Адепт Тёмной Луны

Протяжным стоном отдался в руинах далёкий рёв убегающих носорогов, погружая деревню в мёртвый покой и тишину. Хотя царящая в таких местах тишина — это не отсутствие звуков, а неразличимая какофония шумов, в которой легко может затеряться шорох шагов и шелест листьев, что прилипают рыжеватыми лоскутками к сожжённым скелетам домов и рябыми пятнами остаются на трупах, часть из которых свалена в центре, а часть — наблюдает за разрушенными домами мёртвым взглядом с высоких деревьев. Но тишина оставалась недолгой гостьей в этом месте. Под невидящим взглядом мертвых стенка одного из домов вдруг вздрогнула и тут же с резким сухим хлопком взорвалась осколками дерева и комьев грязи, открывая тёмный зёв нехитрого убежища. В проёме показался мужчина в грязно-сером плаще и с натянутым на голову капюшоном. Рывком вытащив свёрток, он тут же развернул наспех собранные пелёнки, выпуская девчонку из суконного плена. Пошатываясь, та на четвереньках поползла прочь, по дороге стягивая с себя маску. Только оказавшись на разрушенной улице, она позволила себе сделать вдох и тут же зашлась в приступе кашля. После заточения, длившегося невесть сколько часов, свежий воздух врывался в грудь ледяным нектаром, разом смывающим удушье, но оставляя после каждого вдоха гнилую нотку смерти. И тем не менее, она жадно вдыхала его, пытаясь отползти как можно дальше от чудовищного места, но сил ей хватило ровно на то, чтобы ничком лечь на первой же земляной насыпи, в которую превратилась обвалившаяся крыша. Суин вдруг вспомнила надсадный звук стонущего дерева, короткий крик и удар, сотрясший землю. Опасливо покосившись на завал, она, памятуя о том, что где-то здесь может валяться труп, осторожно отползла назад. Когда вокруг неё сомкнулась пара уже знакомых рук, она чуть вздрогнула — скорее по привычке, чем от неожиданности. Всякий раз, когда Безымянный дотрагивался до неё, по телу проходила какая-то прохладная волна, заставлявшая кожу непроизвольно покрываться мурашками, оседающими тревогой в том месте, где касались его руки. В нём неуловимо чувствовалось что-то чужое, затаившееся под маской привычного. Что-то, что роднило его со странным событием её детства, когда, глядя в маленький пруд под полной луной, она, в отличие от стайки других ребятишек, увидела не серебреное блюдце ночного светила, а что-то совсем другое, настолько же непонятное ей, насколько и знакомо-забытое. Суин подтянула под себя коленки, обхватила их руками и внутренне сжалась. Тогда она ничего не сказала матери, однако та всё равно как-то узнала об этом, хоть её друзья и клялись, что ни словом не обмолвились о произошедшем. Девочка мотнула головой. Всякий раз стоило вспомнить о матери, об отце, о друзьях, как в неё словно впивались ржавые зубья, рвавшие до боли в груди. Но теперь…Суин растеряно захлопала глазами, подтягивая слабое тело на руках, и кое-как прислонилась к стене. На месте прошлых переживаний царила… тишина. Вся её прошедшая жизнь вдруг обрела какую-то противоестественную ясность и последовательность; впрочем, она была не набором ярких воспоминаний, что эхом отзывались в душе, а кем-то рассказанной историей, не вызывающей ничего, кроме усталого зевка. Суин растеряно моргнула, даже не обратив внимание на приближающегося Безымянного. Она было попыталась обратиться к пережитой боли, растеребить старые раны чтобы просто удостовериться, что в глубине её души есть не только равнодушная отстранённость, но… ничего. Пусто. Почувствовать что-то ещё она не успела. Подбородок резко дёрнулся в железных пальцах, и перед ней возникло его лицо. — Смотри в глаза. — Властно приказал голос, вдруг обрётший пугающую глубину. И Суин посмотрела. Её мать говорила, что сквозь глаза можно увидеть то, что скрывается за человеком, понять, каковы его мотивы, узнать, чего жаждет его душа. Суин относилась к этому как к сказке, на вроде тех, что стоит избегать маленьких чистых прудов, окружённых буйной растительностью или тёмных подземных озёр, ибо оттуда может вынырнуть Тот, Кто Носит Чужие Лица. Однако мифическое чудище всегда оставалось непонятной легендой, в отличие от того, кто стоял перед ней. И всё же, повстречай она это чудовище, она была уверена — у него были бы ЭТИ глаза и ЭТО лицо. Бледное, как иней, и словно бы высеченное искусным резчиком изо льда – такое же холодное и упрямо-равнодушное. И на этой безжизненной пустоши, чуждой человеческим страстям, застыли две тёмные бездны. Глаза, смотревшие на неё, были иссиня-чёрными, ещё более темнеющими к зрачку и в этом взгляде, непроницаемом, как океанская пустота, читалось нечто, что заставляло её инстинкты буквально вопить о бегстве. Все её переживания и сомнения вдруг обрушились каскадом тёмной волны, пробрав до костей, и затем провалились в невесомое ничто, оставляя только затухающий отблеск чего-то светлого, спускающегося прямо к ней из, казалось, давно позабытого прошлого… Краски мира вернулись одной ослепительной вспышкой, тут же истлев до состояния пастельных сумерек. Она вновь полулежала, прислонившись спиной к стене, однако вместо жуткого лица-маски на неё смотрела любопытная мордашка её питомца. — Вей! — слабо улыбнулась она, потрепав попугая-игуану по холке. Тот радостно защёлкал что-то на своём птичьем, под конец тирады повернув голову в сторону её опекуна. Безымянный же как ни в чём не бывало стоял чуть поодаль, наблюдая за прибывающими солдатами, почти сливающимися в полумраке с лесом. Суин обеспокоено посмотрела на него, пытаясь угадать, что же он предпримет. Заметив на себе взгляд, он, не поворачивая головы, быстро заговорил: — Я Фанг, торговец сладостями из Восточного предела. Приезжаю сюда не часто, причина — я родственник твоего дяди по отцу и раз-два в году приношу с собой письма. Я прибыл за два дня до нападения. Твоя любимая сладость — дженомитовая крошка и леденцы из неё. Любимый цвет — синий. Ты родилась на пятый день второго цикла весны. Запомни это и именно так отвечай на вопросы, если нас разлучат, а тебя заставят говорить. В остальном изображай измождённую напуганную девочку, говори мало, лучше — молчи и стони. Теперь заползи в какую-то дыру и сожмись до комочка. Жди, пока тебя найдут. На этом всё. Суин не успела ничего спросить или хотя бы удивиться этой речи, как расслышала топот множества ног. Скрючившись, она юркнула в ближайшую дыру, спрятавшись в чьём-то перевёрнутом сундуке с остатками платьев. Попугай-игуана, решивший не терять больше из вида свою хозяйку, последовал за ней, деловито заглядывая в каждую щель и копошась в осколках посуды, в обилии разбросанных по всему помещению. «Ищет съестное», – вяло подумала она, но куда больше её мысли занимали слова «родственника». Смысла в этой лжи она не видела, ведь даже ей понятно, что деревня в руках своих же солдат, которые и должны оказать им помощь. Жизнь, однако, поспешила в очередной раз напомнить, что на мнение девочек, не вылезавших из своей норы годами, ей плевать. — Брось копьё и назовись. — Голос, раздавшийся буквально в десятке шагов был резким, скрипучим и до чесотки неприятным. Суин обратилась в слух, стараясь уловить ответ «Фанга» и с трудом смогла разобрать лишь сдавленное «прошу». Контраст с тем, как он разговаривал до этого, был настолько разительным, что от удивления она даже привстала, тут же треснувшись макушкой о край крышки. Поморщившись, она забилась поглубже в сундук, продолжая вслушиваться в разговор: — Бо, Хао, проверьте нашего «торговца». Остальным — прочесать территорию. — Но, господин! Нам нужна помощь! — вяло попытался отнекиваться тот, попытавшись ухватиться за уздцы, за что тут же получил древком под колено. Сдавленно ойкнув, «Фанг» рухнул на землю и покорно принялся ждать, пока два воина спешно его обыскивали. Вскоре, на землю перед командиром с металлическим звоном плюхнулся столбик мелких монет, перевязанных нитью, пара мятых бумажек, которые, по словам «торговца» были письмами, какие-то дешёвые бусы на шнурке и коробочка с дженомитовыми леденцами синего цвета. Последняя находка вызвала удивление даже у командира. Подобное лакомство было не из дешевых, тем более, сейчас, когда несколько месторождений оказались на захваченной территории. Хмыкнув, он спешился, жестом велев поднять «торговца» на ноги. — Возможно, ты говоришь правду, купец. — Начал он, увидев, как напрягся в дюжих руках пленник. — Но… назови свою деревню, как давно ты сюда приехал, имя старосты, имена детей твоего ближайшего соседа и когда день рождения твоей матери… Вопросы посыпались на торговца как камнепад, и тот секунду только ошалело смотрел на своего пленителя, вжав голову в плечи. А потом начал отвечать, иногда сбиваясь с дыхания и нервно моргая всякий раз, когда перед его носом проносилась глыба размером с голову. Командир повторил вопросы, задав их в ином порядке и добавив несколько уточняющих, однако всё с тем же результатом — Фанг нервничал, сбивался с мысли, но продолжал повторять одно и тоже из раза в раз. На последний вопрос: когда произошло нападение и кто за него ответственен, он затруднился ответить, сказав, что во время нападения был в здании вместе девочкой, из-за чего и спасся. Булыжник с грохотом опустился на землю у самых ног торговца, брызнув на того крошкой грунта и заставив отпрянуть. Дав знак своим людям, он развернулся спиной к пленнику, бросив на землю коробку с леденцами, тем самым, ставя точку в допросе. Выудить из него хоть что-то полезное не удалось. Подбежавшего к нему воина он встретил привычно хмурым взглядом. — Что ещё? — Тао нашёл девочку. Спрашивала этого. — Короткий кивок в сторону торговца, который уже пытался заговорить с кем-то из его бойцов, хотя явно его побаивался. — Мы допросили её. Суин. Многое не вытянули, ей явно больно говорить. Сказала, что он заезжает сюда редко, но всегда привозит её сладости… леденцы, кажись. Работает листоношей и торговцем где-то на востоке, точнее назвать не сумела. Я сдал её на попечительство Тинг. — Леденцы синие? — вдруг спросил командир, резко остановившись. Взгляд ядовито-зелёных глаз впился в лицо адъютанта. — Что? — растерянно моргнул тот. — Леденцы. Синие? — чеканя каждое слово, повторил он. Адъютант неуверенно кивнул. На секунду взгляд командира чуть потеплел, и он посмотрел на подбегавшего к Суин торговца уже без той презрительной злобы, что охватила его, когда он впервые увидел этого Фанга. По крайней мере, приятно хоть иногда ошибаться в людях, размышлял он, вытаскивая из перекидной сумки небольшой свёрток. Погладив шею скакуна, он направился к купцу, вовсю расспрашивая о чём-то Тинг. Та, найдя отдушину для своей болтливости, всячески ему потакала в этом деле, напрочь забыв, что ещё совсем недавно здесь хозяйничали солдаты Народа Огня. От одной мысли о последних приподнятое настроение тут же улетучилось, и когда он вручил, или точнее, всучил свой подарок в руки опешившего Фанга, то не произнёс ни слова, хотя уже заготовил несколько фраз. Торговец растеряно поблагодарил его, но он даже не стал его слушать. Оперевшись о край сломанной балки, он молчаливо наблюдал, как его люди стаскивают останки погибших в одну могилу. Это место смердело смертью, смердело войной и ублюдской жестокостью неуловимых Ястребов. Когда они услышали сигнальный рожок, в сердце каждого воина загорелась надежда, что вот он — шанс поквитаться с ненавистным врагом, однако они опоздали, только и сделав, что спугнули стервятников. Его до сих пор мучил вопрос — кто подал сигнал пропавшего отряда «Зелёного знамени», пусть неровно и надрывно, ниже чем следовало, словно из последних сил, но до ностальгической боли верно? Мягкая ладошка дотронулась до его лопатки, заскользив ниже по спине. Ему не нужно было даже оборачиваться, чтобы узнать стоящего за спиной. Во всём отряде только один человек мог позволить себе такое. Тинг. Маленькая женщина с копной задорно торчащих в разные стороны каштановых волос смотрела на него с детской непосредственностью, мягко и чуть виновато улыбаясь. — Это не они, Лу. Но даже так, мы сегодня сделали доброе дело. Возможно, впервые за всё это время. — Она посмотрела на Фанга, бережно взявшего на руки девочку, и улыбнулась чуть шире. На худых бледных щеках заиграли ямочки, а голос стал совсем уж тихим. — Быть может, им повезёт больше… — Повезёт. Торговцы до омерзения живучи. А нам нужно выдвигаться. – Сухо отрубил он, с неохотой убирая руку Тинг. — Стервятники наверняка основались где-то неподалеку, раз решили нагрянуть сюда. Пощипаем их немного. — Ты неисправим. — Вздохнула она, легонько ткнув кулачком по пластине доспеха. — Война неисправима, Тинг. Если ты не подчиняешься её правилам, ты погибаешь. Тебе-то этого не знать. Не всем везёт, как этим. — Он указал подбородком на удаляющиеся фигуры двух спасённых, а затем развернулся к стоящим на почтительном расстоянии воинам. Те, кто не следил за лесом, старательно делали вид, что каждый из них поглощён своим занятием и нисколько не замечает неуставного диалога. Усмехнувшись себе в усы, Лу хотел было уже объявить сбор, как перед ним будто из-под земли вырос адъютант. — Что ещё? — в привычной для себя манере спросил он, однако разочарованно-апатичный настрой сдуло как туман, когда паренёк доложил: — Командир! Центральный дом взорван. По словам Тао, кто-то расширил щель между полом и стенами, пробил ниши в ключевых опорных точках и заложил бомбы так, чтобы взрыв был направлен внутрь фундамента, из-за чего здание рухнуло как… Адъютант замешкался, пытаясь подобрать слова и перевести дыхание. — Как будто это сделали маги земли. — Закончил за него командир, покосившись в сторону торговца, баюкающего на руках девочку. За ворот словно вылили ушат холодной грязи, скользкой сыростью расползшейся по телу. Двое уцелевших в один голос твердили, что не выбирались из убежища как минимум сутки и оснований им не верить почти не было. С другой стороны, между появлением стервятников и нападением прошло немало времени, во время которого чудом выжившая парочка была предоставлена самой себе. От мыслей и вариантов, заполонивших его голову, захотелось что-нибудь сломать, чтобы хоть как-то унять мерзкое чувство, что затопило каждый уголок разума. Лу сжал кулачище и задумчиво потёр костяшками лоб, пытаясь удержать при себе приказ трясти торговца и девчонку до тех пор, пока они не вспомнят даже предродовые муки. — Тинг… отправишься присмотреть за ними, когда они учалахают отсюда. — Наконец, произнёс он. — На Лао ловушки. Сбор через пять минут. Выполнять. Он резко развернулся на пятках, молча пройдя мимо помрачневшей женщины. Она прекрасно знала, что спорить не только бесполезно, но и попросту вредно. Однако её свободолюбивая натура всё равно противилась приказу, прекрасно осознавая, что вскоре они помчаться дальше, разнося смерть в каждый уголок захваченной территории, мстя за павших и умножая их число в бесконечных стычках, лишь изредка останавливаясь в таких вот местах, где такие же, как и они — потерявшие всё и готовые на всё — присоединяться к ним, чтобы продолжить этот вечный круг. Тинг вздохнула и направилась к страусовой лошади. Торговец покинул их, только когда передовой отряд вернулся, радостно потрясая копьями. В тусклой полутьме леса никто не смог бы разглядеть пятен свежей крови на концах остриев, но притороченная к седлу голова в рогатом шлеме яснее любых слов сообщала, что «охота» была удачной. Тинг отвернулась, не желая смотреть на варварский, по её мнению, ритуал. Первый раз, когда голова вражеского командира оказалась насажена на заостренный шест, её чуть не стошнило. «Око за око» — так сказал Лу, поддерживаемый возгласами тогда ещё многоликой толпы. «Да, — думала Тинг, окинув взглядом раззадоренный кровавым действом отряд, прежде чем скользнуть в объятия леса — раньше нас было больше. Кто остался из тех, кто подобрал её тогда обожжённой, забитой до полусмерти? А сколько из них уцелеет в следующей схватке?» Однако мысли о прошлом мгновенном растворились в душноватом море влажной листвы и в коротких перекличках редких птиц. Листья, жидкими островками разбросанные под кустарниками и на тропинках меж мощных стволов, иногда скрывали глубокую цепочку отпечатков ног — любой опытный следопыт сразу бы понял, что человек явно тащит что-то или кого-то на спине. Тинг вспомнила, как перед уходом Фанг приспособил огромную корзину под носилки для девочки и, наспех подлатав дыры тряпьём убрался прочь — подальше от опьянённых жарким вином горечи и острой потребности в насилии. И женщина едва ли могла его винить — в конце концов, простому торговцу, хорошо если перебивающемуся с меди на серебро, не пристало долго водиться с теми, кто привык проливать кровь чаще, чем пить воду. Ровно, как и бесследно исчезать. Тинг натянула поводья, заставив скакуна недовольно всхрапнуть. Следы обрывались. Просто, без изысков и каких-либо попыток сбить следопыта с толку. Женщина спешилась и даже вернулась назад, теша себя мыслью, что Фанг где-то провёл её, свернув за какой-то куст, но, даже попытавшись отыскать затерявшиеся следы, она неизменно возвращалась к сетке переплетённых корней покосившегося лесного гиганта и к двум впадинам, нагло зияющим прямо в десятке шагов от огромного ствола. — Ну не допрыгнуть до ствола с такой ношей. А запрыгнув, куда деваться? Ствол гладкий. — Пробормотала Тинг. Стоило пройти чуть дальше, где листья лишь изредка закрывали землю, как путь пересекала широкая рана оврага, дно которого ещё блестело от влаги и уж точно сохранило бы отпечаток, даром, что листвы здесь немало. Тинг хмыкнула, привычным движением убрав непослушную прядь за ухо. Изначально она восприняла приказ Лу как ещё одну попытку убрать её с глаз долой от всего того, что потом будет разъедать её изнутри кошмарами и муками совести, или же попросту уберечь от зазубренных стрел всадников народа Огня, но теперь она всё больше сомневалась, что торговец так уж прост и робок, как хотел показаться, и, что вероятно, сомнения Лу имели если не основания, то право на существование. — Кто же ты на самом деле? — обращаясь к кроне многовекового дерева, спросила она, словно там находился её собеседник. Ответом ей послужил долгий вздох ветра, застрявшего в широкой листве. Против воли она вдруг улыбнулась. Не робкой, усталой улыбкой, словно дырявой ширмой прикрывающей всю неприглядную наготу из накопленной боли, а той, что встречают край огненного диска после затяжной бури. Той, с которой смотрят на старый ларец, без особых надежд, однако с каким-то трепетным ожиданием чего-то невероятного, но тёплого и такого нужного. Тинг подставила лицо слабому порыву, исчезнувшему так быстро, что любой другой засомневался бы, не почудилось ли ему это движение воздуха. Её догадка была фантастической, почти нереальной, но от этого ещё более желанной. Под ногами зачавкала грязь, когда она подошла к оврагу. Здесь воздух не так задыхался в непроглядных чащобах и не терялся в густых кустарниках, почти свободно летя куда-то вдаль. Она знала, что он её не услышит, что, скорее всего, он уже далеко, но в ней накопилось столько слов, которые она хотела сказать, и ей столько нужно было поведать, что дай она себе волю, этот поток бы не скоро иссяк. Однако она сказала всего четыре: — Доброго пути и попутного ветра. Зашумевшей за спиной всеми ветвями великан вызвал у неё ещё одну улыбку. В отряде всегда помнили эти улыбки, мягкие и обезоруживающие, и никто никогда не видел её проливающей слёзы. Но видел лес. Видел, как уже уезжая прочь, блестящие от влаги глаза бросили долгий пронзительный взгляд на дерево, под которым оборвалась цепочка следов, возможно, самая важная в её жизни. Умей деревья говорить так, чтобы их могли слышать люди, они поведали бы Тинг, что её ощущения не совсем обманывают её, что брошенные слова достигли адресата и что в тот бесконечно долгий миг её взгляд не остался без ответа. Но в нём не нашлось бы того, что она так искала. — Во мне не осталось ничего, что я мог бы отдать другим, маленькая женщина. — Возвращая далёкий взгляд, произнёс Безымянный. Он видел её неказистую фигурку на другом краю оврага, скрываясь в густой растительности, и резанувшая по духовному восприятию боль теперь отдавалась во всём теле. Именно поэтому он не любил густых лесов, чьи корни переплетаются с корнями Древнейшего, даруя возможность видеть людей в глубине их переживаний и самому ощущать их. Оставался лишь вопрос, как подобная этой несчастной вообще уцелела и прибилась к тем, чьих взглядов почти наверняка не разделяла. Впрочем, это не его забота. Его забота лежала в корзине и беззаботно спала, умудрившись как-то пронести в корзине своё премерзкое создание, по недоразумению носившую кличку Вэй. Он бы куда охотнее выкинул капризное животное или пустил бы его в дело, однако Сорро, похоже, успела привязаться к мелкому поганцу и теперь жалостливо смотрела то на свернувшийся зеленый комочек на груди у девчонки, то на его лицо, на котором явно не читалось радушие. — Только потому, что ты помогла, Сорро. — Наконец, произнёс он, про себя признавая, что захоти он действительно избавится от животного, то уловка не в меру разумной птицы его бы не остановила. Как и всё остальное до этого. Он оглянулся, словно желая удостовериться, что окружающие его деревья сохраняют своё привычное состояние, а не безмолвно наблюдают за исполнением старых долгов и ходом его мыслей. Древнейший, забери его Болото, часто ставил в тупик своими действиями, то десятилетиями никак не давая о себе знать, то едва ли не вживую указывая смертным и духам, где он видит необходимость их вмешательства. От того, что его жизнь отчасти являлась воплощением воли Древнейшего, у него сводило внутренности, будто он глотал одну из тех дрянных настоек, что вливали в него, когда отпечаток его ноги был меньше его ладони. Недалёкие создания, подобные той, которую он сейчас спешно тащил сквозь лес, обычно называли этот период самым счастливым и беззаботным из возможных. Он не осуждал их заблуждения, как не осуждают и беззаботность во многом бесполезных домашних питомцев; что только и знают, как проживать однообразную жизнь, наслаждаясь мелочами, которые отвлекают их от того жалкого состояния, в котором они оказываются, стоит только привычному порядку вещей вдруг измениться. Воспоминания о «доме», как принято называть в царстве Земли место, в котором ты вырос, всё чаще посещали его — даже прожив не одну зиму, холодность которых он не признал бы и под пытками, ему местные обычаи и нравы казались чужды. Даже принципы магии и философия земной тверди ему оставались ближе, чем тот уклад, который вели местные жители, большинство из которых были больше похожее не на несокрушимые скалы, а на рыхлую почву или спёкшиеся комья грязи, рассыпающиеся в песок, стоит только сжать посильнее. Его последний, с позволения сказать, наставник говорил, что в людях важно видеть не наличие определяющего элемента, а свободный дух, изменяющийся подобно ветру от столь многих переменных, что его полная суть становиться буквально непостижимой. Но сама мысль о непознаваемости вызывала в нём чувство саднящего отвращения, поскольку в его понимании соответствовала слабости разума — первейшего из оружия любого мыслящего. Впрочем, причины, побудившие медленно тающего изнутри старика бороться за его жизнь, выходили за рамки его понимания, да и, наверное, не только его. И сколько бы раз он не спрашивал, неизменно получал одно и тоже: «Я не могу дать тебе ответа — поскольку ты услышишь только ту часть, что сможешь и готов услышать. Остальное — уйдет в воздух, и ты останешься на месте, обманутый правдой, что уступает в ценности лучшей из возможной лжи». Получив подобный ответ в третий раз, несмотря на все ухищрения в формулировках, он вынужден был признать факт, ставший первым шагом к постижению ответа — его знаний недостаточно, чтобы уловить мотив, побудивший забытого всеми старика вступиться за его жизнь. За прошедшее время вопрос, донимавший его, успел не то чтобы забыться — такого с ним отродясь не случалось, а скорее, уйти на самый дальний ряд необходимого. Вполне вероятно, что он бы и не вернулся к нему ещё довольно долго, если бы не одно шестнадцатилетнее «но», давшее знать о своём пробуждении резким тычком по спине и последовавшим невнятным копошением из стороны в сторону. Не совсем ожидавший такого поворота Безымянный покачнулся, пообещав себе, что в следующий раз свяжет или, как минимум, обездвижит девчонку. Быстро сбросив корзину на мох, он мрачно взглянул на пытающуюся вынырнуть из неудобного убежища девчонку. Та, переворачиваясь, умудрилась запутаться в собственных конечностях, и теперь напоминала перевернутого на спину жука, беспомощно дрыгающего лапками. Улыбку, однако, это зрелище у него не вызывало. Выдернув застрявшую девчонку, имени которой он даже не хотел знать, он задумчиво смотрел, как та вываливается на мягкий ковер, с упоением дыша влажным воздухом. Ещё один вопрос, который требовалось решить прежде его личного — куда девать эту егозу и с чего бы Древнейший дал знать о себе именно сейчас, а главное — для чего ему это… эта. Древний дух, как и всегда, был точен в изъявлении своей воли, никак не дав знать о своих планах, касаемо спасённой, чем-то более содержательным, чем редкий шум деревьев без участия ветра. Хотя, возможно, он просто был не в состоянии понять, о чём шепчутся далёкие дети Древнейшего, а это неизменно возвращало его туда, где всё и началось, от чего его мысли тут же перетекали к ответу наставника, что порождал ни одну загадку. Загадки, на которые нет ответа, он ненавидел. А потому, дождавшись, когда девчонка отдышится, бесцеремонно запихнул её обратно в корзину. Он не собирался пускаться в объяснения, что лечить ей простуду, разыскивая каких-то лягушек или выискивая у корней старых деревьев ещё не отцветший муравьиный клюв* он, быть может, и станет, но тогда остаток их путешествия она проведёт в полубессознательном состоянии. Ну и следовало бы вытрясти из неё всё возможное, что касалось связи её или её семьи с миром Духов, а кашляющая, хлюпающая носом и бредившая от жара она едва ли сможет ответить на интересующие его вопросы, представляя собой одни сплошные хлопоты. Хлопоты он тоже ненавидел. Слишком много бесценных мгновений они отнимали. Подумав о хлопотах, он посмотрел на шагающую рядом Сорро. Та, перехватив взгляд, поспешила замедлить шаг, всем своим видом показывая, как она устала. Птица прекрасно понимала, что хозяин смотрел на неё не с досадой от того, что ему приходится тащить ношу, а просто прикидывал, сколь долго можно позволить ей отдыхать после пряток и забегов, дабы поскорее переложить груз со своей спины на неё. Сорро, как и любое другое умное животное, превосходно умело отлынивать от работы, памятуя, тем не менее, о черте, переходить которую чревато. Она на всю жизнь усвоила урок, когда после соревнования мастеров единоборств в одном из городов, она решила проверить терпение хозяина, отказываясь везти лишние пару корзин с каким-то скарбом. Боль, взорвавшаяся во всём теле сотней острейших иголок, заставила её раз и навсегда уяснить, что после слова «Немедленно» выполнять команды стоит сиё же мгновенье, а ещё лучше — не доводить игру до того момента. Знай Безымянный, о чём думает его хоть и верное, но слегка своенравное животное, он бы в очередной раз уверился бы, что порой мысли хозяина и питомца, неразрывно связаны. Тот по-своему памятный бой оставил его с треснутыми рёбрами и огромным синяком на весь бок, однако вырученные деньги с турнира и небольшая партия незаконного груза позволили ему, наконец, обзавестись необходимыми средствами для приобретения книг. Его всегда удивляло то, как за горсти цветного металла или камней люди расставались с источниками таких знаний, за которые он бы убил, почти не раздумывая. Особенно если от последствий можно убежать, либо если эти последствия можно и вовсе устранить. Часть из добытых им сокровищ имела долгий и грязный след, от которого тянуло кровью, пролитой им, когда он посчитал их прежнего обладателя слишком слабым, беспечным или недостойным. И тем более ему стала неприятна мысль, что из-за девчонки драгоценные часы истратятся на неё, а не на новую главу «О свойствах материалов и их испытании водой, огнём, воздухом и землей» или на новый свиток о магии воды, часть которого ему пришлось дорисовывать самому. Мысли его тут же вернулись к более насущным вопросам, когда густые заросли начали редеть. Толстенные стволы, между которыми низко стелились чахлые кустики, как-то незаметно начали истончаться и расходиться, порой даже открывая голубоватую мозаику неба. Редкие облака, мелькавшие между этими осколками, не внушали надежд на завтрашний день, а значит, приходилось думать о ночлеге среди людей или, по меньшей мере, в более-менее сохранившемся доме. Снова бестолковые вопросы, пустые разговоры и горькие вздохи о нелёгкой судьбе, так ещё с риском того, что какие-то залётные отряды нагрянут в деревню, и тут цвет знамён мало что решал — некоторые «защитники» грабили крестьян не хуже захватчиков, готовые сравнять с землёй любое хозяйство за малейшее неповиновение. Оставив позади пущу и выйдя к опушке, он почти сразу же наткнулся на широкую тропу, разбитую телегами и многочисленными следами ног. Чуть поодаль валялось сломанное колесо, а ещё в сотне шагов — гружённая добром телега. Чуткий нюх уловил знакомый запах. Предчувствуя неладное, он осторожно сбросил корзину и, наказав девчонке сидеть тише мертвых, отправился вдоль тропы, прячась за деревьями. Чувства вели его безошибочно. Легко и ловко, как ручей между камней, он беззвучно пробирался краем тропы, отмечая про себя то примятую широкими лапами траву, то мелькавшие в траве бугры, из которых торчали сломанные прутики стрел. Вот рваной раной сверкает юное деревце у обочины — листья уже подёрнулись поволокой увядания, скрыв от посторонних глаз маленькое тело. Чуть поодаль, обугленными остовами скрючились ещё двое. От них уже не исходило тепло, но тонкий запах жаренного мяса и гари раздражал ноздри, стоило подойти чуть ближе. Телеги, что перекрыли торёнку, будто разметала буря, щедро рассыпав их содержимое на многие метры вокруг. Изредка в покосившихся чёрных останках сизой струйкой вилась дымка, похожая на погребальные благовония, раскуренные над десятками погибших; собранные в одном воплощении скотской безжалостности. Тела людей, порубленные и рассечённые, собрали в одной куче и, недолго думая, подожгли. Огонь, частью слизав ткань и плоть, опалил и закоптил лица, превратив их в жуткие гримасы — многие ещё были живы, когда огонь пожирал их одежду и волосы, но не могли пошевелиться под массой тел или из-за ран. Равнодушно перевернув одно из тел ногой и бегло осмотрев широкую рану, идущую от плеча до груди, он вернул труп в исходное положение. Его куда больше заинтересовали десять шестов, на которых развесели трупы девятерых мужчин и одной женщины. Трое начисто лишились рук, двое больше напоминали кое-как привязанные половинки тела. Оставшиеся пятеро болтались искалеченными обрубками, демонстрируя иные увечья. У женщины, начисто отсутствовало горло, открывая зияющую рану, а откинутая назад голова только усиливала сходство с какой-то потусторонней ненасытной тварью. Не нужно обладать гениальным умом, чтобы понять – оставленное таким образом послание было предупреждением, неким напоминанием о прошлом. И оно нашло своего получателя. Вот только тот почти не изменился в лице, растянув тонкие губы в хищном оскале. Те, кто оставили это послание, считали, что говорят с ним на том единственном языке, который понятен каждому. Понимали ли сами отправители, что сказали ему куда больше, чем хотели и чем следовало? Знали ли, ЧТО могли призвать? Едва ли. Безымянный вздёрнул подбородок — и тотчас, повинуясь его воле, тела на шестах вздрогнули и рванули к нему, замерев в паре метров над землёй. По телу разливалась приятная истома, как и всякий раз, когда он прибегал к этому Искусству в полной мере. В ушах упорно нарастал многоголосый хор, тянувший монотонную мелодию, с которой его народ нёс смерть своим врагам. Он взывал к чёрно-белой маске и к рвущейся наружу силе, клокотавшей в нём, как штормовой океан — к единственному жесту, что предварял кровопролитие. Короткий кивок. Тела безвольными мешками плоти валяться в общую кучу, оставив только застывшее лезвие из застоявшейся крови. Багровый клинок выгибается дугой и быстрее любой стрелы устремляется к покосившимся шестам, оставляя на их месте обрубки. Плавное движение рук, разглядеть которое не легче, чем форму волны, будто обводило присутствующих на совете. Кровяной сгусток распадается туманом, оседая почти невидимыми каплями на телах. Безымянный неслышно выдохнул. Развернулся и, не оглядываясь, помчался тенью обратно. Перед ним мелькали деревья, но он видел вздёрнутые к ночному небу копья, готовые испить крови. От быстрого бега в ушах пел ветер, однако он продолжал слышать песнь. Он не разомкнул губ, ни единого звука не вырвалось из его рта, но в его памяти то и дело всплывали строчки, звучащие голосами, которые он когда-то знал и с которыми сражался бок-о-бок: — Туи нам укажет путь, верным своему предназначенью, не забыть нам нашу стезю. Грохот битвы и океана нам поют заодно, кровью врагов напоим его, яростью и кошмаром полна наша слава, наших врагов ждёт пустота… Он не закончил — не позволил подхватить себе мотив. Час чёрно-белой Маски ещё не пришёл.