Обычно говорят: хочешь, чтобы зажило — не трогай.
Это не распространялось на раны психологические. Нет никаких специальных клеток, что заживляли бы их, нельзя надеяться на лучшее в безынициативных буднях. Я много лет смотрела на исполосованные головы и гниющие сердца и знаю, что заплатки из времени или слов поддержки не помогают.
Вот только моей работой никогда не было заживление, только патологоанатомическое вскрытие чужих мозгов. Я понятия не имела, как найти осколки в чужой психике и вытащить их наружу. А теперь мне хотелось знать, чем так задело моего «клиента». Вряд ли льдинка в глаз, скорее уж армейская шрапнель в сердце. Хоть что-то, что выставило бы Разумовского в свете настолько психоделическом, чтобы ни у кого не возникло и мысли отправить его в тюрьму.
Не ради них всех, только ради самой себя. В очень отдалённом выбеленном будущем, засыпанном снегом, как хлопьями извёстки, я носила бейджик с именем на больничном халате и училась шить по живой психике. У меня было несколько дней, чтобы представить это всё в красках. Получилось немного претенциозно, совсем не альтруистично, с горечью сожаления и стыда, оттенком упущенных возможностей и яркими контурами самоуверенности, которые светились на манер нимба.
Но для начала надо было выяснить, кто эти четверо, кружащиеся в матиссовском танце, повязанные между собой пятой фигурой Чумного Доктора. Связь была, как тонкая паутинка между деревьями в осеннем лесу. Нужно лишь подсветить её чем угодно, чтоб она стала видна. Фонаря у меня не было, факелы вызывали неуместные ассоциации, а солнца в городе не водилось. Оставалось надеяться только на фары полицейских машин.
В участке стоял специфичный автоматный запах. Дешёвый чёрный кофе и оружейное масло. После прелой сырости водостоков на улице это казалось почти одеколоном. Хотя на мой вкус — явный перебор с маскулинностью.
Я застыла в холле, не зная, как пробраться через засилье голубых рубашек. Поискала глазами нужного человека — кого примерно искать я знала благодаря видео Пчёлкиной, которые шли на фоне моих унылых обезжиренных вечеров в течение недели, вместе
с мониторингом портала «Сфено» и прочих.
— Помочь чем-нибудь? — рядом со мной материализовался один из офицеров, держа в руках кружку с логотипом полиции. — Заявление хотите подать?
Дурацкая привязанность к мерчандайзингу. Придаёт слову «полиция» скрип коммерциализации. Хотя на самом деле причина, конечно, в чувстве общности, отделения «себя» от «них». Для этих же целей подростки надевают футболки с музыкальными группами, а зенитищики носят голубые шарфы.
— Ищу человека по фамилии Гром.
Офицер обдал меня насмешливым взглядом, видимо, приняв за фанатку. Я подумала так, потому что видела пару сотен «моё сердечко похищено» комментариев под видео Пчёлкиной.
— Игорёк!
Крик облетел зал, и что-то с грохотом развалилось. Я обернулась в сторону дальних столов и увидела, как выстроенное бумажно-книжное королевство сложилось прямо на столешнице. Вот, почему я его не заметила. Из-под обломков показалась нелепая таксистская кепка. Я сдержала вздох. Более неуместно смотрелось бы только супергеройское трико. Расстояние от холла до стола я прошла, маневрируя между чужих невысказанных вопросов.
— Здравствуйте, — застыла по другую сторону столешницы.
— Здрасьте, — отозвался он, окинув меня недоверчивым взглядом, будто пытаясь подогнать под одну из своих мысленных заготовок. — Если вы на счёт машины — то это не я. И нечего парковаться в неположеном месте.
— Меня зовут Алиса Лилич, я из психиатрии, — откуда-то из-за спины раздалось насмешливое мальчишеское «Уууууу…», кто-то предвкущающе присвистнул. Я сделала вид, что не заметила всего этого. — Вы же полицейский?
Не успела обдумать. Это было больше про содержание, но получилось, словно я имела ввиду форму. Неловкое молчание воздушным пузырём повисло над столешницей между нами, пока он наконец не лопнул его острым:
— А что, не похож?
— Нет, простите, просто… — замялась я.
Я посмотрела на стыки белоснежного мрамора, чтоб он не подумал, что я разглядываю его внешний вид. Воздух пах антистатиком, а волосы всё равно вставали дыбом. Мне становилось не по себе от покалывающего ощущения насилия. Так чувствовались все, кто решал вопросы силовым методом. Мне с моими пацифистски-тонкими запястьями такое внушало трепет.
— Слушайте, гражданка, если вы по делу — вам туда, — он кивнул в сторону одного из коллег, причём не понятно, кого именно. — А если нет, не мешайте полиции работать.
Я скептично изогнула бровь, бросая взгляд на развалившуюся крепость из учебников по токсикологии и криминологии времён развалившегося государства, но комментариев по поводу «работы» давать не стала.
— Вообще-то у меня к вам есть разговор.
— Мы и так вроде разговариваем, — развёл руками мужчина.
Я заметила, что его движения похожи на движения Вишневского. Такие же ломанные жесты, только более огрубевшие. Этот человек многие годы учился бить, а не гладить и сейчас его попытки сглаживания выглядели неуклюжими. Такие жесты хорошо сочетаются с разбитыми костяшками, но не с чужим нарядным платьем.
— Личного характера.
— Рабочее время, — он постучал по пустому запястью, хотя на другом у него были часы.
Это всё грозило скатиться в фарс. Мне физически было тяжело разговаривать с ним, будто я кричала в другую вселенную, ещё и чувствуя, что у меня под лопатками полным-полно чужих глаз.
— Скажу по-другому. Я судебный медэксперт и веду психиатрическую экспертизу по делу Сергея Разумовского, — я буквально видела, как вытянулось его лицо. — Теперь мы можем поговорить наедине?
Как растянутая резиновая маска из магазина приколов: такие места хорошо заработали на недавних протестах. Гром резко встал, сразу загородив мне лампу под потолком, отчего тёмный силуэт начал походить на нарисованный углём на стене.
— Ну ладно, давайте поболтаем, — и направился меж столов, сдвинув чуть сильнее на лицо несчастную кепку.
В этом мгновенно угадывалась нервозность. Всё равно, что опустить забрало шлема, готовясь к битве. Он, наверное, сам не отдавал себе в этом отчёта. Хороший коп, который прикидывается плохим — это что-то новое. Обычно в этой стране всё наоборот.
Мы прошли сквозь широкую арку, завернули за угол, наконец, отрезавший нас от любопытных лиц. Дышать стало чуть легче. Я старалась поспеть за широкими шагами, но ему всё равно пришлось ждать меня, приоткрыв дверь. Не из джентельменских чувств, скорее потому что это давало ему чувство контроля. За дверью оказалась допросная, а в допросную первым входит добыча.
— Ну, говорите, — он отодвинул стул, ножки жалобно заскрипели, и по-хозяйски откинулся на спинку. — Чего пришли?
Я тоже села, но почти беззвучно.
— Вы с ним знакомы, верно?
— Виделись в «Золотом драконе».
Чётко отрепетированный ответ. Как если бы у меня за спиной стоял суфлёр с табличкой.
— Какие отношения вас связывают?
— Заклятые друзья.
Я едва заметно снисходительно улыбнулась, мол, конечно, друзья. Если говорить о Разумовском, то там всё просчитано, запланировано и подогнано под строгий график бизнесмена. Если говорить о Громе, то тут всё экспромтом: удары, планы, завтраки, выговоры и ночные кошмары. Они кто угодно, но только не друзья.
— Вы имеете какое-то отношение к задержанию Чумного Доктора?
— Вы что, пытаетесь меня допрашивать?
— Разве это похоже на допрос?
Коричневые квадраты плитки на стенах складывались в стопки до самого потолка, похожие на унылые панельки средней полосы. С таким же сквозившим меж швов отчаянием. Я положила руки на гладкий стальной стол, и холод столешницы обжёг пальцы. Сколько судеб здесь было переломлено через колено? Стало совсем неуютно.
— Похоже, что вы пришли туда, не знаете куда и ищите то, не знаете что.
Он завёл сцепленные в замок руки за голову, поддерживая затылок, словно грелся в лучах электрической лампы. Расхлябанный. На его территории я была беззащитна. Шла по минному полю с завязанными глазами, ориентируясь на чувства, как делала всегда. Если бы хотел — мог бы подстрелить меня, как заплутавшую птицу на лету. Но кажется ему больше удовольствия доставляло водить меня по этому полю кругами.
— Возможно, то, что я ищу, есть у вас.
— У нас в квартире газ. А у вас?
— Вы думаете, это смешно? — я не улыбнулась, смотря на его расслабленное лицо. — Если Разумовский окажется вменяем, то отправится за решётку, скорее всего пожизненно, а если нет — то в клинику, и я не могу сказать, на какой срок. Что, на ваш взгляд, более справедливо?
Я сделала ставку на его ошейник с биркой главного управления полиции, посчитав, что слово «справедливость» не будет пустым звуком. Но, кажется, не учла, что не было поводка, да и намордника тоже.
— А-а, я понял. Вы пытаетесь залезть ко мне в голову. Это у вас, мозгоправов, вроде развлечения, да?
— Я не правлю ничьи мозги. Чаще — наоборот, — тоже откинулась на спинку, отзеркаливая его положение. — Так что в этом мы с вами схожи — вы ломаете то, что снаружи, я — то, что внутри. Поэтому он вас и упомянул, я полагаю.
— И чего сказал?
В этом не было особого любопытства. Так между делом возвращаются к сериалу после переключения каналов, не особо заботясь о том, что пропустили.
— Врачебная тайна, — отозвалась я строго, а потом смягчилась: — Но, может быть, вам виднее и это вовсе не тайна, я не могу знать.
— Я спас ему жизнь — вот вам и вся тайна, — словно это было чем-то из разряда будничной рутины.
Комната явно становилась слишком мала для двух людей-открывашек. Вот только вскрывали мы разными способами и для разных целей. Я оставалась стратегом, он тактиком. В итоге всё походило на фехтовальный поединок слепого и глухого.
— И какого это — спасти убийцу?
Казалось, в мире майора не было полутонов, игры теней и света, плавных линий и метафор. Его мир был из квадратов, хороших и плохих, «да» и «нет», «я люблю тебя» и «я убью тебя». Он жил в прямоугольниках, похожих иногда на колонки отчёта, а иногда на рамки комиксных картинок. И я надавила на это, после заметив, как он помрачнел.
— Из праздного любопытства интересуетесь?
Я почувствовала этот укол, чуть ниже предсердия. Сделала вид, что не поняла, к чему он клонит. Козырёк отбрасывал тень ему на глаза, отчего казалось, будто и без того тёмные радужки абсолютно почернели.
— Это моя работа знать, как чувствуют себя люди.
— Классно, — бросил Гром. — Спина болит, а так шикарно, спасибо, что спросили.
Он встал, давая понять, что больше я ничего не добьюсь и его явно начало утомлять моё присутствие.
— Ну, выход сами найдёте?
Я аккуратно отодвинула стул и вышла из комнаты, пряча в карманы пальто руки, чтобы не было видно, что они абсолютно пустые, без намёка на ответы. Уже в коридоре я вдруг обернулась, пару секунд обдумывала — стоит ли? Начинающаяся мигрень закинула ноги на обратную стенку головы и включила какую-то песню из рекламы.
— Последний вопрос. Вам известна некая Трановская?
Что если я ошиблась и закон — это она? Но вместо связного ответа, мужчина только бросил:
— Денег я ей должен что ли?
И, похоже, это правда его волновало. Я вздохнула, и не попрощавшись пошла к выходу, услышав, как в спину мне прилетело саркастичное: «Заходите ещё, у нас тут полно работы для мозгоправов».
***
Темнота пока не касалась окраины Каменноостровского, но лениво зажигающиеся фонари уже светились жёлтым. Лужи, отражающие свет, походили на размазанный желток на асфальте. Игорь прошёл дворами, всякий раз оставляя за спиной алых человечков переходов, пока наконец, не упёрся в большую деревянную дверь пятого этажа.
Пошерстить данные дела не составило труда, а вот чтобы найти адрес А.Т. пришлось напрячься. Кто-то очень не хотел, чтобы её нашли. Или она не хотела быть найденной.
Сверху над дверью плелась серая разбитая лепнина. Единица после пятёрки на номере двери отвалилась и висела вверх ногами, отчего походила на стрелку вниз. Провод звонка кто-то обрезал. Он постучал.
Тонкая полоска света под дверью — линия квартирной жизни — резко схлопнулась. В абсолютной тишине кто-то погасил свет. На улице залаял пёс. Подождав в молчании, Игорь постучал ещё раз.
— Кто? — раздался слабый девичий голос по ту сторону.
Звучало так, словно это короткое слово далось ей с огромным трудом. Он поднёс удостоверение к глазку на двери.
— Полиция Петербурга, откройте.
Секунды капали вместе с протекающим в углу потолком, собирались в лужицу из минуты. Стояло молчание, потом, наконец, свет снова просочился в пространство над полом. Кто-то тихо зашуршал, и легкий щелчок открыл дверь. В щели между косяком и дверью показалось лицо, перечерченное напополам цепочкой замка.
— Здрасьте. Не вовремя?
Девушка явно была юной, но слой тоналки под глазами, пытающийся замаскировать синяки, делал её визуально намного старше. Крем забился в мелкие морщинки, огибающие уголки рта, словно чтобы она не говорила — всё было заключено в скобки.
— Что вам нужно? — кротко спросила она.
За её спиной слабо светилась комната, выдавая себя только тёмными очертаниями мебели на фоне бра на дальней стене. Игорь вдруг заметил — она держала дверь двумя руками, словно навалившись, как если бы он пытался выбить её, а она хотела его сдержать.
— Могу войти?
Она замялась. Нервно оглянулась за спину, потом всё-таки кивнула. Он подумал, она прячет что-то в квартире. Но когда цепочка звякнула и он вошёл, то никого внутри не оказалось.
Дальний правый угол прихожей-гостиной-столовой подпирал серый камин, явно давно не рабочий, потому что пространство за решёткой использовалось, как маленькая кладовка, забитая коробками. Бледно-оранжевые стены делали помещение похожим не то на бордель, не то на склад.
— Вы от Рогожина?
Она застыла посреди всего этого ужаса и шика, следов ушедшего мира с резьбой на плинтусах и мира нынешнего с ноутбуком на столе, рядом с которым дымилась неаккуратно выпавшая из забитой пепельницы сигарета.
— Чего? — попытка вспомнить лицо владельца имени заняла пару секунд. — А, нет.
Рядом лежали бумаги — ещё бы чуть чуть… Какой человек так халатно относится к правилам пожарной безопасности, особенно после полыхавшего несколько недель назад города?
— Кстати, Игорь.
И протянув руку, он сделал самое дружелюбное лицо из возможных. Получилась опять медвежья морда. Она еле ощутимо ответила на рукопожатие, холодными липкими пальцами едва коснувшись его ладони.
— Алёна.
На паркете осталась цепочка мокрых следов, он остановился, разглядывая обстановку. Коробки, коробки и коробки. Переезжает?
— Вы же работаете в компании Разумовского?
Те крохи информации, что ему удалось выудить, тут же были сметены её резким:
— Уже нет.
— Но работали?
Она так и стояла, как пойманная за курением в туалете школьница, растерянная, смущённая и… напуганная.
— Послушайте, я просто выполняла бумажную работу… — протянула она, а Игорь услышал, как в этом голосе проскальзывает истеричная просьба, она вдохнула воздуха и вдруг затороторила: — Я не имею никакой ценности. Я не понимаю, что вы тут делаете. Я просто поговорила с прокурором, мы ничего такого не обсуждали, клянусь.
Лицо у неё скривилось, словно сведённое судорогой. Она вся напряглась, затопталась на месте и даже тёплый свет бра не мог спрятать пепельного оттенка под глазами. Она быстро заморгала. Игорь сделал шаг вперёд.
— Эй, вы чего? Всё в порядке?
Опущенный взгляд застрял меж босых ступней. Она поджала губы и резко подняла голову. На него смотрели водянистые глаза оглушённой рыбы.
— Да, простите, — когда он попытался протянуть к ней руку, она быстро вывернулась и невпопад бросила: — Хотите торт? У меня сегодня день рождения. Я сама его сделала.
Он подумал, что неплохо было бы перевести тему на что-то другое.
— Ну, раз день рождения…
Ещё не дослушав ответ, она дёрнулась.
— Я сейчас. Подождите тут, — и с этими словами скрылась за дверью в соседнюю комнату.
Там что-то стукнуло. По полу тянуло сыростью, и дверь совсем немного приоткрылась, интригуя скрипом петель. Он прошёлся по комнате, оставил по быстрому взгляду почти в каждом ящике и коробке. В первых ничего не было, а во вторых — только книги, одежда, косметика, посуда и прочее.
Полумрак за дверью всё ещё не отзывался никакими звуками. На заставке компьютера плавали рыбки. Игорь щёлкнул свёрнутый браузер. Белая простыня диалога развернулась во всей красе.
Артемий. 5:12
Тогда встретимся завтра.
Алёна. 5:13
Давайте где-нибудь на окраине.
Свидание? Вряд ли. Речь о журналисте с портала «Сфено». Юля могла бы подобрать как минимум десять синонимов к его имени — восемь из них неприличные.
Артемий. 5:13
Уверяю вас, это абсолютно безопасно.
Алёна. 5:14
Вам легко судить.
Алёна. 5:15
Я боюсь полиции.
Артемий. 5:20
Если вы не хотите говорить — всё в порядке. Я понимаю.
Алёна. 5:21
Нет. Я расскажу вам, что знаю.
Если она работала в башне, значит Рогожин мог привлечь её к суду только как свидетеля. Интригующий покров тайны, прячущий Трановскую, как под вуалью, означал только одно — она туз в прокурорском рукаве. В голове Игоря мгновенно сложился пазл. Вот почему она боится — кому-то может быть невыгодно то, что она собирается рассказать.
Едва он об этом подумал, как что-то в голове звякнуло: слишком тихо. Тишина стала походить на вязкую жижу, трясину. Гром скрыл браузер. Потом снова прислушался. Ветерок протащил по полу салфетку из комнаты за дверью.
Балкон.
Он резко толкнул дверь, ворвался в кухню. Приоткрытая дверь на балкон покачивалась. Девушка стояла на углу, с обратной стороны перил, пятками упираясь в бетонный край.
— Не двигайся!
— Клянусь, я ничего не видела!
Подвешенная на вытянутых руках, протянувшись вперёд. Пять этажей до земли. Не так много, не так мало. Думай, думай.
Прыгнуть к ней, схватить за ворот джинсовки. Ткань в кулаке, руки выскальзывающие из рукавов. Свист. Удар. Не пойдёт!
Думай ещё. Разговорить её. Имя не забудь!
— Алёна, у тебя же день рождения, да? Сколько лет тебе исполнилось?
Ветер трепал волосы, прятал лицо, когда она обернулась через плечо, зависшая на лезвии ножа. Стоять больно, спрыгнуть страшно. Жизнь толщиной с волосок.
Толстый провод болтается на ветру. Кинуть ей как спасательный круг. Отпустит руки, но схватится?
Пластик обвивает шею. Тело болтается на петле, раскачиваемое северным ветром. Не пойдёт. Думай!
— Двадцать… — заикается. — Двадцать три…
Господи, почти девочка.
— Только начинаешь жить. Дай мне руку, ладно?
Внизу собираются люди. Ну, же думай.
— Давай вернёмся в квартиру, поговорим, поедим торт.
Кто-то достаёт телефоны. Крики. Думай, чёрт возьми!
Сейчас прыгнет. Шаг в пустоту, ногу вперёд, руки назад. Запястье.
— Мой брат… он не причём. Его не трогайте.
Давай!
Никаких шагов. Она сжалась, будто пытаясь защититься от удара. И сиганула вниз головой.
Перила балкона продавили брюшину поперёк. Рука провалилась в пустоту. Несколько сантиметров. Кто-то закричал. Глухой шлепок. Чавкающий звук. Внутренний мир на асфальте.
И с десяток телефонных камер, поймавших этот момент. С десяток таких моментов расплодится, превратится в сотню, потом в тысячу. Тысячи смертей. Тысячи его ошибок.
— Твою мать!
***
Сумерки затекли мне за воротник пальто холодным вечерним воздухом. Я обернула шарф ещё раз. До дома было две остановки от метро, но я пошла пешком, надеясь, что променад поможет собрать мысли и даст пощёчину мигрени.
На переходе почти у дома телефон скромно завибрировал. С той стороны меня звал Рогожин. «Что это значит?» — и ссылка во вложении. Совсем не похоже на его обычные виновато-щенячьи сообщения. Слишком холодно. Всё ещё дуется?
Замедлив шаг после перехода, я скользнула по ссылке к прямой трансляции. И как была, так и застыла, согнувшись в шейных позвонках, как ангел на Александровской колонне.
Главный фасад клиники, где я была, полыхал, как бумажная моделька. Языки пламени слизывали темноту с горизонта, а крыша с грохотом сложилась пополам и провалилась внутрь. Погребальный костёр. Мне передавило горло, словно дымом.
Но хуже всего, что за размытым «Что это значит?» пряталось прозаическое «Причастна ли ты к этому?».
Лихорадочно, словно в гриппозном бреду, я сунула руку в карман. Потом в другой, в третий в сумке, в боковой. Перешагивала стыки плитки, в одной руке держа пожар, а другой обшаривая карманы. Ничего и близко похожего на спичечный коробок.
— Эй, дочка! — крик проскочил по касательной, я бы не заметила, если бы не пальцы на локте. — Тыщонку не разменяешь?
Из-за угла здания виднелась моя парадная на той стороне. Я уставилась на лицо какого-то старика. Резкие морщины в уголках глаз придавали его лицу насмешливое выражение. У меня ушло несколько секунд, чтобы сообразить, что он хотел.
— Нет наличных.
Бросила, лишь бы отвязаться. Но он вдруг спросил:
— И дома нет?
Он больше не смотрел на меня. Только на моё окно через четыре этажа над дверью, в котором шевелились шторы.
Какого чёрта?
Шестерёнки в голове завертелись с хрипом, похожим на хруст перемалываемых костей. Так хрустит свежий наст, так хрустят стены горящего здания. У меня похолодели руки. А потом короткий свист сбил начинающуюся лихорадку.
Я обернулась. У обочины, оперевшись на машину, стоял тот старик. Он дёрнул заднюю дверь, и я увидела тёмное нутро машины. Стёкла затонированы, но в целом — неприметная бюджетная иномарка.
Меня трясло, как на ветру. Я погасила трансляцию на телефоне. Чёрный прямоугольник экрана отражал свет фар проезжающих мимо машин. Всё шло своим чередом. Чёрный прямоугольник оконного проёма отражал только фонари и проблемы.
Я проглотила ком в горле и спросила:
— Куда поедем?
— В лес.
— Не смешно.
— Так я и не шучу.
Хотя на сухих губах у него играла миролюбивая усмешка. Должно быть, положение всезнающего старца сильно ему нравилось. Я ещё раз оглянулась на дом. Потом подставила табличку с именем к кому-то отсутствующему в салоне автомобиля. В голову мне приходил только Вишневский.
Выпустив воздух (чтоб свести шанс воспламенения к минимуму), я села внутрь. Старик захлопнул дверь, я дёрнулась. Он обошёл машину, сел, завёл двигатель. Я всё ждала объяснения, но вместо этого он бросил:
— Пристегнись.
И мы сдвинулись с места.
