Luottamus | Доверие

Мы оттащили тело Патрика в лес. Его размозженная голова оставляла за собой кровавый след, в котором путались сухие листья и еловые иглы. Однако его тело сохраняло признаки жизни: пальцы на руках дергались, он весь извивался, будто обезглавленная змея. Слепой оборотень-птенец прыгал по веткам у нас над головами, периодически замирал, схватившись за ствол, и принюхивался. Время близилось к вечеру, и закатное солнце опалило нас рыжим светом. — Что дальше? Мы бросили Патрика. Йен отдышался и, тряхнув головой, облизнул губы: — Будем ждать. Я отдал ему свою клетчатую рубашку, а штаны он стянул с трупа шестерки. Меня беспокоили его босые стопы, но, кажется, Йену было плевать. Он даже не морщился, когда наступал на шишки, а те просто хрустели у него под ногами. Йен обошел тело Патрика, оглядел деревья вокруг, затем откинул несколько камней, расчистив место. — Нужно его закопать. Так он сказал и принялся рыть землю руками. Я растерялся. С ветки спрыгнул ребенок-оборотень и тоже начал рыть землю. Они оба выглядели как два диких зверя. Пока я соображал, что, с одной стороны, они и являлись дикими зверьми, эти двое уже закончили свою работу, затем перетащили дергающееся тело Патрика в яму и засыпали землей. Я сел возле камней и обхватил колени руками, Йен подсел рядом, откинувшись на валун позади, и прикрыл глаза от усталости. Маленький маахаси принялся радостно прыгать на свежей могиле кровопийцы и притопывать ногой каждое шевеление из-под земли. Я взглянул на Йена. Даже с грязными руками, в чужой одежде и уставший — он все равно был для меня прекрасным лесным принцем. Йен открыл глаза и взглянул на меня тоже. Я перестал улыбаться. Мы просидели так долго: смотрели друг на друга в полной тишине, пока солнце опускалось за горизонт. Его зеленые глаза были полны сожаления и грусти. Он взглянул на мои руки, печально усмехнувшись. Мне стало неловко. Я был бледен. Я был мертв. Йен сидел рядом полный жизни. Ветер развевал его волнистые светлые волосы, а в ложбинке шеи бился пульс. Я заметил, что все вокруг стало синим, только когда он отвернулся и взглянул на темнеющее небо. Но я продолжил изучать глазами каждый плавный изгиб: его шея, его острый подбородок, линия челюсти, кончик носа, губы и подрагивающие слегка ресницы. В этот момент я подумал, что отдал бы все на свете, лишь бы прикоснуться к нему и почувствовать тепло. Но я не мог позволить себе это в том виде, в котором жил. Я был бледен. Я был мертв…

***

Полная луна вышла из-за туч, и я вспомнил предупреждения старухи: — Разве ты не должен закопать меня тоже? Йен цокнул. В темноте я едва различал его профиль, но точно знал, что он был недоволен, потому что я сказал глупость. В этот момент послышались громкие хлопки крыльев. Совенок издал радостный свист. Я заметил, как огромная неясыть села на ветку и обняла крыльями свое дитя. Йен поднялся на ноги, сказал им что-то на языке леса, птицы что-то произнесли в ответ. Неясыть спустилась на землю и передала Йену какой-то предмет — это оказался кремень. Когда они ушли, он сказал: — Теперь можем развести огонь. Вскоре я так же бестолково смотрел на рыжее пламя, как некогда на темнеющий лес. Я не знал, чего конкретно мы ждем. Когда прошло еще немного времени и я отважился открыть рот, чтобы это спросить, Йен вдруг напрягся и уставился на могилу — под землей было заметно копошение. Мы вскочили на ноги. Я приготовил пушку, чтобы снова в выстрелить, но вдруг послышался хруст костей, затем еще один, и пламя вспыхнуло. Йен вскинул руку, защищая меня. Огонь стих, Патрик выбрался из-под земли. Так мне сперва показалось. На самом деле, то, что происходило с ним, было жутким метаморфозом — сквозь его тело быстро прорастали корни: они ломали его кости и суставы, вырывались из размозженной головы и тянулись вверх. Остатки кожи и одежды сжирали сотни белых личинок. Он увеличивался, распадался и прорастал в массивное древо, в центре которого зияла дыра. Йен затаил дыхание. Мы смотрели на кривое дерево с зияющей пустотой внутри. Из пустоты появились руки с когтями, как у дикого зверя. Они ухватились за ствол по краям, вслед за этим из тьмы вынырнула голова женщины. В ее длинных коричневых волосах ползали белые личинки, а на красивом лице было три глаза — один в центре лба, открытый лишь щелочкой, два других закрыты. Женщина улыбнулась. Йен вдруг упал на колени и стал отчаянно молиться на языке маахаси. Я понял, что передо мной стоит Мать, и впервые почувствовал ледяной холод. Меня тянуло к ней. Она смотрела на меня, и я точно знал, чего она хочет — чтобы я пошел за ней, оказался внутри и стал ее частью. Лишь усилием воли я приказывал себе стоять на месте. Молитва Йена превратилась в мольбы. Я понял, что он упрашивает ее оставить мне жизнь, и госпожа перестала улыбаться. Она вновь втянула голову в ствол так, чтобы мы видели ее лицо лишь наполовину. Сейчас Миеликки выглядела как застенчивый ребенок, которому предложили угощение, но попросили все не съедать, а поделиться с родными. Она думала. Йен стоял на коленях, сглатывал слюну и смотрел на нее с надеждой на милость. Миеликки вновь выглянула из своего укрытия, третий глаз на ее лбу открылся шире, затем она приоткрыла рот, из которого тут же выскользнула белая личинка и пробежала за ухо. Ответ Матери был похож на утробное «Ххо», Йен задышал чаще. Он хмурился, глаза его стали стеклянными, полными ужаса, затем забегали, и он обреченно склонил голову. Я подумал, что решение принято, и сказал, обратившись к Хозяйке: — Можем мы по-попрощаться? Мать широко улыбнулась мне. У нее была очень красивая улыбка. — Она готова дать тебе жизнь. Меня невероятно обрадовала это новость. Я упал на колени рядом с Йеном и тряхнул его за плечо: — Так это же! Это же… Но он не был отчего-то счастлив. Его лицо пряталось за волосами. Наконец он поднял голову и, взглянув на меня, объяснил: — Она хочет обмен. Оставит тебе жизнь, в обмен на мою волчью душу. — И ты? — Я стану человеком, как ты. Он говорил это взволнованно, а после закрыл глаза, будто от приступа боли, и, взглянув на меня снова, добавил последнее: — Но главное право — право памяти и знаний у нас отнимут. — Что это значит? — Я забуду… Всю свою жизнь, свою семью, госпожу и тебя — всего этого будто бы никогда со мной и не было, — он говорил это с отчаяньем, поджав губы, отвернулся. Я понимал, что он не сможет на такое решиться. Йен добавил тише: — И ты тоже… То есть я никогда не вспомню его? Я сел на землю. Такой расклад меня ошарашил. Теперь я понимал, отчего он так растерян. Мать леса смотрела на нас с любопытством. Не думаю, что нам стоило изводить ее терпение. Я поднялся на ноги. Йен взглянул на меня с ужасом. — Лучше я пойду с ней… Просто заметил я и двинулся к ней. Кажется, она удивилась, но протянула мне руку в ответ. Я поднял свою, готовый сделать несколько последних шагов, но меня остановила рука Йена — он схватил мое плечо. Повернувшись, я взглянул на него. Он смотрел в сторону, но сжал пальцы крепче, не отпуская меня. Я спросил: — Ты уверен? Он посмотрел мне в глаза. Он хмурился. Мне казалось, что он хочет плакать, но Йен не мог показать свою слабость. — Проживи нормальную жизнь, — сказал он только, отвернувшись, — и постарайся рано не сдохнуть. Я перехватил его руку: — Не стоит так жертвовать. — Жертвовать? У меня ничего не осталось, — он фыркнул. — Может быть, и лучше все это забыть? Йен взглянул на Миеликки, затем вновь посмотрел мне в глаза. Я понял, что он хотел сказать, ведь я бы хотел сказать это тоже: жаль, что придется забыть тебя. Но Йен молчал. Он лишь приблизился и поцеловал мои холодные губы. Так целуют памятное фото. Так целуют, прощаясь. Когда я открыл глаза, то почувствовал, как мое тело обвивает что-то, а после я словно погрузился под воду, на поверхности которой продолжал видеть его размытое отражение. Вскоре и оно исчезло. Больше ничего не осталось. Лишь покой и тишина. Вечный сон, который так давно был мне нужен.