Вторая жизнь

      Лес, лес, лес. Рейх с тёплой ностальгией вспоминал дом Союза. Там была по-спартански простая обстановка, но хотя бы ветки по лицу не били. И коряги под ногами не вырастали как будто по волшебству. Едва не растянувшись на грешной земле из-за очередного корня, невзлюбившего немца дерева, он поморщился и прошипел сквозь зубы невнятное ругательство. — Ходить разучился? — грубо рявкнул русский, небрежно оглядываясь через плечо. Он даже не соизволил обернуться полностью. Как будто немец не представлял для него никакой значимости, угрозы, и даже сбежать не мог. Хотя… Рейх трезво оценивал свои возможности и понимал, что сбежать не сможет. Поскольку устал как собака, сравнением с которой его вечно оскорбляет коммунист. Он ноги то еле передвигал. Ещё и плечо болело, как будто в нём раскалённым металлом копошились. Периодически оно особенно болезненно дёргало, но немец старался сдерживаться. Рейх ненавидел выглядеть слабым в чьих-то глазах. Особенно в глазах Союза. — Я вообще-то ранен. — И что, предлагаешь тащить тебя на горбу? — Горб у верблюда, а ты, несмотря на любовь к моральным плевкам, на него не похож.       Союз промолчал, лишь мстительно прибавив темп. Чтобы не заблудиться в дремучих лесах русского, точно отражающих его дремучую душу, немцу также пришлось прибавить шаг. Особой радости это ему не принесло. Разве что прибавило энтузиазма в представлении русского в наиболее приятном для него состоянии. Состоянии трупа.       Союз шёл молча. Иногда он останавливался и только по ему известным ориентирам определял дальнейшее направление. Рейх хоть убей не видел в окружающих их соснах и прочей растительности ничего примечательного. Места здесь были похожи как отражения в зеркале. Поэтому запомнить дорогу он даже не трудился. Пусть русский сам запоминает свои буреломы. А если уж Рейху понадобится отсюда выбираться, то он придумает план, в котором сам Союз и выведет его. Возможно без согласия. Возможно даже не подозревая об этом. Как бы не изменился Союз, он всё ещё не был сверхсуществом и мотивы его поведения были вполне себе человеческими. А управлять чужими мотивами и корректировать по мере необходимости всегда было коньком немца.       Рейх уже почти выдохся, но упорно продолжал держать невыносимый темп, как русский, вновь сверившийся с дорогой, замедлился. А после и вовсе остановился. Лицо хмурое, губы сжаты и только уголки дёргаются в нервном напряжении. Он не выглядел как человек стремящийся к цели. Как раз наоборот. Возникало подозрение что коммунист совсем не желает оказаться в месте куда они направлялись и идёт туда по одной банальной и непреодолимой причине — другого места просто нет.       Рейх пользовался возможностью перевести дыхание и заодно проанализировать поведение Союза. До леса, в котором они бродили который час кряду они доехали на попутной машине. Водитель что их подобрал наверняка пожалел тысячу раз о своём решении. И дело даже не в поведении Рейха. Сам немец вёл себя смирно и время дороги потратил на отдых. Спать из-за боли толком не получалось, но прикрыть глаз и дремать ему ничто не мешало. Причиной же нервозности водителя был русский. Беседу он не поддерживал и на каждый вопрос отвечал односложно, а чаще просто кивал. Всю дорогу Союз буравил вид из окна и периодически вытаскивал сигарету. После третьей Рейх от нечего делать начал их считать. К концу поездки вышло около двадцати. На робкие просьбы водителя прекратить пропитывать его машину дымом он отвечал таким взглядом, что и Рейх почувствовал бы холодок под ним. Что уж говорить о простом человеке, едва не поседевшим за день. Для полной картины Союзу не хватало только таблички «Не подходи — убьёт».       Но только в лесу оставшись с коммунистом наедине Рейх понял, что состояние русского в машине было очень даже неплохим. Даже приветливым. Видимо с водителем он ещё пытался как-то сдерживаться, а немец такого отношения не заслужил, поэтому русский отыгрывался по полной. За четыре часа ходьбы по пересечённой местности у чёрта на куличках, Рейха успели около пяти раз впечатать в деревья, так что позвоночник при каждом новом ударе грозился не вернуться на положенное природой место.              Видимо собрав волю в кулак Союз продолжил путь, даже не убедившись, что Рейх идёт следом. Может прямо здесь остаться? Союз конечно заметит его пропажу. Часа через два. Пусть туда-сюда походит. Но покосившись на русского сжимающего зубы до скрипа Рейх отказался от своей гениальной идеи. Он не испугался, совсем нет. Просто не хотел торчать под открытым небом лишние часы. У него теплилась надежда что их место назначение имеет хотя бы крышу и стены. Поэтому он с кряхтением сделал шаг. И споткнувшись о камень, едва не пропахал землю носом. По инерции прошагав до Союза он оказался в цепкой хватке русского. Правда схватили его не за руку, а за воротник куртки, практически за шкирку. — Как же ты меня достал!               Рейха грубо вздёрнули за воротник и протащили таким образом несколько метров матерясь во весь голос. Наконец Рейх не выдержал. Такого отношения он терпеть не станет. Вырвавшись из хватки Рейх встал во весь рост перед русским, что с габаритами последнего не особо помогало. — Ты перед поездкой озверина наелся?! — Просто заткнись и иди нормально. — Да как тут идти если дороги никакой! Ещё и ты бежишь будто за нами с собаками гонятся! — Ну извини что дорогу предварительно не заасфальтировал! Шагай и не выпендривайся если хочешь сохранить свою жалкую шкуру. — Союз выдохнул, пытаясь успокоиться и добавил: — На время. Не надейся, что я тебя не пристрелю, когда выдастся возможность. — Ещё пара шагов и я сдохну без твоего вмешательства, — нехотя признался в слабости немец. Гордость грызла изнутри и прямо-таки требовала забрать слова обратно. Но рана ныла уже не прекращая и организм, не оправившийся от ранения давал знать о себе дрожью в конечностях. Будь он в расцвете сил, существующей сильной страной и рана не принесла бы больших проблем — зажила бы уже через несколько часов. Но в нынешнем состоянии она будет заживать почти также медленно как у обычного человека. Радовало, что и Союз сейчас не сильно от него отличается. Будь Рейх в порядке они бы выдохлись в одно время.       Союз обернулся и едко улыбнувшись бросил: — Тогда нужно пройти ещё с десяток.       Но вопреки словам он остановился. Поднял голову к небу и оценив расстояние солнца от горизонта отрезал: — Заночуем здесь, раз уж ты такой слабак.       Рейх готов был поклясться, что недовольный по виду Союз, внутри испытывает радость повешенного, у которого вовремя оборвалась верёвка.       Пока Союз обустраивал место для лагеря, немец уселся под деревом прислонившись к стволу спиной. Прикрыв глаза, он ждал пока русский всё сделает и естественно не собирался помогать ему ни в чём. На ругань русского он не обращал внимания. Подумаешь кубометры воздуха на мат переводит. Он почти всегда этим занимается. Да и коммунист скорее с самой ситуацией ругался, поскольку понимал, что от раненого немца толку не будет.       Чёрт ленивый. Союз сплюнул, стараясь не смотреть в сторону нагло дрыхнущего немца. Он был и без того раздражён. И в кои-то веки не по причине немца. Тот, конечно же, выбешивал его, но по сравнению с грядущей проблемой не котировался. Союз не хотел идти туда куда они направлялись. Он даже в самых страшных кошмарах не возвращался в это место. Его разум не касался этой части жизни, словно намерено избегая поднимать столь глубокий пласт воспоминаний. Но теперь сам коммунист сам идёт туда словно издеваясь над собой. Оттого ветки для костра он собирал особо агрессивно.       Рейх всё также продолжал спать, но лицо до этого спокойное, скривилось в болезненную маску. Похоже ему снился кошмар или просто рану дёргало.       Взглянув на раненную руку немца Союз поджал губы. Мотивы Рейха всё ещё оставались туманны. Конечно, их жизни связаны и смерть в таком контексте Рейху невыгодна от слова совсем. Но ведь он вполне мог увернуться? Хотя в это время он отталкивал его. Чёрт, упал бы на землю с ним! Как раз появился бы лишний повод позубоскалить на тему их прошлого лёжа на Союзе. Но нет же, этот придурок решил поиграть в благородство, когда не надо!       Союз ломал ветки для костра с таким видом будто на их месте была шея Рейха, когда до него донеслось приглушённое бормотание на немецком.       Рейх бормотал нечто малопонятное не просыпаясь. С расстояния в пару метров это был еле различимый шум и Союз нисколько не задумываясь подобрался ближе чтобы разобрать бормотания.       Глаза немца бегали под веками. Дышал он прерывисто и слова разобрать трудно. Единственное что было хоть немного понятно, так это имя. Эльза.       Порядком устав от мельтешения Союз потряс немца за плечо. Зря, наверное, потому что Рейх вцепился в руку мёртвой хваткой и открыл глаза. Учитывая то что подобрался русский вплотную момент вышел малость неловкий.       Но Рейх никак не прокомментировал коммуниста, лезущего его личное пространство. Смотрел как будто сквозь него. — И кто такая Эльза? Неужели единственная любовь?       Рейх вздрогнул. Взгляд его прояснился и сфокусировался на Союзе. — Ревнуешь что-ли? — привычной ухмылки не было. Да и вообще на немце не было лица после сна.       Но спрашивать Союз ничего не будет. Может когда-то его волновали чувства и эмоции Рейха. Волновало всё что с ним связано. Но немец сам пожелал разрушить всё это, вот и пусть пожинает плоды своих трудов.       Рейх поморщившись от боли в руке поднялся с места и подобрался ближе к костру. Судя по лёгкой дрожи он успел замёрзнуть. Неженка какая. Союз чувствовал максимум лёгкую прохладу. Рейх протянул ладони к костру так близко, что Союз уже хотел оттащить его. Ожоги он лечить не собирался. — Эльзой звали мою мать.       Союз вздрогнул. Он не ожидал от немца объяснений. Тем более про мать Рейха Союз слышал впервые в жизни. — Я её почти не знал, — зачем-то продолжил говорить Рейх, не отрывая взгляда от пляски языков огня. — Отец запрещал с ней видеться. Говорил, что общение с человеком может плохо на мне сказаться. Говорил, что она испортит меня превратив в мягкотелого рохлю. Я смог увидеть её лишь после его смерти.       Это был симпатичный домик в один этаж с цветущим, явно ухоженным, садом. Чувствовалась что хозяйка этого места немало времени проводит над цветами и деревьями. Каждая роза, фиалка, хризантема здесь была облагодетельственна заботливой рукой и жизнерадостно благоухала, покачивая бутоном словно благородная дама, приветствующая подданных. Рейх замер у забора разглядывая цветущее великолепие с затаённой завистью. Даже неразумные цветы получали внимания больше чем он.       Нерешительность, даже робость возникли из ниоткуда. Он так долго ждал этой встречи и лишь на пороге испугался. Испугался что прогонят или хуже того — не узнают. Это самое ужасное, когда мать не узнаёт родного сына и неловко стоит в дверях разглядывая гостя в недоумении. Пытается вспомнить абсолютно незнакомое лицо. Мнётся, в тайне желая скорее спровадить незнакомца. Лучше уж вообще никакой встречи чем такая. Сейчас, когда он ещё не постучал в дверь ещё была возможность сбежать и навсегда забыть сюда дорогу. Сдаться. Сделать самое ненавистное и жалкое. Рейх сжал зубы и распахнул чуть скрипнувшую калитку. Чеканя шаг, он приблизился к входной двери и снова замер, проклиная свои страхи. Казалось он даже смерти боялся меньше чем этого. Он слишком сильно зависел от признания и его отсутствие болезненно топталось на гордости. Даже мысли о его исключительности в такие моменты не помогали.       Но он постучал. Сначала робко стукнул костяшками чтобы уже через минуту забарабанить с силой наплевав на приличия. Нетерпение напополам со страхами не позволяло манерно мяться на пороге.       Дверь открыл мужчина. Среднего роста уже седой и подслеповато щурящийся даже через стёкла очков. — Потише, молодой человек, больная только уснула. — Больная? — нелепо переспросил немец хотя и так понял, что означают эти слова. Не хотел верить.       Спеша на встречу с матерью, он не думал, что она может заболеть или хуже того умереть. Вполне могло случиться что он приехал бы лишь к могильному камню. По спине Рейха пробежали мурашки от картины. Если бы не старик немец разразился бы чередой ругательств. Рванул сломя голову, не разузнав ничего! Даже банального плана действий не продумал! — Так и есть. Фрау Дитрих заболела с месяц назад и чувствует себя всё хуже с каждым днём. Вы же её родич? — Да.       Рейх ответил не сразу. Месяц. Его мать уже месяц тяжело больна, а чем он занимался в это время? Шатался по пивным с кучкой прихлебателей? В высшей степени достойная альтернатива. Он ведь и мать сознательно не искал просто наткнулся на запись в дневнике отца. С содроганием он представил, что даже не узнал бы о ней если бы сжёг вещи отца, как и собирался сделать вначале. Лишь спустя несколько лет после смерти Германской Империи, подостыв, Рейх сумел взять его вещи в руки без зудящего желания разорвать на клочки. — Предположу, что сын, не так ли? проходите в дом. Думаю, больной полегчает от вашего присутствия. — А как вы поняли? — голос немца всё ещё был растерян. Он шагнул вслед за доктором в небольшую прихожую. Вся мебель ограничивалась старым гардеробом. — О, это было не трудно. У вас похожие глаза и волосы почти такого же цвета. К тому же вы так огорчились, узнав о болезни… За чужих людей так переживают разве что чувствительные, ранимые натуры. А вы, уж простите, –доктор усмехнулся в бороду, — на такого человека не похожи. — Разве я в глубине души не могу быть ранимым? — скорее для заполнения паузы, чем из любопытства спросил Рейх.       Доктор пожевал губами, но всё же ответил: — Вы похожи на лидера, — старик странно отвёл глаза. — Или же убийцу. И только время способно показать вашу ипостась. Простите! — доктор встряхнул головой принимая виноватый вид. — Последнее время сам не свой от усталости вот и несу чушь. Вы уж извините. Сейчас речь о вашей матушке. Она плоха. Не уверен, что она переживёт эту ночь. Помочь ей уже никто не в силах, но вы поговорите с ней глядишь и уходить ей будет легче.       Какая жестокая шутка судьбы. Подарить мать на один день видимо, чтобы куда больнее было отнимать. На другие слова доктора он не обратил должного внимания. Весьма проницательные слова. Подумать только, как простые люди иногда ясно осознают ситуацию и только сделать ничего не могут. Доктор был обычным старикашкой со слишком узким умишком для того чтобы понять Рейха. Ему и в голову не придёт что настоящий лидер и убийца есть суть одно и то же. И первого от второго отличает лишь конечная цель. Она способна оправдать смерти. Так уж вышло что для хорошей жизни миллионов кем-то придётся пожертвовать. Но это мало кто понимает, выставляя глупость нравственностью, а зависимость от чужого мнения моралью. Или хуже того религией.       Рейх, не давая себе отступить зашёл в следующую комнату, отделённую плотной занавесью. Первым что он почувствовал был запах. Затхлый жаркий воздух был пронизан кисловатым запахом. Признак тяжёлой болезни. В комнате, судя по креслам и дивану гостиной, царил полумрак — окна были задёрнуты, не пропуская и крупицы света. Как в склепе. Чтобы тщательнее осмотреться пришлось их одёрнуть. Ворох стёганных одеял на диване зашевелился. Под массой ткани виднелось истощённое тело. Худое до выпирающих костей, с пожелтевшей пергаментной кожей. Волосы сбились в колтуны и потеряли прежнюю белизну, но Рейх мог представить, как в лучшие времена они снежным водопадом спускались на плечи. Щёки впали и заострившиеся скулы казалось вот-вот разорвут хрупкую кожу.       Его мама. Она действительно выглядела плохо, но, как и любому ребёнку пусть даже и выросшему казалась краше всех на свете. С восторженной радостью он понимал насколько они похожи. Даже сейчас было понятно, что внешностью он был весь в неё, не взяв и крупицы от ненавистного отца.       Рейх вёл себя тихо опасаясь побеспокоить мать и просто смотрел, но женщина зашевелилась. Веки дрогнули. На Рейха уставились кристально-голубые глаза. Секунды пока она пыталась понять кто перед ней казались вечностью. Он уже хотел представиться, улыбнуться и оказаться в хоть и слабых, но таких желанных объятиях как слабый голос на удивление твёрдо отрезал: — Выгони его.       Доктор позади, которому и предназначались слова, затоптался на месте. Холодный взгляд женщины пригвоздил его к полу и не давал возможности ослушаться. Для Рейха мир пошёл трещинами. Он слишком хорошо знал взгляд, которым его смерили. Краткий, но вымораживающий до костей. Ненависть. Его здесь не ждали. Его не хотели видеть. Его ненавидели просто за факт существования. Внешне с ним ничего не происходило, но душа так и не выросшего недолюбленного мальчика, нуждавшегося хотя бы в одобрении, умирала, скукоживаясь как лист бумаги в пламени. — Фрау, вы уверены? Наверное, вы не узнали его. Это ваш сын. Он приехал издалека жаждя вас навестить, неужели вы его прогоните как беспризорного пса? — Узнала. Поверьте, доктор это создание похуже собаки. Видеть не хочу ни его ни уж тем более его папашу. — Отец умер два года назад. — И что? — несмотря на слабость голоса отвечала женщина как королева, снизошедшая до разговора с чернью. — Разве не он запрещал вам видеться со мной?       Последняя надежда. Сейчас она должна с облегчением вздохнуть и наконец принять ребёнка как положено любящей матерью. — Конечно нет, — фыркнула женщина. — Я сама пожелала вычеркнуть из жизни свою главную ошибку. В книжном шкафу есть переписка с твоим отцом. Можешь зять эту грязь и убираться.       Вот оно как. Женщина закрыла глаза, показывая, что разговор окончен. Говорить немец ничего не стал. Вышел из дома под сочувствующим взглядом старого доктора. Совсем уходить немец не стал. Сел на пороге и распечатал первое из писем.       Прочитав последнее Рейх потерянно уставился в землю. Это не укладывалось в голове. Отцовским почерком были выведены совсем уж нереальные строчки.              «Я знаю ты не хочешь видеть меня и уважаю твоё желание. Но наш сын… Он тоскует и замыкается. Ему нужна мать иначе боюсь всё может закончиться очень плохо, Эльза. Я умоляю смени гнев на милость и хотя бы встреться с Рейхом. Он ведь твой сын! Едва взглянув на него ты и сама это поймёшь. Внешность, характер, всё твоё! Только встреться с ним, большего не прошу.»              Письмо было несколько раз смято и даже разорвана надвое. Оставалось лишь догадываться как сильно Эльза ненавидела его отца. Да и его тоже, судя по всему. — Люди часто говорят не лучшие вещи, когда чувствуют приближение смерти.       Рядом на крыльцо кряхтя сел доктор. Он не пытался успокоить Рейха, обнять его или похлопать по спине показывая поддержку. Просто сидел рядом и говорил ни к чему не обязывающие фразы. Но Рейху становилось легче. Он хотя бы не один. Пусть и собеседник его, обычный доктор, даже не подозревающий кто сидит с ним на простеньком крыльце. — Подождите до ночи. Она ещё может передумать. — Не думаю, — Рейх помахал изорванным письмом. — Она ненавидит отца и меня вместе с ним. Но я останусь.       Доктор уже поднялся, когда Рейх неожиданно для себя заговорил. — Знаете, что самое странное? Я всегда считал отца жестоким и несправедливым. Видел его неизбежным злом в жизни. И лишь спустя столько лет узнал, что он обо мне заботился, пусть и весьма странным способом. Ненавидеть меньше я его не стал. Но этот факт вроде как обязывает меня его полюбить? — Сложный вопрос, конечно. Но ничто не обязывает вас любить кого-то. Любовь вообще странное чувство, не поддающееся никакой логике и контролю. Просто вам придётся признать, что не существует абсолютного зла и добра. Ваш отец мог быть ужасным человеком, но даже в нём было нечто хорошее.       Доктор ушёл, тихо затворив за собой дверь. А Рейх продолжил размышлять, изредка заглядывая в письма и кривя губы. Вот что делает любовь. Превращает заболевшего ей в оголённый комок из обожания и желания угодить. Даже его отец, холодный и жёсткий, как булыжник у ближайшей обочины, оказывается был способен любить и растекаться медоточивым сиропом у чужих ног. Любить самым жалким образом. Раболепный, зависящий, протирающий полы у ног кумира за один благосклонный взгляд. И кого? Удивительно, но отец совершил невозможное — нашёл личность ещё более жестокую, чем он сам. Да ещё и человека.       Эльза скончалась через несколько часов. Ещё не все звёзды загорелись над головой, когда доктор вновь вышел на порог и скорбно кивнул. Она так и не позвала Рейха, упрямая и гордая до конца своей жизни.       Союз уставился в огонь лишь бы не смотреть на бывшего друга. То, что отец немца был редкостным мудаком, он знал хорошо, но вот о матери такого даже подумать не мог. И как бы он не ненавидел Рейха, как бы не презирал его, поступок чужой женщины был отвратительным. Одно дело ненавидеть взрослого человека и совсем другое ещё ни в чём неповинного ребёнка. Бросить его, а после долгих лет разлуки как ни в чём ни бывало послать к чёрту.       Похоже даже отец, воспитавший Рейха самыми жестокими методами, не причинил за всю жизнь Рейху столько боли сколько за один день сумела причинить мать. Злорадства от этой мысли Союз не почувствовал. Будь они с Рейхом друзьями как раньше, и он попытался бы его приободрить, но сейчас будучи злейшим врагом не должен даже сочувствовать. Должен, но получается не особо. — И зачем ты рассказал мне это? Сейчас? Думаешь, я растрогаюсь и тебя пожалею? — О, нет. Если бы я хотел сочувствия, то рассказал бы всё той сосне. Она поддерживала меня на протяжении нескольких часов. Ты и в лучшие годы с этим не справлялся.       Рейха повело в сторону, но он сумел удержаться оперевшись здоровой рукой о землю. Что это с ним? До конца не проснулся?       Заподозривший неладное, Союз, подошёл к немцу. Глаза Рейха были мутными и не особо сознательными. Больше всего состояние немца напоминало бред. Это и его неожиданную откровенность хорошо объясняло. Приложив ладонь ко лбу Союз устало ругнулся. Да что ж такое. Почему от этого грёбанного немца всегда только проблемы?       Уже зная что увидит, Союз расстегнул верхнюю одежду немца и принялся снимать повязку с раны. Так и есть. Рана загноилась, поэтому немцу и было хреново. — До чего же ты придурок, везучий, — бормотал Союз вытаскивая из походного рюкзака спирт, свежие бинты и нож. — Сколько до этого раненных через меня проходило и все чувствовали себя нормально. Один ты инфекцию подхватил. И мне статистику испортил.       Из-за воспаления раны вся прошлая работа Союза пошла насмарку. Придётся вновь резать рану чтобы выпустить гной и дезинфицировать. Рейх осоловелым взглядом следил за подготовкой пока не буркнул: — Союз, ты же меня не бросищь?       Коммунист замер с ножом в руке и желанием этот самый нож применить по прямому назначению, воткнув в горло немцу. Сильный же у него бред. Адекватностью и не пахнет. — Сейчас нет. Вот как окажемся на высоком обрыве со скалами внизу обязательно брошу.       Не обращая больше внимания на бредни Союз принялся за работу.       Рейх спал. Союз же сидел у костра и крутил нож в руках, разглядывая отблески огня на лезвии. Иногда его взгляд сам собой падал на немца, и коммунист хмурился. Как оказалось, есть ещё то чего он о нём не знал. И возможно белых страниц в жизни Рейха было куда больше чем мог представить русский.