Luottamus | Доверие

— Стоп, стоп! Это никуда не годится! Пусть орган вступает позже. Нужно больше феерии, я хочу, чтобы музыка играла под его первые крики. Патрик размахивал руками, отдавая распоряжения своим шестеркам. Все они были лысы и одеты в черную кожу. Сам Патрик, как и полагается каждому, кто возомнил себя мессией, разгуливал по подиуму церкви возле трибуны в черном одеянии священника. Его лицо не изменилось с нашей последней встречи: кожа выглядела такой же серой и гнилой, какими были и его зубы, а левый разбитый глаз едва открывался. Единственное «новшество», которое у него появилось за время нашей разлуки, — черные усы и бородка, которая скрывала опухшие синие вены его шеи. Шестерки, кажется мужчина и женщина, потащили трибуну в левый угол, но Патрик вдруг воскликнул: — Стойте! — он наморщил нос и резко оглянулся на своих подчиненных. — Здесь пахнет гнилью и… псиной. Тупые шестерки засмеялись, а я понял, что нас раскрыли и действовать следовало быстро. Мы находились в церкви Святого Патрика в маленькой заброшенной деревушке, где каждый домик выкрашен красной кирпичной краской, а до Большого Хельсинки можно рукой подать. Иронично, что в наших поисках мы сделали огромный круг, ведь кровопийца все это время находился у нас буквально под носом. Ребенок Пии — крылатый маахаси с человеческим телом — жался от страха к прутьям клетки, которая была подвешена под потолком. Кажется, ему был невыносим солнечный свет, ведь каждый раз, когда солнечные лучи попадали на его нагое тело, он невольно дергался, стараясь прикрыть себя крыльями. Он страдал, и это выводило Йена из себя. «Так издеваться над ребенком ночи может только самый прожженный ублюдок», — шепнул мне Йен и полез на балки, чтобы освободить его из плена. Я же прополз меж скамеек достаточно, чтобы приблизиться к Патрику незамеченным, — дело оставалось за малым. Патрик оглянулся в зал, клетка чуть качнулась от того, что совенок почуял Йена и невольно потянулся к нему. Я проверил, что снял двустволку с предохранителя. — Что-то здесь не… — сказал Патрик. Я резко поднялся и выстрелил прямо в его грудь. Он отшатнулся и рухнул на спину, шестерки взвыли, я растерялся — успел нажать курок снова, направив ствол на одну лысую голову, но другая лысая голова повалила меня на землю. Она оскалила пасть, обнажая ряд острых зубов. Я успел выставить двустволку, и зубы вонзились в нее. Послышался резкий скрип, затем грохот, а после Йен оказался позади лысой головы, которая норовила откусить от меня кусок. Он схватил шестерку и рывком отправил ее в полет, затем поднял меня на ноги и… Раздались медленные, звучные хлопки. Мы оглянулись — нам аплодировал сам Патрик. Я вытаращился на него. — Браво! Прекрасная работа, парни. Десять из десяти, — ухмылялся он, подступая ближе. В этот же момент из дверей внутрь начали ломиться другие шестерки — лысые головы скалились и шипели, обнажая клыки. — Опрометчиво было явиться сюда в день моего торжества. Сегодня праздник — вы знали? День жертвоприношений. Жаль, что вы освободили нашего милого агнца из клетки. Придется вам занять его место. Патрик остановился, глядя на нас с насмешливой улыбкой. Я посмотрел на рухнувшую клетку — совенка в ней не было, затем еще раз оглянулся на шестерок, потом взглянул на Йена — он был напряжен, сжимая кулаки, готовый сорваться на Патрика в любой момент, после я взглянул на него самого и спросил искренне: — Почему ты не сдох? — У меня к тебе тот же вопрос, — кивнул упырь. Он сделал шаг, и Йен утробно зарычал, тогда Патрик отступил, выставив руки в мирном жесте: — Тише-тише, я соблюдаю ваши дурацкие законы. Видишь? Я такой же, как вы, и действую по букве закона. — Ты убил мою семью, — прохрипел Йен. Кажется, он едва сдерживал себя, чтобы не сорваться с места, чтобы пронзить шею упыря волчьими клыками. — Лишь оттого, что вы не хотели делиться с нами своей богатой силой. — Патрик шагнул в сторону, указывая на Йена. — Пойми, мы тут все жертвы обстоятельств. Если бы ваша всевышняя Мать была благосклонна к таким, как я, может быть, нам бы и не пришлось забирать ее сердечко силой? С этими словами Патрик вытащил из-за органа тканевой сверток и, размотав его, показал черный гладкий камень. — Это вам нужно? Он бросил его нам под ноги. — Приступай. Вытащи из него, — он кивнул на меня, — мою силу и, может быть, я оставлю тебя в живых. Патрик ехидно улыбнулся Йену. Тот взглянул на камень, а после на меня. Я держал двустволку, пытаясь понять, в кого мне стрелять первым. — Этого недостаточно, — вдруг сказал Йен тихо, привлекая мое внимание. — Не заставляй меня долго ждать, — скомандовал Патрик, взмахивая руками, будто дирижер над оркестром, и послушные шестерки на шаг придвинулись к нам. — Этого недостаточно, — громче сказал Йен, затем оглянулся на меня и сказал с каким-то воодушевлением, — я ошибся. — Затем он вновь повернулся к Патрику и объяснил: — Ты жив, потому что жив Хенрикки — Мать выбрала его, а ты напился его крови, — он указал на Патрика пальцем. — Вы оба уже принадлежите земле. Патрик дернулся и оскалился, рассвирепев: — Тогда я просто высосу все, что от него осталось, и Она будет моей полностью! Йен криво усмехнулся в ответ. — Взять их! — скомандовал Патрик. Здесь по законам жанра нужно поставить видеоряд на паузу и прогнать зрителю глупый рекламный ролик, как это делают на любом круглосуточном канале, который крутит дрянное малобюджетное кино в два часа ночи. Так я себя чувствовал в том застывшем моменте: шестерки бросаются в мою сторону, Йен делает шаг и превращается в волка — его одежда разлетается на клочки, Патрик скалит пасть и готовится принять бой. Все это было там — в том кадре, но мой вялоработающий мозг думал в этот момент о крохотном пестром перышке, летящим с потолка вниз. Когда мы тайком пробрались в церковь и разделились под прикрытием, я думал все время вот о чем: на кой черт ему, то есть этому ублюдку-кровопийце, понадобилось подвешивать над подиумом двухметровый крест с распятием? Логично, что он решил изменить все в этой церкви по своему извращенному вкусу, поэтому распятый сын Божий на кресте не стоял возле витражных окон, где и должен был быть постамент, а на цепях был подвешен под потолком, чуть наклонившись вниз. Держал крест огромный ржавый крюк и две цепи. Патрик вальяжно разгуливал прямо под распятием. Так вот, еще тогда я подумал о «каре божественной», но не о том, как добраться до ржавого крюка. Меня уже прижала к полу чья-то нога, а мои руки вывернули под таким углом, что они вот-вот могли бы и оторваться. Йен своим массивным волчьим телом снес упыря — они вместе ударились об орган, стены церкви пошатнулись, инструмент взвыл хором труб, а распятие качнулось и наклонилось ниже, скользнув по цепи. И привлекла же мое внимание во всем этом хаосе не очередная клыкастая пасть, не скулеж Йена, который отозвался болью в мертвом сердце — реальной болью, которая внезапно сковырнула мою бесчувственную грудь, — не все это, а летящее вниз пестрое перышко. Оно медленно опускалось среди хаоса драки на пол. Шестерки бросились на Йена вчетвером и повалили на землю, Патрик торжественно раскрыл рот в злобном хохоте, а я наконец вспомнил, кому принадлежало это перышко. Вспомнил это ровно в тот момент, как оно опустилось на землю. До меня все дошло на уровне инстинктов — я вывернул голову и крикнул Йену: — Убирайся оттуда! Он перевернулся, стряхивая с себя шестерок, едва поднялся на ноги и сделал рывок. В этот момент распятие сорвалось с цепи и обрушилось вниз, придавив собой изумленного Патрика. Эта картина изумила всех лысоголовых шестерок — они остановились, как вкопанные, влекомые разумом своего хозяина. Я почувствовал, как надо мной ослабла хватка, и вырвался, а после в моих руках оказалась двустволка. Но стрелять не пришлось, послышался визг и плач — шестерки хватались за свои лысые головы, затем падали на пол в конвульсиях и истекали кровавыми слезами, захлебываясь розовой пеной во рту. Я отвернулся, чтобы не видеть эту мерзкую картину. Иметь коллективный разум — не лучшая идея для выживания. Ребенок Пии обхватывал тонкими руками лапу Йена и жался к нему, пряча лицо в шерсти, чтобы тоже не видеть мучений этих существ. Йен был ранен — его шерсть на спине намокла от крови. Вой шестерок вскоре стих, и мы оказались в церкви, полной трупов. Но все ли были мертвы? Я двинулся к рухнувшему распятию, из-под которого выглядывали лишь изувеченные синие руки. Йен обернулся в человеческую форму и сел на колени с гримасой боли, схватившись за руку, — его лопатка была разодрана, и по бедру тоже сочилась кровь. Я хотел помочь ему, но он запротестовал: — Лучше проверь, двигается этот ублюдок или нет. Я снова двинулся к кресту, мальчишка-совенок тоже на четвереньках подбежал ближе и наклонил голову, практически положив ее на свое плечо, из-за его желтых волос выглядывали слепые белые глаза. Он принюхался и присвистнул, то ли удивленно, то ли удовлетворенно от своей проделанной работы. — Да. Кажется, расплющило его знатно. — Я взглянул на Йена. — Что дальше? Он устало усмехнулся: — Одолжишь мне свою рубашку?