Адепт Тёмной Луны

      Терпение — достояние мудрых. По крайней мере, так утверждали древние, как сам огонь, свитки, высокопарно озаглавленные «Великими Наставлениями». Шуан же предпочитал замшелой мудрости пергамента то, что подчиняется понятным законам и собственным силам и то, что может спасти жизнь. Оружие, к примеру.       Повинуясь движению кисти, лёгкая сабля с почти неслышным свистом рассекла воздух и врубилась чучелу аккурат туда, где у человека находится шея. Отточенная сталь легко срезала тонкую жердь — и соломенный куль, роняя травинки, плюхнулся наземь. И тут же был отброшен к стене ударом сапога. В следующий миг, издав нечленораздельное рычание, капитан — а точнее бывший капитан — Ястребов обрушил на обезглавленное чучело шквал ударов, больше яростных, чем выверенных с той надменной точностью, которую он демонстрировал всего секунду назад.       — Развлекаетесь, …лейтенант? Шепелявый голос, раздавшийся за спиной, прошёлся по спине обжигающей волной и проник в сердце ржавой стрелой, заставив пальцы буквально срастись с рукоятью.       — Командир. — Хрипя раненным зверем, выдавил Шуан, оборачиваясь. За прошедший десяток дней этот человек умудрился вызвать у него настолько сильную неприязнь, что Шуан даже не постеснялся подать прошения о переводе себя в другую часть, к собственному отцу.       — Бросьте притворяться, лейтенант. — Доверительно-издевательским тоном ответил ему тощий человечек на две головы ниже самого Шуана. — О том, что вы бы с радостью придушили меня где-нибудь за углом, известно каждому, у кого в голове плещется хоть немного мозгов. У кого их чуть больше, прекрасно понимает, кому вы обязаны тем, что вы всё ещё Ястреб и пока ещё лейтенант.       — Господин Маи. — Сделав над собой усилие, выдохнул Шуан, поднимая на старикашку взгляд, который уже не грозился испепелить того на месте. Пальцы, однако, разжимать верное оружие не собирались. — Никто, господин Маи, никто не посмеет обвинить род Джун в неблагодарности или в забывчивости! Никогда!       — До чего же печально осознавать, во что выродилось юное поколение. — Щуплый старичок пригладил редкую бородку и осторожно сел на бревно, как бы приглашая Шуана последовать его примеру. — В мои времена я бы уже лежал поверженным и осмеянным, сгорающим от стыда и унижения, вздумай я обмениваться такими откровенно никчёмными колкостями.       Как именно поверженным и как долго горящим его предпочёл бы видеть Шуан, бывший капитан Ястребов промолчал, топя ненависть в предвкушении скорого рейда, в котором можно просто забыться, уйти от всего, что случилось. Осталось только вытерпеть нравоучительное занудство ничтожества и, наконец-то, дать волю скопившемуся гневу и боли. Благо, поводов было немало.       — Но я здесь не только для того, чтобы испытывать ваше терпение, лейтенант. — Мерзкий ублюдок вновь не преминул пройтись по понижению в ранге, смакуя каждое мгновенье сдерживаемого гнева на лице Шуана. — Мне не терпится услышать о том случае снова. Это ни в коем случае не праздное любопытство, и, смею заверить, не попытка дать повод для Агни Кай… но в вашем рассказе есть нечто, что ускользает от меня. Подозреваю, что это нечто не укладывается в картину мира тех, кому Вы докладывали. Заверяю Вас, господин Шуан, я… не столь ограничен.       Старикашка улыбнулся, демонстрируя отсутствующие зубы, от чего Шуана изнутри перекосило. Он привык видеть разные уродства, но… это поражало своей жестокой продуманностью. Господину Маи, недавно получившему звание капитана, неизвестные оставили два передних зуба на нижней челюсти и два на верхней. И вырвали остальные так, чтобы на месте уцелевшего обязательно оказывалась пустота, лишающая несчастного всякой возможности жевать сколь-нибудь твердую пищу. Кто так «разукрасил» уважаемого штаб-лекаря, носившегося по лесам в поисках неведомых никому улик, никто не знал и не горел желанием узнать.       Тот же прекрасно был осведомлен, как на окружающих действует такая улыбка и на его памяти одним из немногих, кто встретил его маленькую проверку с истинным равнодушием оказался новый командир гарнизона, с говорящей кличкой Носорог. Впрочем, от ветерана су-шанской кампании было бы постыдным ожидать чего-то иного. Его сын, хоть и пытался скрывать свои чувства, сейчас сгорал от нетерпения, брезгливости и ненависти — всего того, что Као Маи испил за свою долгую жизнь в достатке.       И ненавидел с той скрытой, упрямой злобой, свойственной тем, чьё положение и сила не позволяют бездумно разбрасываться угрозами и по прихоти воплощать их в жизнь. Разве что в тех исключительных случаях, когда на шее таких, как сидевший перед ним недоносок, нет удавки, потяни которую — и их тщедушное честолюбие забьётся в агонии. Это заставляло его сердце трепетать от удовлетворения, отодвигая на задний план некоторые дела.       Увы, приказ командира гарнизона по-военному не оставлял пространств для лишних измышлений — вытянуть из разжалованного капитана всё то, что он утаил на отчёте и избегать обострения конфликта. В последнем удовольствии отказать Као Маи себе не смог, однако, издав стонущий вздох, всё же начал:       — Расскажите мне всё с самого начала. И настоятельно прошу, не обходить своим вниманием ни одну мелочь, даже если это покажется Вам нелепым. Иначе мы вынуждены будем повторить этот разговор с самого начала.       Шуан бесшумно выдохнул, пытаясь не сорваться на ругательства и в который раз принялся рассказывать о событиях, приведших к тому, что он лишился чина капитана, а несколько сотен людей — расстались со своими жизнями.       После прихода адъютанта гарнизон захваченного форта, где находилась ставка местного командования, будто вскипел. Утром следующего же дня с того памятного разговора с отцом, начали прибывать первые подкрепления, которые перебрасывались со всех направлений. Тогда же он узнал, что началось строительство нескольких опорно-наблюдательных пунктов и застав. Судя по тому, как часто сновали по реке новые катера и корабли, намечалось нечто серьёзное, что подтвердилось, когда в лагерь взмыленным вихрем примчались егеря и целый взвод магов, специализирующихся на боях в лесу. Ему, как командиру Ястребов, было поручено командование сводными силами после того, как прибудут остальные отряды, но пришедший с дневным вестовым приказ вынудил их спешно покинуть стены форта, и сходу двинутся к уже ненавистному лесу. Параллельно с его ротой выдвинулось ещё три, хотя его отец настаивал на пяти. Более пяти сотен человек выдвинулись двумя эшелонами — и это не считая тех, кого перебросили к речным заставам, чей задачей было не дать шустрым ублюдкам ускользнуть, благо примерный район действия клефтов определили ещё раньше. Начало операции почти сразу увенчалось успехом — ряженные егеря сумели выманить небольшой отряд, после чего перебили половину, захватив уцелевших в плен. К сожалению, развязать языки удалось только двоим. Из двенадцати. Шуан в том бою не участвовал и только получил краткий доклад о том, где размещались последние стоянки — с указанием примерной численности каждого из действующих отрядов… Старикашка слушал внимательно, изредка прикрывая глаза и будто бы впадая в полусонную негу, однако всякий раз резко распахивая их и зло глядя на бывшего капитана, стоило тому хоть на такт сбавить темп речи. И Шуан продолжал повторять всё то, что мерзавец наверняка слышал и читал неоднократно.       Разгромив первые отряды противника они продолжили преумножать успех, но наткнулись только на редких беглых крестьян, которые, как заподозрил тогда Шуан, бежали не к реке, как предполагалось, а от неё. Ничего полезного добиться от них не удалось, а вскоре последовали частые стычки с клефтами, которые больше портили кровь, чем наносили серьезный урон. И тогда произошло то, чего никто не мог предположить и что напрочь перепутало все планы: они угодили в туман. Причём, случилось это настолько неожиданно, что, когда перед ними встала белая пелена, первое время все без исключения только растеряно глазели, как слепящая дымка быстро наползает на них. Продолжить преследование Шуан не решился, справедливо рассудив, что лесном тумане, они скорее поубивают друг друга или рассеются на такой территории, что собрать воедино он сможет только тех, кого клефты к тому моменту не успеют перебить, даром, что на тот момент все стороны пребывали в равных условиях. Потому, подав сигнал остальным группам, он отдал приказ о немедленном развёртывании лагеря, воспользовавшись советом офицеров — создать огненную стену, поддерживаемую магами…       Шуан перевел дыхание, внимательно глядя на своего собеседника, силясь разобрать на лице хоть какие-то отголоски эмоций, однако старичок только в очередной раз улыбнулся, после чего утвердительно кивнул, понукая его продолжить рассказ.       Первые тревожные признаки проявились сразу же после того, как туман захлестнул их бледным потоком. Он был до одури холодным, настолько, что уже совсем скоро, листва начала покрываться налётом инея, а дыхание стало паром вырываться изо рта. Огонь… не спасал. Стена огня из поваленных стволов и наспех разведенные костры вскоре задохнулись в призрачных объятиях — и люди сжались в кучу, напряженные до предела, готовые в любую минуту атаковать противника… которого не было. Маги пытались как-то развеять его, но туман становился только плотнее, начиная исходить даже от ранее замёрзших растений. Он приносил с собой усталость и апатию, причём, сказывался не только холод, который заползал под кожу и отравлял разум, вопреки всем техникам согревания. Сама суть этого тумана была чужда природе огня и тем, кто наделен даром покорять его. В конце концов, у кого-то не выдержали нервы, и он решил поджечь лес. Кем именно был этот безумец (или же помешательству поддались сразу несколько человек?) Шуан не знал — только увидел вспыхнувшее совсем близко зарево, вытянувшееся в струну, что едва пробивалась через туманную завесу. Оно исчезло столь же быстро, как и появилось, будто кто-то неведомый ладонью накрыл пламя. А потом зашевелились деревья. Шуан этого не видел — просто почувствовал непонятную дрожь и заслышал шорох очнувшихся крон. Ветра не было, но деревья перешёптывались уцелевшей листвой, порождая целую какофонию звуков. Он наорал на офицеров, дабы те навели порядок среди занервничавших солдат, и под страхом смерти запретил использовать огонь и издавать какой-либо шум. Возня затихла сразу же, когда откуда-то издалека эхо донесло чьи-то крики. Так вопит животное, когда неведомое чудовище затягивает его в тёмный зёв своего логова. Кричали десятки людей, столь сильно, что их надрывный вой пробился даже сквозь заросли. Он стих почти сразу, уступив место тишине…       — Занимательно, — прервал его речь Као; чуть наклонившись и хрустнув челюстью, он заговорщически прошептал:       — А не было ли у Вас чувства, что туман — живое существо? Или его часть? Или что Вы будто на ладони перед кем-то другим? Не было ли ощущения, что Вы — дичь, на которую ведут охоту?       Шуан уставился на измятое морщинами лицо Као Маи, однако не нашёл там и намёка на насмешку или попытку подначить его.       Какое-то время он сомневался, стоит ли сознаваться в чувствах, возникших тогда. Даже сейчас, когда разум возвращался в пропитанные страхом часы, он вновь чувствовал, как будто погружается в призрачные холодные воды и чей-то внимательный взгляд, идущий из глубины, всматривается в него. Хотя из какой глубины! Он шёл отовсюду, но как-то вскользь, будто хищник, ворвавшийся в загон к овцам, мимоходом бросает взгляд на малоприметную жертву.       И тогда Шуан впервые пожалел, что не знает никаких молитв. Ибо он понимал, что стоит ЭТОМУ обратить на них своё внимание, как…       Что именно произойдёт потом… Шуан предпочитал даже не думать. Единственное, что ему вдруг пришло в голову и на что хватило сил отдать приказ — это залечь на землю, вжаться в неё, слившись с её поверхностью. И тогда, продрогший, замерзший и уставший, закутанный в плащ, он будто бы снова стал маленьким испуганным ребёнком, что боялся темноты под своим покрывалом…       Вот только не было успокаивающего голоса матери, строгого и осуждающего взгляда отца. Он был один… Совершенно один. Более того, в те моменты он понимал, что это чувство всегда было с ним. И не только с ним — с каждым человеком, что впитал в себя страх, передававшийся из поколения в поколение с молоком матери, когда люди знали, что могут скрывать в себе туманы и тьма…       — Я всё ещё жду ответа, господин Шуан. — Вырвал из воспоминаний неприятный шепелявый голос.       Бывший капитан встрепенулся и тяжело кивнул. Он был уверен, что старикашка и так всё понял.       — Ожидаемо. Но прошу, продолжайте. Это становиться всё интереснее.       И Шуан продолжил свой рассказ, всё меньше похожий на тот скупой доклад, который он представил в штабе командования.       Когда и как расселся туман, не заметил никто. Говорить, что он просто впал в полузабытье и не заметил, как от сплошного полотна остались жалкие обрывки, мутными клоками, цеплявшимися за стволы деревьев, Шуан попросту не решился, ограничившись отговоркой о потере чувства времени. Несколько позже, после переклички, начало улетучиваться и давящее ощущение чего-то не только чужого, но и чуждого, а редкие лучи нежданного выглянувшего солнца возвестили его о начале нового утра, прогнав жуткий сон.       Сколько бы он отдал, чтобы всё случившееся в действительности было сном!       Когда они подали сигнал никто не отозвался. В тот миг Шуан как никогда понимал своих солдат. Одиночество и чувство, что ты избежал чего-то, о чём боишься признаться самому себе, но что настигло таких же, как ты. Ты выжил просто потому, что тебе повезло — под первый удар попал не ты, а твои товарищи, союзники, люди. Неизвестная тварь просто отвлеклась и решила оставить вас на потом. Однако хуже подобных мыслей, витавших в головах каждого, кто пережил эту ночь, было осознание, что все их страхи вовсе не рассеялись под милостью солнца, как дурное видение, а были явью. Шуан, направляясь к предположительному месту стоянки другой группы, шёл туда с той обреченностью, с какой заходят в разорённую хищниками овчарню, тешась мыслью, что там уцелел хоть кто-нибудь.       Из второй роты не уцелел никто.       Солдаты осторожно, будто боясь нарушить чей-то покой, ходили между разбросанных в беспорядке вещей. Егеря едва ли не до отчаянья всматривались в редкие чёрные подпалины на деревьях, внимательно изучали мертвые кострища, одёргивая руки от стылых головешек. Шуан же смотрел на единственную пятёрку трупов в лагере.       Тела ездовых мангустов — гордость любого Ястреба — безвольно повисли на одном бревне. В пасти одного из них до сих пор торчал кусок алой ткани. Шуан узнал бы его даже среди сотен таких же платков. Хотя нет, не таких же, ибо остальных для него просто существовало. Такой был единственным.       В тот миг он почувствовал, как жестокая резь потери вновь вонзается ножом под самое сердце. Куйон, чуть мрачноватый парень немногим моложе его самого, лучник и товарищ, каких ещё поискать… попросту исчез. Один из немногих, кому он верил, по-настоящему, без оговорок и взаимных условий. Один из немногих, кому он доверял настолько, что вверил командование третьим взводом второй роты, зная, что тот не растеряется, не попытается подставить и всегда придёт на выручку.       Он верил ему… и тем самым подставил и убил. Сам того не ведая, обрёк на гибель, в минуты страха попросту забыв…       Последнего, разумеется, Шуан вслух не сказал. Но Као Маи это и так понимал. Левое запястье лейтенанта было перевязано алым куском шёлка, служа беспощадным напоминанием и источником вины.       «Считаешь себя предателем, гадёнышь?», — злорадно подумал Као. Тёмная радость затопляла старое сердце, вынудив его скорчить скорбную мину, дабы скрыть истинные чувства, — «Отлично. На этом можно потом сыграть. Стоит только закрепить в нём это чувство».       Он решил приободрить Шуана, однако с раздражением понял, что невольно потерял поводок разговора, позволив ублюдку погрузиться в воспоминания. Шуан сидел на бревне перед штаб-лекарем, тупо рассматривая отражение своего лица на клинке сабли, мыслями оставаясь у такого же куска дерева в уничтоженном лагере. Такого же мёртвого, как и всё в округе.       Они никого не нашли. Одной из немногих улик, подтверждающий трагедию, был платок, подаренный Куйону не то умершей сестрой, не то матерью, не то и вовсе невестой.       Тот никогда не распространялся о его происхождении и остро реагировал на подначки сослуживцев. Шуан никогда в таких шарадах не участвовал, но иногда всё же позволял скрытую улыбку, не понимая, что такого ценного может быть в куске ткани. Будь это знаменем, такое отношение понять можно, но так…       И лишь там, пытаясь кинжалом разомкнуть намертво сжатые челюсти драконьего мангуста и достать единственный уцелевший клочок его… друга, он видел только одно — окровавленное знамя верности, которую незаслуженно снискал и которой был не достоин.       Но даже в смерти, мангуст Аварэ, проявил больше преданности, отказываясь бросать своего хозяина и осудительно щурясь на Шуана пустыми глазницами, возле которых застыла розовато-белая сукровица.       Тогда Шуан измазал все руки в ихоре и слизи, даже не обратив внимание, что несчастное животное захлебнулось в собственной крови. В тот момент клефты перестали для него существовать, а явись они — от них не осталось бы даже пепла. И только достав злополучный кусок ткани, Шуан успокоился настолько, чтобы осознать крошечную сосущую пустоту ниже сердца. И уцелевший обрывок был тем немногим, что позволяло уцепиться, вырвать у смерти остаток образа, который было больно терять.       Ему казалось, что он проковырялся целую вечность, однако в действительности управился за пару минут. Достав искомое, он какое-то время неподвижно стоял, наплевав на то, что сейчас был идеальной мишенью. Внутри него бурлили изъедающий изнутри гнев, ярость, которую некуда выплеснуть, и страх, засевший в самых далёких уголках души. Его душила необходимость сказать что-то, чтобы погасить пламя вины; что-то, что будет не просто словами. Крохотное доказательство того, что отец ошибался, говоря, что слова напрочь лживы и вторичны, а люди, которые полагаются лишь на них — куда хуже подобного определения.       Слова, которые его отец презирал, тогда возникли сами, нарушая все мыслимые устои, уставы и границы сословий, поднялись со дна сердца, и выплеснулись всего одной полной боли фразой:       — Честь и слава тебе… мой брат. — Произнёс он тогда и добавил неслышно. — Прости, я подвёл тебя.       Беснующееся в душе пламя эмоций вдруг замерло, замедлив пляску, стало более упорядоченным. И позволь себе Шуан на мгновенье дольше всмотреться в его языки, он бы понял — истинные слова просты, если не бесхитростны, ведь Истинность определяется мгновеньем, рассуждения о ней занимают вечность.       Рассуждать дальше он, однако, не стал — боялся окончательно свихнуться в этом месте. Вскочив на своего мангуста, он приказал продолжить поиск уцелевших, подать сигнал о сборе, собрать вещи погибших и выдвигаться к речным заставам. Сам он, взяв десяток егерей и всех своих Ястребов, спешно выдвинулся к лагерю и уже оттуда продолжил поиски клефтов. Но враги будто бы испарились, растаяв вместе с туманом, словно их никогда и не было. Мелькнувшую шальную мысль поджечь лес, дабы попросту выкурить их, он тут же задавил, пусть раньше молчаливо соглашался с теми из офицеров, кто настаивал на организованном пожаре. Правда, объяснить причину такого резкого неприятия того, что раньше вызывало одобрение, он не смог даже самому себе.       Вернувшись к своим людям, он застал их уже в походном порядке; они ждали его в напряженном молчании. Он даже удивился, посчитав, что те не станут дожидаться командира из Ястребов, наплевав на устав, который точно не предусматривал подобных случаев, тем более что прямого приказа дождаться его и только затем выдвигаться навстречу собственным силам Шуан не давал. Его смятение так и не позволило ему понять, что было причиной подобного поступка: страх ли, муштра или что-то другое.       К реке, неожиданно оказавшейся куда более бурной, чем ожидалось, они вышли только когда уже вечерело. Опасаясь атаки клефтов с тыла, да ещё и с водным разрезом под боком, Шуан решил перестраховаться и приказал построиться в оборонительные порядки. Стремительно темнеющее небо не добавляло спокойствия, и, наплевав на все предписания, Шуан запретил Ястребам покидать пределы видимости бредущей колоны.       Уже на полпути к заставе, в груди заворочалось предчувствие чего-то плохого, роднившее его с тем, что он чувствовал там, в тумане. Беспомощность и страх, гнилью ударившие из своих закоулков теперь были не просто опасны — смертельны. Да и река вела себя странно: Шуан мог поклясться, что они шли верх по течению, но в какой-то момент капитан заметил, что оно вдруг изменило своё направление и будто следовало за ним. Он всячески избегал некстати полезших мыслей, будто из-под мутных вод на него вытаращились немигающие серые глаза водяного чудовища из старых баек.       Почти стемнело, когда к ним вылетели те, кого они издали поначалу приняли за врагов — настолько потрепанными те были. Только завидев драконьих мангустов, изготовившиеся к кровавой схватке солдаты тяжело оперлись на своё оружие, а Шуану потребовалось вся его выдержка, дабы встретить весть о разгроме третьей роты, наиболее мобильной из имеющихся в «его» распоряжении, с тем достоинством, какое предписано истинным офицерам страны Огня.       После короткого доклада уцелевших, коих, к удивлению Шуана, было немало, выяснилось, что проклятый туман и здесь сыграл свою роль, правда, совершенно иную. Третья рота, состоящая из загонщиков и почти полностью верховая, вырвалась вперед, когда заслышали сигнал, который, вроде как подала вторая рота. Командира второй роты смутила тональность, однако сигнал был повторён в точности и раздался относительно близко. Вскоре они наткнулись на арьергард клефтов и погнали их дальше, как думали, ко второй роте. На стремительно густеющий туман командир решил не обращать внимания. За что и поплатилась почти вся третья, вылетев на основные силы противника. Вот только клефтов было не несколько десятков, а более сотни — и они попросту смели порядки капитана Урра. Хотя явно не ожидали появления преследователей и буквально двигались навстречу им, а не от них.       Чем руководствовался «подчинённый» Шуан где-то понимал: видимо, тот решил, что успеет ударить по удирающим до того, как туман разделит их, а массовое применение магии огня если не проредит сплошную завесу, то сильно задержит распространение дымки, а вторая рота в случае чего поддержит третью. Он ошибся. Или… его заставили ошибиться?       Уже после, когда дело шло к ночи, а холод донимал даже наиболее стойких, Шуан, выслушав на ходу девятый доклад, предположил, что кто-то провёл их всех: клефтов, его и все три роты. Эта мысль закралась к нему, когда один из уцелевших Ястребов доложил, что, если сопоставить примерное время произошедшего, выходит, что третья рота находилась мало того, что дальше положенного, так ещё и заслышала сигнал, которого вторая рота подать не могла — иначе бы его услышала первая при любом раскладе. Тогда же, попытавшись восстановить картину боя третьей роты с клефтами, Шуан пришёл к выводу, что кто-то нарочно погнал клефтов на солдат огня, а их, в свою очередь, стравили с первыми. Вот только кому могло понадобиться подобное и насколько полной оперативно-тактической базой нужно обладать, чтобы провернуть подобное, Шуан боялся предположить, ибо это выходило за рамки понимания привычного для него военного дела. И, что паршивее, очень хорошо ложилось на не покидающее чувство чужого взгляда, идущего из каждого дерева… и даже из шесть раз проклятой реки, что под вечер взбесилась настолько, что подойди к колоне стадо носорогов — они бы их до последнего не услышали.       К счастью, как тогда они думали, до заставы они добрались без боевых потерь — скончались все тяжелораненые из третьей роты, но хоронить или тащить их не стали. Сняли снаряжение и на скорую руку повесили павших на деревьях, в надежде, что падальщики не успеют добраться до погибших, а птицы-стервятники не сильно изуродуют их тела. Скорость передвижения, несмотря на то что тяжелораненых не осталось, упала настолько, что Шуан уже был готов отдать приказ о привале.       О нём пришлось забыть, когда вестовой из передового отряда принёс две вести и каждая была хуже другой: они уже прошли одну заставу, не заметив, а от второй хорошо если остались руины. По утверждению рядового, небольшую крепостицу просто смыло с островка, оставив только остовы. А спустя ещё немного времени, прибежал ещё один гонец, и, в темноте перепутав Шуана с другим офицером, шепотом доложил, что нужно любой ценой удержать капитана на месте и дать людям отдохнуть. Иначе весть о том, что третья застава стоит покинутой — сломит всех окончательно и сведет и его, и людей с ума. Шуан, дав тогда понять, с кем тот говорит, не стал принимать к нему никаких мер, как сделал бы раньше.       Оставив лейтенанта из третьей роты за главного и решив, при возможности, просить о переводе того под своё командование, он лично отправился осмотреть разрушенную заставу, попутно отдав приказ передовому отряду закрепиться в покинутом укреплении и подготовить его к приходу основной части колонны. Оставаться безучастным к происходящему и преспокойно отдавать приказы стало выше его сил.       Луна выглянула тогда щурящимся оком из-за туч, осветив весь правый берег и небольшой островок, каменистой кочкой разделявший реку в узком рукаве на два потока. И, прибыв на место, Шуан с трудом подавил в себе страх, что комом поднимался из сжавшегося в трубку желудка прямиком к горлу. Резко перестало хватать даже свежего ночного воздуха, когда он увидел, во что обратилась новейшая застава.       Гордое строение, по уверениям инженеров способное выдержать непродолжительную осаду и устойчивую ко всякого рода паводкам оказалось почти полностью разрушено. Неизвестная сила разметала бревна, выдернула камни, не оставив почти ни одного целого строения. Изредка ему встречались изломанные остовы зданий, тянущие к небу свои обломки, от чего сходство павшей заставы с разодранным трупом, чьи изгрызенные кости хищник раскидали вокруг, делалось едва ли не буквальным. И вновь — ни одного тела, только шум накатывающих на берег волн.       Именно тогда среди шума прибоя он расслышал слабый скрежещущий звук металла о камень. Он повторялся с одинаковой периодичностью, немало раздражая слух. Потратив несколько минут, Шуан, выудил из ледяной воды металлический фонарь. Смятый бок зацепился за каменистый выступ, а обрывок цепи застрял между камней, не позволив волнам утащить его. Ястребы, переглянувшись с командиром, вдруг изменились в лице.       Они вспомнили, что говорил второй гонец. И эта мысль, одномоментно поразившая их, разлилась по телу холодным ужасом.       «Когда мы прибыли, не горело ни одного огонька, не было ни одного звука. Только пустые фонари скрипели на цепях».       Он отшвырнул фонарь прочь, словно тот был ядовитой гадиной, и, взлетев в седло, помчался к третьей заставе, моля всех духов, чтобы успеть вывести людей прочь из того поганого места. Своего мангуста он не жалел, заставив несчастного под конец хрипеть. Но как бы споро не мчались животные, Ястребы опоздали.       — Когда мы прибыли, — чуть сипя, заканчивал свой рассказ Шуан, — не горело ни одного огонька. Не было ни звука…       — И только пустые фонари скрипели на цепях, — закончил за него Као Маи. И продолжил: — Вы не нашли и следа оставленных солдат. Пока я услышал всё, что хотел. Свободны, лейтенант. Если понадобитесь, за Вами пошлют.       Не дожидаясь утвердительного кивка или официальных прощаний, старик поднялся. Рассказ молодого Ястреба его если и впечатлил, то только тем, что в этот раз из полутысячи человек уцелела пятая часть. Можно ли это считать везением? Едва ли. Вернувшиеся неизменно расскажут о пережитом другим сослуживцам, страхи вымахают до мифических высот, отложатся в умах. И вот уже солдаты под страхом смертной казни отказываются ступать в проклятый лес, а там, глядишь, начнут втихую приносить жертвы каким-то духам, умасливая капризных созданий. А за ними потянутся другие, и никакие уставы с наказаниями не переломят это суеверие, когда страшная, но понятная смерть, куда предпочтительнее того, что ждёт тебя в ночи, вдалеке от стен и костров. Впрочем, он нисколько подобное не осуждал.       Уходя, Као вспоминал, как прячась в бочке в подвале какой-то каменной дыры, он умирал одновременно от холода и боли в искалеченных дёснах. И там, в горячечном бреду он слышал всхлипы ребенка, шептавшего почти под самое его ухо стишок, что идеально ложился на рассказ бывшего капитана:

Пусть свет умрёт и замолчит огонь. В доме каждом пусть пустует звук. Там Те, Кто в Ночи приходят, снуют среди лачуг. Им не найти меня, спрячусь я в лохань, Не заскрипел бы только мёртвый мой фонарь. Бойся, коль призрак рыщет под твоим окном, Молчи, коль пробрался он к тебе домой, Умри, но слов не оброни.

      События более полустолетней давности на другом конце мира вдруг ожили здесь. Тогда Као не знал, почему осторожные дикари мёрзлых южных островов, вначале принявшие дипломатов весьма благосклонно, вдруг вызверелись на них. Не понимал, почему хмурые взгляды, в которых нет-нет да проскакивали искорки заинтересованности, вдруг уступили место ужасу, который заставил их напасть на не готовых к такому напору воинов. Они убивали всех, не делая разницы, кто перед ними. Ему повезло дважды: когда уцелел в бойне, и когда из шести выживших безумный шаман, тряся костяными погремушками, выбрал именно его в качестве не то жертвы, не по подношения. О том, что произошло дальше, Као предпочёл бы забыть навсегда, ибо воспоминания неизменно начинали отзываться ноющей болью в вырванных зубах, а перекошенное лицо покрывалось холодной испариной, вспоминая прикосновения чуждой магии. Присутствующий там мальчишка — ученик безумного шамана, только всхлипывал, когда бледный целитель творил свою волшбу, которая, казалось, пугала его самого.       Леденящий кожу туман, больше похожий на вьюгу, пришёл в деревню у океана раньше, чем палачи закончили свою работу. И его, измученного, бросили в бочку с какой-то грязью, поручив мальчишке закончить начатое. Он даже разобрал обрывки фраз, сложившиеся в до безумия неподходящую присказку: «Роса на теле — колокольчики Предвестников и да минует нас их Чёрный Лик»…       …Погрузившийся в воспоминания Као медленно брёл прочь от тренировочного поля, когда вдруг зашатался, как лист на ветру. В груди что-то треснуло, из ног внезапно ушла вся сила, и, бесполезно навалившись на трость, он сначала нелепо завалился набок, а затем и вовсе грохнулся наземь. Мир сузился до тёмного круга боли в районе сердца и живота, будто шнуром сдавило горло, заволакивая мир туманом. Почти как тогда…       …В тумане было нечто… Как и тогда… Силуэт, лишённый чётких очертаний освободивший его тело ото всех оков. В то немыслимое мгновенье, когда, находясь не во сне, но и не наяву, почти мертвым, но ещё живым, умирая от боли, которая не давала ему соскользнуть в вечные тени, он вновь желал одного: определенности. Тогда чьи-то сильные руки схватили его за лицо, отправляя сознание в какую-то бездну. Но теперь ОНО просто говорило и когда-то сказанные слова вновь оживали в этом бесстрастном тоне:       «Как бы глубоко ты не нырнул в объятия Ла, Туи выведет тебя. Мы же укажем путь…» — сказало ЭТО, прежде чем Као вновь успел совершить глупость, позабыв о главном:       «Умри, но слов не оброни» … ***       — Лекарь жив? — раздаётся спокойный голос откуда-то издалека и, видимо, получив утвердительный ответ, продолжает: — В мою комнату его, живо. И под охрану. А теперь главное: кто хоть слово понял из того, что он орал — шаг вперёд. Построение, Игнис вам в жёны, здесь не рынок! Где Вас таких набрали? Что ж, ожидаемо. Разойтись. Хуллар! Лейтенанта Шуана ко мне в штаб. Живо!       Као почувствовал, как покачивается на носилках тело, а взорвавшаяся вулканом боль тихо коварной кошкой укладывается в груди. С трудом разлепив глаза он разглядел удаляющуюся спину командира гарнизона, каких-то солдат…       …И потухший фонарь. Его пустота терялась среди света факелов, однако Као знал, что этого будет достаточно, чтобы ЭТО пришло. И ни стены, ни солдаты не уберегут того, за кем ОНО пришло.       — Фонарь! — закричал он, попытавшись выскользнуть из носилок. Ожидаемо безуспешно. Двое солдат, несших его, выругались, завернули в покрывало поплотнее и продолжили путь:       — Фонарь… — слабо прошептал синюшными губами Као, глядя как удаляется тёмное пятнышко потусторонней темноты, притаившееся за металлической решеткой. — Зажгите фонарь, ради Агни! Фонарь!       — Да будет Вам, господин лекарь, фунарь! — не выдержал нёсший его усач. — Даж не один. Лежите токо спокойно, не то нас господин Носорог, тьфу ты, Игнис прокляни… господин Джун на рога поднимет. Тьху, помяни что Игнис к ночи, так до утра не отцепиться!       — Тот, что на улице… — сипел Каи, напрочь игнорируя деревенщину. Дверь захлопнулась — и его потащили дальше, отрезая от вешки чужих сил.       — Агни с Вами, господин. Припрём тот фунарь, что снаружи.       — Пустой… зажги. — Надрываясь из последних сил проговорил Каи, чувствуя, как по телу расползается холодок. — Не должны… гаснуть.       — Усё будет, господин. — Устало согласился усач, укладывая того в постель. — Припрём Ваш фонарь. Обождите токо.       Каи бросил мутный взгляд в открытое окно. Кажется, смеркалось. От небольшой речушки, возле которой расположился форт, тянуло свежестью и… холодом. Ветер, влетавший в открытое окно, доносил странные запахи. Као, застонав, приподнялся на локтях, и едва вновь не провалился в беспамятство.       Почти все запахи были ему знакомы, они витали там, в опустошённой деревне. Запах зимы, холодной вьюги и жестокого мороза, что пахнет океаном. Запах росы, что цепляется за одежду и тело; впитывается каплями свежести. Стойкий запах трав, что отдает болотом и удушающей влагой… и запах свежепролитой крови, чернеющей под безмятежным диском луны и стекающей в реки и ручьи.       ЭТО было рядом. Поддёрнутые стариной чувства и воспоминания всплывали на поверхность, сияющие и умытые. Перед глазами вставали улочки опустошённой деревни, и он, кривящийся от боли в чудом заживленной челюсти, бредущий куда глаза глядят.       Сейчас было всё так похоже! Мучительная выверенность каждой эмоции, каждого мгновенья, пережитого им тогда. Као слабым движением вытер лицо, смахнув с руки капли пота.       Раздался мелодичный звон, будто где-то ударили по тоненьким бокам колокольчиков или по металлическим пластинкам. По телу штаб-лекаря пробежала дрожь. Он взглянул в окно снова, только теперь заметив какое-то остролистое растение. Крохотная капля дрожала на кончике листа, раскачиваемого ветром. Глаза Као прикипели к этой капле, всем его вниманием завладел этот крохотный шарик влаги.       Порыв ветра. Лист качается чуть сильнее — и капелька, не выдержав, срывается вниз.       Дзынь…       Комната наполняется мелодичным звоном инструмента, которому нет названия, и лицо лекаря белеет настолько, что, когда его взгляд падает на вошедшего солдата, тот застывает столбом.       — Роса — колокольчики Предвестников и да минует нас их Чёрный Лик. — Шепчут неслышно сухие синие губы. И, напрягая остатки сил, Као срывается на крик:       — Зажгите все фонари! Пусть горит огонь! Пусть гарнизон гремит! Ночные ученья, праздник, что угодно! Но главное — зажгите фонари!       Глядя, как обессиленное тело падает на кровать, вошедший солдат, хорошо если вчера разменявший отрочество на юношество, с облегчением выдохнул, пропустив затем прибывшего лекаря.       — Совсем обезумел. — Пробормотал он, глядя, как хлопочет возле своего «коллеги» (какое слово-то мудрёное!) другой лекарь, на чьей голове уже давно и прочно поселилась лысина.       — И чего командованием с ним носится? «Будешь прислуживать господину штаб-лекарю! Приказ самого адъютанта!» — про себя, чтоб никто точно не услышал, передразнил он кого-то. «Ещё и фонарь ему подавай, да ещё тот, что потух. Велика ли разница, если поджечь надо? Хотя, праздник было бы неплохо устроить» — размышлял мальчишка, пытаясь понять, с чего бы начать поиски.       Своего приятеля он встретил совершенно случайно. Просто так случилось, что ноги вынесли его на задний двор кухни, к кучке дров, откуда его посвистом подозвал Гису, что с самого выпадения холодной росы и до сегодняшнего дня толком не отходил от тёплой печи единой для всей кухни. В других гарнизонах до такого не додумались.       Однако, учитывая, что паёк по приказу Носорога уже урезали так, что впору думать об осаде, от лишних кусков он бы не отказался. А фонарь… обождёт фонарь, тем более что лекарь велел больного не беспокоить.       Уже уплетая за обе щеки хлеб со смальцем, мальчишка подумал, что зависть некоторых сослуживцев вполне себе объяснима. Знай бегай вовремя за полоумным, притворяйся табуретом, да вовремя выполняй поручения. Глядишь, и монетка какая упадёт.       Погруженный в звенящие мечты о блестящих кругляшах, он не мог видеть и знать, что рядом с покоями командира гарнизона только что погас ещё один светильник, погружая помещение в убаюкивающую, но совсем небезопасную темноту…