Пылай, полыхай, греши, захлебывайся собой. — Иосиф Бродский.
У матери на кухне стопками высились женские журналы о том, как быть хорошей женой, хозяйкой, садовницей, мамой, моделью Victoria's Secret, мишленовским шеф-поваром и ещё бог знает кем. Все они насквозь были пропитаны этим наивным «Дорогая Редакция…». Дорогая Редакция, мой муж не хочет детей. Дорогая Редакция, я стесняюсь носить короткие юбки. Дорогая Редакция, стоит ли стричь волосы на полную луну? И ни в одном женском журнале не писали: «Дорогая Редакция, я не знаю, как совладать с сумасшедшим, жгущим людей направо и налево». Как отделить его тёмную часть от светлой. Может, поэтому ни на столе, ни в квартире у меня не было ни одного такого журнала. Только стопки книг по психологии, научные публикации в бесчисленных вкладках, книжки по орнитологии и семантике, чёртова «Алиса в стране чудес» и две распечатанные репродукции — Пикассо и Врубель. Я выстроила в гостиной крепость из башен слов и твердынь фамилий, и смотря на всё это безобразие из кухни через арку только вздохнула. Град Обреченный, не иначе. Мне подумалось, что Разумовскому, наверное, понравилась бы такая аналогия. Какие бы не были переменные, чёрный блокнот оставался аксиомой. Я перелистывала страницы одну за другой, дотошно изучая надписи, как археолог с наскальными рисунками — отпечатками другой жизни, такой далёкой, музейной. Ничего удивительного, что их детство превратилось в место памяти. После четырёх кружек чая, на пятом часу я стала проваливаться в междустрочье. Где-то на фоне Теребкина приглушённо вещала: «Стало известно, что журналист, сооснователь и шеф-редактор интернет-портала «Сфено» Артемий Вишневский несколько часов назад поступил в городскую многопрофильную больницу №2 с ожогами второй степени после пожара, случившегося в доме по улице Введенская». Сами буквы ничего мне не давали, просто складывались штабелями в ровные строчки. И тогда я вспомнила, на чью изнанку смотрю. Олег никогда ничего не говорил, я всё находила сама, как слепая, щупая его брайлевские шрамы, взгляды, даже тишину и невыговоренные слова. Протянув руку в мнимую пустоту, я обнаружила, что местами она плотнее, чем ничто. В ноябре 20-какого-то-года он записал место и мальчишеское имя. Так я нащупала щенка, которого они притащили в приют тайком от воспитателей и поселили в своей Стране чудес. Потом тот пропал, и Олег так и не сказал другу, где именно в мёрзлой земле кое-как закопал бездыханное тело и почему один из мальчишек потом ещё очень долго ходил со вздутым глазом и рассечённой бровью. «Его состояние оценивают как стабильно тяжёлое. Полиция уже начала расследование по факту пожара, однако никаких комментариев о связи произошедшего с недавними публикациями Вишневского в защиту Сергея Разумовского пока не поступало. К другим новостям…» — обрывок криком из окна пролетающего поезда. Мои глаза привыкли к темноте пещеры. Я видела номера комнат детей и почти бухгалтерский расчёт: кому достанется чужая порция запеканки со сгущёнкой, а кому печенье. За этим стояли грустные смущённые щедростью лица товарищей по приютскому несчастью. Я видела вклеенные тетрадные листы с цепочкой маленьких птичьих голов — на память. Карандаш стёрся так, словно время обточило всё до голых черепов. Чужой рукой сверху подписана дата. На другой странице — билеты в музей, край объеден огнём. На следующий день после рисунка. Я вбила в поисковик дату и название выставки. В зале орнитологии произошло короткое замыкание, двое детей получили лёгкие ожоги. Лишних два часа осыпались с циферблата, но я нашла уйму случаев пожаров за последние двадцать лет. Все объяснимые, бытовые, далёкие — прошли мимо. Осталось всего парочка, не считая случая в музее. Один в конференц-зале, там шли переговоры, в которых — о, чудо — участвовала и компания Разумовского. Тогда от него отвернулись спонсоры, потому что он отказался продать права на ещё нерождённую «Вместе». Второй — двадцатилетней давности, никто так и не понял, что произошло. Трое мальчишек сгорели заживо в старом сарае. Тошнотворный запах горящей плоти, тлеющая шерсть. Отдалённый лай. Отблески языков пламени в спокойных детских глазах единственного свидетеля. Пепел кружится на ветру и рассыпается на коже. Я тяжело выдохнула. Помнил ли он этот случай? Вряд ли. Уплотнение, которое я ощупывала, оказалось опухолью. Вот только я не хирург, я не умела вырезать лишнее. Могла бы позвонить начальнику, но он чётко дал понять, чего ждёт своим: «Считай, у тебя отпуск, Лилич, так что полежи тихо неделю-другую, пока все перебесятся». Нельзя перебеситься, потому что бесы перманентны. Грустный врубелевский Демон смотрел на всё это снисходительно. «Это дух, но дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, и, при всем этом дух величавый и властный». Тогда я взяла телефон и набрала единственный показавшийся мне верным номер. На том конце отозвался женский голос, спрашивающий, что мне нужно. — Здравствуйте, я хотела бы попасть на приём к кому-нибудь из практикующих психиатров. — С какой целью? — Получить консультацию. На той стороне что-то зашумело, мне показалось я чувствую запах сырости и плесени. Отдалённый одичавший крик донёсся будто из другого мира. Отчасти так и было. Мужской голос за кулисами поинтересовался: «Кто звонит, Софа?». Женщина ему что-то ответила, хруст и хрип перебил их разговор. Потом она спросила: — Ваше имя и фамилия, пожалуйста. — Алиса Лилич. Я услышала, как она повторила это мужчине, но его реакция оставалась для меня недосягаемой. Наконец, спустя пару минут тягостного ожидания, во время которого я почти чувствовала, как у меня в голове мысли сворачиваются в сгустки крови, женский голос объявил: — Приезжайте сегодня. Вениамин Самойлович вас примет. — Ох… хорошо, — сбитая с толку такой неожиданностью, выдохнула я. — Скоро буду. Спасибо. Но последнее слово уже провалилось в пустоту. Вылетело в форточку зарешеченного окна кабинета одного из фортов Кронштадтской крепости и рассыпалось над мутной водой.***
Потолок неправильный. Сыпется по углам, сползает, как пластилин, плавящийся от солнца. Который час? Марго говорит, что далеко за полдень, а тело говорит, что время не существует на этой планете. Раскуроченный пентхаус с закрытыми окнами нуждается в ремонте не меньше, чем он сам. — Марго, как я тут оказался? — Вы вошли через пожарную лестницу. Ну, конечно, пожарная лестница. Поднялся на самый верх… пешком? А футболка не пахнет потом, только гарью. С чего бы это? — С чего? Тебе не надоело прикидываться дурачком? Он дёргается, едва не поскользнувшись на жирном осколке. Тот с хрустом откатывается по глянцевому полу, чтобы замереть под чужой ступнёй. Сотни искорёженных лиц, легион — и он его предводитель. — Заткнись. Уходи. И друзей своих забери. — Наших друзей, — поправляет аккуратно. — Скоро одним станет больше. Марго по***
Лучше места и придумать нельзя было. Меня укачало на лодке, так что когда я шла по бетонному пирсу, здание раскачивалось, как колыбель. Учитывая, что психика людей за этими огромными, вытертыми северными ветрами стенами не сильно отличается от младенческой — аналогия вполне уместная. Их опыт — то, что отличает взрослого от малыша — стёрт подчистую ластиком рассыпающегося сознания. На входе меня ждала уже знакомая унизительная процедура досмотра. Одну пришлось пройти, но от второй меня спасла стоящая у входа женщина в халате с аккуратным рыжим каре. В этом околоподвальном полумраке казалось, что голова у неё из медной проволоки. Я даже не могла определить, с ней ли говорила по телефону, потому что она не открыла рта. Мы прошли тяжёлые двери, открывающиеся из комнаты охраны, потом ещё одни с панелью для карты медперсонала и из затхлых старых коридоров оказались во внутреннем дворе. Кругом только ухоженные газоны, но ни одной клумбы. Никто не высаживал растения, потому что для этого нужны тяпки, секаторы и прочие колюще-режущие. Я заметила широкую дверь, должно быть, бывшей конюшни, намертво заблокированную тяжеленным навесным замком. Там точно газонокосилка и инвентарь. Слишком ухоженным был двор. Кое-где стояло несколько скамеек, на одной из них сидел мальчишка — совсем ещё ребёнок. Когда я проходила, он поднял глаза, перестав ковырять заусенец на пальце и уставился на меня. Уже у дверей до меня вдруг долетело обрывочное, странное и почему-то ужасно неуютное: «Вы видели Бога?». Как иголкой под ноготь. Я обернулась. Он моргнул и резко отвернулся, словно испугавшись. Как если бы узнал во мне того, кто видел дьявола. — Он про одного из пациентов, — заметив моё смятение, размеренно сообщила Софья (я всё-таки узнала голос). — Его сосед по комнате. Зовёт себя Богом. В её системе координат это было обыденностью. Когда работаешь в таких местах, то люди в твоих глазах со временем становятся похожи на обмылки. Обточенные, тонкие, слипшиеся друг с другом, склизкие. Нутро белых стерильных коридоров через каждые несколько метров было разрезано сетками и дверями. Каждый раз Софья заходила первой, я шла следом. Лесенка на второй этаж была витиеватая и узкая, похожая на дореволюционную. В коридоре с комнатами, видимо, персонала пространство отмеряли портреты докторов, боровшихся здесь когда-то с чумой: дверь, Златогоров, дверь, Владимиров, дверь, Падлевский, дверь и, наконец, Берестнев и самая главная дверь. Женщина постучала и после «Входите», впервые пропустила меня первой. Это была зона безопасности. Мне на встречу вышел практически сам Берестнев: борода, круглые очки, невысокий рост. От такого ироничного сходства мне захотелось не то закатить глаза, не то рассмеяться. — Проходите, коллега, — только номинально: на самом деле, мы оба проводили довольно жирную черту между друг другом. — Кофе? — Нет, я не пью. Он кивнул помощнице, и та так же молча удалилась, тихо прикрыв дверь. — Как и алкоголь, верно? — борода немного скрадывала его выражение лица, но я чувствовала это, как если бы скобка улыбки упиралась мне в рёбра. — Не курите, каждое утро занимаетесь спортом. Рискну предположить, что йогой. Я прекрасно поняла, что он пытался сделать. И почувствовала себя так же, как несколько дней назад Гром в той допросной. — У нас так полгорода живёт, — пожала плечами я. — Этого недостаточно, если вы собираетесь делать обо мне какие-то выводы. — Что вы, и в мыслях не было. Мне просто интересны люди. У нас тут гости редко бывают. Он указал на небольшое кресло напротив стола, а сам сел в соседнее. То было чуть выше, спинка чуть прямее. Кресло терапевта, а не подвергнутого терапии. Откуда-то сверху донёсся пронзительный визг, и от топота с потолка посыпалась пыль. Я подняла глаза, он даже не шевельнулся. — Вы постоянно тут находитесь? — Постоянно тут находятся только пациенты. Он называл их «пациентами», я только «клиентами». Попытавшись взглянуть на себя со стороны, я медленно увеличивала масштаб. До здания, до бухты, потом города, области, Европы. И даже в таком виде мне всё равно казалось, что я безнадёжно далеко от общества, выброшена на окраину, сижу посреди ничего, зажатая со всех сторон ледяным Финским заливом. Впервые среди воды я не чувствовала себя комфортно. — Ничего удивительного, что они сходят с ума. — Я вас уверяю, у нас тут не Бедлам, — отозвался мужчина очень серьёзно, будто говорил о своём ребёнке. — Это лучшие условия для страдающих психическими расстройствами в городе, если не в стране. Шум затих. Откуда-то снаружи доносились крики птиц. Я смотрела, как сквозь арочное окно с замысловатым витражом проходит тусклый свет. Разноцветные калейдоскопные осколки сыпались к моим ногам. Я терпеть не могла психиатрические клиники, но отрицать красоту не могла. — Когда я звонила на счёт консультации, я просила не для себя… — начала было я, думая, как бы удачно выползти из той тёмной пещеры. Он только невозмутимо кивнул. — Я знаю. Как иначе вы бы сюда попали? Щелчок мышеловки. Разумеется, он знал меня, пусть даже косвенно. Сумасшедших на самом деле, не так много и мы давно успели поделить их, как лоскутное одеяло на сферы влияния. Круговорот психов в природе так или иначе приводил людей от меня к нему. Можно было бы сказать, это теория шести рукопожатий в действии, но наши клиенты руки тебе пожимают не часто. — Тоже профессиональный интерес? Он едва заметно улыбнулся в ответ на это моё «тоже». Будто бы даже… снисходительно. — Разумеется. У нас практически никто не хочет работать с диссоциативным расстройством личности. И тут я догадалась: не только планы Рогожина были испорчены, но и его. Он, верно, надеялся, что Разумовского отправят сюда, где он сможет рассматривать его под лупой хоть вечность. В таком месте время не действительно, а вороны живут до ста лет. — Почему? — Слишком сложно, опасно. Гораздо проще диагностировать знакомую шизофрению, — он придвинулся ближе, крутя в руках ручку и, глядя мне в лицо, спросил: — Скажите мне, Алиса, это шизофрения? — Нет. — С чего вы взяли? — При шизофрении источник, как правило, исходит извне. Он помолчал. Я поняла, что допроса мне не избежать. Своих знаний мне просто не хватит, а чтобы получить что-то от него — придётся что-то отдать. — Вы видели момент переключения? — Это происходит почти мгновенно. Он просто… — я щелкнула пальцами. — Меняется. Совсем. Думаете, такое можно симулировать? — Вы мне скажите, — как принимающий экзамен у нерадивой студентки отозвался он. Невозможно держать под контролем столько факторов сразу. Хоть в чём-то да выдашь себя. К тому же, я всё ещё оглядывалась на прошлое, на эти пожары. Тогда не было нужды симулировать. — Сколько там личностей? — Две. По крайней мере, я знаю двух. Стандартный набор обычно включал игривого ребёнка, жаждущего внимания, дипломата-обаяшку, отвечающего за связи с людьми и личность-бронежилет, но первые две отсутствовали. Шаблон, конечно, не универсальный. — Опишите их. — Чумной Доктор агрессивен, изворотлив, циничен, чрезмерно самоуверен. Полагаю, также сильнее физически. Он играет роль «защитника». Вот ответ на вопрос, который я задала тогда, сидя на траве. Он не появлялся, потому что в нём не было необходимости. Его место занимал Олег. — Что им движет? — Ненависть. Злость. Отвращение. — Нет, это только обстоятельства. Какова его цель? — Я не… не знаю, — я впервые откровенно растерялась. — Справедливость, возможно. Как он её видит. Мужчина расслабленно отодвинулся от меня вглубь кресла. Я теряла его внимание, потому что он уже нашёл какой-то ответ. — И чем тогда он отличается от базовой личности? — Всем, — неоправданно строго отрезала я. — Сергей идеалистичен, не выносит насилия, особенно над слабыми и беззащитными. Он терпелив, слегка неуверен и до смешного неловок. Крошечные детали: поместились бы в ладошку. Я сжала пальцы, пытаясь их не просыпать и получился почему-то кулак. — А вам не приходило в голову, что может не быть никакого диссоциативного расстройства? — удивительно рассудительным тоном поинтересовался он. — Что это просто… Тень? Рисунок от витража — светящийся солнцем человек — занял собой середину комнаты. Я смотрела на него и вспоминала приютский день, и световых птиц из цилиндра, и детей под стеклянной крышей. Там не было никаких теней, только свет. По крайней мере, не в том смысле, в каком о них говорил доктор. — Почему тогда они не сосуществуют одновременно? Чумной Доктор забирает контроль, и этот момент начисто стирается из памяти. Словно нет никакого Разумовского. Беспомощно барахтаясь в ситуации, я полностью отдала контроль над разговором доктору. Он только развёл руками. — Или он хочет, чтобы вы так думали. Я глупо моргнула, пытаясь удержать себя от вопроса, который окончательно обличит моё незнание. Он ждал, что я спрошу, потому что тогда я заочно признаю свою ошибку — мне не стоило подписывать заключение о вменяемости. Я должна была убедиться, что его отправят в лечебницу, отправят сюда, где со всей этой ситуацией будут разбираться те, кто понимают, что делают. Вот, что всё это значило. — Зачем? Где-то раздалось надрывное: «Я Бог! Смотрите, я свят! Я страдал за ваши грехи!». Судя по звукам, санитары довольно быстро спустили его с небес на землю. Доктор встал, обошёл массивный стол и вытащил из подставки карточку. — А зачем вы пришли сюда, не пьющая кофе и не курящая Алиса? Горло стало, как наждачка. Я чувствовала волчье дыхание на голой шее, шевелившее волоски, выбившиеся из хвоста. — Вы знаете зачем. — Я — да. А вы? Я резко встала, едва не опрокинув кресло. — Спасибо, вы очень помогли, — даже почти искренне. — Не хочу больше отнимать у вас время. Чего-чего, а времени у него тут бесконечно много. Оставалось надеяться, что привезший меня сюда выполнил обещание и ждёт меня у пирса. Меньше всего хотелось бы застрять тут ещё хоть на одну лишнюю секунду. — Вот, возьмите, — он с миролюбивой улыбкой протянул мне белую визитку. — Если вдруг что-то изменится или вам понадобится ещё совет — звоните, не стесняйтесь. Не благожелательная помощь, только собственная выгода. Он хотел знать, чем всё кончится. Не одним способом, так другим. Уже выходя из кабинета, слыша короткое: «Софочка, проводи доктора Лилич» в телефонную трубку за спиной, я перевернула визитку. Над номером простыми чёрными буквами значилось: «Вениамин Самойлович Рубинштейн».