Ничего, кроме музыки

Чимин думает, что хуже группы в полном составе и Хосока в придачу в его квартире (а он уже считает ее своей, как и Чонгука и все, что Чонгуку принадлежит), быть не может. Но он ошибается. Потому что есть еще Сокджин и Намджун, которым почему-то очень важно прийти к Чимину именно сейчас. И плевать, что у них уже тусуются незваные гости и что Сокджина с Намджуном, как и гостей этих, никто не ждал. Как сговорились! Чимин бросает трубку, но его это не спасает. Кто-то из соседей впускает его настойчивых хёнов в подъезд, и те уже беспрерывно звонят в дверь. Откуда они вообще знают номер квартиры Чонгука?! — Проклятье! — ругается Чимин и идет открывать. С Сокджина станется вызвать полицию и выбить дверь. — У вас вечеринка? — Сокджин глядит поверх макушки Чимина, пользуясь их разницей в росте, на занявших диван и кресло шумных парней. Находит взглядом Чонгука, мрачного и зловещего, как сама смерть, щурится и смотрит на раздраженного Чимина. Радушного приема он и не ждал. — Чего нас не пригласили? Постеснялись? — Мы никого не приглашали, — цедит Чимин сквозь зубы. — Да заходите уже! — машет рукой Хосок. Помимо еды, они притащили еще и алкоголь. Чонгук не пьет из-за лекарств, но лучше б выпил — он такой злой, что даже Чимин к нему лезть лишний раз не решается. Чимин не пьет, потому что ему нужно контролировать этих пьяных долбоебов: Тэхёна, Юнги и Хосока, пустившихся во все тяжкие. — Можем поговорить за дверью. — Чимин надеется, что Сокджин не примет предложение Хосока. И вообще, с каких пор Хосок решает, кому заходить к ним с Чонгуком домой, а кому нет?! Или Хосок решительно настроен впустить каждого, кто в дверь постучится? Сколько Тэхён ему уже налил? Сокджин смотрит на Намджуна. Тот весело улыбается в ответ. — Мы просто решили тебя проведать. Соскучились, — говорит он и добавляет, будто мнение Чимина что-то решает: — Если ты не против, конечно, мы бы остались ненадолго. Можем заказать доставку. Сокджин усмехается, но сказать ничего не успевает. К ним подходит Чонгук. Чимин опасается, что тот сейчас наедет на Сокджина из серии “какого хрена тебе надо? Чего приперся?” и захлопнет дверь прямо перед его лицом. Чимин незаметно перемещается, чтобы оказаться между Чонгуком и своими невовремя решившими навестить его хёнами. — Чего вы тут зависли? — спрашивает Чонгук. — Сквозит, заходите уже. Он отстраняет Чимина с прохода и закрывает дверь за Сокджином и Намджуном. Хосок уже командует Тэхёном, чтобы тот принес еще стаканы для их хёнов. Юнги заканчивает с настройкой Исиды и бренчит на ней прилипчивый мотивчик. Чонгук помогает Сокджину и Намджуну, вешая их верхнюю одежду в зеркальный шкаф-купе, а Чимин тупо стоит, опустив руки по швам, и спрашивает себя, что происходит. Еще какой-то месяц назад он и помыслить не мог, что все они смогут находиться в одном замкнутом пространстве и не поубивать друг друга. Ему до сих пор с трудом верится в реальность происходящего. Он держит телефон поближе, чтобы быстро вызвать скорую, когда кто-нибудь с кем-нибудь все-таки сцепится. Но Сокджин и Намджун расположены очень доброжелательно, что для Намджуна нормально, а в случае Сокджина отчего-то тревожит. Чимин понятия не имеет, зачем те пришли, но очевидно, не просто так. Просто так ни Сокджин, ни Намджун никогда ничего не делают. Тем более, не заваливаются без предупреждения в чужую квартиру. За два года, что они дружат, они в общагу к Чимину не приходили ни разу. Соскучились по нему, да? Они только вчера в универе виделись. С каждой минутой Чимин начинает нервничать все больше. Он старается этого не показывать, но нервы у него на пределе. Еще и потому, что Чонгук на него не смотрит. Избегает. Будто жалеет, что всего каких-то полчаса назад они тут кое-чем занимались на этом самом диване, теперь занятом Сокджином, Намджуном и Хосоком. Юнги отвоевал себе единственное кресло, уединившись в нем с чужой гитарой. Тэхён и Чонгук комфортно себя чувствуют на ковре на полу — им не привыкать. Чимин же не находит себе места. Он по малейшему поводу вскакивает, чтобы сходить на кухню что-нибудь принести или унести, но глаз с парней не спускает ни на секунду. Он им не доверяет. Особенно когда на столе алкоголь и острые столовые приборы. И ладно бы только вилки. Чонгук вчера наточил ножи. У Чимина шалит пульс, когда он представляет, как будет всю оставшуюся ночь отмывать кровищу с белого ковра и серых стен. Но пока все идет пугающе хорошо. Сокджин заказывает доставку сразу из трех ближайших ресторанов, и стол уже ломится от разнообразия блюд и напитков, по большей части алкогольных, которые идут на ура. Сокджин травит свои дедовские шутки, над которыми заливисто ржет один только Намджун, а Хосок в принципе последний час хохочет, не переставая. Всем весело. И никто уже не помнит, по какой причине они тут собрались. — У меня есть тост, — говорит Чонгук. И поскольку он хозяин дома, а еще трезв, к нему сразу же прислушиваются. Как и Чимин, он пьет только содовую, но это не мешает ему участвовать в попойке. Чимин сидит тихо в сторонке и не отсвечивает. Он восхищается коммуникабельностью Чонгука: тот даже с Намджуном, кажется, уже на короткой ноге. Поразительно, сколь малое время Чонгуку требуется, чтобы расположить к себе человека — и это учитывая, что он все еще зол. Чимин не знает, как это понимает. Он просто чувствует. Хоть Чонгук постоянно улыбается, смеется и дурачится с Тэхёном, убедительно делая вид, что ему весело. — За ублюдка Юн Гинхо, — продолжает Чонгук, поднимая свой стакан. — Если бы не эта сволочь, мы бы все сейчас здесь не сидели и не веселились. Ну, за его здоровье. Если он еще жив. Чимин видит, как моментально меняются лица у остальных. Юнги обрывает аккорд на тревожной, высокой ноте. Тэхён замирает, не зная как реагировать. Хосок больше не улыбается. Сокджин смотрит на Юнги с недобрым прищуром и зловещей полуулыбкой-полуухмылкой, а у Намджуна такое лицо, словно перед ним только что открыли крышку гроба, в котором лежит он сам. Чимин машинально проверяет, где на столе ножи и как далеко они от Чонгука и Сокджина. Этим двум он доверяет меньше всех. — Раз уж зашла речь, — елейно тянет Сокджин, — о нашем любимом и глубокоуважаемом друге, благодаря которому в наших жизнях случилось столько незабываемых вещей и еще больше незабываемых встреч с не менее прекрасными людьми… Мин Юнги, нам всем очень интересно, куда ты дел нашего замечательного Юн Гинхо, что полиция уже с ног сбилась, пытаясь его найти. Юнги смотрит на Сокджина прямо. Не моргает. На его лице нет и тени эмоций. Он не похож на человека, которому есть что скрывать. И тем более, он не похож на того, кто мог что-то сделать с Юн Гинхо. — Странно, что ты задаешь этот вопрос мне, — отвечает Юнги спокойно. Чимин видит, что больше всего напряжены двое: это Чонгук и почему-то Намджун. — А кому я его должен задать? — спрашивает Сокджин, изображая наивного дурачка. — Это ты у нас специализируешься на внезапной пропаже не только ценных вещей, но теперь и ценных людей. Разве нет? Юнги коротко усмехается: как-то неестественно и жутко. Его взгляд неподвижный и давящий. Но Сокджин абсолютно расслаблен: сидит, закинув руку на спинку дивана и ногу на ногу. Он не боится Юнги и его провоцировать. — Разве ты не знаешь, что я всего-навсего скромный слуга, а мозговой центр всех операций прямо у тебя под носом? Тебе стоит спросить его, что произошло с Юн Гинхо, если тебя так волнует его судьба. Сокджин выключает свое притворство. Чимин видел Сокджина таким зверски злым только раз: в тот день в мужском туалете, когда Сокджин оттащил от Чимина Юн Гинхо за шкирку, заломив ему руку, затащил его силой в кабинку и, придавив ободком унитаза и своим ботинком, макал башкой в слив раз за разом. Дружки Гинхо боялись Сокджина и его семьи куда больше, чем своего главаря, поэтому даже не сделали попыток вмешаться, молча наблюдая за тем, как Сокджин вершит правосудие. У Сокджина в тот день было банально дерьмовое настроение, как он признался Чимину позже в медпункте. Сокджин Чимина на тот момент не знал. Ему всего лишь нужен был повод. И Гинхо его ему дал. Одно неосторожное слово или движение Юнги, и у Сокджина этот повод появится. Чимин в ужасе. Он боится даже дышать, чтобы не стать той искрой, которая подожжет нагнетаемое в помещении напряжение. — Не играй со мной, — угрожающе предупреждает Сокджин Юнги. — Ты не знаешь, с кем имеешь дело. — Поверь мне, я лучше тебя знаю, кто ты, — лениво тянет Юнги, отставляя Исиду в сторону. Сокджин медленно выпрямляется. Готовится или атаковать, или защищаться. По Юнги ничего невозможно понять: Чимин понятия не имеет, на что тот способен. Но судя по тому, как Хосок и Чонгук, не сговариваясь, подвигаются ближе к креслу, они хотят успеть перехватить Юнги до того, как произойдет непоправимое. — Я ничего не имею против тебя, Ким Сокджин, — продолжает Юнги, откидываясь на спинку. Он такой томный и спокойный, что даже не верится, что он может внезапно что-то выкинуть. — И, на самом деле, против Юн Гинхо я тоже ничего не имел. Ровно до того момента, как он посмел тронуть то, что мне дорого. — Скажи прямо, — с нажимом произносит Сокджин. — Здесь все свои, никто тебя в полицию сдавать не потащит. Скажи, что убил его, тело закопал в лесу, а машину сбросил в море. — Почему я должен сознаваться в том, чего не совершал? — приподнимает бровь Юнги. — Я никогда не отрицаю того, что сделал, и несу ответственность за свои поступки. Поэтому, как я уже сказал, ты спрашиваешь не того человека. — А кого тогда я должен спросить? — рыкает Сокджин. Чимин все еще не понимает, почему Сокджина так волнует судьба Гинхо. Сам Чимин, узнав о том, что тот пропал, испытал облегчение. И с радостью забыл бы его, если бы это смог сделать Чонгук. Зачем он поднял эту тему сейчас?! Юнги переводит взгляд с Сокджина на сидящего рядом с ним Намджуна, сжимающего скрещенные пальцы так сильно, что те выглядят абсолютно обескровленными. Чимин впервые видит, как у Намджуна дрожат руки. — Он все равно узнает рано или поздно, — тянет Юнги, обращаясь к Намджуну. — И про тебя, и про своего отца, и про… — Что за хрень ты несешь?! — Сокджин вскакивает. Чимин тоже. Хотя не знает, если честно, что сможет сделать, чтобы остановить Сокджина, когда Намджун почему-то бездействует, разве только броситься ему наперерез. — Ты, блять, больной ублюдок! Думаешь, я не знаю, чем ты занимался до того, как якобы завязал?! — Полагаю, ты знаешь, — говорит Юнги, смотря Сокджину в глаза. Ни единый мускул не дрогнул ни на его лице, ни в теле. Ему словно все равно, набросится Сокджин на него или нет. — Но не всё. И я не тот человек, который тебя водил за нос все эти годы. Так что или злись на других, или на самого себя, раз ты таким слепым идиотом уродился… — Ах ты мразь! — Сокджин дергается в сторону Юнги, но врезается в Намджуна, резко поднявшегося на ноги и преградившего ему путь. — Отойди, блять, я эту сволочь собственными руками придушу! Сокджин пытается сдвинуть Намджуна, но тот стоит твердо на ногах и не дает Сокджину себя обойти. — Он говорит правду, — тихо говорит Намджун, кладя руки Сокджину на плечи. Тот замирает и затихает, всматриваясь в мрачное лицо Намджуна, который продолжает: — Все, что он сделал, — это один телефонный звонок. Он не знает, что случилось с Гинхо. Это знает только Гинхо. И я, — глухо заканчивает он. — Ты?.. — Сокджин широко распахивает глаза. Он отшатывается от Намджуна, делая шаг назад, и тот отпускает его, не пытаясь удержать. — Что это значит, Джун? — спрашивает он напряженно. — При чем тут ты? Я ничего не понимаю… Объясните мне уже кто-нибудь, наконец, какого хрена происходит! Намджун выдыхает. Берет себя в руки и говорит: — Я работаю на твоего отца. И работал на него все это время… еще до встречи с тобой, — едва слышно заканчивает он. Сокджин хмурится. До него доходит очень быстро. — Подожди. — Он мотает головой, не желая верить тому, что слышит. — То есть, в тот день, когда ты подошел ко мне… Все, что было между нами эти годы… Ты все время рядом потому, что это он тебе так приказал?! Чимину больно смотреть на Сокджина. Он протягивает руку, но не решается притронуться к нему. Сокджина трясет. Он старается скрыть свою боль за злостью. — Так было лишь поначалу, — тихо отвечает Намджун. — Но уже очень давно я с тобой не из-за твоего отца. И даже если он прикажет мне уйти, я все равно останусь. Ты мой лучший… — Нет! Мы не друзья. Я понятия не имею, кто ты, — резко отвечает Сокджин, указывая на Намджуна дрожащим пальцем. — И не хочу знать, — отрезает он. — Все, что я хочу, — это услышать наконец правду. Какое ты имеешь отношение к моему отцу и куда, блять, делся Юн Гинхо? — Юнг Гинхо исчез навсегда, — спокойно говорит Намджун. У Чимина холод сходит вниз по позвоночнику от того, как равнодушно звучит голос Намджуна, когда он говорит о чужой смерти, к которой, очевидно, имеет непосредственное отношение. — Его никто никогда не найдет. — И ты ему помог, — едва слышно выдыхает Сокджин. — Я все организовал. Это моя работа. Я не знаю, кто был исполнителем. Но не Юнги. Он только позвонил твоему отцу и сказал, что хочет, чтобы Юн Гинхо, если он действительно виновен, исчез — в уплату долга. Долг отдан. Сокджин закрывает глаза и держится руками за голову, словно боится, что та сейчас расколется пополам. Он пытается справиться со своими эмоциями и разбегающимися мыслями. — Ты работаешь на моего отца, — наконец глухо произносит Сокджин, с трудом выстраивая цепочку причинно-следственных связей. — И ты работал на моего отца, — это он уже говорит Юнги. — И вы оба занимаетесь всем… этим, потому что… приказы отдает мой отец? Верно? Он отвечает... за все это? Намджун молчит. Но ему и не нужно ничего говорить. Сокджин поднимает руку, словно боится, что тот что-то скажет или сделает. — Я… Мне… Мне надо подышать. Здесь душно. Он обходит Чимина и идет в прихожую. Чимин переводит растерянный взгляд с Намджуна на Сокджина и обратно, но в конце концов идет за ним. Сокджин его словно не замечает: он только надевает ботинки и выходит без верхней одежды. Чимин хватает его пальто и свою куртку и спешит его догнать. Намджун, когда входная дверь захлопывается, резко выдыхает и оседает обратно на диван. Он запрокидывает голову на спинку и смотрит в потолок. Юнги внимательно за ним наблюдает. Хосок глядит на свои руки, зажатые между коленей. Тэхён и Чонгук пребывают в полной прострации, растерянно переглядываясь. — Ты не смог бы защищать его от правды всю его жизнь, — говорит Юнги, нарушая зловещую тишину, повисшую в квартире. — Знаю. Но я хотел, чтобы он не знал об этом хотя бы до выпуска… — глухо произносит Намджун в потолок. — Надеюсь, ты счастлив, что сделал тот звонок. — Я не рад, что мне пришлось это сделать, — тихо говорит Юнги. — Но я рад, что Юн Гинхо сдох. Надеюсь, он страдал. — Я тебя об этом не просил, — резко произносит Чонгук, не спуская с Юнги глаз. — Хочешь сказать, что сам об этом не думал? — мрачно усмехается Юнги. — Все мы думали об одном. Спасибо отцу Сокджина и Намджуну. Теперь мы можем думать о чем-то более приятном. Намджун с тревогой смотрит на входную дверь. Сокджин и Чимин все не возвращаются. Чонгука это тоже беспокоит, но он доверяет Чимину. Если кто способен сейчас справиться с Сокджином, погасив его ярость, и облегчить его душевную боль, то это Чимин. Чонгук своим вмешательством сделает только хуже. Их отношения с Сокджином все еще балансируют на тонкой грани между неприязнью и приязнью, неприятием и принятием. — Давайте больше не будем возвращаться к этой теме, — уныло просит Хосок. — Меня уже тошнит. — Пить надо меньше, — машинально отвечает Юнги. — Вы, блять, все ебанутые, — наконец подает голос Тэхён и допивает стопку соджу, словно надеется, что ему от этого полегчает. Но судя по его лицу, все-таки не легчает. Возвращается Чимин. Один. Намджун тут же встает, но не успевает спросить, где Сокджин, как Чимин тихо произносит: — Он ждет тебя на улице. Хочет поговорить. Намджун кивает. Быстро обувается, хватает свое пальто и выбегает из квартиры — так торопится, словно боится, что Сокджин его не дождется и уйдет. Чимин молча начинает прибирать со стола. Тэхён и Хосок к нему присоединяются. Чонгук бы тоже помог, но из-за всех этих нервов нога отваливается. Он-то думал, она только на погоду реагировать будет. Видимо, внутреннее давление оказывает не меньший эффект, чем внешнее атмосферное. — Ты все равно не должен был этого делать, — тихо говорит Чонгук Юнги, пока они остались вдвоем за столом, а остальные ушли на кухню. — Если бы я мог добраться до этого ублюдка и зарезать его сам, поверь мне, я бы это сделал, — спокойно произносит Юнги, смотря Чонгуку в глаза. — И если кто-то еще посмеет причинить боль тебе или тем, кого я люблю, он об этом пожалеет. Я точно жалеть не буду. Чонгук мрачно молчит. Думает, что сделал бы, окажись на месте Юнги. Если бы какой-то урод пытался убить, например, Тэхёна. Или Чимина. Да Чонгук бы эту тварь из-под земли достал и такое с ним сделал, что ему после этого Ад бы Раем показался. Чонгук не тот, кто может Юнги осуждать или читать ему лекции о заповедях и смертных грехах. Он сам далеко не добрый, светлый и хороший человек. И Чонгук про себя это прекрасно знает. Но Чимина Чонгук, оказывается, не знает вообще. Чонгук впадает в ступор, когда Чимин на прощание крепко обнимает Юнги за шею и шепчет ему на ухо: “спасибо, хён”. Чонгук знает, за что Чимин его благодарит. И улыбка на лице Чимина искренняя: он рад тому, что Юнги сделал звонок, решивший не только судьбу Юн Гинхо, но и изменивший судьбы их всех. — Отлично, теперь не я один соучастник очередного преступления! — Хосок все еще ищет положительные стороны даже в самом беспроглядном дерьме. Он закидывает руку на плечи Юнги, пользуясь тем, что якобы пьян, а Юнги растерян и смущен внезапным порывом Чимина. — Ребята, все будет хорошо, я точно говорю. Тэхён мотает головой: он не хочет знать, сколько раз Хосок становился соучастником преступлений, совершенных Юнги не по его воле. — Меня сейчас стошнит, — говорит он и первым вываливается за дверь. — Когда я протрезвею утром, надеюсь, я забуду все, как страшный сон. Если кто-то посмеет мне напомнить о том, что здесь было… Он не заканчивает. Закидывает руку на плечи Юнги с другой стороны, и так втроем, вразвалочку, они форсируют лестницу. Внизу их уже ждет такси. Чонгук закрывает входную дверь, а потом — глаза. Он стоит так пару секунд, держась за дверную ручку, после чего поворачивается лицом к Чимину. — Ты же говорил, что забыл о том, что этот урод с тобой делал, — медленно проговаривает он по словам. Снова Юн Гинхо. Чимин надеется, они обсуждают его в последний раз. — Врал мне? — Нет. Это не из-за меня. А из-за тебя, — тихо произносит он. — Даже если бы Юнги не сделал тот звонок отцу Сокджина… Я сам попросил Намджуна тогда, в больнице. Хотел, чтобы Гинхо страдал. Я не желал ему смерти. И, наверное, плохо так говорить, но… Я рад, что его больше нет. Чонгук внимательно смотрит на Чимина. Другого это признание бы оттолкнуло или, по крайней мере, напугало. Но Чонгук думает о том, что они и вправду собрались тут все вконец на башку отбитые: и он сам, и Чимин, и Юнги, и Хосок, и Намджун, и Сокджин и даже Тэхён, который слишком уж спокойно воспринял новость о том, что его знакомые порешили другого знакомого. Наверное, Тэхён, как и Чимин, не мог простить Гинхо за то, что тот столько времени травил Чимина и хотел убить Чонгука. Чонгука окружают страшные люди… Прямо как он сам. Теперь у них всех есть действительно что-то общее — секрет, который они унесут с собой в могилу. Или который сведет в могилу их всех.

***

Чонгуку снится один и тот же кошмарный сон. Он в городе. Каждый раз в разных местах и при разных обстоятельствах, но одно остается неизменным — он переходит дорогу. И на него несется машина. Он не различает ее марки или цвета, но очень четко видит лицо водителя. За рулем Чимин. Он сбивает его насмерть. Чонгук летит метры до земли и остается лежать неподвижно, не в силах пошевелиться и видя свое переломанное тело словно со стороны. Чонгук просыпается в холодном поту. Он не знает, что убивает его сильнее: эта повторяющаяся авария или то, что это всегда Чимин. Чимин тоже уже не спит: включив прикроватное бра, он встревоженно склоняется над Чонгуком. Тот стонал и метался во сне, а у Чимина никак не получалось его разбудить. Чонгук не сразу соображает, кто он и где. Видит перед собой испуганное лицо Чимина и застывает. Вязкое ощущение пережитого ужаса не отпускает. — Все хорошо, я рядом, — несколько раз повторяет Чимин, убирая дрожащими пальцами с холодного от пота лица Чонгука налипшие волосы. — Я принесу воды. — Нет. — Чонгук намертво вцепляется в руку Чимина, когда тот встает. Он не хочет, чтобы тот уходил и оставлял его одного. Даже если они в студии и Чонгук может продолжать видеть Чимина на кухонном островке, не вставая с кровати, он не хочет отпускать его от себя дальше, чем на метр. Чимин присаживается обратно на край кровати. Он ласково гладит второй рукой Чонгука по лбу, вытирая пот и успокаивая. — Голова не болит? — спрашивает Чимин тихо. Первый раз этот сон, который вовсе не был сном, приснился Чонгуку еще в частной клинике. Он кричал во сне, и дежурная медсестра тут же прибежала, разбудила его, привела в чувства и позвонила лечащему врачу в четвертом часу ночи. Врач по телефону объяснил Чонгуку, что его память начинает восстанавливаться. Это нормальный процесс, пугаться не нужно. И в первый раз Чонгук не испугался — потому что едва помнил, из-за чего кричал. Но когда этот кошмар начал повторяться раз за разом, как заевшая пластинка… Это чертовски выматывает. Чонгук запрокидывает голову назад, устало закрывая глаза — будто и не спал вовсе. — Не болит… — Он ослабляет хватку, и Чимин осторожно высвобождает свою руку. — Я принесу тебе воды. И сменную одежду. Ты весь мокрый. Раздевайся, давай, нужно переодеться. Он скидывает с Чонгука одеяло и тянет вверх его футболку. Чонгук привстает немного и поднимает руки, и Чимин помогает ему раздеться. Он укрывает его одеялом и идет сначала за новой футболкой — первой попавшейся черной из шкафа, потом за стаканом воды. Чонгук жадно пьет из его рук. Чимин напряженно следит за ним: пытается понять, насколько Чонгук в порядке. Выглядит он не очень. Чимин (и не только он) предлагал Чонгуку сходить к клиническому психологу по блату (все в ту же частную клинику Сокджина), но Чонгук наотрез отказался: у него и так мозги болят, чтобы в них еще кто-то ковырялся. И на законные “колеса” садиться он тоже не намерен. Хрен потом с них слезет. Будет та же мучительная история, что и с сигаретами. Чонгук уже задолбался от этих бесконечных чупа-чупсов. Но хоть Чимина они радуют — поцелуи с разнообразием вкусов. Чимин ставит пустой стакан на тумбочку, берется за упаковку влажных полотенец и начинает Чонгука обтирать. С лица переходит на шею, потом на плечи. Чонгуку это не нравится, он ежится от холода, но терпит молча. Чимин помогает ему надеть сухую новую футболку и укладывает его обратно в постель, поправляя одеяло. — Нога болит? — спрашивает он. — Нет. Чимин все равно находит среди целой аптеки лекарств, занимающих не только всю площадь прикроватных тумбочек, но еще и барный стол, кухонную стойку и шкафчик в ванной, противовоспалительную и обезболивающую мазь. Откинув край одеяла, Чимин обеими руками осторожно растирает мазь по ноге Чонгука, почти не давя на кожу. Чонгук это может сделать и сам, но позволяет Чимину за собой ухаживать: почему-то, когда это делает Чимин, не так больно. Не так больно, как когда он снова и снова убивает его во сне. — Не уходи, пожалуйста, — просит Чонгук. Чимин смотрит на него несколько секунд и кивает. Он идет на диван за своими подушкой и одеялом и перебирается на вторую половину кровати. Чонгук сам гасит бра, когда Чимин укладывается, и они стараются заснуть. Им стоит поспать хотя бы немного, чтобы завтра не встать абсолютно разбитыми. Но никто не спит. Чонгук не хочет снова оказаться в своем кошмарном сне. Вместо этого он сосредотачивается на дыхании Чимина. Перевернувшись на бок, смотрит на его профиль. Чимин же бездумно глядит в темный потолок. Он чувствует на себе взгляд Чонгука и поворачивает к нему голову. Парни давно ушли. У Чимина и Чонгука, пока они прибирались и готовились ко сну, было много возможностей обсудить то, что произошло. Вернее то, что не произошло. Если бы они смогли дойти до конца, сейчас, возможно, не было бы так неловко об этом вспоминать и, тем более, говорить. Чонгук убедительно делает вид, что ничего не было — ни этих признаний, ни поцелуев, ничего, выходящего за рамки приличий. Чимин так не может. Чимин под жестким эффектом Зейгарник. Он и так засыпал хреново, ворочаясь на своем диване, а теперь, когда Чонгук лежит рядом и смотрит на него, вообще уже ни о чем думать не может, кроме того, что все еще его хочет. Чимин тоже ложится на бок, лицом к Чонгуку. Кладет руку поверх его руки, лежащей между подушками, и переплетает их пальцы. Чонгук начинает играть с ними, явно не собираясь спать. Чимин уже много раз спрашивал его, что Чонгуку снится, но тот не хочет ему рассказывать. Чимин примерно представляет: это должно быть так или иначе связано с его заблокированными или поврежденными воспоминаниями об аварии. Будто мало физических травм — теперь Чонгук переживает все в своих снах. А Чимин совсем не знает, как ему помочь. Он гладит покрытые татуировками пальцы Чонгука. Ведет ладонью выше по его руке, следуя за чернильным витиеватым узором, и в конце концов вплетает пальцы в чуть влажные волосы. Перебирает их и трогает ухо, потирая мочку и крутя серьги. Чонгук старается фокусировать взгляд, но его глаза сами собой закрываются. Чимин видит и знает, что ему приятно и очень это нравится, и с легкой улыбкой продолжает. Ему хочется Чонгука успокоить и убаюкать, чтобы он нормально выспался. Если бы он своими прикосновениями мог стереть из его головы все эти болезненные воспоминания и избавить от ночных кошмаров… Он бы многое за это отдал. Когда Чимин думает, что Чонгук уже дремлет, околдованный его ненавязчивыми ласками, тот внезапно открывает глаза. Откровенно любовавшийся им все это время Чимин не успевает сделать вид, что не пялился, и откровенно палится. — Поспи, — шепчет он. — Не хочу, — глухо отвечает Чонгук и утыкается носом в запястье Чимина. Потом берет его руку — обхватывает запястье горячими пальцами — и целует в раскрытую ладонь. Чимин весь покрывается мурашками с головы до пят. — Хочу лежать и всю ночь смотреть на тебя. Чимин не отвечает. Он наблюдает с трепетом и замиранием, как Чонгук трется щекой о его ладонь, снова целует — уже в запястье — и словно никак не может остановиться. Он такой нежный, трогательный, непривычно зависимый и ранимый в этот момент, и Чимин попросту не может отнять руку. Он чувствует себя странно. Так, как, наверное, не должен. Ему очень жарко. И думает он о том, как эти же губы его целовали. И эти пальцы скользили по его обнаженной коже. И этого было так мало. Чимин хочет еще. Даже сильнее, чем прежде, потому что теперь он знает, как это приятно. — Я хотел извиниться… — тихо говорит он. Волнуется, но справляется со своими эмоциями. Ему впервые хочется выговориться. — За то, что вел себя так… как будто тебя избегаю или сторонюсь. Чонгук останавливается и внимательно слушает, не перебивая. Чимин собирается с мыслями и продолжает: — Мне было страшно. Мне до сих пор страшно… потому что то, что ты вызываешь во мне… пугает меня. Я не могу это контролировать. Это напоминает мне мою одержимость Тэхёном, и я не хочу снова погрузиться в нее, раствориться в тебе и потерять себя… Прости. Возможно, Чонгуку неприятно это слышать. Но Чимин все-таки надеется, что тот его поймет. Чимин выдерживает… выдерживал между ними дистанцию не потому, что Чонгук ему не нравится. Как раз наоборот — потому что нравится слишком сильно. Но Чонгук не выглядит расстроенным или злым. Он мягко улыбается — даже в полумраке, едва различая черты лица напротив, Чимин тает от этой улыбки. — Я не позволю тебе потеряться, — негромко произносит Чонгук, прижимает ладонь Чимина к своей щеке и гладит кончиками пальцев по тыльной стороне. — Мне тоже немного страшно. Мне кажется, до тебя я никогда ни в кого не влюблялся. А сейчас все по-настоящему и серьезно… И кажется, что на всю жизнь. Чимин смущенно хмыкает и отводит взгляд. Чонгук тут же ловит его за подбородок и приподнимает его голову, возвращая прерванный зрительный контакт. — Если ты хочешь притормозить, все в порядке, — он гладит костяшками пальцев горящую от смущения щеку Чимина. — Если ты не готов, я пойму. Я согласен ждать столько, сколько потребуется. Это не проблема. Не переживай из-за этого. — А если я не хочу больше ждать? — Чимин сам не верит в свою храбрость: что отважился сказать подобное, глядя Чонгуку в глаза. Тогда, на диване, когда Чонгук был сверху… Чимин, если честно, уже вообще головой не думал. И ему было легко произнести “я хочу тебя” и настоять на своем. Пользуясь тем, что Чонгук больше не держит его руку, Чимин снова зарывается пальцами в его волосы. Оставляет ладонь на затылке, заранее отрезая для Чонгука путь к отступлению, если тот вдруг захочет сбежать. И придвигается ближе, кладя голову на край своей подушки. Между их лицами — сантиметров десять, не больше. Чонгук все еще бездействует. Будто ждет, решится Чимин или нет. Но Чимин для себя уже все решил: еще тогда на диване, когда первым поцеловал его. Ему страшно, но он действительно готов довериться Чонгуку. Если не ему, то кому вообще? — Я лю… — Чонгук не успевает договорить, потому что Чимин подается навстречу и целует его. Чонгук пытается отстраниться, но рука Чимина на затылке ему не позволяет. Он хочет сказать то, что Чимин и так знает, но почему-то боится услышать — боится, что не справится со своей ответной реакцией. Чонгук понимает, почему его так решительно затыкают. Смешливо выдыхает через нос и, положив руку Чимину на спину, властно притягивает ближе к себе и крепко обнимает. Чимин тут же уступает инициативу и дрожит от тихого восторга — Чонгук целуется, как дьявол — и предвкушения чего-то неизвестного, но очень желанного. Чимин не думает о том, что они будут делать; что Чонгук будет с ним делать. Он хочет быть к нему как можно ближе, чтобы кожа к коже, без всех этих одеял и одежды. Чтобы ничто больше не разделяло их в стремлении слиться друг с другом. И можно не беспокоиться о том, что в этот раз им помешают. Чимин помогает Чонгуку скинуть одеяла к изножью — они не прерывают поцелуя, слишком увлеченные друг другом — и наконец прижимается к нему, даже сквозь ткань двух футболок чувствуя жар его тела. Чимин помнит под своими ладонями обжигающий бархат его обнаженной кожи. Хочет трогать Чонгука всюду — и не только руками. Если Чонгук позволит, он всего его зацелует с головы до ног. Но Чонгук реализует свою потребность первым: подминает Чимина под себя, укладывая на лопатки. Чимин не сопротивляется. Напротив, притягивает его ближе, пока Чонгук не оказывается между его разведенных ног, и сразу ловит в капкан, обхватывая бедрами за тонкую талию и скрещивая лодыжки. Чонгук от него ничего подобного не ждет, ведь все предыдущие месяцы Чимин даже обнимать себя без особого повода не позволял, и немного теряется. Но не может отрицать, что внезапные раскрепощенность, активность и открытость Чимина в выражении своих чувств и желаний чертовски заводят. Но на этом смелость и решительность Чимина кончаются. У него совсем нет опыта, и только в теории он представляет, что нужно делать. Он пытается действовать интуитивно: опускает руки с плеч Чонгука на его бока, собирает футболку и тянет ее наверх. Чонгук резко прерывает поцелуй и садится. Он все еще у Чимина между ног. И хотя они одеты — пока что, — Чимину становится ужасно неловко. Но он забывает о том, что надо стесняться, когда Чонгук стягивает с себя футболку и Чимин видит очерченный светотенью рельеф его мышц. Он бездумно, как в трансе, тянет руки к его животу и приходит в себя только тогда, когда Чонгук накрывает его ладони своими — большими и горячими. Он гладит себя руками Чимина, и для Чимина это уже слишком. Он задыхается, хотя еще ничего не происходит, и внизу живота знакомо тянет. Его взгляд против воли спускается вниз, бежит по дорожке темных волос от пупка до резинки низко спущенных шорт и останавливается на бугре, на котором эти самые шорты, кажется, и держатся. Чонгук не возбужден, и Чимин почему-то беспокоится и переживает из-за глупой мысли, что такими темпами у него точно встанет первым. Почему он этого стесняется? Это ведь хорошо, так и должно быть? Черт, Чимин не помнит, когда последний раз так волновался, что все мысли в голове панически разбегаются в разные стороны. Чонгук берет руки Чимина в свои, медленно наклоняется и заводит их ему за голову. Чимин взволнованно дышит в его склоненное лицо. Чонгук успокаивающе улыбается и нежно целует его, помогая отвлечься и расслабиться. Он знает, что делает, и последние тревоги Чимина отпускают. Но не растущее возбуждение, уже приносящее дискомфорт, пока Чонгук неспешно целует его и ласкает его тело, наслаждаясь своими ощущениями. Он помогает Чимину снять его футболку и тут же целует в шею. Пробует кожу на вкус, засасывает, и Чимин закусывает губу, чтобы не начать стонать. Ему ужасно стыдно издавать хоть какие-то звуки — хватает и влажных звуков поцелуев и их шумного дыхания. Без верхней одежды холодно, но горячие руки Чонгука повсюду, а его губы уже вырисовывают узоры на ключицах, спускаясь к груди. Чимин дрожит от жара и нехватки воздуха: он горит и плавится, комкая в пальцах смятую простыню. Его все еще беспокоит и волнует ощущение твердых бедер Чонгука, плотно прижатых к его заднице. Ладони Чонгука с нажимом проходятся по его ногам, вниз к коленям и сразу вверх под ткань шорт, и Чимину уже самому хочется избавиться от них и давно ставших тесными трусов. И особенно ему хочется раздеть Чонгука. Это желание, видимо, читается на его лице, потому что Чонгук довольно усмехается и поднимается на ноги. Чимин хочет отвернуться, очень хочет, но почему-то не может. Чонгук плохо на него влияет, Чимин становится распутным, и ему даже не стыдно за это. Он жадно осматривает тело Чонгука во всей красе и во всех деталях, когда тот обнажается перед ним. И, нисколько не колеблясь, Чонгук сдергивает с Чимина его шорты вместе с трусами — Чимин едва успевает приподнять бедра и моргнуть, как Чонгук снова опускается сверху. Все мысли исчезают из головы моментально. Чимин чувствует и дышит только своей обнаженной кожей, соприкасающейся с чужой. Чонгук потрясающе горячий, приятно тяжелый, и его кожа на ощупь похожа на бархат. Чимин гладит его всюду, куда дотягивается, и никак не может насытиться. Не сдержавшись, он стонет, стоит бедру Чонгука оказаться между его ног. И Чимин не знает, от чего его кроет сильней: от давления и трения в районе паха или от ощущения чужого стояка, упирающегося ему в бедро. Чимин совершенно от себя не ждет, что набросится на Чонгука с таким голодом. Чонгук трется о него, дразня и провоцируя, и получает за это укус. Хрипло смеется, уворачиваясь от чужих губ. Но ему становится не до смеха, когда Чимин резко сталкивает его с себя и, как только Чонгук оказывается на кровати рядом, сразу же седлает его бедра. Чимин все еще помнит про его ногу и про то, что Чонгуку больно долго опираться на колено. Миссионерская поза точно не для них в ближайшие пару месяцев. Это грустно, потому что Чимину она, как выяснилось, нравится, но он это как-нибудь переживет. Чонгук не скрывает восхищения во взгляде, когда Чимин оказывается сверху. Он сразу же кладет руки на его бедра и гладит сильно, с нажимом, чувствуя сокращения твердых мышц. Ноги кормят не только волка, но и танцора. У Чимина, конечно, нет таких мышц, как у Чонгука, но зажать и не отпускать его он может. Чонгук не собирается сопротивляться — он тянет Чимина к себе за шею и целует жарко и влажно, словно хочет сначала трахнуть своим языком, а потом продолжить. Чимину приходится лечь сверху, пока его удерживают, и теперь его очередь тереться о Чонгука и проверять его на выдержку. Судя по глухому стону-рыку и резко сжавшемуся на волосах Чимина кулаку он своего добивается очень быстро. Вторая рука Чонгука протискивается между их напряженными животами, и Чимин дрожит всем телом, стоит горячим и сильным пальцам сжаться на его члене. Это странно и непривычно, но томительно приятно и стыдливо хорошо, поэтому Чимин не дергается. Ему приходится чуть сдвинуться, чтобы самому дотянуться рукой, которой он не опирается о кровать, до члена Чонгука. Он знает, что ему это позволено, и не колеблется, хоть и нервничает. Но очень сложно сосредоточиться и загнаться, когда язык Чонгука хозяйничает во рту, а его рука ритмично двигается по стволу. И с усиливающимися трением и давлением Чимин уже не может думать ни о чем, кроме вкуса Чонгука, его запаха, жара его тела и того, что Чимин хочет кончить. Очень хочет. Им приходится подстроиться друг под друга, чтобы не мешать. И поначалу это неловко-смешно, но потом уже не до этого. У Чимина не только губы болят и горят от несдержанных поцелуев, но и все тело пылает неудовлетворенностью. Он не знает, как попросить Чонгука ускориться, ему слишком стыдно произносить что-либо вслух. Но Чонгук каким-то образом все понимает. Увлекает и так дышащего через раз Чимина в еще один долгий и глубокий поцелуй и отдрачивает ему почти жестко, подстегивая. Чимин протяжно стонет ему в рот, и Чонгук отстраняется: хочет видеть его лицо, когда Чимин кончает. Чимин пытается спрятаться, но Чонгук ему не дает, взяв за шею. Оргазм накатывает постепенно, усиливаясь, как набирающее мощь цунами. Чимин стонет имя Чонгука, дрожит, скулит и забрызгивает спермой его напряженный живот. У Чонгука такое лицо, словно только что кончил он. Он прекращает двигать рукой, когда это становится неприятно, и тянет Чимина к себе. Снова целует его — долго и жадно. Чимину очень сложно двигаться и думать, но он каким-то образом вспоминает о том, что Чонгук еще не закончил, и возвращается к своему прерванному занятию. Рука слушается плохо, но Чимин справляется. Он очень старается сделать Чонгуку максимально приятно и хорошо и при этом быстро. Сам лезет языком ему в рот, и Чонгук глухо стонет — обе его руки в волосах Чимина, и он не отпускает его, пока Чимин не доводит его до разрядки. Чимин весь мелко дрожит от какого-то тихого, но дикого восторга, когда чувствует горячую влагу на своих пальцах — и не может оторвать взгляд от лица Чонгука, запрокинувшего голову назад. Приходит очередь Чимина впиваться губами в его шею — в эту родинку слева, которой он одержим. Чонгук тяжело дышит, переживая отголоски оргазма, и только коротко стонет, когда Чимин пускает в ход зубы. Чимин еще не оставлял ни на ком засосы, но очень хочет пометить Чонгука и показать всем, что тот принадлежит ему. Он сосет и кусает поначалу солоноватую, а теперь только сладкую и горячую кожу, и руки Чонгука раз за разом с нажимом проходятся по его влажной от пота спине. Он позволяет Чимину оставить на себе метку, но, стоит тому отстраниться, чтобы полюбоваться результатом, как сразу же обнимает его и перекатывается, снова оказываясь сверху. Чонгук привстает на локтях и смотрит на Чимина очень долго. Тот лежит тихо, стараясь не дышать — боится спугнуть момент. — Я люблю тебя, — говорит Чонгук, и в этот раз Чимин не делает попытки его остановить. Он смущается, но продолжает смотреть в глаза напротив, в которых попросту тонет — они кажутся ему бездонными. — Ты делаешь меня самым счастливым человеком на этом свете. Чимину радостно и волнительно. Но в то же время он невольно напрягается. Ему не нравится эта фраза. Просто потому, что Чонгук почти побывал на том свете, а Чимин больше не хочет об этом вспоминать и думать. Он хочет почувствовать жалость, страх, сожаления, опасения, раскаяние, стыд — хоть что-то из-за смерти Гинхо. Но не чувствует ничего. Его это должно пугать, но почему-то нет. Чимин не такой человек. Даже когда Гинхо травил его и издевался над ним, Чимин не желал ему смерти. Хотел только, чтобы кто-нибудь сделал с Гинхо то же, что тот делал с другими. Он хотел справедливости. Но когда Чимин смотрит на шрамы на голове Чонгука, на послеоперационные раны на его ноге, как он хромает, страдает из-за головных болей, мучается от ночных кошмаров… Чимин жалеет только об одном: что не прикончил эту мразь, Юн Гинхо, собственными руками.