Жрец и вампир

В эту ночь у одного из сотни горных ручьев стояла непривычная оживленность. Громкие, тупые удары дерева об дерево разносились по округе, отражаясь от ближайших камней, и утопали под кронами деревьев. Иногда, подобно ножу, ритм ударов разрезал всплеск воды, и обычно подобное происходило после особо гулкого удара. И вот опять. Кэйя по инерции продолжил пятиться назад, давая себе время на передышку, пока не оказался по другую сторону ручья. Промокшие насквозь чеботы уже давно перестали его волновать, куда сильнее он опасался скользких камней и ила, которые в одно мгновение могли уложить его на спину самым болезненным образом. Перехватив покрепче обмотанную кожей деревянную рукоять меча, он вновь нашел взглядом Дилюка. Тот стоял на другом берегу ручья; одна его рука сжимала такой же, как у Кэйи, деревянный меч, а другая пряталась за спиной – жест готовности к бою. Вампир терпеливо ждал жреца, недвижимый словно статуя, в то время как Кэйя, грузно вздымал плечами, тяжело дыша. Несмотря на то, что Дилюк пытался придать своему виду невозмутимости и отстраненности, Кэйя видел по озорному блеску в его глазах, что вампир наслаждался возможностью похвастаться своими боевыми навыками. Поэтому его терпеливое ожидание и намеренное спокойствие выглядели как провоцирующая надменность. Кэйя сильнее сжал челюсть и опустил тренировочный меч. — Ладно-ладно, я понял свой просчет. Больше так не буду, — примирительно сказал он, разводя руками, и принялся переходить через ручей обратно. — В следующий раз сделаем по-твоему. Я буду честно отрабатывать по тысячи раз все эти мулине и вольты, прежде чем вызову тебя на бой. — Я предупреждал, что бой – дурная затея. Вместо тренировки ты только закрепил свои ошибки, — с легким разочарованием в голосе ответил Дилюк и, тоже опустив меч, добавил мягче: — Но, полагаю, наглядная демонстрация дала тебе общее понимание о навыках, которые ты получишь в результате обучения. — Еще как! Сплю и вижу, как отделаю тебя после всех этих тренировок. Кэйя усмехнулся и прошел мимо Дилюка, держа путь к дереву, возле которого он оставил льняное полотенце и зипун, согревающий в прохладные летние ночи. Однако он так и не дошел до дерева: не собираясь так просто сдаваться, он крепче сжал меч и замахнулся, метя в левое плечо Дилюка. Тот отреагировал незамедлительно. Деревянное лезвие, совершив полукруг, соприкоснулось с мечом жреца и заскользило по нему, отклоняя удар в сторону. За этим последовала ответная атака, на которую Кэйя не успел среагировать, запутавшись в собственных ногах. А именно на них, словно назидание за ошибку, пришелся удар, причем такой силы, что земля ушла из-под ног, и Кэйя повалился набок. Прежде чем он рухнул в грязь, Дилюк успел его поймать за локоть, что хоть как-то спасло раненную гордость Кэйи. — Спасибо, — тихо буркнул жрец, потирая огретое мечом бедро. Дилюк потерял былую невозмутимость и сердито взирал на него. — Ты поступил низко, Кэйя. Нельзя атаковать, когда бой признан оконченным. Подобные выходки не сделают тебе чести и загубят уже имеющуюся. — Разве хитрость плохой выход, когда сталкиваешься с противником, что сильнее тебя? — вздернул бровью Кэйя, перестав массировать ногу. — Да и в настоящем бою не на жизнь, а на смерть такие формальности не играют никакой роли, как мне кажется. — И с кем это ты собрался биться насмерть? Кэйя промолчал. Тогда вампир продолжил: — Стиль фехтования, которому я хочу тебя научить, имеет строгий церемониал и был разработан в качестве дуэльного стиля. Дуэль сама по себе подразумевает участие в ней благородных особ, то есть людей с четкими моральными ориентирами, способных обуздать эмоции и следовать законам, ибо противоположное есть проявление варварства. Понимаешь? — Да, ты назвал меня варваром, — с серьезным видом сказал Кэйя, но последовавшая улыбка дала понять, что он шутил. — Я не считаю тебя таковым, — счел нужным прояснить Дилюк, однако слова Кэйи окончательно выдавили сердитость из его тона. — Я пытаюсь объяснить, кто и зачем владеет этим стилем фехтования. В хитрости нет ничего плохого, если она происходит в рамках боя и опирается на мастерство владения мечом и телом. Не зря существуют ложные выпады, финты, аппели. Однако хитрость, подобно той, что ты провернул, вредит чести гораздо больше, чем проигранный бой. Так ты негласно сообщаешь, что не уважаешь ни собравшихся, ни себя, ни древние традиции стиля Фавония. — Фавония? Прямо как орден? Дилюк кивнул. Из книг Кэйя знал об ордене Фавония, как о лидере и организаторе первого крестового похода. Считалось, что это был единственный успешный крестовый поход, а все остальные лишь пытались повторить его успех. Однако у Кэйи имелось свое мнение по этому поводу – если первый крестовый поход был таким успешным, то зачем вообще понадобились последующие? О столь очевидном противоречии Шеймус высказался, мол, зло плодится, когда люди совершают плохие поступки, поэтому даже очищенная обитель нечисти будет вновь заселена, если люди не прекратят творить зло. А потом менее возвышено добавил: «Если одним удалось вернуться неразгромленными в пух и прах, это еще не значит, что они победили все зло». И с этой ремаркой Кэйя был уже согласен. — Некогда, — начал Дилюк, — когда орден Фавония еще не получил свою славу и не был столь многочисленным, его члены разработали собственный боевой стиль, которому обучали новичков. Когда орден провел успешный крестовый поход, то молва о его боевых заслугах, включая особый боевой стиль его эшелонов, разлетелась по всему миру. Особо знатные люди приглашали к себе членов ордена, чтобы те обучали их детей владению мечом, в частности, стилю Фавония, а дети в свою очередь обучали ему своих детей и так далее. С тех пор и по ныне, когда орден Фавония уже как тысячу лет расформирован, его стиль по-прежнему живет. Поэтому, Кэйя, как твой учитель, я прошу тебя не позорить историю этого стиля. Я не требую с тебя всегда безоговорочно подчиняться церемониалу, поскольку знаю, да и ты сам отметил, что есть ситуации, когда формальности ведут к верной гибели. Но если твоим противником окажется человек чести, то отвечай ему тем же. Будь благороден. В то же время будь готов к подлости, однако никогда не переступай черту первым. Это нелегко, но в этом и состоит искусство боя. — Хорошо, я постараюсь, — кивнул жрец, понимая важность полученного наставления. Уголки губ вампира слегка приподнялись в слабой улыбке. — Хочешь начать тренировку? — Сейчас я бы предпочел немного передохнуть и просушить обувку, а то еще немного, и у меня в ней начнется нерест рыбы, — заявил Кэйя и для убедительности потопал на месте ногами. Промокшие чеботы отозвались характерным хлюпаньем. Дилюк молчаливо согласился, и вместе они принялись собирать хворост. Когда ветки были сложены вместе, вампир магией поджег их, а Кэйя воткнул два длинных прута и свесил с них промокшие обувь и носки. С тех почти сразу начал подниматься ленный пар. Не зная, куда деть свои босые ноги, Кэйя сложил их на камень, на котором сидел Дилюк, задумчиво глядя в костер. В это летнее время года одежда вампира почти никак не поменялась, словно он не чувствовал ни тепла, ни холода. Все та же закрытая одежда: камзол с сюртуком, жилет, плащ. Отсутствовали только меховые детали, потому что в летнее время года они бы выглядели совсем неуместно. Смотреть на вампира было чуть ли не жарко, учитывая, что сам жрец был в тонкой распашной рубашке и простых штанах. Однако Кэйя знал, что у Дилюка всегда была холодная кожа, словно на дворе стояла если не зима, то поздняя осень. — Пламя говорит что-то интересное? — спросил Кэйя, вспомнив, как однажды вампир предсказал погоду на текущее лето по расположению древесины в огне. Дилюк моргнул, вырванный из раздумий, и поднял взгляд на жреца. — Иногда костер это просто костер, и наблюдать за его пляской затягивающее занятие. — По деревне ходит давняя молва, что вампиры боятся огня, — с улыбкой заметил Кэйя. — Я боюсь огня не более, чем его боишься ты. Он так же оставляет на мне ожоги и так же дает тепло. Хотя, пожалуй, я боюсь его меньше твоего, поскольку в состоянии быстро излечиться от ожогов, будто их никогда и не было. — А если это не просто огонь? Какой-нибудь, который способен по-настоящему испугать вампира? — Если таковой существует, то мне о нем ничего неизвестно. — Ну, хорошо, а что на счет тепла? Не похоже, что огонь тебя согревает, — с этими словами Кэйя легонько поддел пальцами ног плащ Дилюка. — Ровно как и мороз не трогает тебя. — Согревает, — мягко возразил Дилюк, — просто у меня несколько другая потребность в тепле, чем у людей, и я не испытываю связанных с ней неудобств, к примеру, обморожения или пота. Но, стоит отметить, мне больше по нутру холод. — Поэтому ты избегаешь солнца? Словно повинуясь инстинктам, взгляд Дилюка непроизвольно метнулся в восточную сторону неба, откуда через пару часов до́лжно было подниматься солнцу. «Эх, короткие летние ночи» — с легкой тоской подумал Кэйя, понимая, что встреча с вампиром не продлится долго. — Я так понимаю, это очередная молва, ходящая по твоей деревне? — спросил Дилюк, возвращая взгляд к жрецу. — И это тоже. Но я также слышал разговоры нечисти, еще тогда, в прошлогоднем паломничестве. Они упоминали, что ты спишь, а в следующую секунду, стоило последнему лучу спрятаться за горизонт, они запаниковали, и ты уже был тут как тут. — Дурачье они, — пренебрежительно фыркнул вампир, но беззлобно. — И все же...? — В каком-то смысле нечисть не соврала. Пока светит солнце я преимущественно сплю и стараюсь не показываться из замка, но не потому что я не очень люблю тепло и даже не потому что солнечные лучи для меня смертельны. Дело в том, что для исполнения своих обязанностей по договору, я полагаюсь на колдовство, но днем мои магические способности крайне ограничены. Если луна находится в убывающей фазе, то у меня не хватит сил даже чтобы развести простенький костер, как этот. Не говоря о таких сложных заклинаниях, как использование своих «глаз». — То есть, чувствуешь себя обычным человеком, — не спрашивал Кэйя. Вампиру не понравилось это сравнение: его нос недовольно сморщился, а меж бровей проступили морщинки. — Есть еще кое-что, что мне трудно описать, поэтому расскажу, как все было. В прошлом, еще до того, как я обосновался здесь, в Декарабианских горах, я жил среди людей, притворялся одним из них. Работал днем на виноградниках, а по вечерам помогал хозяину таверны с посетителями. Я еще не был сильно сведущ в колдовских делах, поэтому потребности в магических силах у меня не было, но уже тогда я осознавал, что не принадлежу солнечному дню. Каждый день, стоя в поле, я чувствовал, словно всякий падающий на меня луч шептал мне «убирайся! убирайся!». И хоть они не оставляли на моем теле ожоги, ощущались именно таковыми. Мое существование основано на магии крови и не зависит от солнца, луны и прочих источников силы, однако я противен тем, под чьим контролем находится магия солнца, и они изводят меня, прогоняя. — Боги? — предположил жрец, догадываясь, к чему подводил Дилюк. Вампир шумно выдохнул, что он делал крайне редко, так как бо́льшую часть времени вообще не дышал. — Что ж… иногда я тешу себя надеждой, что только один бог, который, собственно, и создал солнце. В конце концов, луну тоже создал один из богов, и под ее светом я не чувствую ничего подобного. Милосердный бог, согласный принять всякую тварь, ищущую себе убежища… Ладно, — Дилюк немного повысил голос, давая понять, что больше не собирался говорить на эту тему, и заправил за ухо выбивающийся алый локон, — та нечисть была неправа. Кэйе потребовалась пара мгновений, чтобы вспомнить, о какой нечисти говорил вампир. — Это почему же? — Потому что в тот день я не спал, меня даже не было в замке. Хотел убедиться, что первое паломничество жреца пройдет гладко. Когда смысл слов дошел до Кэйи, по спине у него пробежала свора мурашек. Все время его паломничества за ним в тени следовал Дилюк, и по сути в этом не было ничего плохого; Кэйя предполагал, что вампир так или иначе присматривал за ним. Но почему-то он не думал, что Дилюк физически был неподалеку. Он даже не заметил чужого присутствия… — Оригинальное у тебя чувство юмора, — нервно усмехнувшись, сказал Кэйя. — В следующий раз выходи из своего укрытия, пообщаемся по дороге, погляжу хоть на тебя при свете дня. Глядишь, загоришь на солнышке. — Не стоит. Паломничество должно оставаться своего рода испытанием, — мотнул головой Дилюк, отчего запрятанная им ранее за ухо прядь соскользнула и вновь повисла у щеки. — Оно таковым не было, ведь ты охранял меня! — Да, но ты считал, что ты один. И если бы случилась какая напасть, не будь она слишком опасной, я бы оставил тебя разбираться с ней самостоятельно. — Очень заботливо с твоей стороны, — рассмеялся Кэйя. Дилюк в своей манере сдержанно улыбнулся, а затем добавил серьезнее: — В грядущую вторую жатву я не обещаю, что буду проявлять даже такую заботу. Так что, как и раньше, полагайся на себя. Следи за дорогой и держи при себе кинжал. На следующий год уже, может, и полноценным мечом обзаведешься. При условии, что ты все-таки приступишь к тренировкам. — Это завуалированная претензия? — вздернул бровью Кэйя. — Это завуалированное предложение. Твоя обувь уже высохла. — Ну, раз предлагаешь… На этом их дружеский разговор окончился, и началась тренировка, во время которой Дилюк объяснял тонкости обращения с мечом, как тот до́лжно держать, какие движения характерны для стиля Фавония; как правильно работать телом, куда и как ставить ноги, чтобы успевать уклонятся от меча и не путаться в них, как то вышло у Кэйи, когда он исподтишка надумал огреть вампира по плечу, а в результате сам получил по ногам, чуть не рухнув в грязь лицом, в буквальном смысле. Дилюк определенно наслаждался возможностью обучать Кэйю фехтованию. Жрец и раньше догадывался по военным атрибутам в одежде вампира, что у того имелся богатый боевой опыт, и сейчас это подтверждалось. Кэйя был рад за него и старался не омрачать настрой своими мыслями о том, что, судя по последним словам вампира, это была их последняя встреча перед второй жатвой, до которой было еще несколько лун. Следуя наставлениям вампира, жрец подготовился к паломничеству как следует. Наверное, даже тщательнее, чем в свою первую церемонию. По сути, подготовка сводилась к некоторым улучшениям в транспортировке алтаря. Тот был довольно тяжелым, приходилось постоянно перекладывать его из одной руки в другую. Наиболее комфортным способом для долгого пути было использование двух рук одновременно, сжимая через бархат золотые ручки, но в таком случае жрец лишался возможности быстро вынуть кинжал в случае опасности. «Даже не перекреститься перед смертью» — смеясь, как-то отметил про себя Кэйя. По долгу своего ремесла жрец много времени ходил по лесу, но обычно ему не приходилось забредать в настоящие горы, где водились рыси и прочие кошачьи. К тому же запах крови из алтаря побуждал хищников действовать более агрессивно. Поэтому к своему второму паломничеству Кэйя сплел берестяную корзину для алтаря, которую можно было носить за спиной, а крышку алтаря обмотал под ручками веревками, чтобы кровь не расплескалась во время ходьбы. — Правильно ты это придумал, — сказал ему Шеймус, проверяя прочность лямок корзины на плечах Кэйи. — Я бывало пользовался такой же. — Так почему вы мне ее не отдали вместе с остальным? — дружелюбно подтрунил Кэйя. — Она в жреческое имущество не входила, — в той же манере ответил старый жрец. — Ладно, думаю, крепко. — Спасибо. Кэйя развернулся лицом к Шеймусу и заметил, как тот хмуро оглядывал его одеяния, которые опять не блистали скромностью. — Мы это, помнится, обсуждали, — тактично предупредил Кэйя. — Обсуждали, — не стал отрицать Шеймус, — но это не значит, что я поменял свое мнение. Твое желание поднять престиж церкви, будь оно выдуманным или настоящим, не сработает. Отличаясь от среднего прихожанина, ты только отталкиваешь его от себя и сеешь зависть с неприязнью. — Я не говорил, что вырядиться чуть поприличнее, чем большинство, достаточно. Старый жрец с подозрением нахмурился. — Что у тебя на уме? Кэйя бросил беглый взгляд на пасторов. Свен ковырялся кочергой в кострище, пытаясь разбить особо крупное полено. Рэймонд в своем обыкновении увязывался за расходящимися сельчанами. Никто не обращал на них внимания. — Я хочу обучить всех желающих грамоте, — вполголоса заявил Кэйя. Лицо Шеймуса вытянулось в искреннем удивлении, что аж блеклые глаза показались из-под бровей, и в них отразился горящий костер. Когда момент изумления прошел, Шеймус насупился и нервно дернул тростью, словно хотел огреть ей Кэйю, но передумал. — Чушь не пори! Это исключено. Научишь ты их грамоте, а дальше? Каждый возомнит себя ученным мужем и начнет вольнодумствовать, а того еще и переведет взгляд на запретное. Грамота им ума не прибавит, а только даст инструмент, который они по своей глупости пустят во зло. Так топором назначено колоть дрова, а некоторые им жен на тот свет отправляют. — Но все-таки в основном топором пользуются, как то было назначено, — заметил Кэйя. — Церковь – оплот знаний, и, верите или нет, но есть те, кому интересно познавать этот мир. Почему бы церкви не привлекать людей таким образом? Шеймус, кажется, совсем не был убежден его словами. Кэйю это не удивило, он знал, насколько дико звучала его мысль, поэтому он в первую очередь поделился ей со старым жрецом, с которым был значительно ближе, чем с остальным членами церкви, и который мог если не понять его, то хотя бы публично не осмеивать. Что ж, необходимо время, чтобы эта мысль прижилась в головах. — Я не требую с вас согласия со мной, однако я бы хотел, чтобы вы подумали на досуге в этом русле. И когда я в следующий раз спрошу вашего мнения, прошу дать мне менее эмоциональный и более обдуманный ответ, — сказал Кэйя. — А пока до встречи. Будьте любезны убрать ритуальные принадлежности на место. Под молчаливый взгляд Шеймуса, Кэйя поправил веревки на плечах и ушел прочь. *** Жрец избрал тот же маршрут, которым шел в прошлом году. Добрался до знакомого холма, с которого открывался вид на замок; спустился к ущелью, где тонким-тонким потоком праздно бежал ручей; прервал свой путь ради нескольких часов сна и возобновил ход, разбуженный криками птиц, что-то не поделивших между собой на соседнем дереве. Дорога с алтарем, упрятанным в корзину за спиной, оказалась значительно проще, и жрец все не мог перестать довольствоваться своей находчивостью, пусть в задумке и не было ничего выдающегося. Результаты не заставили себя ждать – уже к полудню он вышел на открытую горную местность, хотя в прошлое паломничество только протирал глаза после сна. И теперь оставалась самая трудоемкая часть пути – восхождение на хребет. Ступая короткими шагами по каменистой тропе, усеянной мелкой галькой, из-за которой то и дело скользили ноги, Кэйя хватался руками за более-менее крупные валуны, чтобы при неудачном шаге не полететь колесом вниз. Не помнил он этой дороги; видно, случайно отклонился от прошлогоднего маршрута. Не страшно, к замковой горе можно было подобраться разными путями, ему только нужно выбраться на открытое место, откуда он сможет увидеть замок. Полностью поглощенный трудностями восхождения, а также переживаниями о неверно выбранном повороте, он не замечал, что уже какое-то время высоко над головой выписывала круги птица. Снизу она казалась совсем небольшой и даже безобидной, однако горный житель никогда бы не дал такой кажимости обмануть себя. Все знали, на что способны орлы – не проходило и года, как у кого-нибудь пропадала живность по их вине, а порой и дети. Зачастую они держались подальше от поселений, но сейчас жрец был на их территории. Кэйя обратил на него внимание, когда тот уже пикировал вниз: на соседнем горном склоне он краем глаза заметил падающую тень, которую сперва принял за сорвавшийся с горы камень, но уже в следующий миг инстинкты буквально завопили о приближающейся опасности. Кэйя машинально накрыл голову руками и присел на корточки, что спасло его от мгновенного смертельного удара. Вместо плеч и головы когти орла вонзились в руки Кэйи. Несмотря на неудачное нападение, орел не растерялся и сразу же попытался скинуть свою добычу вниз. Кэйя припал коленями к земле, расставляя их как можно шире друг от друга, чтобы птице было сложнее выбить его из равновесия. Орел принялся клевать его пальцы и ладони, укрывающие голову, и бить в бока крыльями, сила ударов которых ничем не уступала удару кулака. Едва осознавая происходящее от боли, Кэйя прикладывал все усилия для сохранения равновесия, потому что в противном случае он точно умрет. Птица продолжала метаться, пытаясь повалить его, и все сильнее сдавливала когти. Жрец с силой приложился к валуну, за который ранее цеплялся при подъеме в гору, сдавив застрявшее между ним и валуном орлиное крыло. Птица забрыкалась из-за внезапной атаки, попыталась перехватить руки жреца. Тогда-то последний воспользовался моментом, освободившейся рукой выхватил из-за пояса кинжал и резко развернулся, надеясь разрезать чертову птицу пополам. Это у него, конечно, не вышло, однако ему удалось ранить хищника. Тот тут же сдался, осознав, что теперь эта добыча была ему не по зубам. Отпрыгнул от Кэйи, как ошпаренный, а следующим прыжком поспешил вниз с горы, неуклюже хлопая крыльями, словно курица, не в состоянии полноценно взлететь из-за полученных травм. Тяжело дыша, Кэйя широко открытыми глазами провожал золотого орла, пока тот окончательно не исчез с его глаз за склоном. Только после он позволил себе забыть о птице и взглянул на свои растерзанные руки. Их било в крупной дрожи, а ощущались они как раскаленный уголь. Выглядели они не лучше. С трудом управляясь с ними, Кэйя развернул их тыльной стороной к себе. Глубокие раны оставленные когтями на предплечьях, и оторванные ошметки кожи и мяса, едва удерживающиеся вместе на кистях и пальцах, расклеванные орлом. Кое-где казалось, что у него вовсе отсутствовала плоть… Кэйя не знал и не хотел знать, так ли это на самом деле. По крайней мере, пока что. Глядя на то, во что теперь превратились его руки, он не сдержался и громко, истошно закричал, вымещая разом гнев на свое бессилие, обстоятельства и проклятую птицу, а также боль и горечь от новоприобретенного уродства. С ресниц сорвалась предательская слеза, но Кэйя ее тут же вытер, о чем мгновенно пожалел – рука отозвалась острым приступом боли, а на щеках остался кровавый след. Кое-как собравшись с силами, он поднял с земли кинжал и поднялся сам. Ему придется спуститься вниз, куда как раз сбежала та тварь, оставившая на нем эти раны. Там он сможет найти воды и трав для того, чтобы как-то привести руки в порядок и если не подлатать их, то хотя бы притупить боль. Если повезет, он наткнется на того орла и добьет его – будет чем перекусить на ужин. Вкус, конечно, отвратительный, но он постарается. Через несколько часов мучений жрецу удалось спуститься и найти ручей. На орла он так и не натолкнулся, но Кэйя уже немного остыл, и ему стало все равно на месть. Сняв тяжелую корзину с алтарем, он поставил ее на ближайший сухой валун и, присев у ручья, принялся промывать раны. Ледяная вода стала настоящим облегчением. И хоть раны щипало и кололо, холод притупил боль с жаром и благосклонно сказался на интенсивности кровотечения. После Кэйя бродил по округе в поисках каких-нибудь растений, способных облегчить его состояние, но так как стояла уже поздняя осень, выбор был невелик – нашелся один только пастуший сумочник, что своего рода удача, потому что лучше травы для остановки кровотечения не сыскать. Жаль лишь, что ничего притупляющего боль не нашлось. Нарвав приличное количество листьев, Кэйя воротился к ручью, промыл их и растер камнем о камень до состояния кашицы. Не без укола сожаления он распорол кинжалом рукава подаренной Дилюком рубашки и пустил их на бинты. Раны он смазал полученной растительной кашицей, а поверх наложил, как смог, перевязь на обе руки. Что ж, после того, как он осмотрел и обработал повреждения, он мог сказать, что пару раз орел определенно оттяпал у него мясцо с кости, но в то же время увечья не были настолько ужасными, коими они выглядели сразу после борьбы. Если он справится с последующими лихорадкой и гноем, то сможет прятать шрамы под перчатками и снимать их только в одиночестве или полной темноте. — Дурак, — рвано выдохнул Кэйя, избегая смотреть на свои руки, ткань перевязи которых представляла собой беспорядочную игру красных и зеленых пятен крови и сока листьев. Благодаря божественной милости или, вероятнее, изнеможению ему удалось заснуть, неуклюже обняв корзину и сложив голову на ее крышку. *** Проснулся жрец к сумеркам, разбуженный ноющей болью. Стоило ему открыть глаза, как к боли присоединилось жалобное урчание желудка. Усилием воли Кэйя заставил себя пойти поискать что-нибудь, чем бы смог временно утолить голод. Нашлась горсть подзамерзшей брусники и пара лопухов, корневище которых еще сохранило свежесть – достаточно, чтобы продолжить путь. На этот раз Кэйя не стал подниматься по той же горе с галькой, а решил вернуться еще дальше назад и попробовать найти тот путь, которым шел в прошлом году. Дорога тогда была почти что легка, сейчас с его руками это самый оптимальный вариант. К ночи он, кажется, нашел искомую тропку. Тьма, полная луна пряталась за облаками, идти было сложно, но зато многие крупные хищники в это время предпочитали спать, поскольку их добыча тоже спала. Карабканья и спуски по горным хребтам заняли у него всю ночь, и когда он, наконец, увидел заветный замок, солнце, к разочарованию Кэйи, уже взошло. Жреческие правила диктовали приходить к замку в ночь, поэтому его ждал почти целый день ожидания. Не желая терять времени попусту, он решил добраться до лестницы, у которой ему до́лжно было оставить кинжал, распятие и корзину для алтаря. К полудню ему это удалось, однако к самой лестнице он подходить пока не стал, поскольку там бушевал сильный ветер – не самое удачное место для часовых ожиданий. Вместо этого он пристроился с подветренной стороны одного из камней и попытался вздремнуть. — И снова здравствуй, жрец, фыр, — сквозь беспокойный сон услышал он нечеловеческий, но знакомый шепот. Вздрогнув, Кэйя выпрямил голову и огляделся. — Глупый жрец, знаешь ведь, что нельзя нам видеться! И правда – вокруг Кэйя так никого и не увидел, и сколько ни пытался глядеть в то место, откуда по его представлению шел голос, так ничего и не увидел, кроме камней да мха. Стараясь не придавать этому значения, жрец перевел взгляд на горный пейзаж и с напускным безразличием ответил: — О, так ты не помер. — Конечно, не помер. Повелитель позаботился о том, фыр-фыр, чтобы ничтожный вурдалак не мог убить меня. — Вур...далак? — нахмурившись, переспросил Кэйя. — Ну, точно глупый жрец! — по-животному засмеялся тот. — Живущий сейчас в замке! Он вурдалак. — Я думал, он вампир. — Вампир, упырь, вурдалак… Суть, фыр, одна! — Что-то ты не слишком жалуешь заместителя своего повелителя, — возвращаясь к прошлым словам нечисти, заметил Кэйя. — Терплю да не жалую, фурх. Мерзок он мне, не наш он и командовать нами по своей натуре не вправе. — Это почему же? — Вурдалак потому что! — Ты не облегчаешь мне понимания. — Говорю же – глупый! Фыр-фыр. Кэйя хотел было ответить, но раны внезапно вспыхнули резкой болью, и все, что вырвалось из его рта, это хриплый стон. Чувствуя, как руки крупно подрагивали в такт сердцебиению, жрец отодвинул часть бинтов, которые уже пора было бы сменить, но у него банально не было такой возможности. Под бинтами было ничего не разглядеть – мешанина из крови, перетертых листьев и сукровицы. Границы ран припухли и, казалось, пылали огнем. Плохо. От внимания нечисти эта ситуация, конечно, не укрылась, и она неожиданно участливым голоском почти пропела: — Ах, ты страдаешь… фыр. Понимаю. Я тоже иногда испытываю муки. От столь откровенной наигранности в Кэйе взыграло почти профессиональное возмущение, и он с непривычки вновь заметал глазами в поисках собеседника. — Звучит настолько неубедительно, что я даже сочувствую тебе. Наверное, тяжело обманывать людей, обладая такими скудными актерскими талантами, — в итоге сказал он в ложную пустоту. Нечисть задели его слова, она протяжно и смачно фыркнула, что Кэйя без труда мог вообразить, как слюна этого неведомого полуживотного разлеталась во все стороны. — Ну, сиди и гний здесь! До заката еще далеко, не исцелит он твои руки, пока правит солнце! А чем дольше ждешь, тем меньше твои шансы! Фыыыр! За спиной жреца раздались удаляющиеся шуршание шерстки и топоток лап, от которого мелкие камешки полетели вниз по склону. Он оглянулся через плечо, но так ничего и не увидел, кроме самого обычного пейзажа. — Эй! Я несерьезно! Не обижайся! Я не хотел тебя обидеть! — крикнул Кэйя вслед, но предлагать нечисти возвращаться не стал. Хватит ему пока испытаний. *** После заката жрец вышел к лестнице, ведущей на вершину замковой горы, оставил кинжал, распятие, корзину и непослушными руками взялся за алтарь. Поднеся его в качестве приношения демону, Кэйя покинул увитый засохшими лозами павильон и, спрятав покалеченные руки под рукава мантии, поднялся по финальным ступеням. Вампир уже стоял там, на мощеной дорожке, ведущей к вратам замка. Отстраненный и холодный. Однако когда их взгляды встретились, на его губах появилась улыбка, и Кэйя не смог не вернуть ему улыбку в ответ. Оставалось надеяться, что она не вышла слишком измученной. — Кэйя, — поприветствовал его вампир коротким кивком. — Дилюк, — вторил ему жрец. Он протянул к Кэйе открытую ладонь, призывая возложить руку. Жрец замешкался и, так не ответив на жест, спросил: — Возможно ли испить крови из другой части плоти? — Я хочу осмотреть твои раны, — пояснил Дилюк, не опуская протянутой руки. Кэйя слабо усмехнулся. — О, так ты все видел. — Позволь мне помочь, — не дав прямого ответа, сказал вампир. Более не противясь, Кэйя закатал рукава и выпрямил вперед обмотанные загрязнившейся тканью руки. Дилюк не побрезговал ни чистотой перчаток, ни малоприятной картиной и осторожно принялся разматывать бинты. — Это все орел. Спикировал на меня, когда я шел в гору, схватил когтями и попытался сбросить вниз, заодно пару раз опробовав на вкус. Огромная птичка, с половину меня размерами. — Золотой орел. — Ага, — зачем-то подтвердил Кэйя, хотя понимал, что Дилюк не спрашивал, а утверждал. — Обычно они не нападают на людей, считая их сложной добычей, но встречаются исключения. Жадная особь тебе попалась. Хорошо, что тебе удалось от нее отбиться, — продолжая избавляться от бинтов, говорил Дилюк, затем его ноздри немного раздулись, принюхиваясь, и он добавил с одобрением в голосе: — Пастушья сумка, умно. Останавливает кровотечение, но– — Но не лихорадку, — завершил за него жрец. — Ты не поможешь остановить ее? Боюсь, что когда я доберусь до дома, где имеются необходимые травы, будет уже поздно. Вампир сбросил последний лоскут вниз, мягко сжал руки жреца, подтягивая их поближе к себе, и натянул пальцами края наиболее серьезной, по мнению Кэйи, раны, оставшейся от вонзенных когтей орла. Кэйя болезненно шикнул и рефлекторно дернулся, но Дилюк крепко держал его, не позволив вырваться. Он еще какое-то время в молчании осматривал раны, пока, наконец, не ослабил хватку. — Раны не критичные, однако ты прав, не стоит откладывать лечение, иначе возникнут осложнения. Я помогу тебе. Прошу за мной. С этими словами вампир развернулся и последовал в сторону врат замка. Кэйя в изумлении уставился в его спину, замерев как истукан. Он сейчас окажется внутри замка…? Его взгляд заскользил вверх по каменным стенам замка, по ажурной резьбе окон, скульптурным фиалам и бесчисленным аркбутанам. Казалось, к созданию этой огромной, наполненной деталями крепости приложили руку сами боги, ну… или точнее, демоны. И теперь Кэйя войдет туда? Щурясь от ветра, продувающего ведущую к дверям дорогу со статуями, жрец последовал за вампиром. К удивлению Кэйи, врата перед ним по волшебству не распахнулись; почему-то он наивно полагал, что те должны были распахнуться, приветствуя своего хозяина. Вот уж глупости, это ведь просто здание, у него нет своей воли. В ту секунду, когда Дилюк положил ладонь на массивную дверцу, высотой в добрый десяток метров, Кэйя спросил, как бы убеждаясь в происходящем: — Ты приглашаешь меня? Дилюк как-то странно хмыкнул и покосился через плечо на жреца, находя его лицо горящими алыми глазами. — Да, приглашаю. На большее у Кэйи не хватило слов. Полностью поглощенный моментом Кэйя напрочь позабыл о боли в руках и слышал только стук собственного сердца в ушах. Вампир толкнул дверцу, и та с неожиданной послушностью поддалась, брякнув по ту сторону затвором. Когда дверь раскрылась на ширину достаточную, чтобы пропустить одного человека, Дилюк взялся за рукав мантии Кэйи и потянул его вслед за собой в образовавшуюся щель, во тьму. Внутри действительно было темно. Темнее чем снаружи. Только рассеянный лунный свет, упрятанный за облака, проникал через витражи решетчатыми тенями, почти не раскрывая секретов убранства. Однако в следующее мгновение, как дверь гулко закрылась за их спинами, Дилюк взмахнул рукой, и загорелся ряд факелов, установленных на стоящих рядком колоннах. Взгляду жреца открылась длинная зала, чьи своды утопали во мраке. Вдоль колон лежал длинный алый ковер, который выглядел… очень старым и лишенным ухода. В некоторых местах он истерся до дыр, обнажая чумными пятнами мраморный черный пол с белыми прожилками. Увешивающие стены гобелены постигла та же участь. Некоторые из них, казалось, вовсе намеренно ободрали и теперь их куски безвольно лежали на полу, выставляя напоказ облупившуюся штукатурку. Удивительно, но в противоположном конце залы стояло огромное распятие, которое, несмотря на определенное богатство исполнения, выглядело… жутко. Распятый на нем мужчина (не Веннесса, кою обычно изображали на распятиях) обвивал неестественно скрюченными руками и ногами крест, передавая переносимые им муки от своего положения. За его спиной раскинулись золотистые крылья, помутневшие от времени и покрывшиеся пылью. Лицо распятого скрывал такой же золотой капюшон, а по ореолу его головы был исполнен обсидиановый нимб, больше напоминающий колючий терновый венец, поджидающий момента, чтобы впиться мученику в голову. Кое-где с потолка свисали длинные алые полотна с вышитыми золотой нитью символами крыльев и скрещенных скипетров. Очевидно, что раньше эти стяги свисали по всей длине залы, сейчас же от них осталось лишь пять-шесть штук, да и те были в том же запущенном состоянии, что и остальное убранство. — Ожидал чего-то другого? — поинтересовался Дилюк, все это время со сдержанным любопытством наблюдающий за жрецом. — Да, — не стал юлить Кэйя и перевел на вампира свой взгляд. — Такое чувство, что здесь никто не живет уже как сотню лет, и ты оказался здесь в первый раз, равно как я. — В каком-то смысле, здесь действительно никто не живет. Даже неприхотливая в удобствах нечисть избегает эту часть замка. — Из-за распятия? Дилюк с непонятной смесью тревоги и сожалений взглянул на упомянутую скульптуру и коротко кивнул. — Нам нужно идти дальше. Все лекарства я держу в другом корпусе. — Хорошо. Они прошли к распятию и свернули от него влево, где в тени тленной занавеси, как оказалось, пряталась обычных размеров дверца. За ней была винтовая лестница, уходящая высоко-высоко к вершине одной из четырех башен. Они, однако, не дошли до ее вершины даже наполовину. В череде ступеней вампир остановил их перед другой дверью, пройдя через которую, они вышли на виадук, соединяющий одну часть замка с другой. В лицо опять ударил ветер, и был он еще сильнее, чем перед вратами замка. Кэйя рискнул подойти к перилам и поглядеть вокруг. Повсюду иглами торчали шпили замка, каменные заостренные своды и такие же переходы-виадуки, на подобии которого они сейчас стояли. Разглядеть горизонт не представлялось возможным, что немного расстроило Кэйю – ему хотелось попробовать найти свою деревню. — Отсюда видно мой с матушкой дом? — оглянувшись на вампира, спросил он. — Только если забраться в одну из башен и заиметь такое же острое зрение, как у меня. — И все же, в какой он стороне? Дилюк терпеливо подошел к нему и, пристроившись за его спиной, прижал голову к его виску, чтобы лучше видеть с перспективы Кэйи. Затем он указал в западное направление, где Кэйя, конечно, ничего не увидел, кроме тьмы ночи. — Там. Но отсюда не разглядеть. Соседняя вершина горы загораживает вид. Когда-нибудь, когда твои руки будут в порядке, а луна выйдет из-за облаков, мы заберемся на вершину башни и поглядим еще раз. Кэйя в удивлении на слова вампира повернул к нему голову, тот краем глаза наблюдал за ним. Будучи так близко, его светящиеся глаза казались еще ярче, и если Кэйя смотрел прямо в них, окружающая тьма становилась гуще. Казалось, что если он так продолжит смотреть в них, то не увидит больше вообще ничего, поскольку те, как пламя, лишат его зрения. Гипнотическая магия разорвалась, когда Дилюк едва заметно повел носом. Для жреца это стало сигналом к тому, чтобы поторопиться. В конце концов, вампир был голоден, а открытая рана Кэйи только разжигала аппетит. Ему следовало поскорее выполнить свою часть долга жреца. — Тогда приведем мои руки в порядок, — сказал он, отстраняясь. Миновав виадук, они зашли в следующий корпус замка, который был крупнее и выше предыдущего. Здесь не оказалось никакой огромной залы. Пространство было поделено на комнаты со сквозным коридором. Следующее отличие заключалось в порядке, который здесь все-таки присутствовал. Штукатура на стенах выглядела свежо и опрятно; тяжелые портьеры, закрепленные серебряными подхватами, выглажены и выбиты от пыли; деревянный, лакированный пол без единого следа потертостей; в каждой из комнат присутствовала мебель, богатая, с причудливыми декоративными завитками, а шелковая обивка стульев и диванов блестела в свете факелов гладкостью. Такое количество комнат Кэйя, привыкший жить в простой избе, находил странным: были здесь комнаты для чтения, и для рисования, и чайная (что странно, потому что вампир всегда говорил, что не употреблял человеческую пищу). Одна комната была полностью посвящена часам: десятки часов, выставленные на разное время. Рядом с каждым из них были закреплены таблички с пояснениями, прочесть которые у Кэйи не представилось шанса. Пара комнат была огорожена плотными занавесками, и жрецу так и не довелось узнать их предназначение. Дилюк упомянул, что здесь же была библиотека, оставшаяся по другую сторону коридора, и фехтовальный зал этажом ниже, который раньше был танцевальной. И когда они добрались до комнаты, напоминающей некую специфическую мастерскую-кабинет, вампир остановил их. — Прошу, присаживайся, — сказал он, указывая на дубовый стул возле квадратного столика, длиной в полтора локтя. Кэйя послушно сел на обозначенное место. — А это…? — Лаборатория, — ответил Дилюк, скинул на тумбочку свой плащ и прошел к буфету, за дверцами которого стояли многочисленные склянки и коробочки. — И чем ты тут занимаешься? — Обычно алхимией, но, бывает, и чем-нибудь полезным. — Например? Вампир не ответил, но кивнул в сторону длинного углового стола. Сочтя это за разрешение осмотреться, Кэйя поднялся и подошел к упомянутому столу. Тот был заставлен всяческими вещами, словно работу оставили в самом процессе: массивные книги, перегонные аппараты, склянки (которые, видимо, вытащили из того же буфета, в котором сейчас рылся Дилюк, и не сочли нужным поставить на место), пергаменты. Последние были исписаны почерком Дилюка – ровным, с завитками – но судя по всему, это были какие-то черновые записи, потому что некоторые куски текста агрессивно перечеркивали жирные чернильные полосы. Долго гадать, что именно имел в виду Дилюк, кивая на стол, не пришлось – в угловой части стола стоял необычный прибор, название и предназначение которому Кэйя затруднялся дать. На подложке этого приспособления он обнаружил удивительной красоты золотой браслет. Тончайшие цепочки, напоминающие паутину, перекрещивались между собой и соединяли два крупных обруча. В последних ровным рядком были инкрустированы изумруды, но не везде, некоторые места пустовали, хотя место для камня уже было подготовлено. Кэйя поднял взгляд выше и с изумлением увидел несколько коробочек, почти доверху засыпанных обработанными драгоценным камнями. Для каждого типа и цвета камня была своя коробочка, и расставлены они были исключительно педантично согласно оттенку и тону. Жрец никогда не видел столько самоцветов за раз, отчего у него чуть не вскружилась голова – и вот за это ему было стыдно. — Все эти украшения, которые ты дарил матушке–! Ты их создал собственноручно? — Подходящее занятие для бессонных дней, — с толикой скромности сказал Дилюк, вынимая из буфета несколько склянок. — Это потрясающе! Никогда бы не подумал, что ты сам их сделал! — все не мог отпустить эту мысль Кэйя. — Ты потрясающ! Сколько работы и сколько трудов, работа настоящего мастера! …Жаль, что матушка их никогда не носит. Если бы она знала… — Она знает, равно как я знаю, что она никогда не надевает их. В чем поступает мудро, — сдержано сказал Дилюк. — Я сразу сказал ей, что если возникнет нужда, пусть продает их хоть целиком, хоть по частям. — Она так никогда не делала. Вампир ничего на это не сказал, высыпал часть высушенных листьев в чашку и принялся молоть их ступкой. Кэйя хотел присоединиться, но не нашел глазами вторую ступку с чашей. Не зная, чем еще он мог помочь, он вернул свое внимание к углу стола с драгоценностями. — А этот прибор для чего? — Это ювелирный микроскоп, позволяет работать с мелкими деталями. Взгляни в окуляр, увидишь. Не совсем понимая, что такое «окуляр», Кэйя склонился над прибором и взглянул через единственное место, которое по его мнению предназначалось для глаза – металлическую трубку. Там он увидел кусочек золотого обруча, но так близко, словно тот был на расстоянии всего пары миллиметров от его глаза. От неожиданности он дернулся, а затем вновь прильнул к окуляру. Для эксперимента он немного сдвинул браслет в подложке, так изображение столь быстро промелькнуло перед его взглядом, что закружилась голова. Вновь дернувшись, он восхищенно высказался: — Чудеса! — Все из-за особой формы стекла в окуляре. Благодаря ей можно отдалять и приближать предметы. Сам предмет, конечно, никуда не двигается, но зато можно рассмотреть его с более удобного расстояния. Хм, — Дилюк вдруг задумался, — возможно, с его помощью ты сможешь разглядеть свою деревню, — и вернулся обратно к теме: — Такую линзу изобрели в Фонтейне уже… довольно давно. Хотя первые подобные образцы были сравнительно большими и не поместились бы в столь маленький окуляр. Кэйя тем временем продолжал экспериментировать, подставил под линзу свой палец и разглядывал его через микроскоп, что вышло не очень успешно, поскольку его руки дрожали. — Пожалуйста, Кэйя, сядь обратно, — через некоторое время сказал вампир и сам прошел к столику, поставив на него пару чашек и моток марли. Кэйя занял свое место и с сомнением сказал: — Я могу сам разобраться с ранами, если тебе не хочется или… сложно. — Все нормально. Позволь мне позаботиться о тебе. Ведь из-за моего бездействия тебе оставили эти раны. Сожаление в голосе вампира было столь явным, что жрец не стал спорить да и не особо хотел, говоря начистоту. Кэйя сложил раненные руки на стол перед Дилюком. Те нещадно горели, но боль как таковую он уже не ощущал или просто привык к ней. Дилюк снял перчатки и, оторвав кусок свежей марли, смочил ее в чаше с прозрачной жидкостью, которая пахла как самая настоящая брага. Мокрой тканью он протер руки Кэйи от остатков растительной кашицы и запекшейся крови, избегая касаться ран. Сами раны он промыл обыкновенной водой под постоянное сопровождение болезненным шипением со стороны Кэйи. Затем он смазал их изготовленной лечебной мазью и принялся накладывать тугую перевязку, которую Кэйя сам бы себе не смог сделать как следует. Холодные руки вампира приятно остужали кожу, лучше всякого компресса. Несмотря на опасения Кэйи, вампир сдерживал свой голод и не проявлял внешних признаков дискомфорта (хотя один раз, когда вампир промывал раны водой, Кэйе показалось – показалось! – что тот слизнул со своего пальца каплю крови, случайно попавшую на него). Как и ожидалось, лихорадка никуда не делась по волшебству, но по крайней мере его руки теперь выглядели опрятно и чисто. Болезненное состояние должно скоро пойти на спад, если он продолжит менять перевязку по возвращению домой. Уголком сознания Кэйя почему-то думал, что вампир излечит его руки, используя магию. Один щелчок – и его руки как новенькие. Это избавило бы его от всех проблем, включая будущие шрамы. Наверное, это из-за слов той фыркающей нечисти, с которой он перекинулся словцом у подножия… Что ж, Дилюк выбрал разрешить эту ситуацию другими средствами, и не Кэйе до́лжно указывать, как себя лечить. Когда Дилюк в завершающем жесте заправил края узлов внутрь и отстранился, Кэйя почувствовал возрастающее внутри волнение и нервно облизнул губы. Осталось последнее дело и… самое приятное, отчего, впрочем, не становилось спокойнее. — Что ж, возвращаясь к моему вопросу, — первым начал он, — возможно ли испить кровь не из руки? — Кровь течет по всему телу, — по-учительски заметил Дилюк и протер сухим куском марли освободившийся столик от остатков воды, браги и прочих неприятностей. Кэйя поджал губы, скрывая улыбку. Он представил, что Дилюк таким тоном и этим актом чистоплотности скрывал свое смущение. Но в действительности по его виду нельзя было сказать ничего конкретного, да и едва ли вампира заботили такие тонкости. — И откуда ты желаешь ее испить? Дилюк молчаливо поднялся из-за стола и подал руку жрецу. Тот послушно вложил в нее ладонь и тоже выпрямился. Вместо того чтобы приступить к последнему этапу жертвоприношения прямо здесь и сейчас, Дилюк повел его в другую комнату, а именно в чайную, где стояло несколько круглых столиков, пуфики и софа. Замерев перед последней, Дилюк жестом предложил жрецу присесть, что тот и сделал. Вампир сел рядом с ним. Какое-то время они сидели так, в молчании взирая друг на друга, как два блюдущих обет монаха. Ну, точнее так это видел Кэйя, потому что для него вся эта ситуация была наполнена эротическим подтекстом, и он знал, куда еще обычно кусают вампиры, поскольку не раз замечал на шее Джинн кровавые точки от клыков. А шея, согласитесь, не рука! Поцелуй руки даже церковью не считался возбранительным, но вот шеи… Вампир поднял свободную руку и откинул за спину волосы жреца,… и Кэйя не сдержался. Завел руку за затылок Дилюка и прижал его голову к шее. Дилюк не растерялся: когда его лицо соприкоснулось со смуглой кожей, в шею Кэйи вонзились уже клыки, а не нераскрытые губы. Неосознанно жрец сильнее вцепился в алые волосы на затылке, а уже в следующее мгновение повалился спиной к изголовью софы, утягивая за собой вампира. Вышло это не совсем удачно, потому теплая капля крови сбежала из-под укуса Дилюка и потекла куда-то за затылок жреца. Впрочем Кэйю это волновало в последнюю очередь, ему с трудом удавалось сохранять понятие своего существования, терявшееся за стеной наслаждения, куда там до таких мелочей. Их все еще сцепленные руки теперь были сжаты между их телами, и в какой-то момент Кэйя, не особо себя контролируя, начал тереться о них бедрами. И каково было его удивление, когда он понял, что уже какое-то время следовали ответные толчки. Это мимолетное пробуждение сознания словно как-то передалось вампиру, и тот мгновенно взял себя в руки, резко отстранился от шеи жреца и попытался подняться, но Кэйя все еще сжимал его затылок и не позволил так быстро уйти. — Дилюк, прошу… еще. — Нет. Мне достаточно, а ты не в себе. Кэйя все равно не выпустил его, а когда способность связно говорить вернулась к нему, он сказал: — Не хочешь больше крови – не пей, но, прошу, побудь со мной еще немного. — Ты не в себе, — тупо повторил Дилюк. Кэйя обхватил его лицо перебинтованными руками. — Ох, посмотри на себя... По чему ты льешь слезы, вампир? Какие печали тревожат тебя? Позволь мне скрасить твою грусть. — Кэйя– — Нет-нет, не прячь их. Говорят, когда у человека высыхают слезы, он становится демоном. Это, конечно, все глупая молва да и к тебе отношения не имеет, но не надо становиться демоном, тебе это совсем не к лицу. — Ох… Дилюк сдался и, прижавшись к Кэйе, крепко обнял его. Кэйя поспешил обнять его в ответ и склонил голову к алым волосам. Их руки опустились на пах друг друга, и они возобновили то, на чем прервались. В чем-то вампир был прав, Кэйя действительно был не совсем в себе, по крайней мере в самом начале, а потом уже просто отказался отступать. И не пожалел. Еще никогда Дилюк не был с ним так близок, как сейчас. Во всех смыслах. И хоть они не обменялись почти ни одним вразумительным словом, жрец чувствовал, что возникшее между ними взаимопонимание стоило дороже всех слов. После они еще какое-то время лежали неподвижно, пряча друг от друга лица, но вскоре Дилюк решил подняться. Кэйя не стал противиться этому, поскольку его тело уже начинало ломить от чужого веса. Вампир, однако, не покинул софу, а остался сидеть на ней, опустив взгляд в пол. Кэйя не торопясь тоже принял вертикальное положение и теперь в нетерпеливом ожидании смотрел на Дилюка. — Я… хочу, чтобы ты поразмышлял над произошедшим более трезвой головой, — с трудом подбирая слова, сказал вампир. — Сейчас, возможно, все кажется простым и само собой разумеющимся, но существуют… обстоятельства. Во-первых,… я любовник твоей матери, и это не то, что я собираюсь менять. Устраивает ли тебя такое? Нет, подожди! Я не хочу слышать сейчас никаких ответов. Во-вторых, я не буду скрывать произошедшее от Джинн, если ты решишь продолжить в том же духе. Однако если ты захочешь поставить точку в этом пути развития нашей клятвы, я ничего ей не расскажу. В-третьих, если Джинн будет ранить наша… связь, мы прекратим ее. Вот такие у меня к тебе просьбы или, скорее, условия. Подумай над ними и подумай, что ты сам испытываешь по этому поводу. Я приму любой исход. Кэйя не мог не признать, что его бросило в холодный пот, когда произошедшее сейчас между ними связалось с тем фактом, что Дилюк был любовником Джинн. Это казалось очевидным, но почему-то в его голове эти вещи стояли на диаметрально противоположных полюсах. И если Кэйя еще мог принять этот факт, то он не был уверен, что Джинн будет придерживаться тех же позиций. Для Джинн Дилюк был единственным близким, ради которого она пожертвовала репутацией, друзьями и любимым занятием – ведовством. Что если она не сможет принять, что Дилюк посвящал себя не только ей? Более того – ее приемному сыну. Кэйя так и не рассказал ей, что они обменялись с Дилюком клятвами, согласно которой вампир пил его кровь. Он… должен признаться ей хотя бы в этом. — Хорошо, — подрагивающим голосом сказал Кэйя. — Я подумаю над твоими словами. Дилюк благодарно кивнул, однако напряжение никуда не делось из его черт лица. — Я провожу тебя до ведущей с горы лестницы. Они вернулись тем же путем к вратам замка, больше нигде не останавливаясь на любования пейзажами, не соприкасаясь друг с другом ни намеренно, ни по случайности и даже не обмолвились и словечком, за исключением прощальных фраз. На этом жрец отправился в конечную точку своего паломничества. *** В деревню он вернулся в вечер. Самое подходящее время для откровенных разговоров. В дороге он полностью убедился, что ему и Джинн следовало поговорить. Она должна знать о его клятве с вампиром. Но чем ближе он подходил к дому, тем сложнее ему было собрать волю в кулак. Больше всего он боялся ранить ее как тем, что ее возлюбленный теперь пил не только ее кровь, так и тем, что долго утаивал от нее правду. Он утешал себя мыслью, что клятва не значила, что у них с Дилюком была близость (хотя, по факту, она уже была, но об этом он пока не тревожился – забота следующего дня). Но в то же время Джинн прекрасно знала, какого рода эмоции возникают во время укуса вампира, и сопоставить одно с другим делом было нехитрым, а аргумент, что, мол, он и без клятвы знал, что такое укус вампира, сразу отметался, ибо это было тайной жречества. И он ходил кругами по всем за и против, воображая их предстоящий разговор. Однако в действительности все пошло совершенно по другому пути… Когда он вошел в дом, Джинн сидела за вышиванием, но завидев его, быстро отложила его в сторону и поспешила к Кэйе. — Галчонок! — Сиди, сиди, матушка, побереги ноги. Она, конечно же, не послушалась и, сократив разделяющее их расстояние, порывисто обняла его. Кэйя ответил ей тем же. — Тебя не было дольше обычного, я распереживалась, места себе не находила. Слава богам, ты в порядке! — Да… прости меня за это. Я сам не предполагал, что настолько задержусь. Просто– видишь ли, в дороге наткнулся на злоключение. Джинн в тревоге отстранилась и поглядела на Кэйю. Тот выставил перед ней руки, перемотанные успевшими загрязниться в дороге бинтами. Дрожа, Джинн невесомо обхватила его запястья, боясь причинить боль, так как не знала, где именно были раны. — Что с тобой случилось? — спросила она. — Нападение золотого орла, — коротко пояснил Кэйя. — Накинулся на меня в горах по пути к замку. Какое-то время дело обстояло худо, но господин Дилюк явился на выручку и помог обработать и перевязать раны. — Ох, беда! Злые птицы эти орлы! Надо срочно сделать новую перевязку, иначе все старания пойдут насмарку. Она тут же посеменила к полкам, где хранились их травы и настои, и начала наводить шорох. Тем временем Кэйя сбросил с плеч пустующую корзину, мантию и кинжал, затем помог согреть воды для обработки раны и расставил все приспособления на столе. Усевшись напротив, Джинн начала разматывать тщательно наложенный бандаж. В отличие от Дилюка ее больше ужаснули не те раны, что были на предплечьях, а на кистях. Выглядели они действительно жутче: истерзанные в мясо пальцы и тыл ладоней – не оставалось сомнений, что они уже никогда не будут прежними. — И что, он не применил магию, чтобы вылечить тебя? — сомнительно спросила она. — Нет. Только какие-то растения, которые я не успел разглядеть, брага да вода. — Это хорошо. Джинн принялась промывать его руки от уже бесполезной растительной мази, крови и незначительного гноя. Кэйя нервно сглотнул, понимая, что пришло время признания, и начал: — Матушка, я должен тебе кое-что сказать. Возможно, важное, возможно, не очень. Дело в чем… помнишь проводы морозов? Я тогда долго отлучался по жреческим делам. Ну, вот… случилось так, что я тогда натолкнулся на господина Дилюка, и мы с ним заключили клятву. Теперь он иногда пьет мою кровь. Джинн резко вздернула головой, лишь чудом не свернув себе шею. Кэйя вздрогнул – именно такой реакции он опасался. Взгляд Джинн машинально опустился на шею Кэйи, и тот готов был восславить богов за то, что он не стал снимать жилета, чей ворот скрывал следы укусов. — Что? — переспросила она. — Ты ведь все услышала. На ее лице отразилась целая буря эмоций, которую сложно было расчленить на раздельные составляющие. Ее глаза недоверчиво заметались по лицу Кэйи, словно выискивали в нем признаки лжи или неудачной шутки. Брови дрожали, не зная – хмуриться или изгибаться. Пару раз она раскрыла было рот, но так ничего и не сказала. И вот, наконец, она определилась со своей реакцией: ее губы сжались в полоску, а носик сморщился от горечи, но это было вовсе не признаком зачинавшихся слез, наоборот – гнева. — Кэйя! Он же нечисть! А это – самая настоящая сделка с нечистью! Она стремительно поднялась на ноги, бросив на стол мокрую тряпку, которой вытирала рану. Во всю сторону разлетелись брызги, и это ее, видимо, немного охладило. Она бросила беглый взгляд на истерзанные руки Кэйи и почти послушно села обратно, собираясь продолжить обрабатывать рану, однако как только она уселась, она сразу же забыла про нее. — Он нечисть! — повторила она яростным шепотом. — Ты наслал на себя проклятие! Теперь ты навсегда проклят и будешь вечность томиться в муках, стоит тебе испустить последний вздох. И твоя жизнь уже никогда не станет лучше. За это обязательно придет наказание! Такие вещи не обходят внимания богов! Кэйя растерялся от такого поворота ссоры. Уж что-что, а от своей приемной матери он в последнюю очередь ждал таких обвинений. Он знал, что за последние годы она стала более религиозной, чем прежде, но не думал, что настолько. Этот пастор Рэймонд... что-что, а проповедовать он умел, вызывал доверие и умело обращался с эмоциями слушателей. Жаль, что Джинн на это купилась. — Помнится, ты тоже на такую сделку соглашалась, — холодно отметил Кэйя. — Я глупа и одинока. Обвести такую как я – раз плюнуть. Но ты! Ты ведь обучался в церкви, ты ведь умненький мальчик! Ты должен был знать, что скрывается за подобными клятвами, и раскусить его обман в три счета. — Едва ли он кого обманывал. По-моему, условия вполне ясные! — Нечисть не понимает, когда лжет. Таковая ее природа – казаться участливой и вселюбящей, чтобы в последний миг забрать себе твою душу. Знаешь, что они души пожирают? Живут за их счет? Страдания придают им сил, они специально мучают захваченные души, чтобы на постоянной основе подпитываться и становиться сильнее. Так Дилюк с тобой и поступит. Касательно меня все уже было понятно: мать ведьма, сама ведьма, не колдовство душу пожрет, так нечисть. Но ты мог избавиться от всего этого! И я надеялась, что так и выйдет, когда ты ушел в церковь. — Да, ушел в церковь, чтобы стать жрецом. Хороший повод для надежды! Даже Дилюк не шибко радовался, узнав, что я натворил. Чего это ты тогда радовалась? — Все еще не веришь мне, да, Кэйя? Ну, тогда слушай. Когда, говоришь, вы поклялись? В проводы морозов? Так знай – незадолго после рождества я не дала испить ему крови, отказала. И сказала, что больше не хочу делиться с ним кровью. Вот он и запаниковал, что ему будет не у кого брать пищу. Сразу побежал к тебе, ибо помнил, что ты ему предлагал. Эти слова выбили у Кэйи опору из-под ног, потому что он впервые об этом слышал. Джинн не было свойственно врать, поэтому причин ей не верить у Кэйи не было. К тому же их разговоры не раз затрагивали Джинн, и вампир ни разу не упоминал, что они в своем роде расстались, словно намерено утаивал сей факт от жреца. Если все так, то… то согласие Дилюка принять его клятву действительно выглядело странно, учитывая, что все предыдущие годы он категорически отказывался от его крови. В отсутствии ответной реакции Кэйи состояние Джинн резко переменилось. Весь ее гнев сошел на нет, сменившись самобичеванием. Она спрятала лицо в ладонях, и плечи ее затряслись в преддверии рыданий. — Это все моя вина… Не надо было мне отказывать ему. Из-за меня он переключился на тебя. Ох, дура я! Кэйя запрятал свои сомнения куда подальше и поспешил к приемной матери, обнимая ее и целуя закрывающие лицо ладони. — Матушка, нет, ты ни в чем не виновата! Нет, прошу, не плачь, не вини себя! Та никак не отреагировала. Тогда Кэйя, навязчиво желая хоть как-то смягчить ее терзания, продолжил: — В этом нет твоей вины. Это все я. Это я напирал на Дилюка, постоянно предлагая крови, стоило ему явиться с горящими глазами. Это я ковырялся в его сердце, выцепляя оттуда все самое дорогое, чтобы привязать его к себе. Это я обманывал всякого, кто противился моему желанию быть с ним. Я. Ни ты, ни Дилюк здесь ни при чем. Прошу, хватит корить себя! — Это правда? — мокро спросила она, не убирая рук. — Ты хочешь быть с ним? — Я– Кэйя замолк, пытаясь уложить в голове все, что только что выпалил. Наверное… он сказал больше, чем того хотел; возможно, не все неправдиво. Но сожалеть было поздно. — Да. Джинн поднялась со стула и, пряча взгляд в пол, спряталась за ширмой, огораживающей кровати от остальной части дома. Кэйя не осмелился идти за ней. Она долго сидела там в гробовой тишине, даже почти не шмыгала носом. Абсолютно не представляя, что из этого выльется, Кэйя уселся обратно на свой стул и больше не шевелился – сидел как статуя перед расставленным чашками с водой и мазью для его рук и чувствовал себя небывало мерзко. Он твердо решил, что так и будет сидеть, пока Джинн не скажет ему что-либо, даже если это займет всю ночь и весь следующий день. Но в то же время он не нарушит молчание первым: Джинн нужно время – ради нее оно у него найдется. Сидеть до утра, к счастью, не возникло необходимости. Через четверть часа Джинн вернулась к столу и продолжила обрабатывать его руки. С трудом контролируя от переживаний дыхание, Кэйя словно со стороны наблюдал, как приемная мать заботилась о его руках, как с нежностью, на которую способны только матери, промывала и смазывала раны, что Кэйе ни разу не захотелось болезненно ойкнуть. Даже в пылу гнева, обиды и горечи она все равно думала о его поврежденных руках, преисполненная состраданием и любовью к своему сыну. Что в начале, когда только завязалась ссора, она попыталась возобновить уход за раной; что потом, когда она после долгих раздумий вновь вернулась к нему (а он знал, что если бы не рана, они бы еще очень долго не разговаривали друг с другом); что сейчас ее бережные касания, наполненные нежностью. Матушка, любимая матушка. Когда на руках вновь появилась свежая перевязка, Джинн отстраненно и очень взвешенно сказала: — Хорошо. Если ты хочешь быть с ним, то так и быть. Я– я могу это понять. Хоть Дилюк и нечисть, он мягок и предусматривает отказ, помни об этом. А также помни, что сам факт сделки неотвратим, после твоей смерти тебя не будет ждать ни облегчения, ни блаженства. Я хотела, чтобы тебя избежала моя судьба, но не получилось. Возможно, я возжелала слишком многого в глазах богов. — Тебя не ранит, что– что меня влечет к Дилюку? — с трудом выдавил из себя Кэйя. — Нет. Я давно знаю, что у него бывают другие. Одной жертвенной крови ему не хватает для поддержания разумного состояния, поэтому ему необходимы такие, как мы. Во имя всеобщей безопасности. Не мне следовало бы это говорить, но я считаю, что ты должен знать. Вот. Вроде все. Джинн замолкла и тут же поднялась из-за стола. Кэйя поднялся вслед за ней, не желая заканчивать разговор на такой сухой, формальной ноте. Его приемная мать – настоящее сокровище, и она должна это знать. Опустив ладони на ее плечи, он прижал ее к себе со спины и проговорил куда-то в ее плечо: — Матушка, я– …мне– …Спасибо за– за перевязку! — все, что у него вышло. А потом он разрыдался.