Твоя Фредерика»
Другая записка гласила: «Шеймус! Что за выходки? Следующий жрец? И, главное, почему я узнаю об этом от сестры Джуллианы, а не от тебя? Сколько лет ты скрывал от меня свое обучение? Признайся мне честно, это отголоски того давнего отказа от венчания? Вероятно, счел, что своим обетом встал по одну со мной сторону, поскольку теперь тоже служишь тьме, и при таких обстоятельствах я с радостью приму твое предложение. Спешу расстроить – ты жестоко ошибаешься. Моя главная позиция состояла и по-прежнему состоит в том, что громогласное заявление о наших отношениях навредит как твоему пути к пастору, так и моему пути в познании колдовства. Теперь твоему пасторству конец, а на меня лег груз вины за твою жертву, не говоря о горечи от твоей лжи и сожалений, что всего этого можно было избежать, соизволь ты поговорить со мной. Предупреждая твои додумки: да, я зла и не собираюсь остывать, пока не выскажу тебе все в лицо. Будь так любезен, найди в своем очень занятом жреческом расписании время для встречи. В первую четверть луны, в наш обычный час, у разбитого колодца на юге.Фредерика»
И последнее письмо: «Жрец Шеймус, Отправляю это письмо таким способом, потому что хочу поставить точку в наших играх, ибо они больше не являются таковыми. Боюсь вопрошать себя: намеренно ты так поступил в нашу последнюю ночь, смолчав, или не нарочно? Не отвечай мне, я не хочу знать правды, позволь мне сохранить твой хоть и шаткий, но светлый образ. Как бы то ни было, знаки указывают на то, что я на сносях. В дань нашего прошлого я не буду ничего предпринимать, чтобы избавиться от дитя, но взамен я не хочу больше слышать от тебя ни единого слова, обращенного в мою сторону. Уж лучше я покрою себя позором, чем пойду на поводу у того, кто возомнил, что я устрашусь этого унижения и прибегу к нему за помощью. Прощай.Сам знаешь от кого»
Имелись еще письма, менее гневного и более романтичного содержания, произошедшие, видимо, в промежутках между тремя основными письмами. И когда он дочитывал последнюю записку, его прервал голос сестры Виктории: — Жрец Кэйя, наверху тебя ищет твоя мать. Она дипломатично притворилась, что не увидела на щеках Кэйи две влажные дорожки, и он был ей безгранично благодарен как за это, так и за то, что именно она решила оповестить об ожидающей его Джинн, а не Свен или, упаси боги, Рэймонд, хотя вышло это скорее случайно. — Спасибо, Виктория, — проглотив ком в горле, сказал Кэйя. — Я сейчас поднимусь. И когда сестра уже отвернулась, собираясь уходить, Кэйя уличил момент, чтобы утереть лицо, и вновь обратился к ней: — Подожди. Не могла бы ты просмотреть писание на предмет завещания? Я уже проверил половину, — «но дальше не хватило духу», — так что здесь осталось немного. Надеюсь, тебя это не затруднит? — Конечно, я этим займусь. Кэйя поднялся и, задумавшись, добавил: — Только не давай книгу Рэймонду. — Само собой, — серьезно ответила она. — Спасибо. И, пройдя мимо Виктории, Кэйя вышел в коридор. Его приемная мать стояла в притворе, словно опасалась проходить вглубь церкви в невоскресный день, однако, завидев покидающего подсобные помещения Кэйю, поспешила к нему. — Джек рассказал мне о произошедшем, — чувственно сказала она, оказавшись рядом, обхватила его ладони и прижала к своей груди. Кэйя с запозданием осознал, что забыл перчатки внизу. — Прими мои соболезнования, галчонок. Жрец Шеймус был тебе дорог. — Спасибо, — глупо ответил Кэйя. — Зря ты пришла, я уже раздал все дела. — Так разве ж я для дел пришла? — со снисходительной улыбкой сказал она. Кэйя отвел взгляд. — Я не хочу об этом говорить. — Конечно. Джинн участливо кивнула и потянула его к одной из скамей. Кэйя послушно пошел за ней, больше потому, что посчитал, что с ее ногами ей лучше присесть, нежели по другим причинам. Стоило им обоим расположиться на скамье, Джинн в молчании посмотрела на него, а затем заключила в объятия и совсем не обиделась, что Кэйя не обнял ее в ответ. С самого утра, стоило Кэйе осознать, что Шеймус умер, его било мелкой дрожью от пронизывающего холода, образованного внезапным исчезновением того, кого он с гордостью называл учителем и – очень осторожно – отцом (какова ирония, что в действительности он не так далеко стоял от этого звания). Еще до недавнего момента Кэйя полагал, что холодом все и ограничится, но ошибся – сейчас его трясло от бессильного гнева и сожалений. Сожалений, что он не узнал Шеймуса лучше. И дело не только в истории с Фредерикой, а вообще во всем. Что все это время, он продолжал искать надежду на спасение; что он стал жрецом из любви к дерзнувшей отвернуться от богов женщине; какие неблагородные поступки он совершил от чувств; и сколь сложно далось ему смирение после осознания ошибки своего выбора. Кэйя думал, что знал его. Думал, что тот пожертвовал спасением души в угоду всеобщего блага деревни, и был, по сути, в мире с собой, за исключением тоски по невозможности спасения. Покойный жрец ловко обвел его вокруг пальца в скрывании своей натуры, равно как Кэйя обвел его (хотя, может, менее ловко) в скрывании своей. В действительности у них было гораздо больше общего, чем Кэйя мог себе представить. И из-за этого его разрывало от гнева: почему покойный жрец ничего не сказал? почему не подпустил своего ученика ближе? почему терпел все эти года маску на своем лице? Кэйя понимал, что жрец не заслужил гнева и тем более не был обязан рассказывать все как на духу, но он ничего не мог с собой поделать. Что ему теперь с этим делать? Руки Джинн продолжали согревать его, прогоняя холод, и нежно поглаживали спину, смягчая дрожь. И несмотря на разрывающие его чувства, с каждым мгновением ему становилось легче – он не один, ему не обязательно справляться со всем в одиночку. Хорошо, что Джек позвал ее. Поэтому сейчас… Кэйя мягко отстранил ее от себя. — Матушка, у меня есть к тебе разговор. — Конечно. О чем ты хочешь поговорить? Кэйя открыл было рот, собираясь сообщить ей о том, что он узнал из писем Фредерики, но вдруг внутренне вздрогнул, взглянув в наполненные светлой грустью глаза приемной матери. «Надо же. У них одни глаза. Я даже не замечал» — не без изумления подумал он. Интересно, почему Шеймус после смерти Фредерики так и не признался, что приходился Джинн отцом? Если подумать, у него было бесчисленное количество возможностей признаться или хотя бы сблизиться с ней как друг. Ничего из этого он не сделал. Только присматривал за ней из тени по наказу вампира. Рука Кэйи легла на грудь, где под одеждой пряталось подаренное Шеймусом распятие, которое тот, по его словам, собирался подарить своей дочери, но так и не подарил. Возможно, он продолжал уважать волю Фредерики, пронеся ее сквозь десятилетия, и раз так – то в раскрытии правды не было никакого смысла. Кэйя опустил руку. — Ни о чем. Прости. Я немного– немного в растерянности от произошедшего и грядущего, — рвано сказал Кэйя, разыгрывая карту, которую мог разыграть только перед Джинн: признание в слабости. И, по сути, он не лгал. — Ничего страшного, галчонок. Всякий на твоем месте чувствовал бы подобное. Это нормально. Она ободряюще сжала его ладонь, и Кэйя впервые с утра улыбнулся; слабо, но улыбнулся. — Ладно, матушка. Скоро вернутся все те, кого я разослал по заданиям. Не хочу, чтобы они застали меня в таком раскисшем виде. К тому же, я забыл внизу перчатки. Он демонстративно пошевелил пальцами, словно собирался взять сложный аккорд на лютне. Джинн кратко вздрогнула, как делала всякий раз, когда Кэйя насмехался над своим увечьем, и легонько пихнула его в плечо с напускным недовольством, однако в глазах ее блестел задор. — Вижу, способность распускать шутки к тебе уже вернулась. Пожалуй, на этом моя задача выполнена, — сказала она, поднимаясь. — Возвращайся, как будет удобно. Тебя будет ждать кое-что вкусненькое. — Что? — Придешь и узнаешь. А пока до встречи. Кэйя проводил ее до дверей и придержал те, пока Джинн грузно перешагивала порог, а после вернулся к скамьям, с которых в молчании глядел на огромное распятие, ожидая возвращения Джека. *** На третий день состоялись похороны. Все прошло относительно гладко. Выстиранная Свеном и перешитая сестрой Викторией одежда смотрелась опрятно и в меру торжественно. Несмотря на опасения Кэйи, никто не высказался относительно жреческой мантии, ибо все привыкли видеть в ней покойного и, казалось, само собой разумеющимся, что и похоронен он будет в ней. На правах единственного наследника (завещание, как и предполагалось, было обнаружено в писании) Кэйя распорядился серебряным крестом с гранатами: поставил его в ноги Шеймуса, предварительно почистив. По обычаю считалось, что так взгляд покойного всегда обращен к кресту. Пастор Рэймонд прочел похоронную проповедь, против чего Кэйя ничего не имел – в данных обстоятельствах он бы вряд ли справился с этим достойно, к тому же люди больше доверяли тому в делах божественных. Шеймус, наверное, тоже избрал бы его для подобного дела. Когда Шульц опорожнил последнюю лопату с землей, собравшиеся начали расходиться, держа путь в таверну, где Чарльз со своей женой подготовили поминальный стол. Кэйя ненадолго задержался, решив расположить принесенные цветы с бо́льшим вкусом. Краем глаза заметив странное пятно цвета, Кэйя поднял взгляд с могилы и увидел вдали за кладбищенской оградкой, за оврагом с бегущим ручьем удаляющуюся фигуру в темных одеждах. Он бы ее и не заметил, если бы Дилюк перед уходом не скинул капюшон, до этого скрывавший его яркие волосы. Невзирая на взошедшее солнце, вампир тоже явился, чтобы попрощаться с покойным жрецом. И хоть Кэйя уже долгое время не виделся с ним и они так и не поговорили после произошедшего в замке, у него не возникло желания нагонять его. Не то время. В таверне жители, не ожидая отставших, уже приступили к трапезе. Кэйя был этому только рад, потому что не хотел привлекать к себе внимания, а оторвать собравшихся от еды за счет церкви было ох как непросто. Судя по всему, пастор Рэймонд уже сказал вступительную речь в память о покойном, так как следующим свое слово высказал Свэн, который всегда старался держаться на вторых ролях. Кэйя же так и не поднялся, и не сказал и слова о виновнике трапезы. Его, откровенно говоря, начинало подташнивать от всего происходящего фарса. Он бы предпочел провести поминки исключительно в кругу церковных служителей, которые знали Шеймуса лучше прочих гостей, которые если когда и разговаривали со старым жрецом, то исключительно по делу. В присутствии чужих ушей никто из служителей так и не высказала все, что хотел сказать, за исключением, пожалуй, Рэймонда. Кэйе настолько все это осточертело, что в конечном счете он поймал себя на том, что просто глотал эль, своим вкусом напоминающий козью мочу. Может, оно и к лучшему – ему хотелось, наконец, избавиться от напряжения, нараставшего в нем как снежный ком последние три дня, и спокойно жить дальше. Его взгляд зацепился за Розарию, которая сидела за отдельным небольшим столиком в углу и попивала из большой кружки такой же эль, стараясь не привлекать ненужное внимание жен и в то же время притягивать нужное внимание мужчин. Напротив нее стоял один из торговых пареньков, с которым Кэйя в детстве играл вместе на площади, и что-то пьяно ей лепетал, на что его собеседница только отстраненно кивала. Усмехнувшись с этой жалкой картины, он встал со своего места и направился к ним. — …а потом он как залился лаем да погнался прямиком в самую гущу леса. — Очередные рассказы о твоей псине, подцепившей бешенство, Паллад? — перебил его Кэйя и холодно улыбнулся, глядя на упомянутого Паллада. Парень смутился, но отступил не сразу. — Вовсе это не бешенство, а колдовство. — Учитывая, что он путал каждую лисицу с сукой, я очень в этом сомневаюсь. Паллад еще больше смутился, на этот раз заливаясь самой настоящей краской стыда. Невольно его взгляд обратился к Розарии, словно в поиске защиты, но та лишь равнодушно наблюдала за ними. Осознав, что ему теперь ничего не светит, он ушел, возвратившись к общему столу. — Полагаю, у тебя есть весомый повод распугивать моих клиентов, — хмуро заметила Розария. — Ох, Рози, жестока и холодна, как всегда. Совсем не рассматриваешь меня в качестве кандидата в твои клиенты? Розария окинула его странным взглядом, затем мельком глянула за его спину, на общий стол. Наверное, она не думала, что в такой день ему будет до нее дело. Что ж, тем веселее. — Надеюсь, ты понимаешь, что это обойдется тебе дороже? Сегодня я ожидаю повышенный спрос. — Ну, конечно. Тем более, у меня особый заказ, так что плачу втрое обычной суммы. Кажется, Розарию это заинтересовало. — Слушаю. — Давай сбежим? — Куда? — В церковь. — Надеюсь, не под венец. Кэйя звонко рассмеялся. — Я не такой дурак, чтобы помирать от ножа в горло в первую же брачную ночь. — Что ж, раз так, то идем. Стоило ей согласиться, как Кэйя схватил ее за ладонь и резво потянул к выходу; Розария едва успела поставить кружку на стол, чуть не перевернув ее. Свежий вечерний воздух ударил ему в лицо, и после душной таверны это было настоящим облегчением. Не теряя азарта, Кэйя чуть ли не вприпрыжку направился в пустующую сейчас церковь, по пути то прижимая к себе Розарию в объятия и оставляя на ней поцелуи, то вновь отталкивая ее в подобии танца, но все еще продолжая сжимать ее ладонь. Когда они вошли внутрь, Розария порывисто прижала его к дверям, что те громко звякнули, захлопываясь, но у Кэйи были другие планы. Ловко выпутавшись, он повел ее дальше, в подсобные помещения, а затем и в комнату покойного жреца. Уже там они занялись любовью под светлым следом на стене, оставшимся от снятого серебряного распятия. Когда они закончили, Розария сказала ему: — Я знала, что ты извращенец, но сегодня ты переплюнул сам себя. — Здесь у тебя еще ни с кем не было? — сладко улыбаясь, спросил он. — Не делай из меня дуру. Я знаю, что жреца нашли мертвым с утра. Вероятнее всего, на этих самых нарах. Кэйя, который весь разговор стоял у стола и баловался с огнем свечи, поднял взгляд на Розарию. Та сидела на упомянутых нарах, свесив ноги вниз, и забивала трубку. — Не канючь, тебе ведь понравилось, — и добавил серьезнее: — Он лежал под одеялами, мы же занимались любовью на меху. Ничего страшного не случится. — Если только у него не было вшей, — несколько резко ответила она. — Он был лысым, Рози. С этим она спорить не стала. Кэйя вновь развернулся к столу и поднял взгляд на разложенные на столе письма от Фредерики. Вся эта выходка, в которую он втянул Розарию, была простым эмоциональным порывом, служившим одной такой же простой цели – выместить гнев, скопившийся в нем, на покойного жреца. Эдакая месть, которая на самом деле не имела никакого значения для умершего. Зато Кэйя почувствовал себя легче, значительно легче. Казалось, что к нему вернулась способность ясно думать. Теперь, когда он мог отличать свои мысли от мыслей, навеянных горем утраты, он мог принять более взвешенное решение, не продиктованное никакими «раз Шеймус так сделал, то так до́лжно поступить и мне». А его мысли были таковы: он не желал ранить Джинн. Жила без отца, проживет без него. С этим он сгреб лежавшие на столе письма и поднес их к свече. Те быстро занялись пламенем, и Кэйя приблизил горящий сверток к трубке Розарии, помогая той закурить необходимые ей травы. Остатки пергамента он оставил догорать в металлической чаше на столе. Вместе с избавлением от гнева к Кэйе пришло и прощение. Ни к чему было сожалеть, что ему не довелось узнать «истинного» Шеймуса. Никакого истинного Шеймуса не существовало. Не было того влюбленного в ведьму церковного брата, который героически пожертвовал богословскими устремлениями из желания угодить своей любви да поскользнулся в процессе, оставшись у разбитого корыта. Кому как не Кэйе знать, что маска хороша тогда, когда в ней есть правда. Поэтому маска угрюмого, мстительного старика, не имеющего серых пятен в своих решениях, – и есть тот самый Шеймус. На сорок первый день после похорон, как и было запланировано, Джек и Санса сыграли свадьбу. Это был светлый день для всей деревни, и Кэйя не стал исключением. Так вышло, что помимо того, что он был другом Джека, он в каком-то смысле свел этих двух вместе. После того, как Кэйя объявил покойному жрецу о своих намерениях обучить желающих грамоте, Шеймус все-таки дал частичное добро и предложил Кэйе взять нескольких учеников для пробы. Кэйя сразу подумал о Джеке, принимая во внимание, что раньше он уже пытался обучить его чтению, остальных добровольцев он также отобрал в индивидуальном порядке, отталкиваясь от своих знаний о характерах и устремлениях каждого (в конце концов, ему нужно было похвастать перед Шеймусом выдающимися результатами, поэтому в условии ограниченного числа учеников следовало отбирать лучших). Санса попала в его список, потому что он знал, что та увлекалась игрой на лире и иногда подрабатывала в таверне в дневные часы (ее родители очень сильно пеклись о благопристойности своей единственной дочурки). Но одной игры на лире недостаточно; что отличало Сансу – так это попытки сочинения собственных поэм. На вкус Кэйи выходило довольно скудно – девушка не знала основные правила построения рифм, а за неумением писать и читать ей не хватало подручных материалов, которые бы существенно упростили работу или подарили бы ее рифме новых слов, которые ни за что не услышишь в столь невежественном обществе. Проходящие на регулярной основе занятия сблизили Джека и Сансу, и уже с наступлением весны те заговорили о свадьбе. Кэйя подозревал, что в столь спешном потоке событий, было виновато другое событие, возможно, случайно произошедшее между Джеком и Сансой где-нибудь наедине, подальше от посторонних глаз, или точнее событие, ставшее результатом той уединенной встречи. Но Джек, алый как помидор, яро отверг его шутливое предположение и принялся доказывать, что между ним и Сансой ничего подобного не было, давая Кэйе только больше поводов для шуток. Впрочем, нюансы были неважны; Кэйя был рад за своего друга и свою ученицу. Между тем сам жрец пребывал в противоречивых чувствах. По большей части они его не беспокоили, но когда все-таки врывались в его мысли, то он подолгу не мог найти себе покоя. Приближался день солнцестояния, а Дилюк так и не явил себя ему со второй жатвы (похороны Шеймуса не в счет). Повисшие между ними вопросы оставались без ответа, и Кэйя начинал задумываться – не решил ли вампир оставить его, как когда-то оставил Джинн, в попытке сбежать из его жизни. Сказанные тогда Джинн слова – что та отказала ему в праве крови, и вампир переключился на него – находили себе все меньше подтверждений, поскольку, не являясь, тот и не пил его крови. И все же, Кэйя никак не мог выбросить их из головы. Была ли заключенная между ними клятва признаком беспокойства Дилюка о потенциальной нехватке крови? В каком-то смысле этот вопрос был бессмысленным. Конечно. Дилюку нужна была кровь: из-за ее отсутствия он мог напасть на того, кого обязался защищать, а это очень серьезный удар для кого-то столь ответственного, как Дилюк. Наверняка он беспокоился о возникновении момента, когда этой крови попросту не станет, и стремился предотвратить его. С другой стороны гордость Кэйи едва выдерживала данные удары – неужели кровь единственное, чем Дилюк в нем интересовался? Джинн бы ответила, что так и есть, ведь Дилюк – нечисть, а нечисть интересует только материальная часть вопроса, за которую она готова притвориться кем угодно. Но Кэйя банально не мог в это поверить (хотя суть притворства в том и состоит, чтобы нельзя было поверить в его существование). Он собственными глазами видел неидеальность Дилюка; страхи и желания, порождающие в нем частые сомнения; границы, которые он не согласен переступать в угоду прихотям Кэйи; сопротивление, с коим он принимал эту самую «материальную часть вопроса». Если все это притворство, то, вероятно, Кэйя понимал опасения Дилюка, стремящегося всеми возможностями и невозможностями не допустить вмешательства нечисти в жизни людей. Как бы то ни было, жизнь продолжалась. Приближалось солнцестояние – не только особый день для колдовства, но и особый день для деревенской жизни. В этот день жители всячески наслаждались летом: брызгались водой, собирали луговые цветы для венков и букетов, носились друг за дружкой ради поцелуя, который обязался подарить всякий попавшийся. В общем, не иначе как день для ребятни или влюбленных голов. Зрелые люди, однако ж, не оставались в стороне – напивались и веселились на улицах и таверне, завывая невпопад песни. Церкви не было до этого праздника никакого дела, разве что провести стандартную службу, а в свободное время разводить целующихся, прогоняя их с глаз долой, поскольку данная традиция в канонах считалась содомом. Поэтому, когда взгляд Кэйи зацепился за юную парочку, те испуганно охнули, заметив его, и как ошпаренные отпрыгнули друг от друга, тщетно притворяясь, что они вовсе не целовались, и уж тем более паренек не трогал через одежду грудки девчонки. Кэйя усмехнулся и поднес к губам указательный палец, а затем пошел дальше к церкви, так ничего и не предприняв. Спустившись в подсобные помещения, он вошел в бывшую комнату Шеймуса, которую теперь использовал как свой кабинет. Никаких напоминаний о покойном жреце здесь не осталось – постельное белье, вместе с мехом были сожжены, мебель переставлена, нары перенесены в подвальные хранилища, Кэйя даже заштукатурил стены, пряча след от ранее висевшего распятия. Единственным намеком на некогда присутствие здесь покойного жреца было лежащее на углу стола писание с заплаткой на обложке и – если текущий хозяин комнаты также находился внутри – найденный в шкатулке с драгоценностями золотистый перстень на его пальце поверх перчатки. Стоило Кэйе подойти к столу, как он увидел то, что там ранее отсутствовало, когда он покидал кабинет. Запечатанное воском письмо с короткой надписью «Жрецу». Почерк Дилюка. Сердце Кэйи гулко ухнуло от волнения, и он почти с жадностью схватился за письмо. Усевшись за стол, он убедился, что восковая печать действительно скрепляла кусочки бумаги – не хватало, чтобы кто-либо иной прочел письмо до него. Благо, все оказалось в порядке. И тогда Кэйя вскрыл конверт. Видимо, не его одного терзали подозрения относительно чужих глаз, потому что внутри была короткая и размытая для непосвященных формулировка: «Там, куда приносится букет светяшек. Выходи по прочтению» Кэйя нахмурился. За окном еще стоял солнечный день. Если он понадобился вампиру в такое время, то наверняка случилось что-то непредвиденное. Ему стоило поторопиться. Побросав все дела, Кэйя схватил со спинки стула жреческую мантию и быстрым шагом поспешил прочь из церкви. По пути он натолкнулся на Викторию, которая оповестила его о письме, Кэйя бросил ей на ходу, что уже прочел его, не заметив обращенный в его спину наполненный тревогой взгляд сестры. *** Убедившись, что за ним никто не следовал, он добрался до местечка у ручья, куда Джинн до недавнего времени относила букет со светяшками перед каждой второй жатвой и где, по ее словам, Дилюк впервые испил ее крови. Кэйя также запомнил это место в другом контексте, ведь именно там, под одним из деревьев, он закопал сундучок с проклятой книгой, в которой расписывался каждый из жрецов. Интересно, внезапное объявление Дилюка связано как-то с этим или нет? — Дилюк, — почти шепотом позвал его Кэйя, как только оказался на месте. — Я здесь. Никто не ответил ему, и Кэйя обеспокоено начал озираться по сторонам в поисках примет – туда ли он пришел? Валун, отдаленно напоминающий морду воющего волка, три сосны, очень близко растущие друг к дружке, повалившееся сгнившее дерево по ту сторону ручья с заброшенным уже как несколько лет ульем. Нет, он в нужном месте. Мельком его глаз зацепился за дерево, под которым он и спрятал книгу – сейчас там росла трава-светяшка, ничем не выделяющаяся от остальной растительности, поскольку светилась та только ночью. Вдруг по ту сторону ручья раздалось: — Кэйя. Он резко развернулся и увидел Дилюка, осторожно выступившего из тени стволов, словно готовящийся к прыжку хищник. Одет он был несколько иначе, чем обычно. Белые и красные цвета его одежды сменились черными, с исключением в виде золотых эполетов. Ну, и, конечно же, алых волос и глаз. Последние, кстати, горели ярче пламени, что невольно пробирало дрожью; казалось, они пульсировали подобно дыханию. Заметив прикованный к его глазам взгляд, вампир отступил на шаг во тьму, но затем вдруг резко передумал и вышел вперед, поравнявшись с границей ручья. — Кэйя, мне– прости за срочность. Я позвал… тебя… Не хотел. Я не– мне… — путаясь в собственных мыслях, проговорил он и затих. — Тебе нужна кровь, — сформулировал за него Кэйя. Глаза вампира засияли новой вспышкой света, негласно подтверждая слова жреца. — Ну, так подойди и возьми ее. Повторять не пришлось: сопротивление Дилюка как ветром сдуло, и он чуть ли не бегом сократил расстояние, разделявшее их. Лишь в последнюю секунду он замер и, глядя помутненным взглядом на жреца, прошептал: — Останови меня. И затем его клыки впились в шею Кэйи. Несмотря на многозначный смысл брошенной в спешке фразы, Кэйя правильно интерпретировал ее. Очевидно, что Дилюк был чертовски голоден и, видимо, боялся причинить непоправимый вред, забрав крови больше положенного. В этот раз бремя контролирующего процесс ложилось на плечи жреца. А бремя это было непростым – сразу осознал Кэйя, как только его накрыла первая волна ни на что непохожего удовольствия. Чувствуя, что вот-вот упадет, он вцепился в одежды вампира, как в последнюю надежду. Было до ужаса неудобно, потому что необходимость запрокидывать голову утягивала его назад, Дилюк почти не помогал, поскольку его и самого штормило в разные стороны. Но в то же время это до смеха неуклюжее положение удерживало сознание Кэйи если и не полностью, то хотя бы какой-то его частью. Уж очень он не хотел упасть на спину и разбить затылок о какой-нибудь неровно лежащий камень. Затем Дилюк сделал очередной глоток и принялся вытягивать кровь для следующего, и Кэйю вновь накрыло наслаждением, пронизывающим каждый его нерв. — Проклятье… Он надавил на плечи Дилюка, заставляя его опуститься, и сам рухнул на колени. Приступ острой боли в шее дал понять, что не все прошло так гладко, но да черт с ним. Теперь риск падения был не так опасен; Дилюк, наконец, нашел относительно удобную для их позиции положение: оперся одной рукой о землю за спиной Кэйи, а другой поддерживал его за талию, в то время как сам Кэйя продолжал цепляться руками за его одежду на спине. Они были так близко, что соприкасались почти всем телом, чувствовали возбуждение друг друга. Хотелось бы Кэйе, чтобы этот момент застыл во времени; чтобы он продолжал еще и еще получать это наслаждение, отдавая кровь нуждающемуся, но… не мог. Дилюк рассчитывал на него. Когда жрец осознал, что сбился со счета после десятого глотка, он собрал волю в кулак и сказал: — Достаточно, Дилюк. Хватит. Для верности он попытался оттолкнуться, в итоге Дилюк влажно щелкнул языком, размыкая челюсть, и послушно отстранился. Кэйя тут же осел вниз и буквально повис на шее вампира без сил. Дилюку потребовалось несколько долгих секунд, чтобы прийти в себя, и затем он обнял Кэйю в ответ. — Поймал тебя, — со слабой улыбкой сказал жрец. — Нгхм, о чем ты? — Об игре в солнцестояние. Всякий пойманный должен поцелуй поймавшему. — Это плохая идея. — Да брось, ничего особен– Кэйя поднял голову к Дилюку и увидел, что у того весь подбородок и рот были измазаны в крови. Колебание заняло лишь миг: —…ного не случится. Если только ты не какой-нибудь заколдованный вампир, который после поцелуя превращается в жабу. — Мы еще не поговорили о произошедшем в прошлый раз, — с оттенком вины отметил Дилюк. — Это просто деревенская игра, ничего серьезного. И не дав возможности для дальнейших отказов, Кэйя подтянулся руками вверх и оставил легкий поцелуй на губах вампира. — Видишь? — вздернул бровью Кэйя, слизнув с губ собственную кровь. — Ничего страшного. И ты в жабу не обратился. Сплошные плюсы. Несмотря на промелькнувшее в бровях вампира неодобрение этой выходки, он окончательно расслабился и огляделся вокруг в поисках чуть более подходящего места для сидения. Заприметив уже обозначенный ранее валун, отдаленно похожий на волчью морду, он помог жрецу перебраться к камню поближе. Кэйя сначала было отказался, но как только попробовал подняться самостоятельно, тут же бросил эту затею – в глазах все потемнело, а голова заходила ходуном. К счастью, Дилюк ожидал такой реакции, поэтому быстро подхватил его, прежде чем он вновь осел наземь. Отцепив свой плащ, Дилюк беспорядочно укрыл им землю и валун, чтобы Кэйе было не так холодно, и помог последнему расположиться. Как только Кэйя соприкоснулся спиной с прохладным камнем (однако не таким прохладным, благодаря плащу вампира), Дилюк сел рядом с ним. Затем он вынул из внутреннего кармана сюртука платок, и принялся утирать им кровь сначала с шеи Кэйи, потом – с собственного лица. — Какое расточительство. — А как еще мне до́лжно с ней поступить? — скорее риторически спросил Дилюк. Кэйя ухмыльнулся. Сняв перчатку, он вытер подушечкой пальца пропущенное кровавое пятнышко и поднес палец к губам вампира. Тот на долю секунды замешкался, но затем хмыкнул и педантично вытер платком протянутый палец. — Как знаешь, — пожал плечами жрец и, все еще чувствуя головокружение, уставился прямо перед собой в лесную чащу. Через некоторые мгновения тишины, вампир сказал: — Я… мне жаль, что так вышло. Я не хотел отрывать тебя от праздника и тем более звать посреди дня, но… мне нужна была кровь. Тем более раз сегодня солнцестояние… предстоит сложная ночь, мне надо быть настороже. — Собираешься на шабаш? — Нет, но буду наблюдать за ним из тени. — Ясно. Кэйя потерял словоохотливость, поскольку задумался над произошедшим. Когда вампир только-только вышел из своего укрытия, блестя глазами, как одичавшая кошка, Кэйя сразу понял, в чем дело, и… это его огорчило. Он не подал виду тогда, так как не хотел отпугивать Дилюка, который, уличив неохотливость, мог поступить необдуманно: либо испить крови, невзирая на отказ, либо уйти искать иные источники крови, а так как стояло солнце, у него бы это вряд ли вышло быстро и он бы страдал еще дольше. Сейчас же у них было время. — Ты подумал над моими словами? — спросил Дилюк, видимо, потеряв терпение от неопределенности их разговора. — Подумал, — кивнул Кэйя. — Но прежде чем я дам тебе ответ, я бы хотел кое-что прояснить и заодно выдвинуть свои условия. Пару мгновений Дилюк размышлял над его словами, и в итоге согласно мотнул головой. — Хорошо. Я слушаю тебя. — Для начала, я бы хотел узнать причины твоего столь долгого отсутствия и столь внезапного появления оголодавшим до такой степени, что даже солнечный свет не остановил тебя. Если ты знал, что тебе нужна кровь, а ночью шабаш, почему, допустим, не явился вчера? — Я начну с конца, если ты не против, — предупредил Дилюк, глядя на Кэйю. — Одна из целей моего изучения алхимии и магии это изменение своего тела, чтобы оно более не нуждалось в крови. Но, скорее всего, это невозможно. Поэтому я также исследую возможность увеличить время между приемами… крови, дабы меньше зависеть от нее. Недавно я создал одну вещь, и чтобы опробовать ее в действии, мне необходимо было проверить, увеличился ли срок, в который я могу контролировать себя без крови. Поэтому изредка я блюду нечто вроде поста. Подобные эксперименты редки, поскольку могут пострадать невинные люди. Я провел несколько приготовлений, чтобы в случаях помутнения разума, тебе пришло послание. Полагаю, раз ты оказался здесь, то получил его. То, что это совпало солнечной фазой дня – случайность. — И как давно ты здесь сидел в ожидании? Дилюк нахмурился, задумавшись. — Затрудняюсь назвать точное число. Возможно неделю. Кэйя окинул его подозрительным взглядом – вампир совсем не выглядел как проведший в лесу столько времени. Неужели от голода у него настолько помутилось чувство времени? — И что, увенчался ли эксперимент успехом? — Раз сегодня солнцестояние… — мысленно подсчитывал Дилюк, — нет, не увенчался. — Сколько ты можешь продержаться? На лице Дилюка отразилось нежелание отвечать на этот вопрос, он отвел взгляд от Кэйи и уставился на свои руки. — На текущий момент одна луна это бо́льшее, что я могу из себя выжать. Но это месяц с риском, когда мне сложно себя сдерживать. Для благополучного существования мне нужна кровь каждую растущую и убывающую луну. «Так много» — подумал Кэйя, но вслух ничего не сказал. — Что касается первой части вопроса, — продолжил вампир, — почему я столь долго отсутствовал. Мне… тоже надо было подумать. Возможно, это не прозвучит в должной степени убедительно, но далеко не со всеми людьми, кто заключил со мной клятву крови, я допускаю такого рода отношения, — заочно признал он уже очевидный факт наличия других таких же, как Кэйя и Джинн, людей. — Я не желаю, чтобы эмоции, порождаемые кощунственным актом, были ошибочно восприняты за страсть или любовь. Это касается обеих сторон. Поэтому мне надо было подумать над своим и твоим поведением, отделить зерна от плевел. — Ты уже принял решение? Дилюк вновь поднял на него глаза, в которых причудливым образом игрался солнечный свет. — Для начала я бы хотел дослушать тебя. Ты упоминал про условия. — Гхм, — прочистил горло Кэйя. — У меня есть еще один вопрос, ответ на который я хотел бы узнать. — Спрашивай. — Мне стало известно, что незадолго после позапрошлого рождества Джинн отказалась делиться с тобой кровью… Брови Дилюка болезненно дернулись, и на его лице промелькнула боль, как от потревоженной свежей раны. — …В связи с этим я хочу знать, не продиктовано ли твое решение принять мою клятву крови тем, что ты потерял другого человека, согласного предоставлять тебе кровь? Дилюк долгое время молчал, разглядывая зеленую траву у края плаща. — Об этом… я тоже думал. И, признаюсь, у меня нет ответа на твой вопрос. Когда Джинн сообщила мне, что больше не желает делиться со мной кровью, первое, что я почувствовал – это гнев. Всего мгновение, но так отчетливо. Я быстро взял его под контроль, поскольку знал, что Джинн поступала правильно, и поскольку мне не впервой принимать отказ. И все же… я разгневался, что не получу то, за чем пришел – такие у меня были мысли в то мимолетное мгновение. Я знаю, что Джинн нужна мне не только ради крови. Мне нравится проводить с ней время, я люблю ее. Но почему-то первым, что я почувствовал, был гнев, а не боль или горечь. В конце концов я чудовище, для чудовищ гнев за отнятую кость – это естественно. Поэтому я не ручаюсь утверждать, что мое решение не обезображено моей природой. Мне жаль, Кэйя. Жрец проглотил ком в горле. Вампир и сам не знал наверняка. Кто ж тогда знает? Для человека тоже нормально гневаться и злиться, когда он не получает желаемое, а иногда человек вовсе лишает жизни тех, кого любит. Где же проходит граница между человеком и нечистью, если не считать происхождения? — Тогда расскажи мне, что ты думал, когда решил испытать меня перед клятвой, — предложил Кэйя. — Я долго размышлял, стоило ли мне снимать с себя ответственность за твои решения. Я помню, что ты доказывал мне, что это все твои решения, твоя воля и я за них не в ответе. Когда ты еще только захотел стать жрецом, — напомнил вампир. — Но я не мог так просто отбросить свою ответственность, потому как вижу, как я влияю на тебя, Кэйя. Из-за меня ты стал жрецом, закрыв для себя путь к спасению, из-за меня ты предложил мне эту клятву крови, а сейчас из-за меня хочешь осквернить себя еще больше. — Не только из-за тебя, — вмешался Кэйя, желая положить конец зачинавшемуся акту самобичевания. — У меня есть своя голова на плечах. — Да. Да, я знаю. Поэтому в итоге я и решил принять твою клятву, если ты пройдешь испытания, что ты и сделал. — Значит, ты официально признаешь, что больше не считаешь себя ответственным за мои решения? — с легкой улыбкой вздернул бровью Кэйя, довольный тем, что наконец-то, спустя столько лет, Дилюк понял его слова. — Да, признаю. — Прекрасно. Тогда позволь мне огласить свое условие и, собственно, решение, — чуть ли не торжественно объявил Кэйя и пересел, опершись на валун боком, чтобы оказаться лицом к Дилюку. — Во-первых, меня более чем устраивает, что Джинн будет стоять для тебя на первом месте. Она тоже мне дорога, и я искренне желаю вам совместных счастливых мгновений. Быть может, если ты как-нибудь заглянешь к ней без всякого желания просить ее крови, а просто поговорить или чтобы опять прогнать меня погулять – мне кажется, ты вновь сможешь быть с ней вместе. Во-вторых и, пожалуй, в-третьих, так случайно получилось, что Джинн уже знает о нашей связи и не против нее. Так что когда вы встретитесь в следующий раз, вам не обязательно будет тратить время и смущать друг друга разговорами обо мне, лучше найдите для этого времени более приятное применение. Поэтому этим я говорю тебе, что я согласен со всеми твоими условиями и принимаю их. Что касается моих условий, оно всего одно, но многое для меня значит. Я хочу иметь способ связаться с тобой. Я не прошу тебя отвечать мне или тут же являться ко мне, однако я хочу знать, что чтобы ты ни делал, я всегда могу послать тебе сообщение о том, что соскучился, — Кэйя замолк на некоторое время, давая понять, что сказал все желаемое. Затем он обхватил ладонь вампира и попросил: — Прошу, скажи свой ответ. На лице Дилюка читалось легкое удивление от озвученного Кэйей условия, а также от факта, что Джинн уже было все известно, и, кажется, от последнего он почувствовал облегчение. Хорошо. Взгляд вампира опустился на смуглую ладонь в шрамах, сжимающую его руку, поднялся на оставленный на шее неровный укус и снова переместился к Кэйе, который внимательно наблюдал за ним. — Я не сказал тебе еще о кое-чем, — тихо признался Дилюк, — когда я решал, заключать с тобой клятву или нет, я… понимал, что рано или поздно мы окажемся в этой точке. И я с самого начала знал, что не смогу воспротивиться, реши ты когда-нибудь зайти дальше. Меня влечет к тебе, Кэйя. Ты– иногда мне кажется, что ты как никто другой понимаешь меня. И я хочу понять тебя в ответ. Я принимаю твое условие и вместе с тем, выражаю свое желание упрочить нашу связь. Вампир обхватил в ответ ладонь жреца и прижал ее к своей груди. Кэйя вытерпел лишь мгновение, а в следующее – уже бросился к Дилюку со страстными объятиями и поцелуями, повалив того на спину. Губы вампира были прохладны и сухи, а во рту ощущался металлический привкус. Навевало кладбищенские ассоциации. Однако Дилюк, словно ведая об этом недостатке, с лихвой возмещал его прикосновениями: зарылся пальцами в волосы жреца на затылке, заскользил ниже к спине и плечам, порывисто обхватил плечи, сжимая до красна кожу, опустился к пояснице, крепче прижимая к себе Кэйю. Так они замерли на долгие секунды, сковано двигаясь бедрами, возвращая былое возбуждение, пока Кэйя, прервав поцелуй, наблюдал за изменениями в лице Дилюка, который нетерпеливо облизнул свои губы, коротко вздохнул и только после приоткрыл веки, чтобы взглянуть на жреца. В этот молчаливый миг они пришли к согласию, и уже в следующий раз, как соединились их губы, оба знали, что сегодня они намеревались дойти до конца. Они занялись любовью, уже по-настоящему. И хоть никаких вампирских укусов больше не было, чувствовалось это не менее замечательно.