шепотом сказал Дилюк, становясь на шаг ближе. Кэйя повиновался, рука вампира накрыла его глазницы; ароматы роз и винограда окутали их сладким облаком, и Дилюк перенес их прочь. Жрец обнаружил себя в горном цирке – вокруг него возвышались покрытые снегом скалы, оставляя только сравнительно небольшую площадку с низким уклоном. Ветер непредсказуемо завивался, поднимая вверх его челку, а воздух пропах гарью и хвоей. На расстоянии нескольких сот метров горели костры, кидая оранжевый свет на нечеткие силуэты людей. Шабаш. Вспомнив кое-что, жрец обернулся к вампиру. — Как мне обращаться к вам при остальных? — Твоего обычного обращения будет достаточно, — ответил Дилюк, надевая перчатку. — Только… постарайся обходиться без имен. Кэйя кивнул и задал еще вопрос: — Я правильно понимаю, что им неизвестно о демоне? — Правильно. Для них я и есть тот, кому посвящены идолы. Я не отрицаю, но и не подтверждаю этих слухов, чтобы избежать бо́льшего зла. — И последнее, самое важное. Я не знаю, как пойдут дела, когда я окажусь среди ведьм и колдунов с необходимостью узнать информацию. Возможно мне придется лгать и чернить вас за глаза, чтобы заручиться доверием. Согласны ли вы на это? — Прошу, не допускай прямой лжи. — Хорошо, я попробую. Кэйя рвано выдохнул, не в состоянии упрятать волнение. Внезапно он вспомнил, как Джинн наряжалась к шабашам и что сам он весь день бегал по лесу, а вечером возился с сорной ямой и сидел в сыром подвале. Он наверняка выглядел просто ужасно для подобного события. Его руки метнулись к волосам, и он попытался пригладить непослушные пряди, затем по мере возможности стряхнул грязь и налипший снег с подбитой мехом мантии жреца. Дилюк с нескрываемым интересом наблюдал за ним, отчего Кэйя немного смутился. — Раз я буду вашим спутником на шабаше, то и выглядеть нужно подобающе, — объяснился он. Вампир прикоснулся пальцем к щеке Кэйи и утер ее, видимо, от земляных следов. — Ты прекрасно выглядишь, — мягко ответил он и, отстранив руку, начал подниматься к огням на вершине поляны. После секундного колебания Кэйя пошел вслед за ним, стараясь сфокусироваться не на воспоминаниях об ощущениях, переживаемых во время укуса вампира, а на поставленной задаче. Когда они приблизились достаточно, чтобы их достал свет костров, собравшиеся начали замечать их прибытие. Один раз повернув голову, они уже не могли оторвать взгляда, и весь шабаш постепенно, словно трава под порывом ветра, бросал свои дела и глядел в их сторону. А те присутствующие, кто еще не увидел их, уже знали о произошедшем из пробежавшего шепота. — Он здесь! — Настоящая честь встретить его. — …не появлялся больше десяти лет. — Кто это с ним? — Не знаю, никогда его не видел. — …слуга? — Приближенный…? Не подавая виду, Кэйя внимательно слушал обрывки речей и шел по правую руку Дилюка, отставая от него на полшага, пока завороженная толпа расступалась перед ними, кланяясь. Кэйя старался поддерживать почетность отведенного ему места в этом событии и принимать знаки внимания с невозмутимостью, как само собой разумеющееся, хотя сердце в его грудной клетке разрывалось от волнения. Никогда ему еще не оказывали такую честь и в таком количестве. Он понимал, что кланялись преимущественно Дилюку, однако находились и те, кто проявлял знаки внимания и ему, невесомо касаясь его мантии в надежде, что часть оказанного ему почета перепадет и им. Вампир дошел до самого большого из четырех костров, остановился напротив него и замер, вглядываясь в горящие поленья. Жрец тоже остановился и краем глаза посмотрел на него. Он заметил, как взгляд Дилюка, не отрываясь от пламени, метался в разные стороны, словно читая какую-то книгу. Впрочем, сейчас Кэйе стоило побеспокоиться о другом. Он обернулся к оставленной за спиной толпе и пробежался по ней оценивающим взглядом, пытаясь понять, в каком настроении пребывали колдуны и ведьмы и какой подход можно было к ним найти. На лицах большинства, как и говорил Дилюк, застыл страх, смешанный с одержимым блеском в глазах, но было немало и тех, кто с растерянностью взирал на них, неуклюже повторяя поклоны за своими товарищами. Вероятно, не все знали и не все видели Дилюка воочию, и поэтому не понимали, как реагировать на его появление. Тут из толпы вышел преклонного возраста колдун, укутанный в черную мантию с клыками диких животных. Остановившись за шесть шагов до вампира со жрецом, он преклонил колено в поклоне и первым нарушил воцарившуюся тишину: — Мой господарь, добро пожаловать на наш скромный шабаш. Ваше появления воистину благое знамение. Вы уж простите своего слугу, который не оказался готов принять вас с должной почестью. — Полагаю, ты распорядитель сегодняшнего шабаша, Пьеро. Предсказываете погоду грядущего сезона земледелия? — отстранено спросил Дилюк, не оборачиваясь. — Да, как раз пытались расшифровать послания горящего кедра. — Это излишне. На закате пятой луны и восходе шестой будет много гроз и града, посевы следует укрыть. Однако воду лучше расходовать бережно, ибо, начиная с новолуния седьмой луны, грядет засуха, которая продлится восемнадцать дней и ночей, — сказал вампир, и Кэйя догадался, что тот прочел это из пылающего костра. Лицо распорядителя нервно дернулось, что не утаилось от внимания жреца; видимо, тот сам желал разгадать послание горящего кедра, и теперь его лишили этой возможности. Его товарищи энергично зашептались, обсуждая полученную информацию, возрадованные демонстрацией магической силы вампира. Выпрямившись в полный рост, Пьеро попытался вернуть инициативу в разговоре. — Мой господарь, я– — Благодари не меня, а того, из-за которого я досрочно завершил твой шабаш, — холодным тоном прервал его Дилюк и, наконец, развернулся к собравшимся лицом. — Явился я вовсе не из благого знамения. Прошлой ночью был нарушен договор, чего я не собираюсь терпеть и по закону накажу клятвопреступника. Мой жрец вызвался найти нарушителя и желает с вами переговорить. Засим дело за вами, жрец. Прошу, — обратился к нему в конце вампир и в пригласительном жесте предложил Кэйе выступить вперед. Кэйя внутренне вздрогнул от столь резкого перехода к своей личности. Почему-то он полагал, что он будет помогать вампиру, а не брать дело целиком в свои руки. Он повернул голову к Дилюку с вопросом во взгляде. Но в ответном взгляде Дилюка не было ни поддержки, ни былой теплоты, которыми он одаривал его до их присоединения к шабашу. В его взгляде горел недобрый огонь вызова, и вздернутая на мгновение бровь только подтверждала это. «Сможешь ли? Справишься ли?» – вот что говорил его взгляд. Кэйю не нужно было дважды просить продемонстрировать свои таланты, поэтому он с уверенностью сделал шаг вперед и заговорил: — Как уже было сказано, прошлой ночью, в начало празднования проводов морозов, был нарушен договор, а именно была совершена жертва, неугодная моему господину, — начал жрец и заметил по отбрасываемой огнем тени, как вампир двинулся прочь, оставляя его наедине с толпой и с порученным делом. — Воспользовались заклятием правящей десницей, если быть точнее. Собственно я спрашиваю вас, не говорил ли кто недавно об этом заклятии? Не упоминал ли о мести недругу? Может, вам, распорядитель, известно об этом что-нибудь? Ведь вы и вчера были во главе шабаша, верно? — Я знаю, о каком заклятии ты толкуешь, жрец, однако смею тебя уверить, что шабаш не имеет ничего общего с этим заклятием и чародеем, его сотворившим. Мы чтим и не нарушаем договора с нашим господарем, которого ты, по своему невежеству, кличешь неподобающе его статусу, — ответил с претензией Пьеро. Кэйя холодно улыбнулся. — Невежественны здесь только вы, распорядитель. Да будет вам известно, что жрец заключает договор иного толка и состоит с вашим господарем в других отношениях. Помните, что именно я принимаю ваши подношения, именно я воскуриваю их согласно договору. Что бы ни было вами принесено, я первым узнаю об этом; чтобы вы ни попросили, я тот, кто донесет вашу волю. Факт нарушения неоспорим. Вы сказали, что вам известно это заклятие, тогда вы должны знать, что случайному любопытствующему не изучить и не исполнить его. Нарушитель является участником ковена. Поэтому я повторю, кто-нибудь за последнее время расспрашивал об этом заклятии? Просил железа? Или гневнее обычного жаловался на своих обидчиков? Пьеро какое-то время молчал, бросая взгляды за спину Кэйи, где вампир покидал шабаш, а потом сказал: — Сегодня особенный для нас день, который мы ждали двенадцать лун. Многие из собравшихся здесь откладывали свое колдовство, чтобы провести его в эти дни, когда магия по-особенному сильна. Войди в положение, жрец, дай людям продолжить празднование, а мы пока переговорим наедине. Жрец насторожился, так как помнил данные вампиром наставления, да и без наставлений понимал, что в разговоре наедине его будет проще обмануть. Однако в его словах было здравое зерно, правда, распорядителем не упомянутое: едва ли кто захочет публично обличать одного из своих товарищей. Доносчиков никто не любит, даже если те помогают раскрывать преступление. — Твоя просьба справедлива. Более того, — сказал чуть громче Кэйя, чтобы всякий мог его услышать, — я готов лично переговорить с любым желающим, кому есть, что сказать. Вас наверняка терзает несправедливость сего поступка – пока вы честно блюдете договор, некто озлобленный и недостойный зваться человеком принес в жертву чужую плоть, взятую недобровольно, ради своих эгоистичных желаний, потому что оказался слишком слаб, чтобы справиться со своими проблемами иными путями. Он погубил жизнь, в то время как некоторые из вас наоборот спасают ее средствами магии. Мой господин справедливый владыка, и ему очень не понравилось, что кто-то нарушил клятву, возомнив себя исключением из правил. Наверняка он отблагодарит того, чья информация окажется для меня полезной, — жрец сделал секундную паузу. — Пока луна не достигнет своей наивысшей точки на востоке, я буду ждать в тени единственного дуба вниз по склону. Кэйя замолчал. Своими словами он попытался затронуть как можно больше людей, обращаясь к ищущим справедливости и силы, к сострадательным и добрым, к жаждущим почестей и расположения вампира. Он не знал, получилось ли у него и был ли вообще в этом смысл, учитывая, что имелся шанс, что их ведьма могла никому не рассказывать о своих планах или тот, кому она рассказала, мог не явиться на сегодняшний шабаш. Но иногда о таких вещах не было смысла задумываться и не стоило искать ошибку в неизвестности. Поэтому Кэйя, более ничего не сказав, с уверенным видом покинул шабаш и спустился по склону к упомянутому дубу, который он заметил после переноса магией вампира. И только когда тьма полностью потопила его тень от костров шабаша, он посмел оглянуться через плечо в поисках Дилюка, но ни у одного из трех костров не обнаружил его силуэта. Вампир будто испарился. Первым к нему на разговор явился, как ни странно, вовсе не распорядитель, а женщина, красивее которой Кэйя никогда не видел. Горделивая осанка, богатые одежды, украшенные мехами и драгоценностями. Волнистые светлые волосы, спадающие по правое плечо и обнажающие слева ее лебединую шею. Половину ее лица скрывала причудливая маскарадная маска, зубцами стремящаяся ввысь, чем напоминала корону. — Здравствуй, жрец, — томным голоском заговорила она на подходе к дубу. — У нас не было еще возможности представиться друг другу, но, думаю, это поправимо. Она подошла вплотную к Кэйе, отчего его окутал сладкий запах ее парфюма, а взгляд тут же опустился к ее глубокому декольте. Заметив это, ведьма усмехнулась и, проведя пальцами в шелковых перчатках по щеке Кэйи, отстранилась. — Скажу честно, — начала она серьезнее, — я не знаю, кто тот человек, которого ты ищешь. Но я почти уверена, что кто-нибудь из ковена знает. Сообщество у нас небольшое, и единственный способ выяснить нужное заклятие, это переговорить с другими его членами. Однако… — она вновь прильнула к Кэйе. Тот попытался отступить, но его путь преградил возвышающийся за спиной дуб. Ведьма вновь заговорила, обжигая его губы: — …я бы хотела, чтобы он посчитал, что это я была той, кто раскрыл тебе преступника, понимаешь? Он доверяет тебе больше, чем кому-либо из нас, это видно невооруженным взглядом, он поверит тебе. И если ты исполнишь мое маленькое желание, то мы сможем хорошенько развлечься с тобой после полнолунного шабаша, а, может, даже и не раз. Ее рука пробралась под мантию и опустилась на пах жреца. Последний не пытался помешать ей и лишь всем телом вздрогнул, когда острые коготки хоть и спрятанные под перчатками, но все равно ощутимо впились в его кожу. С легким чувством вины жрец подумал, что у ведьмы этот жест получался гораздо лучше, чем у Розарии. — По рукам, жрец? — спросила она, все еще находясь так близко, что хватило бы легкого движения шеей, чтобы коснуться ее губ. Кэйя рвано выдохнул и заскользил руками по ее плечам. Его всегда влекли подобные женщины, которые знали, чего хотели, и не стыдились этого признать. Вдобавок она была чертовски красива и умела; ему льстило ее внимание, но… — Уж больно много ты просишь от меня, за такую ничтожную плату, — ответил ей в губы Кэйя. Раздражение исказило черты ее лица, и она разорвала их контакт. Кэйя с легким огорчением пробежался взглядом по ее шее и добавил: — Если тебе так нужно признание моего господина, то сама узнай, кто преступник, и скажи мне. Ты ведь сказала, что кто-нибудь наверняка знает. И тогда, уверяю тебя, твой вклад не останется незамеченным. Ведьма недовольно фыркнула и подняла ладонь в пренебрежительном отказе. — Сам разрешай свою загадку, жрец, — безразлично сказала она. — Раз ты отказался, то помогать тебе в этом деле я не собираюсь. Я думала, ты интересный малый, но на деле лишь очередной служка. Прощай. И с этим она ушла обратно на шабаш. Спустя некоторое время под голые ветви дуба пожаловал мужчина в белых одеждах, подобные которым Кэйя никогда не видел. Белый сюртук с высоким воротом и с уходящим к земле подолом, завязанный диковинной формой платок и маска, закрывающая почти все его лицо, кроме глаз и половины рта. — У меня есть то, что тебе надо, жрец, — с широкой улыбкой сказал мужчина и извлек из внутреннего кармана сюртука золотую брошь в виде жука-носорога. — Ты, верно, не знаешь, что это, но эта вещица настоящее сокровище. Она была привезена из королевства, что усыпано песками, и взята из Первого храма, где кланяются всем семерым богам и где хранится локон Веннессы цвета зари. Кэйя заинтересовано поглядел на брошь. Та действительно выглядела довольно ценной, но он бы никогда не подумал, что в ней заключалась такая история. Ему доводилось слышать от Шеймуса и из писания об упомянутом храме, который считался первым (отсюда и название) домом богов на земле и в котором Веннесса принесла клятву и в знак своей решительности соблюсти ее обрезала волосы. — И как эта брошь поможет мне найти нарушителя? — спросил Кэйя. — Ее сила заключается в том, что она исполняет одно желание. Ты можешь пожелать найти нужного тебе человека или, если сочтешь, что сможешь найти его и без броши, приберечь ее для более выдающегося желания. Все зависит от тебя. — Полагаю, ты не отдашь мне ее просто так, — усмехнулся Кэйя, не отрывая взгляда от броши. — Так и есть, — незнакомец поднял руку с волшебным сокровищем к небу и поглядел на него, как будто пытался убедиться в его подлинности. — К сожалению, у броши есть свои ограничения. Она исполняет только то желание, которое либо связано с человеческим созданием, либо с предметом или существом, стоящим ниже по иерархии, в то время как мои желания лежат за гранью человеческого, поэтому эта брошь для меня бесполезна. Жрец нахмурился, постепенно понимая, куда клонил колдун. — Что тебе нужно от моего господина? — Встреча. Я хочу, чтобы ты обманом или правдой – мне без разницы – организовал мне личную встречу с ним. В принципе я не против твоего присутствия там, но только если ты будешь помалкивать. Взамен я отдам тебе эту брошь, которая поможет решить тебе твою проблему. Ну, или исполнить желание. Что тебе больше нравится. Взгляд Кэйи был все так же прикован к броши, в золоте которой отражался слабый отблеск неполной луны. Какая-то неведомая магия влекла его к ней. Казалось, она шептала его самые сокровенные желания. И он бы смог исполнить одно из них, окажись у него в руках эта брошь. Он бы мог исцелить ноги Джинн или достать денег, чтобы, наконец, осуществить их давнюю с ней мечту отправиться в путешествие по другим землям, или… обрести всеобщую любовь. — Нет, — пробормотал жрец, отказываясь принимать собственную слабость, нашептанную брошью, и взглянул в глаза колдуна. — Ты ошибся, решив, что обращение ко мне тебе поможет. Если мой господин не счел нужной встречу с тобой, то ты недостоин ее. Да и моего доверия тоже не заслуживаешь. Носишь с собой на шабаш крупицу чуда божественного, словно несведующий увалень, оскверняя и богов, и их противников. Избавься от нее, раз дерзнул однажды отвернуться от богов, прояви уважение как к своим новым господарям, так и к самому себе. Жрец заметил, как глаза колдуна недобро блеснули в прорезях маски. Его рука метнулась к карману, и этот жест напугал Кэйю – похоже, он перегнул палку и сейчас за нанесенное оскорбление колдун собрался дать ответный удар. Но прежде чем Кэйя успел схватиться за свой кинжал на поясе мантии, над его головой раздался звериный вой, словно рев раненного животного. Он разорвал лесную тишину, как удар грома, заставив колдуна и Кэйю замереть. Последний боролся с желанием поднять взгляд наверх и посмотреть, что же за животное сейчас незнающе помогло ему, но боялся, что как только он поднимет взор, колдун перед ним нанесет удар. Однако тот, кажется, передумал. Он медленно вытащил руку из кармана, брезгливо вздернул подбородком и сказал: — Ты слишком нагл для простого человека, жрец. Не стоит злить тех, кто сильнее тебя. — Как видишь, лес оберегает меня. По мне это довольно сильный союзник, — мягко возразил Кэйя, стараясь более не разбрасываться прямыми оскорблениями. Колдун сплюнул в снег и ушел прочь. Третьим человеком, пожаловавшим под дуб, стал распорядитель шабаша. Легкой, но в то же время горделивой походкой он подошел к Кэйе, гремя клыками животных, ожерельем развешенными на его груди. — Приношу извинения за задержку, жрец. Хотел убедиться, что шабаш продолжится, как должно, невзирая на обстоятельства, — запыхавшись, сказал распорядитель. — Гляжу, ты ответственно подходишь к своим обязанностям, — невзначай сказал Кэйя, успев ранее осознать, что распорядитель крайне любил разговоры о своем высоком положении в ковене; а легкая лесть лишней никогда не будет. — Конечно, таков мой долг вот уже восемнадцать лет. Я не могу подвести моего господаря, который лично дал мне право быть распорядителем. — Лично? — переспросил Кэйя, уловив в словах распорядителя особое ударение на это слово. — Не поведаешь ли мне эту историю? Пьеро с напускной скромностью улыбнулся сухими губами, но Кэйя заметил сочившееся из него довольство – ему нравилось рассказывать о своей личной встрече с вампиром. — Восемнадцать лет назад я поспорил с одним колдуном, который в то время был распорядителем шабаша, что покажу ему магию, которую он не знает. Тогда все посчитали меня дураком, потому что никто не знал больше распорядителя. Он был учителем всего ковена и всякое знание исходило только от него. Однако никто не подумал, что был кое-кто другой, чьи познания лежали за гранью воображения распорядителя. — Вампир, — догадался Кэйя. — Он самый, — кивнул Пьеро. — Но я не знал, как найти его, поэтому решил отправиться к его замку. Не найду там вампира, так, может, найду какую книгу о магии. Три дня и три ночи бродил я в горах в поисках замка на вершине горы и тропы к нему. Лишь единожды увидел его издали, но так и не нашел прохода. Казалось, лес сам не пускал меня к нему, а скалы меняли свое положение, пока я взбирался по ним. На четвертый день усталости и голода ко мне из тьмы вышел господарь и спросил: «Зачем ты держишь путь к моему замку?». Ну, и рассказал я ему все, как было. Он удивился моей смекалки и храбрости да поведал мне секрет призыва и подчинения волков. «На следующий шабаш я приду посмотреть, подчинишь ли ты волка своей воле. Если справишься, выиграешь свой спор и сделаю я тебя распорядителем, а если не справишься, лишит тебя языка своенранвый волк, и не сможешь ты колдовать более» – добавил он. Как ты, наверное, уже догадался, у меня получилось подчинить себе волка, и господарь публично объявил меня распорядителем, сместив старого. С тех пор я стою во главе почти каждого шабаша, учу всех колдунов и ведьм в этих краях чарам и почитанию нашего господаря, а кличут меня повелителем волков, поскольку каждый из них может быть подчинен моей воле. Рука распорядителя коснулась ожерелья из клыков на груди, и жрец подумал, что тот, вероятно, вырывал их у подчиненных им волков в качестве сувенира. Жестокий и амбициозный чародей этот распорядитель. Интересно, зачем Дилюк наделил его такой властью… — Славная история, распорядитель. Достойная легенд, воспеваемых бардами. Жаль только, что многие сочтут ее кощунственной, — коротко посмеялся Кэйя. — Ни к чему мне песни бардов, — отмахнулся Пьеро. — Они годятся лишь для сладких речей перед девами, а годы, когда меня интересовало подобное, давно прошли, да и средства у меня есть другие для этих целей. — Говоря о средствах… — Да-да, знаю. Тебя интересует заклятие правящей десницы, чтобы исполнить порученное тебе задание. Есть у меня кое-что для тебя, да, есть, — по-старчески закивал головой распорядитель и впал в задумчивость, пытаясь припомнить детали, а затем сказал: — Прости, что сразу не сказал тебе, жрец, но я не хотел бросать тень на шабаш перед господарем и вызывать смуту в ковене публичными обвинениями. Надеюсь на твое понимание. — Да, конечно, — кивнул Кэйя, стараясь сохранять дружелюбный тон. — Поэтому я и согласился переговорить наедине. Так что вам известно? — За пару недель до начала проводов расспрашивал у меня про заклятие правящей десницы один чародей, живущий в деревне по северо-западную сторону от замковой горы, где текущие с горы ручьи объединяются в реку Сокола. Зовет он себя Скарамуш. Злобный и мстительный он малый, вспыльчив подобно одичалой кошке, и всем вокруг в гневе жизнь портит. Его знаний и ненависти к людям хватило бы, чтобы осмелиться провести ритуал. Пришел он ко мне уже осведомленный о заклятии и спрашивал о его нюансах. Знание у нас не воспрещено, воспрещено только использование, поэтому я не заподозрил за ним желание применить это колдовство и сейчас сожалею об этом. Ни вчера, ни сегодня не было его на шабаше, так что я не знаю, где он сейчас. Жрец нахмурился, но смолчал о том, что нарушитель был женщиной. Вместо этого он спросил: — Считаете, у него бы хватило умения свершить столь сильное заклятие? — О, да. Пусть он и выглядит как ребенок, да вот только обман все это. Облик его поддерживается магией, и черпает он свою силу из бурных потоков Сокола, отравляя его притоки. — Что-нибудь еще в подтверждение вины Скарамуша? — Хм, мне известно, что родился он в семье кузнеца, так что… достать железо для него не проблема, — задумчиво ответил распорядитель. — Спасибо, распорядитель. Ваша помощь неоценима, — вежливо сказал Кэйя, хотя информация Пьеро едва ли имела отношение к нарушителю. У жреца имелись подозрения, что распорядитель ему лукавил. Уж больно много тот рассказывал о недостатках Скарамуша. Но пока у него не будет других подозреваемых, делать выводы было бессмысленно. Пьеро коротко кивнул на слова жреца и ушел. Долго никто не подходил к жрецу; луна уже подходила к своему пику на востоке, а личность ведьмы так и оставалась загадкой. Поутихли костры шабаша, и остались от них лишь пышущие жаром угли. И в момент, когда Кэйя уже начал задумывать над тем, что он мог сказать иначе перед ковеном, к нему подошла скромного вида девушка, едва перешагнувшая порог совершеннолетия. Ее темные длинные волосы беспорядочно развевались под порывами непредсказуемого ветра, а она все пыталась их пригладить, но ничего не выходило. — Здравствуйте, жрец, меня зов– Кэйя остановил ее жестом руки. — Не стоит. Раскрыв свое имя, вы обяжете меня раскрыть свое или прослыть грубияном, а я бы хотел избежать и того, и другого. Девушка посмотрела на него долгим взглядом, расценивая его слова, и в итоге согласно кивнула. — Скажите, это правда, что в жертву принесли человека? — Для ритуала его насильно лишили кисти, а после оставили истекать кровью в снегу, — ответил Кэйя, избегая говорить прямую ложь по наказу вампира. Ведьма нахмурилась, и в облике ее проступили одновременно вина и решительность, когда она произнесла: — Полагаю, я знаю, кто это сделал. Кэйя постарался взять свое чувство облегчения под контроль, не давая себе делать поспешных выводов. Все подходившие к нему до этого так или иначе хотели чего-то от него или притворялись, что делали все по доброте душевной или из чувства долга. Ковен вобрал в себя приличное количество лжецов и хитрецов. — Расскажите мне, что вам известно, — с участием в голосе сказал Кэйя. — Ваш вклад не окажется незамеченным. — Нет! — воспротивилась ведьма и поправила себя уже спокойнее: — Нет, не нужно. Я не хочу получать за свои свидетельства никакие дары, ведь… ведь нарушительница договора моя подруга. По сути, мои действия это предательство. Кажется, ему повезло наткнуться на одного из тех, кого Дилюк ранее охарактеризовал «хорошими людьми в плохих обстоятельствах». — Этот человек вам близок? — спросил он. — Да. То есть, я думала, что мы близки, однако сейчас я не столь уверена в этом. Я не верила, что она всерьез способна на такое. — Тогда, возможно, это она предала вас или, скорее, саму себя, раз отступилась от своих убеждений и договора, который подписывала добровольно и по собственной воле. — И все же, позвольте мне отказаться от всяких наград. Я знаю, что поступаю правильно, однако эта правильность несет мне боль. Мне не нужны утешительные призы для облегчения ее принятия. «Удивительно» — с толикой разочарования подумал Кэйя, узрев чужую жажду самобичевания. — Хорошо, мисс, как пожелаете. Я понимаю, как тяжело свидетельствовать против друга. Не переживайте, ваше участие никогда не будет упомянуто. А теперь, пожалуйста, расскажите мне. Девушка набрала в грудь воздуха, словно вместе с ним вбирала силы, а когда ее плечи смиренно опустились в выдохе, она начала: — Ее зовут Эола, она живет на юго-востоке от замковой горы в селении, что прорубило себе дома в скалах. Она врачеватель, а в скалах, сами понимаете, часто случаются несчастные случаи, то камень рухнет на голову, то завалы или потопы. Сначала она была сестрой в монастыре Целовательниц ран, исцеляла болезни освященными слезами. Но слезы не всегда спасали, а те, кто все-таки выживал, не всегда были способны вернуться к обычной жизни, поэтому она обратилась к магии, отстранившись от монастыря. Так вот, вскоре после рождества в ее жизни произошла трагедия. Один из исцеленных ей рудокопов был в гневе убит другим человеком, когда тот узнал, что рудокоп обратился за помощью к Эоле. После этого она все не знала себе покоя. Я думала, что она вскоре успокоится, а ее слова про месть лишь крик скорби, но, видимо, этого не произошло, — ведьма рвано выдохнула, стараясь не дать слезам подступиться к глазам. — Я один раз слышала, как она вскользь упоминала заклятие правящей десницы с одним из колдунов. А на вчерашнем шабаше она попросила меня дать ей всякое железо, что было у меня при себе, и немного денег для подношения элем. Это… все, что мне известно. Кэйя вспомнил, что мужчина, чья кисть использовалась для ритуала, был пьян по словам Дилюка. Возможно, этой Эоле нужен был эль не для подношения, а для того, чтобы напоить им того мужчину. Девушка могла лгать ему, однако эта деталь про эль, о которой он не упоминал ковену, склоняла его поверить ее словам. И в отличие от других ведьм и колдунов, пришедших к нему ради своих собственных амбиций, эта девушка, казалось, не хотела ничего получить в ответ. — Вы мне очень помогли, мисс, — с мягкой улыбкой сказал Кэйя. — Точно ли я не могу ничего сделать для вас? Она активно замотала головой. — Нет, ничего не нужно. Разве что… я правильно понимаю, что Эолу теперь ждет смерть? — Боюсь, что так и есть, — не стал юлить Кэйя. — Если я вправе просить… пусть ее смерть будет быстрой и не мучительной. Если вы, конечно, в силах на это повлиять. Если нет, то будь как будет. — Я сделаю все, что в моих силах. И… — с сомнением протянул Кэйя, —…могу ли я задать вам сторонний вопрос? — М? — Что вы знаете о Скарамуше? Лицо ведьмы немного сморщилось от недовольства. — Насколько мне известно, он недавно был избран третьим распорядителя. Неприятный тип. Он как-то связан с этим? Кэйя внутренне усмехнулся, осознав, почему распорядитель Пьеро так не хотел видеть Скарамуша. — Нет, полагаю, он здесь ни при чем, но нескольким колдунам он в особенности не нравится. Будьте осторожны как со Скарамушем, так и с остальными колдунами, мисс. Примите это как простой совет в знак моей благодарности, — решив не отмахиваться в ответ на честность, сказал Кэйя. — Да… они опасны, я знаю, — с грустью сказала девушка. — Спасибо за вашу заботу, жрец, и прощайте. Луна достигла своей наивысшей точки на востоке; девушка ушла, а Кэйя получил нужные ему ответы. Теперь ему надо было разыскать Дилюка. Не зная, как еще его найти, он вынул из кармана лазурит, который ранее использовал, чтобы позвать его. Но прежде чем он успел достать кинжал, над его головой громко ухнула сова, и, подняв голову, он увидел пару горящих во тьме глаз. Сова расправила свои крылья и, оттолкнувшись от дубовой ветви, взяла путь к подножию склона, прочь от места шабаша. Мгновение помешкав, жрец двинулся за ней. Ему было не угнаться за птицей, которую он к тому же периодически терял во тьме ночи, но та направляла его путь своим уханьем. И когда жрец остановился перед заледеневшим ручьем и оглядел ветви деревьев, из-за ствола сосны к нему вышел вампир. — Поздравляю, Кэйя. Тебе удалось получить информацию о нарушителе договора, — вежливо сказал он. Однако Кэйя не был согласен столь послушно принимать поздравления вампира. — Вы нечестно играете, господин Дилюк, — с невинной улыбкой сказал он. — Я полагал, что я буду вашим помощником, а не единоличным исполнителем. К тому же, мне кажется, я вам был вовсе не нужен, чтобы узнать личность нарушителя. Да, ковен боится вас, но боится настолько, что никогда бы не посмел солгать вам в лицо. Зато вот мне пришлось выслушивать всякого толка хитрости и тратить на это ценное время. Вампир не стал открещиваться от брошенных в лицо обвинений. — Ты верно говоришь, Кэйя. Прости меня за обман и за доставленные трудности. Я делал это не из прихоти, однако я должен был убедиться. — В чем? — Что ты в состоянии бороться со своими желаниями. Глаза Кэйи в изумлении округлились от догадки. Вампир проверял его. — Вы согласны принять мою клятву вам? — на вдохе спросил Кэйя. — Пока нет. Тебе предстоит пройти еще одно испытание. А сейчас я бы хотел обсудить с тобой произошедшее на шабаше, — вампир жестом пригласил присесть на валун возле замерзшего ручья. Кэйя принял приглашение, и вампир занял место рядом с ним. — С твоей стороны было довольно опрометчиво встречаться с колдунами и ведьмами наедине. Тебе повезло, что большинство из них побоялось использовать на тебе чары, а тот колдун, что был готов воспользоваться ими, одумался, услышав мой выкрик. — О, так вот кто мой лесной защитник, — усмехнулся Кэйя. — Я все время был рядом, — улыбнулся Дилюк, но тут же опять стал серьезным. — Если бы они не знали, что ты связан со мной, они бы не были такими деликатными. Так что впредь, прошу, избегай оставаться с чародеями наедине. — Стоит отметить, что если бы они не знали, что я связан с вами, то и смысла меня зачаровывать не было бы. — Это правда, — вынуждено согласился Дилюк. — Жаль, что не смогу увидеть лицо распорядителя, когда этот Скарамуш придет на свой следующий шабаш. Старик будет думать, что с мы с ним разобрались, но не тут-то было, — коротко посмеявшись, сказал Кэйя. — Вообще, я не совсем понимаю, зачем вы решили сделать его распорядителем. Он лжив и завистлив. Я даже не уверен, что рассказанная им история правдива больше чем наполовину. — Все было так, как он и сказал, в этом он лгать не стал, — сказал Дилюк и поднял взгляд к вершине склона, на котором проводился шабаш и сейчас терялся за чернеющими ветвями. — Да, Пьеро лжив и завистлив, жесток и хитер. Однако есть в нем кое-что, что бесконечно отличает его от Эолы, и что я уважаю, когда дело касается колдовства. — Причем здесь Эола? — спросил Кэйя, глядя на профиль вампира. — Как тебе и сказали, она посвятила свою жизнь исцелению людей. В этом она находит смысл жизни, и именно из-за этого она начала изучать магию. Понимаешь, о чем я? У нее было несколько путей, ведущих к одной и той же цели, и она избрала тот путь, что показался ей быстрее. В то время как Пьеро больше заинтересован в самом пути, а не в цели, лежащей на его конце. Таких людей значительно сложнее соблазнить и подчинить своей воле. Их занимает сам процесс, а цели лишь иллюзия. Да, распорядитель неприятный и злобный человек, но им в первую очередь руководит поиск разгадки, ему нравится преодолевать тернии и учиться чему-то новому. Эолой же руководит желание помогать человеку, а магия для нее лишь средство, которое она не уважает и не ценит. Поэтому магия так легко столкнула ее с пути и совратила. В своей жажде помочь Эола искала силы для ее утоления и не заметила, как схватилась за кубок с ильной водой, которую нужно было сперва очистить. — Все равно не понимаю, как такой человек подобный Пьеро, подходит на роль распорядителя. — Что ж, ты тоже не лучшим образом подходишь на роль жреца, но ты все равно жрец, — с ноткой недовольства сказал Дилюк, напоминая об их давнем конфликте, а затем устало прикрыл веки, возвращая себе спокойствие. — Ковен неизбежно будет манить завистливых и жаждущих силу людей. Поэтому и главой его должен быть тот, кто в состоянии раскрывать их недобрые замыслы. Пьеро был избран мной, потому что я нахожу его надежнее в его стремлении к колдовству. — А я думаю, что он немного закостенел в разгадывании интриг, — отметил Кэйя. — Привык, что его окружает толпа трусов и посчитал, что я такой же: ухвачусь за первую попавшуюся информацию о нарушителе и в страхе перед вашим величием побегу докладывать о Скарамуше. — Значит, ты меня не страшишься, да? Кэйя немного смутился этого вопроса. Он сказал что-то не так? — Нет, господин Дилюк, не страшусь. Я думал, это очевидно. Пусть Дилюк и являлся нечистью, наделенной нечеловеческой силой, пусть его и боялись люди на шабаше, но боялись они его потому что не знали его лично, потому что считали, что именно он претворял их колдовство в действо, и потому что Дилюк смотрел на них свысока. Кэйе же довелось узнать Дилюка с другой стороны; не то чтобы в этом был какой-то повод для гордости – ему просто повезло, не более – но он не мог просто взять и забыть, что ему было известно о Дилюке лишь потому, что горстка людей опасалась его. — Да, очевидно, — с тенью грусти ответил он и вдруг поднялся с камня. — Подходит время твоего второго испытания. Закрой глаз. Мы навестим Эолу. Жрец послушался, и они вновь переместились магией под сопровождение запахов винограда и роз. На этот раз магия вампира перенесла их в узкую расщелину меж двух гор, которая образовалась, казалось, от удара нечеловеческих размеров меча. Здесь было сыро и скользко, леденящий ветер пробирал до костей, огромные сосульки на отвесах расщелины опасливо дребезжали под порывами. В этих же скалах Кэйя заметил несколько оранжевых огней. Окна, догадался он и вспомнил слова ведьмы о селении, жители которого прорубили себе дома в породе. Очевидно, они переместились в родную деревню Эолы. — Нам в последний дом по правую сторону, — шепнул Дилюк, указывая вглубь расщелины. — Вы знаете ее? — также шепотом спросил жрец. — Нет, но я нашел того мужчину с культей на правой руке. — Он жив? — Да, но если бы я не вмешался, ему бы было совсем худо. Я узнал по покрою его одежды и внешним чертам его родную деревню и доставил его к местному жрецу на попечение. Тот рассказал мне о своих подозрениях касательно Эолы и где ее можно найти. Полученная тобой информация на шабаше подтвердила эти подозрения. — Я думал, вы все это время были рядом со мной, — вздернул бровью Кэйя. — Так и было. Эти животные не просто глаза да уши. Мое сознание одновременно находится в нескольких местах, но об этом не сейчас. Мы попробуем мирно встретить ее и я перенесу нас к капищу, чтобы отменить ее заклятие. Главное, во что бы то ни стало, не отпускай моей руки, иначе я не смогу перенести тебя. И… возможно перенос будет немного болезненным, в случае если Эола окажет сопротивление. Будь готов. — Хорошо, — сказал Кэйя и вложил ладонь в протянутую руку вампира. Они двинулись к дому Эолы. В это время ночи в узком пространстве расщелины, служившем единственной улицей деревни, никого не было, поэтому они не опасались оказаться замеченными. Если бы не редкие факела, Кэйя едва ли смог бы различить дорогу: скалы возвышались над ними подобно титанам, оставляя лишь узкую полоску неба наверху, в которую только в единственный час дня или ночи попадал солнечный или лунный свет. Кэйя не до конца понимал, где начинался, а где заканчивался следующий дом, потому что все они были выдолблены в цельной скале, поэтому целиком полагался на Дилюка в этом вопросе. И когда они остановились напротив очередных дверей, Кэйя воспринял это как то, что они достигли нужного им места. За мутным окном горела одинокая свеча – Эола бодрствовала. Дилюк постучал в дверь. Свет свечи нервно задрожал, а в следующее мгновение человеческий силуэт появился в окне. И через долгие-долгие секунды, отсчитываемые капелью с сосулек, дверь открылась. На пороге стояла высокая девушка с бледной кожей и почти белыми волосами. Ее одежда чем-то напоминала монашеское платье, только другого цвета и лишенное белого воротника. — Вы тот, кто я думаю? — спросила она без страха в голосе. Затем ее взгляд обратился к Кэйе. — А вы…? — Ступай за мной, — проигнорировав ее вопросы, холодно сказал Дилюк и протянул ей руку. Эола нервно поджала нижнюю губу, пробежалась взглядом по вампиру и жрецу и остановилась на протянутой руке в перчатке. И в конце концов она медленно приняла протянутую к ней руку. В этот же момент они начали перемещаться. Кэйя, хоть и предупрежденный, но все же не успел закрыть глаза. Тут же нечто похожее на песок или пепел подобно вырвавшейся на свободу муке ударило в его глаз, заставляя тот щипать и слезиться. Кэйя сам не понял, в какой момент оказался на земле, припав коленями на снег, и сейчас усилено тер глаза, пытаясь восстановить зрение. — Нет! — услышал он женский вопль совсем рядом. — Зачем мы здесь?! Что вы собираетесь делать?! — А ты как думаешь, клятвопреступница? — раздался в ответ голос Дилюка. — Здесь свершился твой грех, здесь будут исправлены его последствия, и здесь ты умрешь. — Нет!!! Я не позволю! Вы не смеете снимать мое заклятие! Я за него заплатила! Осознав, что обстановка накалялась, Кэйя преодолел боль и раскрыл глаз. Мутными пятнами он увидел пытающуюся подняться с земли Эолу, чьи светлые одеяния и облик почти терялись на фоне снега, и красные волосы Дилюка. — Твоя принесенная в жертву человечность меня не интересует. Ты провинилась, навредила ближнему своему ради колдовства, предав меня, и колдовством же обрекаешь душу, которая не в состоянии дать отпора, предав договор твоей деревни со мной. Не будь слепа, прими наказание, как должное. Ты поняла, кто я. Ты храбро пошла за мной. Так встань, гордо подними голову, как истинный член клана Лоуренс. Прими свою вину, подобно дворянскому титулу, и погибни вместе со своим замком, который неизбежно падет под моей силой. — Я знала, что смерть будет моим наказанием, и я была согласна и готова. Но сейчас помимо моей смерти вы требуете, чтобы я отказалась от своего стремления. Так за что я, получается, умру? За прах?! — Верно. Такова цена глупости. Подчинись, прими свой грех, дай мне забрать твою жизнь достойно. — Нет. Убийца должен быть наказан! Он убил его, убил того, кого я исцеляла! Столько сил, столько стараний… Всю свою жизнь я проливала слезы над людьми, целовала их раны и молилась во имя их исцеления! Я даже отвернулась от богов, чтобы оказать больше помощи, потому что… потому что магия была эффективнее… Как я могу простить того, кто убил человека за то, что он хотел жить? За то, что он исцелился с моей помощью? Это несправедливо, это разрывает меня изнутри! Дайте ему умереть! Или… или если вам так хочется, отмените ритуал, но пообещайте, что убьете того ублюдка. Пообещайте! — в слезах гневно и в то же время горестно выла Эола. Кэйя, который сидел в паре метрах от девушки, не мог оставаться полностью безразличным к ее мольбам. Он слышал и видел, как ее терзала боль любви к людям, ради которых она так старалась, будучи служительницей богов не только на деле, но и в сердце, она все равно отвернулась от них, чтобы помогать ближним. Однако ближние ненавидели ее и ее любовь. — Нет. Дела людей, творимые людскими средствами, меня не касаются, — холодно отрезал вампир. С этим он сделал шаг к Эоле и попытался перехватить ее за руку, но та неожиданно юрко увернулась и бросилась к жрецу. Кэйя совершенно этого не ожидал и успел лишь перехватить руку Эолы, в которой непонятно откуда появился кинжал. Кэйя завалился на спину и, продолжая сдерживать руку ведьмы, с испугом увидел как кончик лезвия замер над его левым глазом. — Значит, это вас тоже не касается? — в издевательской манере спросила Эола. Стоит отметить, что Эола не прилагала особых усилий, чтобы действительно нанести Кэйе увечье, она, скорее, просто сорвалась и пыталась как-либо задеть за живое своего судью и палача. Однако Дилюк об этом не знал. Как только те слова сорвались с языка Эолы, ее взгляд изменился: вместо гневливого блеска там внезапно появилась странная пустота, смешанная со страхом. Ее тело напряглось пуще прежнего и забилось в крупной дрожи. Но несмотря на все это, ее рука с кинжалом оставалось мертвенно неподвижной, словно жила отдельно от тела. Понимая, что оставаться в таком положении для него было чревато слепотой, Кэйя выбрался из-под девушки при первом попавшемся случае и отполз от нее на несколько метров, ближе к Дилюку. Тем временем сам Дилюк, выставив руку вперед, очевидно, наводил какое-то колдовство на Эолу. Не отрываясь, он смотрел на нее гневным взглядом, пока ее тело продолжало метаться в подобии безмолвной истерики. Воздух вокруг стал значительно холоднее и подрагивал от напряжения; близрастущие деревья стремительно усыхали – ломались голые ветви, осыпалась резко пожелтевшая хвоя – из них буквально высасывали жизнь. И вот, когда ведьма перестала корчиться на земле, вампир твердо сказал: — Сядь. Эола исполнила приказание и расположилась на земле, выпрямив перед собой ноги, словно играющий на полу ребенок. Ее отсутствующий взгляд в какой-то безграничной скуке уставился в землю, а сама она будто забыла об их существовании. — Перехвати кинжал, — оставил очередной приказ вампир. И это было исполнено – Эола взяла кинжал лезвием вверх, а затем замерла в ожидании. — Отрежь свою левую кисть. — Что?! — воскликнул ошарашенный Кэйя и подпрыгнул на ноги. — Так нельзя! Вы перегибаете палку! Его проигнорировали. Тогда он схватился за руку вампира, которой он указывал на Эолу, и попытался отвести ее в другое направление или перекрыть траекторию указательного пальца собой. Это не возымело никакого эффекта, а вампир стоял словно статуя – не шевелился, не поддавался. Оглянувшись через плечо, жрец увидел, как Эола уже начала выполнять приказ. Постепенно, словно пилой, она оставляла все более и более глубокий порез на собственной руке; кровь браслетом обвила ее запястье и стекала тонкой непрерывной струей на светлое платье. И несмотря на боль, которую бы испытывал всякий человек, ни один мускул на ее лице не дрогнул, ни криков, ни тяжелого дыхания, только подчинение и невысохшие слезы на щеках. Смотреть на это было невыносимо. — Хватит! — потребовал Кэйя. Не дожидаясь ответа, он тут же бросился к ведьме и попытался остановить ее руку с кинжалом и отстранить ее от левой руки. Это немного помогло – не остановило, не привело в чувство, но по крайней мере теперь ей приходилось прикладывать больше усилий для выполнения приказа и процесс замедлился. И все же... Кэйя был не в состоянии пересилить ее, и это непоколебимое, но в то же время покорное стремление нанести себе увечье пугало... словно какая-то безграничная ненависть к жизни одержимо изничтожала оную. — Хватит! — повторил Кэйя, оглядываясь назад. — Она не собиралась причинять мне вреда! Она лишь проверяла вас! Остановите это! Дилюк!!! Вампир моргнул, и осознанность вернулась к его взгляду. Заметив ведьму и жреца, Дилюк тут же опустил руку, и тело Эолы обмякло. Кэйя быстро забрал из ее рук кинжал, отшвырнул его в сторону и прижал к себе истекающую кровью девушку. — Я все равно должен забрать ее левую кисть, — отстраненно сказал Дилюк, первым прерывая молчание. — Она нужна для снятия заклятия. — Почему это так важно? — касаясь щекой лба Эолы, требовательно спросил Кэйя. — Это нечестно по отношению к ней отменять ее заклятие. Она знала, чем это для нее обернется, и все равно пошла на это. Она поставила на карту все, что у нее было, лишь бы убийство исцеленного ей человека не осталось безнаказанным. И столько хорошего она сделала! Спасла столько жизней, в то время как тот ублюдок отнял одну из них. Почему вы защищаете убийцу? — Потому что я дал обет не допускать вмешательства нечистой силы в жизни людей, в особенности тех людей, кто не связал себя добровольными путами колдовства. Поэтому всякая нечистая сила и ее проявления должны быть уничтожены. Мне неважно, кто жертва, а кто хищник, с этим разберутся те, у кого есть право судить, я же просто выполняю долг. Если ты считаешь мои деяния неправильными и желаешь остановить меня, то у тебя это не получится. Встанешь в этом вопросе на моем пути – и я превращу тебя в безвольную куклу. — Но почему вы не можете поступить так, как она предложила? Снять заклятие, а потом воздать тому убийце? Так вы дадите умереть ей спокойно, а преступник понесет наказание. Да, вы сказали, что дела людей вас не касаются, но… но Эола показала, что это не так. Вы применили колдовство на ней, чтобы спасти меня. И… и мне известно, что вы просили жреца Шеймуса приглядывать за Джинн. Разве это не говорит о том, что вам не все равно? — Я никогда не говорил, что мне все равно, и иногда мое небезразличие подводит меня. Я стараюсь не вмешиваться, поскольку знаю, что мне не следует судить дела людей, а небезразличие неизменно влечет суждение. И когда я все-таки вмешиваюсь, я стараюсь обходиться малыми делами и руками людей, — вампир опустил взгляд на потерявшую сознание от его чар Эолу. — Однако сегодняшний день и в этом смысле стал исключением, впрочем она ведьма и ей осталось недолго, так что неважно. Кэйю задело высказанное вампиром пренебрежение к Эоле и он язвительно спросил: — И почему же вы так строги в отношении одних правил, и так безалаберны в отношении других? — Не путай обеты и предписания. — Что ж, может, вы и для Эолы сделаете исключение? — Нет. Пока грех не разворачивается прямо у меня на глазах, я предпочту не вмешиваться, — отрезал вампир и подобрал отброшенный Кэйей кинжал. — А теперь дай мне завершить начатое, жрец. Кэйя рвано выдохнул. Он не мог просить у вампира отказа от клятвы. По его взгляду было понятно, что он совершенно не шутил, говоря, что обратит его в безвольную куклу, если он встанет у него на пути. От воспоминания об этом колдовстве Кэйю пробрала дрожь. Вид покорно режущей себе кисть Эолы еще нескоро сотрется из его памяти, если вообще сотрется. Что-то было до страха омерзительное в этом колдовстве; человеческую волю насильно подавляли, отрицая право на ее существование. — Пожалуйста, сделайте так, чтобы ей не было больно, — полушепотом попросил Кэйя, отрывая Эолу от груди. — Я постараюсь, — пообещал Дилюк и присел напротив них. Он снял перчатки, провел подушечкой пальца по лезвию кинжала, собирая кровь, и начертил на лбу Эолы незнакомый Кэйе символ, пробормотав что-то себе под нос. — Что вы сделали? — тут же спросил Кэйя, который хотел убедиться, что все шло нормально. — Я перекрыл ей физические ощущения. Не сотри случайно ей эту руну, иначе чувства вернутся. Кэйя участливо кивнул и достал из кармана своей мантии платок, которым собирался перевязать рану ведьмы, когда Дилюк лишит ее кисти. Сам вампир осторожно взял ее заляпанную кровью левую руку и какое-то время осматривал нанесенную рванную рану. Заметив, как подрагивали ноздри Дилюка, принюхиваясь, Кэйя одернул его за плечо. Тот вздрогнул, выходя из транса, и после колебания короче, чем заняло бы моргание, быстрым нечеловечески сильным движением отсек кинжалом левую кисть. Жрец вздрогнул, когда кровавая полоса очертила снег между ним с ведьмой и вампиром подобно пропасти между людским и нечестивым миром, а затем крупные бурые пятна полились вниз словно слезы. Вампир быстро поднялся на ноги, потеряв всякий интерес к двум людям. Кэйя спешно подхватил культю и туго завязал вокруг нее платок, чтобы уменьшить кровотечение. Теперь все, что ему оставалось делать, это с тяжелым сердцем смотреть на неведающую о своей боли Эолу и на Дилюка, который проводил ритуал снятия заклятия. Вознеся к ветвям отрубленную кисть, он говорил слова на неизвестном языке, пока алые капли срывались с плоти и разбивались о снег. Затем кровью он очертил руны на тыльной и внешней сторонах отнятой кисти, и на паперти идола, куда тут же поставил кисть, скрывая руну от взгляда. Не переставая произносить текст заклятия, он сорвал со своего хвоста золотую заколку, удерживающую его волосы, и золотую пряжку с ремня. Вместе он сжал их в левом кулаке, и Кэйя увидел, как дым начал подниматься от кулака, словно от горящей листвы. — Что… про… исходит? — очнулась Эола. — Ритуал снятия заклятия. Прошу, прости меня, но я не смог убедить его отказаться от этой затеи, — с сочувствием сказал Кэйя. — Я ничего не смог сделать… Эола тяжело вздохнула и попыталась пошевелить своей левой рукой, но вышло у нее это довольно неуклюже, что наверное также связано с оставленной на ее лбу руной. Оставив попытки, она обмякла в руках Кэйи и с заинтересованностью разглядела его. — Скажи… кто ты? — Жрец. Это я нашел твое подношение идолу. Мне жаль, это все из-за меня. — Ну… если бы я увидела… такую жуть… я бы тоже испугалась, как бы там кто… кого не убил. Не вини себя, — тяжело управляясь языком, бормотала Эола. — Что произошло… после того, как я… напала на тебя? Я… помню, как он говорил… ужасные вещи. Что все исцеленные с радостью забудут меня… Что моя мать никогда не посмотрит на меня… Что я должна… избавить от себя и… Ах, семеро! Сколько ненависти! Сбитый с толку, Кэйя нахмурился. Вампир не говорил ничего подобного, по крайней мере вслух. Возможно, пока Эола была под его контролем, у них состоялся собственный разговор. — Он пытался объяснить мне, почему снятие заклятия необходимо. — И ты согласен с ним? — Боюсь, что да. В это время вампир вознес руку с золотом над отрубленной левой кистью и вновь начал зачитывать заклинание на неизвестном языке. Тонкой полоской расплавленное золото полилось из его кулака на окровавленную кисть у идола, стекая вниз подобно краске, густея и соприкасаясь с застывшей лужицей железа, покрывающего другую, правую кисть. И когда золото полностью покрыло новую жертву, что не осталось ни одного неприкрытого металлом участка кожи, вампир замолчал. — Ты закончил, вампир? — спросила Эола и попыталась приподняться с рук Кэйи. — Да. Твое заклятие снято, — оставаясь неподвижным, сказал Дилюк. — Ясно. Повисла томящая напряженность, поскольку каждый знал, какой шаг станет следующим. Первым, конечно же, ее прервал Дилюк, так как он был основным лицом происходящего действа. Он вновь подошел к ведьме и присел рядом. Его глаза пылали ярко-алым светом от вида крови, которая, казалось, усеивала теперь все капище; новые следы смешались со старыми; открытая рана Эолы продолжала кровоточить, хоть и была крепко перевязана. — Прости за то, что я наговорил тебе во тьме. Заклятие подчинения требует не дюжего презрения к объекту заклятия, — с искренней виной в голосе сказал вампир. — Нет нужды извиняться за правду. — Это не так. Я лгал и тебе, и себе, чтобы взять над тобой контроль и не дать тебе убить жреца, — возразил Дилюк. — Я понимаю, каково это, поставить все и все равно проиграть. И я знаю, что ты была хорошим человеком, однако к некоторым потрясениям нет никакой возможности подготовиться и остаться верным себе. Мне жаль. — Заткнись уже, вампир, и делай свое дело…, раз вызвался его исполнять, — фыркнула Эола, садясь. — Если бы хотел, ты бы уже… давно нарушил свой обет. Не нужны мне твои… фальшивые сожаления. А ты, жрец, — обратилась она к Кэйе, — сотри с меня эту постыдную метку. — Будет больно, — предупредил Кэйя. — Да, знаю. Кэйя исполнил ее просьбу. Лицо ведьмы тут же перекосилось от боли, а слезы выступили на глаза. Однако она терпела, до крови сжав губы, и ни один звук не вырвался из ее горла. — Эола Лоуренс, — официально объявил вампир, поднявшись на ноги и обойдя ведьму со спины, — ты нарушила правило, во следовании которому поклялась. Ты сотворила зло ближнему своему и прокляла другого ближнего на смерть. В отмщение за убийство, ты сама добровольно вознамерилась стать убийцей, используя для этого средства, которым твоему врагу нечего было противопоставить. За это ты умрешь. Дилюк обхватил когтистыми руками голову ведьмы у висков и мгновенно с хрустом свернул ей шею. Кэйя резко вобрал воздух и зажмурил глаз от этого звука, а когда открыл – увидел неестественно расслабленное для переживаемой боли лицо Эолы. В груди возникла странная пустота, ранее не испытываемая им; мгновение назад человек был жив – и вот уже нет. К тому же, ему было жаль ведьму, хоть он и не знал ее в жизни, но свои последние мгновения она разделила с ним. И это, казалось, накладывало на него незримую ответственность – запомнить ее и помнить, даже когда другие забудут. Но тут его мысли были прерваны Дилюком: — Прошу тебя, отвернись. Опустив тело Эолы на землю, Дилюк тоже опустился рядом с ней и теперь с жадностью, не отрываясь, смотрел на одежды ведьмы, пропитавшееся ее кровью. Глаза его горели неестественным блеском, хотя еще в начале ночи едва светились янтарем. Видимо, использование магии и вид крови пробуждали его голод быстрее. Кэйя быстро закатал рукав мантии и закрыл своей оголенной рукой вид на кровь Эолы. — Нет… она все равно мертва, — на выдохе сказал вампир, поняв намерения жреца, и оттолкнул от себя его руку. — И что? Это не значит, что с ее телом можно обращаться, как заблагорассудится. Она не давала своего разрешения испить ее крови, и вы это знаете, поэтому и попросили меня отвернуться – вам стыдно. Так либо возьмите себя в руки, либо испейте крови, разрешение на которую я даю, — сказал Кэйя, еще раз протягивая к лицу вампира руку. На этот раз Дилюк не стал сопротивляться и, схватив с силой кисть жреца, впился в смуглую кожу клыками. Кэйя сдавленно зашипел от краткосрочной боли, но затем, как и в прошлый раз, на него нахлынула волна разгоряченного наслаждение от каждого глотка вампира. Не в силах удержаться в вертикальном положении, Кэйя завалился спиной на снег. Дилюк потянулся вслед за его рукой, манимый ей подобно пес кости. И Кэйя запустил пальцы свободной руки в волосы Дилюка. Это чувствовалось так неправильно – лежать у нечестивого капища, с телом умерщвленной в результате их действий женщины у ног, и получать небывалое удовольствие. Не то чтобы Кэйя мог (или хотел) что-то с этим поделать, ведь… черт. Вскоре Дилюк усилием воли отстранился от его руки и отпихнул ее от себя как прокаженную. Он вновь уселся на колени и взглянул на безжизненное лицо Эолы, на свои окровавленные одежды, на жреца с закатанным рукавом, открывающим рану от укуса, из которой медленно стекала капля крови. Словно только сейчас осознав произошедшее, он отвернулся, пряча лицо за распущенными волосами, и поспешил утереть со щек слезы. Жрец аккуратно уселся, борясь с головокружением, и выжидающе поглядел на Дилюка, давая тому время на то, чтобы прийти в себя. — Что ж, теперь ты увидел мое истинное лицо, — после продолжительного молчания сказал вампир, не оборачиваясь. — Я использую колдовство, которое сам воспрещаю. Я жесток и глух к мольбам, как плохих, так и хороших людей. Я падальщик, пьющий кровь тех, кто неспособен дать ни отказ, ни согласие. Сегодня ты был здесь, благодаря чему уберег меня от одного греха и попытался уберечь от двух других, однако ты не всегда будешь рядом, а я всегда буду совершать эти грехи. И после всего, что я сегодня сотворил и пригрозил сотворить, не стал ли ты меня страшиться, Кэйя? Не посчитал ли ты меня чудовищем? Не бойся сказать мне правду, я приму любой ответ. Сегодняшняя ночь действительно оказалась тем еще испытанием для Кэйи. Он увидел по-настоящему омерзительное колдовство, он увидел жестокость и смерть; он боролся с самыми сокровенными желаниям своего сердца, он боролся против жестокости во имя милосердия и проиграл; он испытал страх за свою жизнь, он испытал страх перед силой другого. За один день он пережил то, что не смел и вообразить. И кое-что незримой струной объединяло эти события. Вездесущая воля вампира, служащая одной единственной цели – соблюдение клятвы, данной людям, коих он пустил на свои земли. — Не страшусь я вас даже с вашим истинным лицом. Видитесь вы мне не чудовищем, а верным рыцарем. Так стараетесь защитить нас, людей… И в то же время вы так одиноки, потому что никто из людей не в состоянии понять вас и потому что вы, будучи прислужником зла, избегаете общения с нами. Это, должно быть, тяжело. Я бы хотел помочь вам, и как жрец, и как тот, ради кого вы так стараетесь. Кэйя осторожно обнял Дилюка со спины, скрестив руки на его груди, и старался не замечать витающего запаха крови, тело ведьмы Эолы, две отрубленные кисти, покрытые железом и золотом, головокружения от потерянной крови. Если он хотел связать себя с вампиром, то теперь эти атрибуты должны были стать для него чем-то менее необычным, чем счел бы обыкновенный человек. Вампир рвано выдохнул, выпутался из рук жреца и поднялся на ноги; Кэйя повторил за ним. — Да будет так, — церемониально сказал Дилюк. — Кэйя Альберих-Гуннхильдр, возжелавший связать со мной свою жизнь, клянешься ли ты мне, что навсегда останешься человеком, не повернешь своей головы ни к колдовству, ни к нечисти, невзирая на силу своего желания помочь мне, быть со мной? А если оступишься, ждет тебя наказание, воплощающее твой кошмар, что заставит тебя пожалеть о своем проступке. — Клянусь, — глядя в глаза вампиру, ответил Кэйя. На губах Дилюка появилась улыбка. — Тогда с этого дня можешь звать меня просто Дилюком. Кэйя почувствовал, как к его щекам прилила краска, хотя вампир этого, по счастью, не заметил, потому что время было еще зимнее, и мороз кусал кожу. Постаравшись отбросить скромность подальше, Кэйя тоже улыбнулся в ответ и, пробуя новое обращение на вкус, сказал: — Как смотришь на то, чтобы привести здесь все в порядок до рассвета, Дилюк?