Жрец и вампир

Отныне жрец стал частым гостем замка на вершине горы. Иногда вампир перемещал его туда магией, а иногда они проделывали путь пешком, проводя вместе целые дни и ночи. Бывало, что в теплые погожие деньки они оставались в лесу, где Дилюк давал ему очередные уроки фехтования, а после с показным неодобрением (но со скрытым желанием) принимал вызов Кэйи, которому не терпелось на практике узнать насколько улучшились его боевые навыки. В особенные дни Дилюк приводил его в отдаленные уголки декарабианских гор, чтобы показать места, доселе неведомые жрецу, и они любовались пейзажами срывающихся со скал вод Сокола, губительных сырых ущелий или снежных пиков. Однако они ни разу не встречались в доме Джинн и Кэйи. Более не было тех вечеров, когда они втроем сидели за одним столом и ели фрукты, запивая те вином, как не было и обращенных к Кэйе просьб пойти погулять; даже письма – и те отсутствовали. Казалось, Дилюк и Джинн оборвали друг с другом всякую связь. Кэйя с трудом принимал причины поступка Джинн. Он замечал, как ей было одиноко; замечал, как она порой перебирала старые письма Дилюка, думая, что Кэйя не видит. К чему причинять себе такие страдания в попытке искупления, если в глазах богов она уже замарана по шею? «Встать на путь исправления никогда не поздно» — как-то ответил ему на это Дилюк. Жрец уже слышал это тысячи раз от Шеймуса и на проповедях, но что толку? В том же писании упоминалось о том, какими порой непростительными могут быть боги. Периодически Кэйю мучила вина за то, что он оставлял свою приемную мать одну, пропадая на ночи или целые дни. По возможности он извещал ее о своем скором отсутствии, на что та лишь утвердительно кивала, сохраняя нейтральное выражение лица. Однако предупреждать получалось далеко не всегда, ведь – как очень давно отметила Джинн – вампир появлялся, когда то́ ему было нужно. Стоит отметить, что Дилюк выполнил поставленное Кэйей условие и подарил тому инкрустированный в золотую серьгу лазурит, который с помощью капли крови посылал вампиру магический сигнал. Кэйя уже успел опробовать его: на первый раз Дилюк явился почти незамедлительно, на второй – в следующую ночь. Впрочем это был не единственный подарок, врученный Дилюком. Теперь у Кэйи появилась новая глазная повязка из черной кожи и с золотыми лилиями по обеим краям. Она была значительно удобнее его старой повязки: более твердая кожа, которая не сминалась при носке и не соприкасалась с веком, а благодаря запрятанному под черную кожу корпусу повязка хорошо держала форму, и Кэйе не приходилось каждые пару часов проверять, что та не сползла с ущербного глаза. Другим подарком стали доходящие почти до локтя перчатки, которыми жрец мог скрывать свои шрамы, полученные из-за того проклятого золотого орла. Кожа, из которой они были сделаны, была настолько тонкой и мягкой, что годилась для ношения летом и можно было даже прощупать текстуру взятого в руки предмета, аккуратные швы не натирали, а на рукаве перчаток имелись аккуратные запонки с голубыми сапфирами, благодаря чему перчатки не сползали слишком часто с рук и легко надевались. В отличие от Джинн, Кэйя не прятал в дальний угол шкафа подарки вампира и каждый день покидал дом в них. Помимо того, что повязка и перчатки были действительно полезными в его повседневности предметами, у него попросту не поднималась рука (да и к чему?) спрятать их и никогда больше не надевать, ведь Дилюк, наверняка, собственноручно сделал их для него. Было бы настоящей грубостью так поступить с плодами его трудов. Жрец тоже не оставался в стороне и периодически подготавливал для Дилюка ту или иную приятную мелочь: букет цветов, стих собственного сочинения, переписанные жрецом фрагменты манускриптов из церковной библиотеки в коллекцию Дилюка. Кэйя немногое мог предложить вампиру, но последний никогда не показывал недовольства, наоборот – с благодарной улыбкой принимал скромные дары жреца. Так случилось и в их предрождественскую встречу, когда Кэйя протянул Дилюку букет бумажных цветов, покрашенных в различные оттенки красного, от темно-бордового до едва розоватого. — Спасибо тебе, — мягко сказал Дилюк, разглядывая ложные цветы, а затем, когда они переместились в замок, поставил их в пустующую вазу в библиотеке. — У меня есть идея, не желаешь послушать? — Конечно, желаю, — с ответной теплотой принял приглашение Кэйя. Вампир пригласил его на одно из кресел, рядом с которым на столике стоял наполненный красным вином бокал, и, убедившись, что Кэйя удобно расположился, скрылся за одним из книжных стеллажей. Заснеженные пики гор уходили к горизонту, напоминая застывшие памятники бушующих морских волн – так бы подумал жрец, если ему когда-либо довелось бы видеть собственными глазами океан. При должной остроте глаз можно было разглядеть то тут, то там едва различимые точки огней деревень, подобно грибнице у корней вековых деревьев. Они были такими маленькими, почти ничтожными; с трудом верилось, что там творились чьи-либо судьбы. Даже луна в ясном небе и та казалась ближе, ярче, лишь протяни руку и сорви ее с небосвода, словно яблоко с ветви. Казалось, весь мир простерся перед ним. Но мир на этом не заканчивался, жрец знал, что то, что охватывал его взгляд, было лишь бесконечно малой частью истинных размеров земли. — «…неужто могут быть шипы без роз?» — Ты что-то спросил? — переспросил жрец, не отрывая взгляда от окна. Ответ последовал не сразу. Спустя пару секунд молчания Дилюк с шумом захлопнул книгу и сказал: — Вижу, легенда о рыцаре алого креста тебе наскучила. Кэйя спешно развернулся всем корпусом к вампиру. Тот сидел в темно-зеленом кресле библиотеки и с ничего не выражающим выражением лица разглядывал бумажный букет цветов. На его коленях лежала тяжелая старая книга с гравюрой всадника в доспехах и девушки, протягивающей ему руку, на обложке. Уже больше часа Дилюк зачитывал ему поэму о принцессе и ее верном рыцаре, которые были разлучены по воле зла и пытались вновь отыскать друг друга, проходя через всевозможные испытания. Но сейчас Дилюк сжимал закрытую книгу в руках и задумчиво стучал по ней пальцами, решая, стоило ли возобновлять ему чтение. — Вовсе нет, — мотнул головой жрец. — И какая сцена была последней? — Сатир влюбился в Уну? — с сомнением не то ответил, не то спросил он. Вампир хмыкнул с его слова, и Кэйя понял, что его поймали. — Это было две песни назад, — спокойно сказал Дилюк и теперь уже без всяких сомнений переместил книгу с колен на небольшой столик. — Прости, — с виноватой улыбкой извинился Кэйя и, оставив пустующий бокал из-под вина у вазы с цветами, занял соседствующее кресло. — Я просто задумался. — О чем? — О том, что лежит по ту сторону декарабианских гор. — Мир далеко не всегда таков, каким он видится в воображении, — отстраненно отметил Дилюк. — И какой он на самом деле? — Опасный, полный ненависти и страданий. Люди ведут кровопролитные войны, а зло ступает среди них во плоти. По ту сторону декарабианских гор все хорошее умирает подобно растерзанному хищниками оленю. — Ты звучишь так, словно всячески пытаешься отвратить меня от мыслей об остальном мире и удержать здесь. — Я не хотел, чтобы это так прозвучало, — виновато произнес Дилюк. — Я не в праве удерживать тебя. Если желаешь, ты волен отправиться в путешествие. Главное, помни и во время исполняй свою жреческую клятву, ты в ответе за своих соплеменников. Что до меня, я лишь боюсь за твою жизнь. Я не смогу защищать тебя в твоем пути. Смерть будет поджидать за каждым углом, а руки помощи ты не дождешься в тех злых местах. В груди жреца досадно кольнуло. Дилюк определенно не хотел, чтобы Кэйя покидал декарабианские горы. — Помнится, ты с теплом отзывался о виноградниках, на которых работал среди людей. Неужели там тоже было плохо? — спросил жрец в попытке найти аргументы. — …Нет, — с явным трудом признал Дилюк. — Но затем война добралась и до тех мест. Огонь уничтожил виноградники, продавшие душу рабы нечисти убили мужчин, женщин и детей, а мародеры и дезертиры пригребли то, что осталось. — А что же боги? — задал самый очевидный вопрос жрец. Если за пределами декарабианских гор существовало столько страданий и зла, то почему боги бездействовали? Вампир опустил взгляд, пряча горящие алые глаза. Кэйя сразу понял, что Дилюк и сам не знал ответа. Чувство недовольства осело горьким налетом на языке. Недовольство не в Дилюке, а в незнании как таковом, в вопросах, ответ на которые неизмеримо сложен и долог даже для существа, чья жизнь отсчитывалась веками. Тем временем Дилюк вновь взял в руки книгу и развернул ее лицом к Кэйе так, что последнему было проще разглядеть гравюру главных героев поэмы. — Знаешь ли ты, что некогда рыцарь алого креста действительно существовал, а эта книга – пересказ пересказов его подвигов и подвигов его возлюбленной? Кэйя удивленно вскинул брови. Он удивился еще сильнее, когда ему в голову пришло одно предположение, которое он тут же озвучил: — Ты, случаем, не тот самый рыцарь? — Нет. Признаться, я никогда не встречался с ним лично, в противном случае мы бы, вероятно, сейчас не разговаривали. Однако я застал времена его жизни, и мне известно, что почти все описанные здесь подвиги – правда. В стане нечисти боялись его, опасались произносить его имя. Он одолел нескольких сильнейших из нас, и, казалось, лишь вопрос времени, когда боги направят его против остальных. К счастью или к сожалению, боги обошлись с ним милосердно и не дали ему финальную для победы вещь – время. — Подожди. Я не понимаю. Разве боги не стремятся вас уничтожить? Если для победы нужно было лишь время, почему они не дали его? — Время жестоко, Кэйя. Как к подобным тебе, так и к подобным мне. У тебя время забирает жизнь, а у меня время забирает волю. Кроме старых клятв у меня почти ничего не осталось, и даже те вскоре поблекнут одна за другой. Поэтому боги проявили милосердие к рыцарю алого креста. Не желая, чтобы их избранный испытал подобное, они дали ему прожить свою жизнь, как до́лжно жить человеку, хоть на противоположной чаше весов и стояла победа над злом. Но я хотел сказать другое. По моему убеждению, рыцарь алого креста – блестящий пример того, как предпочитают действовать боги в вечной войне. Для великих дел – великие люди. Избранность. Они выбирают достойнейшего из достойнейших и вручают тому инструменты и знания для творения чудес. К сожалению, достойнейшие из достойнейших – настоящая редкость, а дары богов могут привести к еще бо́льшим бедам, попади они не в те руки. — Почему ты считаешь, что сила рыцаря алого креста имела божественную природу? Быть может, он сам долгие годы тренировался и изучал нечисть, чтобы найти ее слабые места и одолеть в бою? — Что ж, это вполне возможно, если мы говорим об обычной нечисти. Однако ему удалось сразить демона, а это почти невыполнимая задача для человека. Без помощи ему едва ли удалось даже оставить на демоне царапину. Вампир замолчал, ставя точку в своей мысли, и убрал обратно книгу на столик. Кэйя проследил за ним внимательным взглядом, подмечая, как Дилюк чуть дольше обычного задержал взгляд на гравюре и едва заметно улыбнулся краешком губ. Только сейчас Кэйя заметил порядком истрепанный переплет для книги, которую редко открывали, и догадался, что Дилюк, вероятно, часто перечитывал ее. — Неужели ты думал, что я дойду сам до всего тобою сказанного, стоит мне прочесть эту поэму? Ты меня переоцениваешь, Дилюк. — Зачастую книга это интересная история, за прочтением которой приятно провести ночь, — с теплотой ответил Дилюк. — Мне нравятся подобные сюжеты. О геройствах рыцарей и спасении близких им людей, хоть в них порядком вымыслов и неточностей. Но не переживай, больше я не буду тебя ими донимать. — Эй! Я не говорил, что мне не понравилось, — с театральной обидой сказал Кэйя и, поднявшись с кресла, замер напротив Дилюка так, что они касались друг друга коленями. — Я с удовольствием послушаю из твоих уст продолжение похождений рыцаря алого креста, и много-много других историй, которыми ты захочешь поделиться. Лишь прошу, давай делать перерывы. В отличие от тебя у меня не получается часами и часами делать одно и тоже, в особенности когда я так долго ждал нашей встречи, а ты даже поцелуем со мной не обменялся. С этими словами Кэйя наклонился вперед, опираясь руками на подлокотники кресла Дилюка, и замер в паре сантиметров от его лица. Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно решали, будет ли это поцелуй с намеком на продолжение или просто приятная, но короткая ласка. Дилюк избрал второй вариант. Первым сократив разделявшее их расстояние, он оставил нежный поцелуй на губах жреца. Но когда он отстранился и потянулся было к книге, чтобы убрать ту на полку, Кэйя прижал его рукой обратно к спинке кресла и возобновил поцелуй, страстный и требовательный к продолжению. Вампир не стал противиться и подхватил настрой Кэйи. Поначалу скованная и как бы не сильно желанная ласка все больше и больше переходила в раскованную и желанную. Дилюк прижал его за затылок к себе, углубляя поцелуй, а другой рукой опустился к бедрам и болезненно, но не менее приятно сжимал их. Однако когда жрец сел на его колени и оголил ключицу, а вместе с ним шею, вампир обхватил его за плечи и отстранил от себя. — Не сегодня. — Я же вижу, ты голоден, — на выдохе прошептал Кэйя. — Не сегодня, — твёрже повторил Дилюк. — В канун рождества придет жрец другой деревни с ритуалом второй жатвы. Ни к чему причинять тебе лишний раз вред, хоть процесс и приносит наслаждение. Кэйя придержал вздох разочарования, но все же умерил свой напор. Он накинул рубашку обратно на плечо и вернулся к предыдущему шагу с поцелуями. Его рука опустилась на пах Дилюка, явно давая понять намерения жреца. Вампир распознал намек и попытался найти пояс штанов Кэйи. Для общего удобства Кэйя уселся на бок, сильнее опираясь на чужую грудь, но это оказалось ошибкой. Дилюк под ним резко зашипел, а все тело дернулось; он схватился за подлокотники и приподнялся по спинке кресла вверх, выползая из объятий. Кэйя тут же отстранился и с беспокойством взглянул на вампира. — Прости, — поспешил извиниться Дилюк. — Давай переместимся в другое место. — Ты ранен? — кивая на правую половину груди Дилюка, прямо спросил Кэйя, раз уж его собеседник не хотел сам признавать очевидное. — Да… Ранен, — с секундной заминкой ответил Дилюк. — Пошли в гостевую? Жрец рассеяно кивнул и встал на ноги, высвобождая Дилюка; тот поднялся следом, и они покинули библиотеку. Кэйя знал, что Дилюк умел быстро исцелять раны – тот сам ему рассказывал – как с помощью магии, так и благодаря свойствам собственного тела. Однако и для того, и другого требовалась кровь. Учитывая, что Дилюк сейчас был голоден, раны наверняка заживали дольше. — Тебе нужна перевязка? Я помогу, — предложил Кэйя, когда они проходили мимо лаборатории. — Нет нужды, рана обработана. Не переживай, скоро от нее не останется и следа. — Это… от нечисти досталось? Вампир кивнул. — И тебе не совестно нападать на своих же? — Кэйя, они нечисть. Все, что ты знаешь плохое, можно смело приписывать им. Не стоит их жалеть. Они вторгаются на территорию, куда им нельзя приходить, из своего высокомерия полагая, что я не смогу одолеть их. К тому же среди нечисти распространено убиение своих, так что сомневаюсь, что их смерть кого-либо сильно удивляет. — Жестокий господин Дилюк, — усмехнулся Кэйя. — А у них есть весь остальной мир для жестокости, — не воспринял шутку вампир. — Я не позволю им принести ее и в мои земли. «В земли чайльда Тартальи» — поправил про себя жрец, но вслух не сказал. Ему было приятно, что вампир считал декарабианские горы своими. Дилюк заслуживал этого. Из того, что Кэйя знал, Дилюк жил здесь еще до первых поселенцев, скитающихся по миру после провальных крестовых походов, и с тех пор по ныне тщательно охранял территорию от нежеланных гостей и следил за соблюдением порядка, в то время как истинный хозяин земель находился непонятно где и делал непонятно что. К этому времени они пожаловали в гостевую, которая являлась, по сути, спальной. Кэйя находил ее немного странной, так как она фактически располагалась между комнатой для рисования и шахматной – не самое подходящее место для гостевой. Словно стесняясь недочета расположения, Дилюк задергивал вход плотными шторами, пряча ее от глаз. Сам вампир не проводил в ней много времени, поскольку был не способен на сон вне своего саркофага. Однако стоило признать, что имеющаяся в гостевой огромная кровать с балдахином не раз приходила им на выручку – заниматься на ней любовью было сплошным удовольствием. После нар, где единственной возможностью смягчить твердость кровати были куриные перья и мех, местный матрас напоминал Кэйе облако, которое поймали с небосвода и постелили на кровать. Пару раз Кэйя здесь попросту засыпал против своей воли, словно ребенок после сказки, поддаваясь манящей мягкости перины и подушек. Оставалось надеяться, что сегодня он не провалится в сон сразу после близости – в конце концов, ему хотелось провести редкие часы с Дилюком. Вампир аккуратно взял его за руку и потянул к кровати. Жрец начал расстегивать свой жилет, но Дилюк жестом остановил его и, развернувшись к нему лицом, сам принялся избавляться от одежды Кэйи. Медленно, неторопливо. Сначала жилет, затем перчатки, после рубашку. Заостренные ногти и прохладные губы изредка соприкасались со смуглой, чувствительной от зачинавшегося возбуждения кожей. Кэйя порой нарочито, а порой вполне по-настоящему шумно вдыхал через открытые губы воздух, подстегивая, ведь кто знал, на какой именно подобный вдох у Дилюка сорвется противление. Кэйя знал, что вампиру требовалось больше времени, чтобы войти в кураж; конечно, иногда он поддавался порывистому настроению Кэйи, но зачастую он делал так скорее ради Кэйи, нежели ради своих желаний. Дилюку больше нравились медлительность и неторопливость. Подушечка большого пальца проскользнула намеренно неспешно, с нажимом вдоль артерии на шеи жреца. В памяти Кэйи мгновенно всплыли ощущения, сопровождающие укус вампира, и последовавшая мгновенно горечь и даже гнев отказа – сегодня ему не удастся испытать те ощущения вновь. Но ни в гневе, ни в горечи не было ничего плохого, они словно дополняли ворох эмоций, которые кипятились в Кэйе, как вода над огнем, пока Дилюк без всякого стеснения разглядывал его, словно оценивал качество мазков на картине. Подрагивающими руками, жрец стянул с вампира черный мундир, тот безвольно упал у их ног. Та же участь постигла и белый кафтан. Пока Кэйя расстегивал черную рубашку, Дилюк помог ему: снял с воротника крупный рубин, осторожно кинув тот на мягкие простыни, и развязал шейный платок. Когда Кэйя стянул чужую рубашку, первым делом он увидел уже знакомый ему жуткий звездчатый шрам на груди вампира в районе сердца. По каким-то причинам он не исцелялся до конца (или Дилюк не хотел исцелять его), но Кэйя уже привык. Второе, что он заметил, это перевязка на правой стороне груди Дилюка, идущая через плечо под рукой и вокруг всего корпуса. Судя по всему, нечисть, с которой Дилюк сражался на днях, пыталась вывести из строя правую руку, повредив грудные мышцы. Вампир не слукавил, когда сказал, что перевязка ему не требовалась – чистый бинт плотно и туго сжимал рану. Видимо, живущая на замковой горе нечисть, которую Дилюк использовал в качестве прислуги, помогла ему с обработкой ранения. Дилюк воспользовался промедлением Кэйи и связал запястья последнего своим шейным платком. Сделал он это вовсе не из своей прихоти, а потому что однажды Кэйя попросил его о подобном, заверяя, что ему так нравилось. Это было правдой, хотя Кэйя предпочел бы что-нибудь более откровенное, но для начала сойдет и так. Стоило Дилюку затянуть узелок, Кэйя окончательно потерял терпение от этих нерасторопных раздеваний и, не желая давать дальнейших поводов затягивать процесс еще сильнее, он решил помочь Дилюку по-своему. Опустившись на колени напротив вампира, Кэйя свел к минимуму оставшееся время прелюдий, и уже после они занялись любовью, так и не добравшись до кровати. *** Жрец поймал себя на дурной привычке, что он вновь вертел меж пальцев серьгу с лазуритом, и спешно убрал руку от уха. Он попытался снова сконцентрироваться на проповеди, гулким эхом заполняющей всю залу церкви. Пока Кэйя и Свен держались в тени колон, Рэймонд стоял у аналоя перед распятием и с присущей ему выразительностью рассказывал затертую до дыр историю создания богами мира. Мрачная тень легла на лицо Кэйи, пока он наблюдал за пастором, за тем, как тот активно размахивал руками, подчеркивал интонациями нужные ему слова и вставлял совершенную отсебятину, которая подчеркивала нужный ему смысл. — «И собрал третий бог все воды вместе и назвал те морем, а четвертый бог возвел из недр сушу и назвал ту землей». Была суша разнообразна, были там и равнины, и высокие горы, и глубокие ущелья, по которым устремлялись воды в моря. Мы живем в горах, что были не иначе как творением четвертого бога, которого мы, люди, зовем Рекс Ляписом. Мы окружены его творением, живем благодаря нему. Возвращаясь домой, как следует оглянитесь, прочувствуйте, что к каждому камню причастна воля Рекс Ляписа и поблагодарите его за сей дар! С рождеством богов! — С рождеством богов! — в разнобой вторили прихожане. Кэйя взглядом нашел среди прихожан Джинн, которая, следуя всеобщему примеру, сложила руки в молитве и прикрыла веки. Ее губы едва заметно шевелились в беззвучных словах к богам. Бессильная злость сковала шею Кэйи, и во рту образовалась кислая горечь. Проклятый Рэймонд с его проклятыми проповедями. Ему ведь глубоко плевать на прихожан, ему просто нравилось блистать в чужих глазах, ловить полные надежды взгляды и упиваться послушанием, с коим собравшиеся повторяли за ним фразы и жесты. Мало кто, однако, это замечал, поскольку были ослеплены собственными слабостями, будь то невежественность, наивность или... страх. Кэйя знал, что Джинн боялась. Ее ногам не становилось лучше, отеки уже не сходили, лишь временно отступали с бедер к коленям. Вся старая обувь была давно выброшена или перешита, поскольку опухшие ступни в нее не помещались. Сколько Кэйя не повторял, что будет заботиться о приемной матери, даже если она потеряет возможность ходить, это не помогало, и Джинн продолжала утешать себя верой, надеясь получить исцеления в ней. Кэйя чувствовал это скребущее изнутри бессилие, и оно нередко выводило его из себя. Но не меньше Кэйю раздражало, что столь драгоценная для его приемной матери материя для Рэймонда была лишь очередным поводом показать себя перед публикой. — Кэйя? Все хорошо? Жрец моргнул, возвращаясь мыслями в реальность, и заметил, что все это время прожигал Рэймонда взглядом. — Просто отлично, — ответил он Свену, который стоял по левую руку от него и с замешательством в лице взирал на него. — Пойду подготовлю свечи, а ты слушай, если хочешь. Свен благодарно кивнул, не уловив колкости в словах жреца. Тем лучше. Стараясь не привлекать к себе внимания, Кэйя прошел к дальним рядам скамеек, за которыми стоял служебный стол со связкой тонких церковных свечей для продажи. После проповеди любой желающий за символичную цену мог поставить свечу в канун и помолиться за упокой или здравие. Стандартная процедура, они продавали свечи каждое воскресенье, но сегодня, в рождество, спрос обещал быть больше обычного. Развязав джутовую веревку, Кэйя принялся раскладывать свечи по коробочкам согласно их размерам и назначению. Может, дело не только в подаче рассказа? Все еще находились идиоты, расценивающие смуглую кожу Кэйи как признак нечистого происхождения, хотя были прекрасно осведомлены о существовании деревни, чьи жители выглядели точно так же. Или, может, из-за повязки на глазу и перчатках, которыми он прятал свои изуродованные части тела и, метафорично, закрывал себя для слушателей? Но если он снимет их, на него будет банально неприятно глядеть. Кэйя, конечно, знал, что в первую очередь он не вел праздничные проповеди из-за того, что он являлся жрецом – служителем нечисти. Но все бывает в первый раз. Если он проявит должные навыки и влияние, он когда-нибудь сможет проповедовать и при такой толпе, а не только в редкие воскресенья, когда собирается от силы человек десять, шестеро из которых его ученики с уроков грамотности и седьмая – его приемная мать. «Надо будет набрать вторую группу учеников» — подумал Кэйя, прикинув в уме, что прошло уже больше двух лет с его первого набора. Предполагалось, что старый жрец должен был оценить релевантность продолжения уроков грамотности после окончания обучения первых добровольцев, но так как Шеймус умер до сего срока, то никакой отчетности не требовалось, главное, чтобы Рэймонд и Свен не сочли эти уроки подозрительными. — Я помогу, — шепнула подошедшая к нему сестра Виктория и взяла коробку для пожертвований. Кэйя отстраненно кивнул и оглянулся через плечо. Проповедь дошла до завершающей молитвы. После жители начали подниматься со скамей, но не торопились уходить. Многие оставались для беседы с соседями и друзьями, кто-то подходил к пастору Рэймонду и обменивался с тем парой слов, другие оставались для молитвы перед распятием Веннессы. Жрец выделил часть свечей для сестры Виктории, которая осталась дежурить у главного выхода, а сам начал курсировать от одной группы жителей к другой, предлагая тем помолиться и поставить свечу за себя или близкого человека. Когда его взгляд зацепился за Розарию, в одиночестве курящую в дальнем углу церкви, Кэйя поспешил к ней, чтобы опередить Викторию, которой определенно точно не понравилась бы данная выходка, и заодно чтобы перекинуться с той парой слов. — Добрый вечер, Рози, — поздоровался он. — Тебе, случаем, свечи для дома не нужны? По старой дружбе отдам тебе парочку за бесценок. Та скептически вздернула бровью. — Мне казалось, их освещают ради успешной молитвы, а не ради приятного запаха на кухне. — Ничто не мешает совместить, — с улыбкой ответил Кэйя и протянул ей несколько свечей. Розария не стала их принимать. — У меня сегодня выходной. — Мне уже нельзя поговорить в твое нерабочее время? — Чего ты хочешь? — Подарить небольшой подарок в честь праздника. Не подождешь, пока я здесь не закончу? Я быстро. Она устало выдохнула, словно Кэйя только что втянул ее в очередные неприятности, но в конце концов согласно кивнула, на что улыбка жреца стала только шире. — Я буду дома. Приходи, как освободишься. Но повторяю, я сегодня не работаю, ясно? — Да-да, я понял, Рози. Ценю и уважаю твой отдых. Много времени это не займет, не переживай, — успокоил ее Кэйя. — И еще кое-что… Здесь не курят. Последние слова уже действительно задели за живое нервы Розарии. Та недовольно скривила губы и затем демонстративно перевернула трубку, что держала в руках, и все ее тлеющее содержимое спикировало на ладонь Кэйи, которой он еще протягивал предложенные забесплатно свечи. Пока Кэйя стряхивал с перчаток дымящиеся травы, Розария ретировалась наружу. Жрец убедился, что Виктория не заметила по чьей вине на полу церкви осталась горстка черного пепла, и продолжил продавать свечи прихожанам. Когда церковь окончательно опустела, Кэйя спустился в свой кабинет и достал из нижнего ящика крохотный белый сверток. Развязав узелок, он проверил, что предназначенный Розарии подарок на месте и на нем не осталось разводов от раствора для избавления от налета времени. То были золотые серьги, исполненные в виде цветка розы. Прекрасный подарок на рождество, в которое было принято дарить распускающиеся цветы, как символ рождающихся богов и мира. Учитывая, что в середине зимы добыть цветы – настоящая роскошь, люди обходились малым. Раньше Кэйя мог позволить себе только бумажные цветы, выкрашенные в те или иные цвета. Он и сейчас, откровенно говоря, не мог позволить себе по-настоящему ценный подарок, но эти серьги достались ему от Шеймуса вместе со всем наследством. Они лежали в той самой шкатулке из змеевика, которую он нашел в нижнем ящике стола. Жрец полагал, что Шеймусу они в свое время тоже достались в качестве наследства от кого-то; может быть, матери. Впрочем, это было не так важно, благодаря парочке алхимических трюков и ювелирному микроскопу в замке вампира, жрец смог вернуть им блеск новизны. Изначально, Кэйя планировал подарить их Джинн, но вскоре передумал, решив не переплетать лишний раз истории Шеймуса и Джинн, пусть даже на эфемерном уровне. А для Розарии подарок в самый раз. Ее имя было связано с цветком, запечатленным в серьге, и она была его, пожалуй, самым близким другом. Другие бы наверняка сказали, что дурно делать из распутных женщин друзей, но Кэйе было плевать. Многие другие в подметки ей не годились в том, что касалось личностных качеств. В морозной ночи жрец постучал в двери Розарии. Через пару мгновений ожидания та впустила его в дом. Внутри было тепло, горел камин, но был он единственным источником света. Сбив снег с обуви, Кэйя сбросил жреческую мантию и прошел к стулу перед камином. Розария шумно выдохнула за его спиной; видимо, она рассчитывала, что Кэйя быстро отдаст свой подарок и уйдет восвояси. Кэйя это понимал, но все же хотел растянуть момент, в конце концов сегодня он подготовил кое-что особенное, а не простой бумажный цветок. Кажется, Розария тоже уловила его намерения, потому что прошла к кухонному комоду и спросила: — Будешь эль? — Буду премного благодарен. Когда она вручила ему наполненную кружку и уселась на соседствующий стул, Кэйя произнес символичный тост, Розария скупо поздравила в ответ и они глотнули эля. В Кэйю едва влезло несколько глотков – он уже окончательно потерял способность пить это дерьмо после изысканных вин – зато Розария сразу осушила всю кружку. Улыбнувшись на то, как она вытерла с губ пену, Кэйя достал из кармана белый сверток, перевязанный на манер банта стебельком высушенного плюща. С нечитаемым выражением лица Розария приняла сверток и без ненужной спешки развязала его. Заметив золотые серьги, она взяла одну из них и подняла на уровень глаз, разглядывая. — Ворованные? — Нет, что ты, все законно, — поспешил успокоить ее Кэйя, — я бы не стал дарить тебе то, что нельзя использовать. Полагаю, много лет назад их хотели подарить моей бабушке, но так и не подарили, с тех пор они лежали без хозяйки. Хочу, чтобы впредь они принадлежали тебе. Они тебе очень подходят. — Твоя бабка, вроде как, была ведьмой, верно? — без намека на колкость спросила Розария, продолжая разглядывать серьгу. — Да. Розария опустила украшение обратно в платок и подняла глаза на Кэйю. — Твой подарок принят. Спасибо. — Хочешь, помогу их надеть? — Сама справлюсь. Лучше налей еще эля, — ответила она, кивая в сторону пустующей кружки. Жрец молча кивнул и поднялся со стула, чтобы выполнить просьбу. Тем временем Розария осушила кружку Кэйи и скучающе осматривала собственные пальцы. Серьги так и остались лежать в платке на ее коленях, но Кэйя знал, что Розарии понравился его подарок (она даже сказала «спасибо»), в противном случае она бы не стала его принимать. — Знаешь, иногда я задумываюсь, — произнесла Розария, когда Кэйя вернулся с обновленной кружкой, — что бы было, не прибеги ты ко мне тогда незрелым юнцом в поисках потери девственности. — Помнится, ты мне долго отказывала, — усмехнулся Кэйя. — Конечно. Тебе еще не было шестнадцати. Даже у меня есть кое-какие принципы. Но да, я именно о том, что я какое-то время прогоняла тебя прочь. Тебя, однако, это не останавливало, наоборот. Прилип ко мне, как банный лист. Дарил всякий мусор, прилюдно разговаривал со мной и через каждое предложение отвешивал комплименты. Я тогда тоже была моложе, глупее. До тебя никто не ухаживал за мной, по крайней мере таким образом. Всем было плевать на меня вне стен спальни. — Неужели спустя столько лет ты решилась признаться мне в своих чувствах? — подтрунил ее Кэйя. — Придержи свое эго, никакое это не признание. Больно нужен мне паренек, у которого от скуки сносит башню, — безразлично ответила Розария. — Я лишь хочу сказать, что из-за всей той романтической дури в прошлом, да и в настоящем, ты так и не стал для меня обычным клиентом, которого игнорируешь вплоть до следующего его появления с монетами в руках. И сейчас мы бы не сидели в мой выходной и не пили эль, пусть и пью его только я. С этими словами Розария еще раз приложилась к кружке, завершая свою мысль. Жрец нежно улыбнулся, наблюдая за ней. Какой бы холодной и грубой не была Розария (а она, действительно, была грубой и холодной, в честности ей равных нет), она все же была способна испытывать теплые чувства и говорить приятные вещи, пусть и в своем холодном и грубом стиле. Хоть они оба и без дополнительных пояснений понимали, что стояло за подачками Розарии в виде скидок или выполнении нетривиальных интимных просьб, ее слова не становились менее ценными, наоборот – она в очередной раз показала, что честна с собой. — Хочешь, раздобуду для тебя настоящее вино? Тебе понравится, обещаю, — предложил Кэйя, когда еще одна кружка опустела. — Если оно сделает из меня такую же брюзгу, как и ты, то нет, лучше откажусь. Жрец не стал настаивать. Вместо этого он наклонился вперед и осторожно накрыл рукой ладонь Розарии. — Рози, хоть, как ты правильно заметила, я прицепился к тебе как банный лист от скуки, но это не значит, что мне все равно. Я тебе очень благодарен и считаю тебя своим близким человеком. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, только скажи. Она криво усмехнулась. — Что, тоже решил признаться мне в своих многолетних чувствах? — Что поделать, твой пример заразителен. После нескольких мгновений тишины, Розария осторожно высвободила свою ладонь и взяла платок с золотыми серьгами в виде роз, приподнимая тот над своими коленями. — Кажется, я перебрала с элем и не смогу их теперь надеть. Давай-ка ты, раз вызвался. — С удовольствием. Жрец встал рядом с Розарией и убрал за ухо ее волнистые пряди, открывая доступ к мочке. Розария утомленно прикрыла веки и наклонила голову в бок, чтобы облегчить Кэйе работу. Он взял одну из сережек и, пока пытался найти в оранжевом свете камина нужное место, спросил: — Ты ведь узнаешь новости из церкви от Рэймонда, верно? Розария резко отстранилась от него и шлепнула его по рукам, убирая их подальше от себя. Неожидавший этого жрец не удержал в руках серьгу: та вылетела из его ладони и с глухим звуком упала на устланный вязаными коврами пол. — Ну, что ты наделала, — с усталым недовольством прошептал Кэйя и, встав на колени, принялся рыскать ладонями по ковру в поисках серьги. — Сам виноват. Не нужно поднимать тему, на которую я не собираюсь болтать, — Розария поднялась со стула, перешагнула через Кэйю и направилась к кровати. — Я спать. Как найдешь сережку, забирай вторую и уходи. Кэйя рывком поднялся на ноги и перехватил Розарию за руку. — Рози, нет, мой подарок вовсе не попытка подкупить тебя, правда. И все, что я сказал до этого, тоже правда. Я просто хочу знать. — Чтобы что? Помнится, тебя не особо волновало, что я в курсе тех или иных внутренних дел церкви. Ты и сам мне, порой, рассказывал, чья обиженная жена в очередной раз припомнила меня на исповеди, — с такой же легкостью, с коей она видела его насквозь, разгадала она, что именно хотел узнать Кэйя, заговорив о Рэймонде. Однако она хотела услышать ответ от него: — Так какова правда на самом деле? Жрец проглотил ком в горле. Зря он начал этот разговор сейчас, стоило оставить приятное послевкусие и не возиться в грязном белье. Но он ничего не мог с собой поделать, ему хотелось как-то сбить спесь с Рэймонда. Если он узнает несколько деталей его приватной жизни, возможно, он сможет сделать с ними что-нибудь полезное. — Рэймонд извращает правду и врет моей матери. Не только ей, вообще всем. Обещает одни вещи из писания, которые в следующей главе уже опровергаются, о чем он тактично умалчивает. Из-за его речей мать сидит на чертовом посте и ест только крупы с водой, в то время как с ее состоянием здоровья ей надо нормально питаться, а не морить себя полуголодом. Меня это бесит, и я хочу это остановить. — Рэймонд здесь ни при чем, Кэйя. Да, он тот еще придурок, но так его учили рассказывать писание, а его учителя научил кто-то другой. А знаешь, что их объединяет? Они все церковники. Как и ты. Ты тоже церковник, хоть и являешься жрецом. Вам нравится бросаться словами о мире во всем мире и великом спасении. Твоя злость к Рэймонду – обычная зависть, потому что у него получается быть церковником лучше твоего. Вот и все. Я не буду ничего тебе рассказывать, потому что от этого проиграем только мы. Как думаешь, о ком в первую очередь подумает Рэймонд, когда ты разболтаешь всем о его предпочтениях? А когда он явится ко мне, думаешь, я просто пожму плечами и он оставит меня в покое? Возможно, ему захочется узнать что-нибудь и про тебя, а тебе, поверь, стоит опасаться правды больше, нежели ему. Теперь тема закрыта? Кэйя без сил опустил чужую руку. Он совсем не подумал, что его идея могла поставить Розарию в опасное положение. Раздражение и, как было отмечено, зависть захватили его мысли, и он поддался им, не успев остыть и обдумать все в сторонке. Она была права, а он идиот, и из-за этого становилось стыдно. — Закрыта, — вполголоса произнес он. — Прости, что тебе пришлось поучать меня уму-разуму. Эта идея пришла мне в голову буквально пару часов назад, я не успел ее как следует обдумать. Прости, — повторил он, — давай забудем, что я вообще спрашивал об этом. Ты… не станешь отказываться от моего подарка? Розария раздраженно выдохнула, но кивнула в знак согласия. Кэйя в молчании вернулся к поиску упавшей серьги; после нескольких глотков эля прямиком из графина Розария присоединилась к нему. В дурацких вязаных коврах было много широких дырок, в которые могла попасть серьга, из-за чего недостаточно было просто провести по всей длине ковра рукой, чтобы заметить пропажу. Они провозились около получаса, ползая на четвереньках в поисках золотистой безделушки, пока наконец Кэйе не удалось ее найти в зазоре между деревянными досками под ковром. Он опустил сережку в протянутую ладонь Розарии, неуверенный захочет ли она, чтобы он вновь попробовал надеть подаренные украшения; Розария не захотела. Она убрала серьгу ко второй и оставила белый платок на кухонном столе, затем направилась к двери. Кэйя понял, что пришло время уходить. Он накинул свою жреческую мантию, но прежде чем уйти спросил у дверей: — Слушай, Рози, я планирую начать набор новых учеников для обучения чтению, письму и счету. Не хочешь стать добровольцем? — С чего ты решил, что мне это интересно? — С того, что мы сможем чаще видеться, — усмехнулся Кэйя. — О, боги, — почти взывала она. — Я уже битый час тебя выгнать из дома не могу, а ты предлагаешь мне видеться чаще. — И все же, мне кажется, тебе понравится. Узнаешь много нового, будешь в свои выходные читать какую-нибудь поэму о странствиях рыцаря с принцессой, а не давиться дерьмовым элем. Глядишь, заведешь себе парочку друзей среди других учеников. — Куда деваться, в моем возрасте только и мечтают о друзьях, ага. Но ладно, приду, посмотрю, что за подручных ты там себе готовишь. — Спасибо, — с теплой улыбкой сказал Кэйя — На днях занесу тебе горец. Доброй ночи. — Доброй. Оказавшись на улице, Кэйя глубоко вдохнул морозный воздух в попытке привести в порядок размякшие от тяжелого дня мысли. Внезапно раздалось короткое уханье совы. Кэйя столь резко обернулся на звук, что нервы шеи завопили и в глазу потемнело. На крыше дома Розарии сидела белоснежная сова, теряющаяся на фоне снега и ночи, однако Кэйе удалось разглядеть ее по характерным горящим алым глазам. Сова тут же расправила длинные крылья и поднялась в воздух. Но прежде чем улететь, она спикировала вниз и выпустила из клюва свою ношу. Кэйя расправил ладони и на них приземлилась одинокая, но от того не менее драгоценная, светяшка.