Адепт Тёмной Луны

      В лесу занимался серый рассвет. Призрачная мгла сочилась между деревьев, холодными объятиями касаясь каждой травинки. Где-то вдалеке одиноко ухнула птица, однако её клич утонул в безмолвии чащи, затерялся среди влажных руин. Стихия почти закончила начатое захватчиками, обрушив остатки домов и превратив их в кучи грязи и обломков. Над крышами немногочисленных уцелевших зданий курился сизый дымок, распространяя запах сыроватых дров и незатейливой похлёбки. Рядом с маленьким костерком переминалась страусовая лошадь, вдыхая крохи тепла, которые давал огонь. Медный котелок задорно дрожал, пыхая ароматным паром всякий раз, когда странник помешивал варево. Впервые за последние несколько дней ему удастся поесть горячего и плевать, что на маленький пир ушли остатки сушёного мяса и какие-то крохи съестного, завалявшиеся в сумке.       Бросив напоследок щепоть сушёных трав и последний раз перемешав, он аккуратно налил содержимое котелка в щербатую глиняную чашку. Зайдя в тесное убежище, милостью урагана почти превратившееся в пещеру, он тут же наткнулся на пару внимательных фиалковых глаз. Девочка, пусть и привыкла к полумраку, разглядеть его лица не могла. «И к лучшему» — заключил про себя он, осторожно присаживаясь возле неё. Каким бы могущественным не был целитель, после таких ран человек будет слаб, точно котёнок, и настолько же пуглив.        — Пей. — Без лишних предисловий, он протянул ей похлёбку.       Она хотела было что-то спросить, но едва не выронила чашку, плеснув горячей жидкости ему на руки. Тот даже не скривился. Аккуратно приподняв легкое тельце, он бережно поднёс посуду к серым губам. Девчонка пила мелкими осторожными глотками, то и дело морщась от резкого вкуса. Заметив, что её губы зашевелились в беззвучной благодарности, он быстро оборвал её.       — Не говори, дыши спокойно, по возможности — медленно. Мне удалось восстановить целостность лёгочной ткани, однако понадобится ещё несколько сеансов, чтобы исключить любую возможность осложнений. Никаких резких движений. Слева от тебя погремушка. Схватит нужда — дашь знать через неё. — На последних словах худое лицо девочки залила краска, и она непроизвольно отвернулась. — Через два часа отправлюсь на охоту и запру тебя здесь. Предвосхищая ненужные вопросы: первое, не могу сказать, выжил ли кто-нибудь. Второе, ты была найдена вчера, но с момента нападения прошло около полутора суток, поэтому то, что ты к тому времени была ещё жива — настоящее чудо. Третье, моё имя тебе ничего не даст. Я исполняю… чужую волю, и, когда ты окончательно поправишься, мы расстанемся. На этом всё.       Он поднялся, забрав чашу из слабых рук. Решения не скрывать правду он принял ещё вчера, когда обшаривал трупы в поисках ценных вещей, которые солдаты упустили. Однако мародёры поработали на славу — ему досталась пара десятков медных грошей да разодранный кулон с дешёвыми бусами. В конце концов, считал он, мёртвым ни к чему деньги, а выжившей девчонке — надежды, мол, где-то там есть отец и мать, что ждут не дождутся своё чадо. Таких, как она, тысячи — и все они либо оседают в крупных городах, добывая себе на жизнь самыми низкими занятиями, либо становятся разбойниками и бандитами, оканчивая жизнь на суку или в овраге. Оплакивают их, как правило, только вши.       При мысли о последних он твёрдо решил вымыть девчонку сразу же, как закончит с охотой и разделкой дичи, благо после вчерашнего лес понемногу начал приходить в себя и где-то в ветвях пару раз слышалось быстрое хлопанье крыльев. Подстрелить кого-то он не надеялся, но в его арсенале находилось средство куда мощнее трофейного лука, а потому голодным он спать не ляжет. Стоило подумать о еде, как живот скрутила болезненная судорога, напомнившая, что холить в первую очередь надо себя, тем более, что похлёбка в котелке уже остывала, явно теряя во вкусе.       До самого часа отбытия на охоту девчонка никак не давала о себе знать, безропотно принимая лекарства и питьё, только слабо попыталась сопротивляться, когда ему пришлось вынести её за пределы лагеря. Весь обратный путь она безмолвно плакала, чем вызвала у него нечто похожее на раздражение с примесью снисходительного понимания. Он знал по себе, как нелегко принимать такую помощь и какого чувствовать себя безвольным мешком мяса и костей, когда ещё в абстрактном вчера был в полном здравии. Однако без крайней нужды стирать за ней исподнее он не собирался.       На промысел он отправился чуть позже заявленного времени, предварительно проведя быстрый сеанс исцеления, чем снова поразил и смутил бедолагу. Попытка прикрыть «непотребство» закончилась для неё несколькими болезненными ударами костяшек пальцев в плечи, что вызвало паралич обеих рук.        — Никогда не мешай мне. Если что-то делается — это продиктовано необходимостью, а не прихотью. Поэтому, даже если придётся резать живого человека, и будет необходима твоя помощь — ты её окажешь. Даже если этот человек — ты. К твоему счастью, — поспешил успокоить её он, увидев, как бледное лицо стало почти белым, — едва ли сейчас придётся заниматься чем-то подобным. Паралич пройдёт через час, так что спи. Вернусь — накормлю. На этом всё.       Она явно порывалась что-то сказать, но, натолкнувшись на брошенный через плечо взгляд, проглотила вопрос, только беспомощно наблюдая, как связка досок закрывает вход. Затем снаружи раздалась возня и просветы в досках исчезли, оставив её одну во мраке. Безымянный, как Суин успела заметить, прекрасно обходился без света и, по-видимому, не собирался показывать ей случившееся, даже накрыв голову тряпкой, когда выводил её. И эта неизвестность пугала её не меньше, чем то, что и как он говорил. Слова об уничтожении деревни сперва повергли её в шок, заставив сердце раненой пташкой забиться в груди. Она не застала самого нападения. Все её воспоминания крутились вокруг резкого крика и оглушительного взрыва, швырнувшего её в какую-то бездну до того, как она упала, а дальше — звенящее ничто.       Против воли глаза сдавили слёзы, и она коротко всхлипнула, почувствовав, как засаднило в груди. Война всегда была где-то далеко за Каменным фортом, который солдаты врага никак не могли ни взять, ни обойти. По крайней мере, так говорил останавливающийся у его отца солдат. В такие моменты мать всегда велела ей отправиться в свою комнату, оставив разговор о войне мужчинам, хотя Суин была готова поклясться, что все эти беседы порядком её пугали. «В обороне нам нет равных» — любил повторять отец по вечерам, когда они собирались за ужином и речь плавно переткала в уже всем знакомое русло: «А не стоит ли переехать, пока не поздно?» Отец считал, что они всегда успеют, мать — что готовиться нужно уже сейчас, чтобы при первой же опасности покинуть деревню с самым необходимым. В конце концов, всё откладывалось до следующего раза, когда «узнаем свежие новости».       Жизнь показала, как они заблуждались. Боги, как они заблуждались!       Воспоминания о семье кнутом хлестали по остаткам её самообладания, давая выход так долго сдерживаемым слезам. Её уже не заботили предостережения страшного безликого мага, не волновала тупая боль в правом лёгком — весь её мирок сузился до тех счастливых и спокойных мгновений, когда они были вместе. И тем страшнее казалась мысль, что ничего из этого уже нет и, что ужаснее, возможно, не будет никогда. Суин гнала от себя эти мысли, однако они, словно стая голодных псов, продолжали рвать её разум, вызывая новый приступ плача, который она уже не могла сдерживать. Накопленные страдания выплеснулись одним сплошным криком, что время от времени проваливался до почти беззвучного стона, а затем снова взлетал на высоты, когда ей начинало не хватать воздуха. А потому она чуть было не задохнулась, когда на лицо ей выплеснули, казалось, целый чан воды. Нехватка воздуха вырвала из её груди хриплый кашель, пока чьи-то сильные руки удерживали её в одном положении. Когда её взгляд чуть прояснился, она с удивлением посмотрела на яркую щель в заваленном проходе. Переведя мутный взгляд на размытую фигуру рядом, она с примесью страха и облегчения узнала своего угрюмого спасителя.        — Признаю. Моя ошибка. — Начал он, со звоном ставя ведро на пол и бросая ей какую-то тряпку. — Мне стоило добить тебя из милосердия, а не тратить время и ресурсы на лечение, если ты сама решила покончить с собой с помощью истерики.       Суин дрожала, слабыми руками вытирая остатки воды. Но озноб колотил её по иной причине. Голос. Он был до предела спокойным, словно скованная льдом река. И под этой толщей таилась какая-то пустая, зловещая бездна, в которой прямо сейчас шевельнулось что-то очень нехорошее. Злость. Однако злость эта была направлена не на неё, Суин, нет! Этот человек (и человек ли?) злился на что-то иное, что-то, что ускользало от её понимания.        — П-п-рос-ти-те, … госпо-д-дин. — заикаясь, пролепетала она, только зажмурившись, когда с неё стащили мокрое бельё и затем спеленали, точно ребенка, в сухие простыни.       — Избавь меня от беспомощных извинений. Моя работа испорчена. Не настолько критично, чтобы погибнуть от собственной глупости, но достаточно, чтобы потратить моё время и задержать здесь настолько, что шансы нас обнаружить становятся угрожающими. Разве не было сказано: «Не говори, дыши спокойно, по возможности — медленно»?       — Д-да, б-было. — Выдавила Суин, продолжая мелко дрожать, хотя тепло уже ласкало кожу.       — Вопрос не подразумевал ответа. Открывай рот только для приёма пищи. Если поняла — прикрой на секунду глаза… Приемлемо. Кричать можешь, если почувствуешь себя в разы хуже или если что-то будет угрожать твоей жизни напрямую. Всё остальное остаётся по-старому. На этом всё.       Суин чуть снова не всхлипнула, однако тут же одёрнула себя. Как бы унизительно не звучали его слова, сквозь них проглядывалось разумное зерно. И что намного хуже — последствия её затянувшейся истерики уже сейчас давали о себе знать ввинчивающей болью при каждом вдохе. Она не решалась пожаловаться, решив, что потерпит до вечера, но едва не вскрикнула от неожиданности, когда заклинатель мягко, точно кот, опустился рядом с ней. Однако теперь, казалось, в нём не осталось и следа от былого себя. Прикосновения, до этого больше похожие на ледяную хватку, вдруг стали лёгкими, словный лунный свет, и дарили успокаивающую прохладу – ту, что так жаждет измученный зноем путник. Девочка зажмурилась, отдаваясь новому чувству. Засевшие страхи медленно отрывались от души, словно комья грязи в проточной воде. В исцеляющем потоке растворялась гниль укоренившихся страхов; оставались только нежные касания огромной реки, заботливо уносившей её прочь от всех горестей и забот…       — Исцеляя дух, помоги телу справиться, и позволь ци течь своими путями. — Сквозь бесплотную глубину донёсся до неё обрывок речитатива заклинателя воды, но теперь в его голосе не чувствовалось и крохи былого льда, только успокаивающее журчания слов, чей смысл она уже не улавливала. Увы, чудесная невесомость пропала, оставив напоследок лёгкий бриз непередаваемо приятных ощущений. Сказка оборвалась всего одним взглядом. Колючим, изучающим, но только не добрым. Суин отвела глаза, предпочтя гору грязных тряпок этим тёмным омутам без дна.       Он ушёл, не проронив и слова, оставив её одну с запоздалой мыслью, что стоило поблагодарить его хотя бы кивком или взглядом. Ей всегда казалось, что она понимала людей и не совершала ошибок в общении с ними. В её деревне не было никого, с кем бы она состояла в ссоре — любой конфликт затухал как-то сам собой, не заходя дальше нескольких окриков, да недовольного хмыканья. Однако Безымянный был чужим, возвышаясь над её миропониманием ледяной кручей в поддёрнутой дымкой дали. Рядом с ним она непроизвольно сжималась до крохотного огонька под суровым северным ветром, по непонятной причине не задувшим его сразу.       Под свои раздумья она сама не заметила, как провалилась в сонную негу. Из объятий сна её вывела чья-то рука, до боли зажавшая рот, наряду с шумным щекочущим дыханием у самого уха. Где-то рядом раздался подозрительно знакомый писк — и Суин вяло начала понимать, что её вовсе не пытаются убить. Лёгкие, готовые вот-вот разорваться от сжигающего их крика, нещадно болели, но она заставила себя медленно выпустить воздух, вслушиваясь в непроницаемую темноту.       Снаружи однозначно кто-то был: сквозь заслонки доносились короткие переругивания, к которым присоединялись утробные фырканья каких-то животных.        — Да заткни ты уже эту скотину! — проорал чей-то озлобленный голос. — Или на мясо пусти.       Суин ответа не услышала, а на вопросительный взгляд в ту сторону, где, по её предположению, должен был сидеть заклинатель воды, тот почти неслышно прошептал:       — Солдаты Народа Огня.       По телу Суин прошла дрожь, которую так и не отнявший ладони маг точно почувствовал. На секунду Безымянный убрал руку, и она тут же втянула затхлый воздух. Тот ударил в нос сладковато-гнилостным душком, едва не вынудившим её расстаться с завтраком прямо в постели. Единственное, что сейчас её волновало — откуда доносится этот ужас и как дышать так, чтобы не хотелось выскочить наружу. Поэтому лёгшую ей на лицо тряпицу она приняла как величайший дар, тут же плотно прижав к лицу. Это едва ли спасло положение, однако Суин решила, что запах сырой тряпки предпочтительнее того, что забил собой всё помещение.       — Ни звука. — Прошипел в ухо заклинатель, пока она прилаживала маску к лицу. — Обнаружат — перекатывайся вправо и лежи там. Они здесь надолго не задержаться.       «Что захватчики здесь забыли, если уже побывали тут?» Эта мысль билась в ней, разгоняя по жилам холодную от страха кровь. Воображение рисовало красочные картины, как красная рука отодвигает нехитрую маскировку и перед солдатом открывается жалкая картина: маг воды почти без воды и слабая девчонка у его ног. А дальше обжигающая смерть или удушающее рабство. Ну или — и тут она не могла отказать своей фантазии — Безымянный запрятал в этой дыре пару бочек с водой и выбьет из них всю дурь, как только они сюда сунутся. Хотя, и Суин это прекрасно понимала, лучше бы их просто здесь не было. Ровно как и мерзкого запаха, забивающего нос и застревающего в горле тошнотворным комом даже сквозь маску.       Пока девочка предавалась своим размышлениям, солдаты подошли к их нехитрому схрону настолько близко, что она могла слышать почти каждое их слово.       — Вот же больные ублюдки. — Выругался кто-то, прервав резко воцарившееся молчание.       — Ястребы?       — Ясное дело! Ну, может… не, эти вроде далековато. Хотя…       — Так птички должны только сегодня-завтра в лагерь явиться! Вон, говорили…       — Ястребы — птицы вольные. Уйдут в глубокий рейд и ищи их потом с огнём с твоим «должны», «говорили».       — Торговки базарные! — гаркнул уже знакомый голос, — Бошек отрубленных не видели? Или на потроха не насмотрелись? Сказано — проверить всё, будет проверено всё. Даже, Ли, если придётся ковыряться по уши в дерьме.       — Ком-мандир, — чуть запинающимся тоном произнёс совсем юный голос. — Ястребы оставляют разодранные тела своих врагов. В таких вот… ямах, домах.       — Вот и убедись, солдат, что это так. Слава Ястребов обгоняет своих хозяев. Ли, Сайго, проверьте этот дом, затем, те развалюхи по левую сторону… улицы. Ищите неровности, свежую землю, следы от костров, дерьмо скотины. Короче, всё, чего здесь быть не должно. В домах могут быть подвалы. Их проверить. Кайро, просто подумаешь о вине — и будешь чистить выгребные ямы неделю. Трупы собрать в центральном здании. Потом — сжечь. Джаи, Джонг, обыскать развалины по правой стороне. Остальным — взять деревню в кольцо. Выполнять, желтомордые.       Суин тихо застонала. Запах сдавливал горло горькой удавкой, а с каждым ударом топора, из-за которых содрогалось дерево, становилось дурно вдвойне. Маг же, напротив, сохранял поразительное спокойствие, будто его совсем не волновало, что они оказались в ловушке, а ведь железное позвякивание топора звучало уже над самой головой.       Влажный, чавкающий хруст сминаемых костей заставил её невольно содрогнуться. В памяти всплыл мясник Хао, разделывающий тушу свиньи огромным ножом, а также запах выпущенных на воздух внутренностей, которыми разило за версту. Только в этой деревне не стало крупных животных, едва она переехала сюда. Понимание происходящего обрушилось на неё вместе с новым ударом топора, повторившим звук и воскресившим в памяти тот ужас и отвращение, что она испытала.       — Вот же срань! Тьфу. — За стенкой послышалось яростное сплёвывание, а затем кто-то начал судорожно полоскать рот.       — Охоч до новых ощущений? — ехидно поинтересовался гулкий бас и Суин тут же представила себе его обладателя — огромный детина, за которым легко укроется средненький бычок.       — А не пошёл бы ты! Кха, ну и запах.       — Ты бы рот пошире открыл — узнал какого на вкус… Привыкай, мелкий, к работе во благо своей страны. Но на морду напяль что-то и рот не разевай.       — У меня труп в завале был. Голову ему расквасил. Дерьмо, весь в этом…       — Это не дерьмо ещё, парень, — со знанием дела протянул его собеседник, хэкая на каждом взмахе, — дерьмо будет, если нас погонят на зачистку, а там грязоеды… Сверху!       Последнее слово он проорал так, что услышала его не только Суин, но и все солдаты в деревне. Только в отличие от его напарника, она не видела, как отсыревшая балка, поддерживающая скат крыши, вдруг охнула и с надсадным звуком подломилась. Она не видела, как безусый мальчишка широко распахнутыми глазами смотрел на несущуюяся на него массу влажной земли и острых обломков деревянного каркаса. И ни одна живая душа не могла знать, что несчастный Ли кричал, не в силах вытолкнуть из онемевшего горла и звука, ибо в тот роковой момент его тело ему не принадлежало.       По спине Суин пробежала слабая дрожь от удара, а мгновеньем позже грохот звоном отозвался в ушах. Снаружи тут же что-то закричали, им надрывно подвывал ещё живой Ли. Не успела Суин оправиться, как где-то прогремел не то взрыв, не то камнепад. Послышалась отборная ругань и земля вновь застонала от удара. Влажная маска соскочила от тряски и Суин тут же скрутилась в рвотном позыве, вжимая тряпицу в лицо и стараясь не вдыхать отравленный воздух. От него уже раскалывалась голова, а съеденный завтрак грозил не только испортиться прямо в желудке, но и немедленно покинуть его, стоит только перестать сглатывать мерзкий ком, гуляющий по горлу вверх-вниз. Она посмотрела на то место, где должен был находиться маг, однако там стояла молчаливая тень, сквозь крохотные, толщиной с волосок просветы, рассматривающая творящийся снаружи хаос.       А посмотреть было на что.       Последние бомбы, доставшиеся ему вместе с луком слишком самонадеянного Ястреба, сделали своё, в прямом смысле, чёрное дело — наполовину каменное здание, больше других уцелевшее в недавних событиях, нашло свой конец. Огромной силы взрыв одной вспышкой расколол непрочный фундамент, мгновенно убив неосторожного солдата и тут же вызвав обрушение стен. Стоящие рядом вояки не увидели ни самого взрыва, ни гибели своего товарища — только летящие камни и ползущие на них остатки здания, что грозились похоронить их под тоннами камня и породы.       Конечно, будь солдаты опытнее, они с лёгкостью заметили бы закопченные бока некоторых булыжников, улетевших дальше, чем того можно ожидать от магии, но в шестнадцатом отряде люди, побывавшие в настоящем бою, встречались нечасто. Единичным исключением был командир, что пытался привнести в напуганное стадо хоть какое-то подобие порядка, а заодно понять — что же произошло и как реагировать дальше. Пинками, матом и угрозами ему удалось привести в чувство запаниковавший десяток, когда из леса донёсся утробный звук боевого рога. Спустя минуту ему ответил второй, потом третий. Это окончательно добило боевой дух солдат. Он уже хотел проорать «Стоять!», однако понял, что в этом просто нет необходимости. Никто не побежал. Вспотевшие руки сжимали древки коротких копий, ища в них стремительно исчезающую уверенность. Бледные лица смотрели на его шрамы, пытаясь словить малейший намёк на приказ, чтобы в его исполнении хоть на секунду избавиться от пожирающего изнутри чувства страха. На него смотрели мальчишки, из-под скорлупы юношества которых уже проглядывали первые черты настоящих воинов.       Прикажи он — и они останутся здесь. Навечно. Ничего не изменится для войны и армии. Только двадцать шесть семей лишатся своих сыновей. Трое — отцов и мужей. Всё как обычно. Он глубоко вдохнул. Как и всегда перед отдачей приказа, будто ища в этом вдохе то мужество, что позволяло ему отправлять и вести на смерть.       «Занять круговую оборону!» — непреклонно велел устав; голосом, которым он говорил всякий раз, когда должна пролиться кровь. Но произнёс он совсем иное:       —Рядовой Джаи, где…? — обратился он к плюгавому юнцу, что тут же сгорбился от вопроса, опираясь всем тело на копьё и мелко трясясь. — Ясно. Сайго, докладывай.       Здоровенный амбал Сайго, что легко гнул железные прутья в кренделя, только процедил сдавленно:       — Рядовой Ли попал под завал. Он жив, но достать его не получится. Кайро погиб сразу, как только вошёл в каменное здание. Джонг убит камнем. Джинг, — он механически провёл по лицу, размазывая остатки бурой массы по щеке, — погиб.       — Маг земли?       — Нет… Не знаю, не уверен, господин. Если да — нас прекратили атаковать сразу после диверсии. Я его не видел.       «Четверо, — пронеслась мысль, — если считать Ли, которого придётся добить»        — Отряд. — Повторный звук рожка раздался ближе, однако как-то дольше обычного. — На север. Сайго – Ли на тебе. Выполнять!       Он не рассуждал, совершал ли он ошибку, отдав приказ об отступлении, практически — бегстве. Его волновало только то, успеют ли они добраться до чащи до того, как их настигнут. Вокруг него метушились солдаты, вскарабкиваясь по четверо на спины носорогов и тут же направляясь на край деревни. Кто-то попытался оттащить погибших, но одного окрика хватило, чтобы смельчак тут же рванул на спину своего ревуна. За ним последовали оставшиеся. Последним шёл Сайго. Глядя на его неровную походку и трясущиеся руки, командир мысленно ему посочувствовал. И не потому, что знал, как невыносимо в первый раз лишать жизни своего напарника и товарища. Знание было мёртвым звуком, выхолощенным до пустоты.       «Нам не стереть это со своих рук, Сайго. Мы может только пытаться прочувствовать муки, через которые они бы прошли, чтобы заглушить собственные. — Беззвучно утешал своего неофициального заместителя человек, которого все за глаза называли Носорогом. — Мы можем только надеяться, что нам не придётся повторить их судьбу, а если так станется – отвернуться, зажмуриться, чтобы наши глаза не выжгли в их душе клеймо, которое они пронесут до своей могилы».       Они покинули разрушенное селение через несколько минут после тревоги, оставив потенциальным мстителям только пустующие развалины да несколько трупов. Возникшая было мысль отправить разведчика тут же оказалась задавленной более «весомыми» доводами — в летучие отряды набирали опытных следопытов и безжалостных вояк, а в его отряде не было никого, кто обладал достаточными навыками маскировки, чтобы тягаться в этом с мастерами земли. Находясь уже далеко за лабиринтом северной чащи, он бросил последний взгляд в сторону укрытой лесом деревни, проговаривая про себя слова, которые напишет семьям погибших — ещё один маленький груз, который он перекладывал на других.       Дёрнув поводья, он погнал свой отряд — как можно ближе к ближайшей заставе и как можно дальше от очага человеческого горя, крохотной каплей теряющегося в бурлящем океане, в котором он уже провёл тридцать лет своей жизни.       Рука потянулась почесать шрам, что тянулся от виска к подбородку и терялся в острой чёрной бородке, выгибающейся подобно рогу. Короткое и болезненное напоминание о том, что однозначность установок в войне, где ты захватчик — удел слепцов, глупцов или фанатиков. «Мы встретимся на поле брани», — прозвучали когда-то слова, брошенные человеком… очень близким человеком. «Всё останется, как есть, и мы запрёмся, как земляные царьки, в собственном уютненьком мирке, либо изменим. Изменим всё. Изменимся все. Ты либо примешь это, либо мы встретимся на поле брани…».       Они не разу не виделись с тех пор, однако от того битва между ними не перестала быть менее кровопролитной. Как сказал один древний мудрец из его народа: «Нет битвы более разрушительной, чем та, что идёт внутри нашего сердца». И он проигрывал эту битву самому себе.       Когда вдалеке показались ворота лагеря, в нём вновь проснулось чувство, серными парами отравляющее душу. Чувство непонятной тревоги и неудовлетворённости, бессильной злобы и чего-то ещё, чьё дыхание было неуловимым, но не менее разрушительным, ржавым налётом осело где-то глубоко, заскрежетав по стене его воли. И мерзко завыло, когда глаза различили на алых воротах чёрный символ пламени, въевшийся в память и ставший частью этого мира, что медленно обращался в пепелище.       И те, кто сейчас стоял у ворот, делали всё, чтобы мир превратился в него как можно скорее.       Он знал каждую деталь их экипировки: от драконьих мангустов, глядящих на отсветы пожарищ немигающим взглядом янтарных глаз, до красно-коричневых куяков и стилизованных под ястребиные головы шлемов — достаточно, чтобы в них легко узнавался символ, однако не терялась функциональность. И, конечно, главный элемент их образа — снисходительно презрение, сочившееся из каждого движения и въедающееся в кожу до зуда.       Чуть заметный кивок при встрече, как бы говоривший: я бы предпочёл тебя не замечать, но правила превыше отвращения. Носорогу понадобилась вся его выдержка, чтобы, поравнявшись со всадником, не заехать по наглой усатой роже. Во-первых, ещё до того, как он успеет замахнуться, его прошьёт десяток стрел — и плевать, что совсем рядом дозорные и его отряд, а во-вторых…       — Капитан Шуан! Разрешите говорить.        ...всё же не пристало встречать родного сына подобным образом спустя почти пять лет разлуки.