Охотнику есть чего опасаться: лес полон других невидимых охотников, таких же, как он сам. Если он встретит жизнь — другого охотника, ангела или черта, новорожденного младенца или старую развалину, фею или полубога — у него лишь один выход: открыть огонь и уничтожить. — Лю Цысинь.
Над номером простыми чёрными буквами значилось: «Вениамин Самойлович Рубинштейн». Я успела спуститься вниз, пройти сквозь уже опустевший двор в тени ровной точёной фигуры Софьи. Она всё так же берегла слова, собирая их за зубами, как золотые песчинки. Профдеформация: не из-за того, что отвыкаешь говорить с людьми, как раз наоборот. Когда твоя работа это сплошные разговоры, слова постепенно теряют вес, растворяются, как таблетки в воде и не дают осадка. И только когда за мной закрылись тяжёлые двери и полоска электрического света изнутри форта схлопнулась, до меня вдруг дошло. Это голографическая картинка, как в детских журналах. Поднеси к лицу, отведи от лица, расфокусируй взгляд и проявится рисунок. Никто не углядел прямую связь между гибелью Трановской, новостями о пожаре в доме Вишневского и недавним судом. Нужно было знать, как смотреть. Я остановилась у кромки пирса. Вода внизу облизывала зацветший зелёным бетон. Человек на лодке помахал мне, потом постучал по запястью, намекая, что пора ехать. Я подняла палец, прося секунду времени. В воде болтались прибитые волной этикетки бутылок и палочки от чупа-чупсов, и я барахталась в лихорадочных мыслях точно так же неприкаянно. Достала телефон. Долго рыться в новостях по имени не пришлось. В здании одной из первых Свободных Академий на Васильевском совещание о новом законопроекте. Андрей Рубинштейн лично приехал на него из Москвы. Я посмотрела на визитку. Совпадение? Как это понимать? Тень форта покрыла меня окончательно. «Сегодня #прометей, а завтра Большой Брат» — сокрушался кто-то в соцсетях. Я набрала Рогожина: тягучее ожидание и резкая череда коротких гудков. Возьми трубку, упрямый осёл! Повторила ещё раз, но он сбрасывал мои звонки. Мужчина на лодке едва покачивался, как бывалый морской волк, смотрел нетерпимо. С волками у меня всегда как-то не клеилось. Я сделала первое, что пришло в голову. — Управление полиции Петербурга, я вас слушаю, — отозвались на том конце, кажется, я даже узнала голос. Отголосок недавнего визита. — У меня есть информация, что здание Свободной Академии на Большом проспекте Васильевского заминировано. На короткий миг в расстоянии между нами повисло большое молчание. У меня шумела вода и трещал мотор заведённой лодки. У него в беломраморном офисе запищал кофейный автомат. — Назовите имя и фамилию, пожалуйста, — короткий отрезвляющий разряд тока ударил мне в затылок: я не могу себя выдать. — Алло? Девушка? Алло! Будет слишком много вопросов. Я бросила трубку, неожиданно напуганная собственными действиями. Мигрень оживлённо потянулась в левом виске, подмигнула мне, мол, давай, кричи на весь темный лес. Тут полно охотников, и никто не станет разглядывать источник шума, иначе может быть слишком поздно для выстрела. Потому что кроме охотников в этом тёмном лесу есть ещё большой-большой зверь, и лучшим решением будет — нападать без предупреждения.***
Никто особо не озаботился проверкой, видимо, приняв звонок за розыгрыш школьников. Только одна лениво подъехавшая машина с выключенными мигалками стояла чуть поодаль от входа, но было не ясно — они здесь просто на всякий случай или всё же из-за звонка. Здание фасадом выходило на подъездную дорожку из гравия, а она тянулась к проспекту. Охранник на входе меланхолично провожал взглядом входящих и выходящих, а их была уйма. Туда-сюда сквозь открытые двери сновали люди, периодически подъезжали машины, оттуда выходили пиджаки и юбки и отправлялись вглубь здания, в комнаты за большим колонным залом, в котором уже собирались журналисты. Здание гудело, светлый глянцевый камень пола отражал огни стеклянных люстр и вспышки камер. Я протиснулась сквозь толпы людей, настойчиво расчищая себе дорогу и прикрывая лицо ладонью. Голоса были чуть приглушены, как в театральном зале перед самым началом представления — ощущение предвкушения и трепета. У меня сжимало желудок. Медленно темнеющие арки окон, залитые розоватыми сумерками, уюта тоже не добавляли. Мне казалось, мы удалились от Земли, от всего мира и всё, что здесь сейчас есть — все люди, камеры и слова — навсегда тут и останутся. Это был банальный страх перед неизвестностью. Страх тёмного леса. Наверх из холла вели две лестницы, перегороженные фигурами в смокингах. Двое из ларца — одинаковых с лица: слишком просто для олигархов, слишком претенциозно для официантов. Я сделала вывод, что это охрана и направилась к тому, что помоложе. — Прошу прощения, мне нужно поговорить с омбудсменом, — я понятия не имела, что обычно говорят в таких ситуациях, поэтому решила просто быть вежливой. — После «круглого стола» будет конференция, там сможете задать все вопросы, — невозмутимый, как английский королевский гвардеец, он едва задел меня взглядом. Создалось впечатление, что стой я тут голая, он не повёл бы и бровью. — Нет, вы не поняли, я не журналистка, — я кое-как наскребла по сусекам духу, чтобы произнести: — У меня есть информация, что ему может угрожать опасность. — Мы уже приняли все необходимые меры предосторожности. Спасибо за бдительность. Он сказал «спасибо» таким тоном, будто я ему в чай плюнула. Недвижимый, как скала в море и расслабленный, словно разморенный собственной уверенностью, он был для меня недосягаем. — Слушайте, несколько недель назад псих с огнемётами жёг таких, как ваши гости направо и налево! — сорвалась я. — Хотя бы пошлите кого-нибудь обойти периметр! Кое-кто в холле нервно обернулся в нашу сторону. По лицу у охранника пробежала судорога неудовольствия. Он поднял руку, и я подумала, что меня сейчас возьмут за воротник, как котёнка, и вышвырнут на улицу. Но вместо этого мужчина вдруг коснулся рации, висевшей на кармане. — Вить, замени на лестнице. Я пойду сделаю обход. Я выдохнула и с безмолвной благодарностью уставилась на его квадратное лицо. Если бы хоть какой-то Чумной Доктор сидел за решёткой — не важно, настоящий или нет — это бы не сработало. Но люди на площадях, под чёрными знамёнами требующие справедливости с момента суда над Разумовским чётко обрисовывали ситуацию. — Тоха, хорош выворачиваться. Захотел отлить — так и говори, — сквозь хрипы донеслось из рации. Охранник взглянул на меня, словно я была виновна во всех смертных грехах разом и не единожды. Потом бесцветно сообщил товарищу: — Да нет, неспокойно как-то. Мы ничего больше друг другу не сказали, но я увидела в его растянутых губах это невыговоренное и скептичное: «Надеюсь, вы довольны» и отозвалась вымученной полуулыбкой: «Очень». За окном небо уже стало цвета черничного щербета с редкими проблесками серых облаков, когда в зале с колоннами послышались оживлённые голоса, люди хлынули оттуда и всё зашуршало, как галька на берегу. Я привстала на носочки, разглядывая за десятками спин десятки маленьких комнат со столом на экранах камер, а за ними — один большой с табличками. Рубинштейн сидел прямо в центре. На гладко выбритом лице ярко выделялись тёмные приподнятые брови, отчего казалось, будто он был до ужаса удивлён всем происходящим. Они завели долгие вступительные речи о цели собрания. Я привалилась спиной к одной из колонн в холле и прислушалась. За этими размеренными голосами и щелчками затворов ничего не было. Ни шагов, ни голосов птиц, никакого треска или шума. И мне это не нравилось. Яркий свет лился со всех сторон, и мне вдруг показалось, я стою посреди безлюдного поля, залитого солнцем, парализованная полуденным ужасом. Чувство забытое, почти первородное, из времён Пана, Велеса и ещё чёрт знает кого. Из времён, когда человеческий разум делал монстров реальными. Едва я подумала об этом, как до меня дошло: нынешние монстры той же природы, их тоже создал разум. Особенно тех, с которыми имела дело я. — … После суда, я думаю, стало вдвойне очевидно, как опасно делать поспешные выводы, — доносилось из зала. — Обвинения по поводу причастности кого бы то ни было к беспорядкам в городе могут привести к тому, что завтра настанет точка невозврата, за которой — только насилие. А монополией на него у нас обладает только государство, на секунду. Это длилось мгновение. Я моргнула и панический страх осыпался с ресниц. Всё стало вдруг шерстяным: тихим, тёплым и в то же время слегка покалывающим. В колонном зале депутат Нелюдов распинался о необходимости «защитить неокрепшие умы от тлетворного влияния экстремизма». Я развернулась и пошла сквозь боковую дверь в соседний зал, где располагался кафетерий для учеников Академии. Там над камином висел сияющий Прометей. Не обычный, терзаемый птицами, распятый, с искажённым болью лицом, страдающий от гнева сильнейших. Нет, этот стоял во весь рост и светился. Защитник людей от произвола богов. Пока ещё образ героя, не мученика. Что-то приглушённо упало в соседней комнате. Послышался звук битого стекла. Сначала я подумала, там кухня и кто-то бьёт посуду. Но никаких сопутствующих звуков, сопровождающих уборку битой посуды не последовало. Только тишина. Я приблизилась к двери, подняла руку. Секунда колебания. Нервная дрожь. Стучи и выдашь себя. Тревога тонкой длинной иглой нанизывала мои позвонки. Холодные капли между лопаток. Ощущение занесённой руки. Я постучала. — У вас там всё в порядке?.. Голос сорвался в конце. Будто пропустил ступеньку на лестнице. Что-то зашуршало. Я сжала ручку в липких ладонях. Рывок. Невысокая фигура парня в полицейской форме резко обернулась в мою сторону. Он смотрел на меня глазами перепуганного кролика из-под линз очков, а я забыла моргать. — Всё в порядке, полиция Петербурга, — покачав светловолосой головой отозвался он тут же, но звучало, будто оправдание. — Совершаем осмотр места на предмет подозрительного. Небольшая подставка на открытой витрине пустовала. Склонив голову, я взглянула на осколки на полу за его спиной. Фарфоровые кусочки рыбки — знакомые карпы кои. Должно быть, бывшая тарелка. — Вы в курсе, что это блюдо династии Цин? — спокойно поинтересовалась я. Несчастный бедолага почти сразу сообразил, что я имела ввиду, и лицо его побелело. — Да ладно?! Сколько, думаете, оно стоит? Я развела руками. — Думаю, оно бесценно, — выдох. — Было. Он замялся, будто школьник, разбивший окно в учительской. Огляделся в поисках свидетелей, а я решила, что это не моё в общем-то дело. В конце концов, тут и без нас куча народу — как тут найдёшь виновника. — Что-то не так, — парень замер, смотря куда-то в угол и вверх. — Да, вы разбили блюдо как минимум столетней давности. Я подняла голову, проследив направление его взгляда. Там в углу в темноте виднелась камера видеонаблюдения. Она не двигалась и вообще не подавала никаких признаков жизни. Я бы никогда не отличила работающую камеру от выключенной, но меня насторожило, что полицейский её заметил. Значит, что-то и вправду было не так. А потом внешнее спокойствие треснуло и посыпалось кусочками, как китайский фарфор на паркет. Первым делом я услышала чьи-то торопливые шаги сверху, в комнате прямо над нами. Мы переглянулись, подумав совсем о разном. Я успела сдвинуться с места, и в следующий миг раздался грохот, будто наверху упал шкаф. Сверху посыпались осколки: алмазный дождь за окном. Было ли это полицейское чутьё или инстинкт самосохранения, но парень первым сообразил, что делать: бросился к кнопке пожарной тревоги, дёрнул крышку и ударил по кнопке. Пожарная сирена раскрошила напускное спокойствие. Здание загудело. Я проскочила кафетерий, вылетела в холл, мгновенно попав в поток. Толпа людей хлынула к выходу. Острые углы, резкие крики. Недавний ужас поднялся со дна желудка, налился в лёгкие. Я подумала, что захлебнусь. Трение, сжатость, нехватка воздуха. Стук шагов, превращаемый в хаотичный топот. Десятки ног месили пустоту. Едкий туман, забивающий горло. Чужие вздохи кругом, всё равно, что в облаке иприта. Эхо голосов сотрясало голову. Мне резко захотелось сесть на пол, закрыться, зажмуриться, уменьшиться, рассыпаться меж стыков плитки. Люстра со звоном раскачивалась. Стеклянные капли отваливались и падали в толпу. Меня сейчас стошнит. Чья-то рука впилась мне в локоть, дёрнула назад. Спасательный плот посреди ледяного водоворота. Я почувствовала три лишних ступеньки, поднявшие меня над остальными. Уставилась на лицо того охранника. Он что-то прокричал в меня: невнятное, скомканное. Двери оглушительно хлопали, второй охранник кричал: «Сохраняете спокойствие». Попробуй-ка сказать такое Хиросиме. — Что дальше? — я, наконец, разобрала слова. Словно Дельфийскому оракулу, говорил он мне. Если у меня была одна часть знания, то должна быть и вторая? Я говорила что-то про огонь, воду, про свет и тьму, про тёмный лес и ружьё, которое уже заряжено, но разговор шёл только в моей голове. На деле я безмолвно открывала рот, как выброшенная на берег рыба. Таблички «выход» подмигивали, мол, дура, что ты тут забыла. Вдруг другая дверь сбоку от холла распахнулась. Сначала я увидела только тёмный проём окаймлённый рамкой света, потом свет распространился и горящая фигура вывалилась из-за двери. Кто-то оглушительно завизжал. Фигура, выворачиваясь, как червь на крючке, пыталась стянуть горящее пальто. Огонь перекинулся на портьеры, ткань захрустела, как свежий наст. Охранник что-то кричал в рацию: то ругательства, то фамилию. Я услышала только: «не можем найти» и «чёрный вход». Треск, как от сломанного радиоприёмника забил уши. Последние люди успели выскочить, пока пепел сыпался им за воротники. Обрамлённая горящей шторой дверь стала похожа на врата в ад. Отголоски дыма застревали в горле. Я окаменела, не зная, как себя вести, что делать. Нет никакого смысла сдувать домики маленьких поросят, это совсем не тот размах. Их надо жечь и жечь красиво, с размахом и заревом ярче рассвета. Охранник вцепился мне в руку. Я тащилась следом, как тряпичная кукла. Сердце раздувалось и сжималось. Кровь стучала в висках, застывала, не успев добраться до конечностей. Невыносимо ледяные руки при таком жаре. Сквозь сирену пожарной тревоги пробивались истеричные мигалки машин снаружи. Перескакивая порог колонного зала, я не знала, что наверху занялась крыша. За колонным залом — ещё комнаты, за ними — холл чёрного входа. Мы оказались там в долю секунды. А потом вдруг это. Застывший в ужасе крик. Я чётко расслышала в соседней комнате: «За что?!». Такое яркое, буквы продавленные в едкий воздух, как тиснением. За что? Я вздрогнула, словно крик ударил мне в брюшину, перемолол желудок и печень, оставив кровавое месиво, которое просилось наружу. Оступилась, налетела на обломок. Колготки сразу же разошлись, и под темной тонкой тканью ниже коленки стали расползаться склизкие пятна. Я застопорилась, наткнулась на собственный невольный стон. Он развернулся. — Нормально, всё нормально! — затараторила я, не зная, кого пытаюсь успокоить. Боль резкая, глубокая, но сглаженная ужасом, скомканным в груди. Он всё поглощал. Меня трясло. До двери оставалось с десяток метров. И тогда грянул гром. Багрово-жёлтое зарево объяло дверь, что вела в колонный зал. Огонь жадно набросился на красное лакированное дерево. Петли не выдержали удара и створка слетела. Я вдохнула, а выдохнуть больше не смогла, придушенный крик занял собой все лёгкие. Сквозь жрущее потолок, и косяк, и стены пламя на гладкий переливающийся светом пол ступила чёрная фигура. Сверкающие оранжевым пламенем стеклянные глаза птичьей маски неспешно, почти по-хозяйски осмотрели комнату. Всё стало смутным. Обрывки событий, как на полароидных фотографиях. Они пузырились и шелестели, а чёрный от копоти ветер уносил их прочь. Я почувствовала толчок, когда меня отпихнули к двери. Даже чётко расслышала: «Стой на месте, ублюдок!». В тёмном лесу стреляют без предупреждения, потому что верят — это спасёт их жизнь. Но я-то знала: от большого-большого зверя тебя ничего не спасёт. Потому что его кожа бронебойна: одна, вторая, третья пули отскакивают от матовых чёрных пластин груди, как шарики для пинг-понга. Четвёртая прилетает в стекло. Он медленно поднял голову, как в немой мизансцене. Правый глаз разошёлся трещинами — калейдоскопное стекло. Один шаг опережает пятую — последную пулю. Кольцо пальцев на горле пережимает вдохи, слова, оскорбления, и страх. Всё остаётся внутри, закупоренное в разрывающейся груди тела, поднятого над землёй. Дверь чёрного выхода была совсем рядом. Но я не могла её открыть — ручка нагрелась. Секунда лихорадочных поисков выхода. Когда обернулась на грохот, мужчина лежал в стороне, отброшенный, как потерявшая опору марионетка. Одна нога неестественно подогнута под другую. Чёрная птичья тень двигалась неумолимо и прямо, как судьба. Никаких кадров всей жизни, проносящихся перед глазами. Вместо пережитого, я подумала об упущенном. О всём невыпитом вишнёвом лимонаде, о всех неувиденных закатах над разводными мостами, о некупленном свадебном платье, о неполученной докторской степени, о прощении, о невыкуренных сигаретах, о невыращенных фиалках. И ещё почему-то о том, что охранника зовут Антон. А в следующую секунду раздался последний выстрел. Он попал, но не туда, куда стоило. Что-то хрустнуло. Чумной Доктор замер, осторожно поднял руку со светящейся рыжеватым капсулой. Трещинка медленно поползла вниз, потом вверх. У меня по ноге так же скатывались капли крови. Блики огня плясали в стекле, когда он выхватил капсулу и отшвырнул её в сторону. Я поняла, что произойдёт ещё до того, как успела испугаться. Инстинкт сработал быстрее разума. Сердце на секунду остановилось, не надеясь снова пойти. Спиной я налетела на дверь и последнее, что успела сделать — закрыть лицо руками. Жест детский: если я не вижу опасности, значит, и меня не видно. Если я не вижу смерти, значит, она меня не найдёт. Если Чумному Доктору понадобится найти в лесу иголку, он спалит его дотла. Хрип пламени. Треск. Грохот по обе стороны от меня. Холодные и влажные от страха ладони прижатые к лицу. Я раздвинула пальцы, словно подглядывая. Пять одинаковых бледных лиц смотрели на меня из разбитого стекла маски на расстоянии одного вдоха. Пять Алис в Зазеркалье, окоченевших, остекленевших. Живых. Края термостойкого плаща занавесом защищали меня по обе стороны от упирающихся в дверь рук. Огнестойкий кокон. Очень дорогой фокус: вытащи живого кролика из-под полы плаща. Я отняла руки, не смея шевельнуться, даже выдохнуть. Впущу кислород и всё загорится. Клюв почти касался моих обнажённых ключиц. Ещё немного и мог бы крюком поддеть меня за выступающие кости. Я хотела знать, должна была знать. Коснуться рукой маски, стянуть её и отбросить прочь. Чумному Доктору нет никакого дела до чужих жизней, а тем более до моей. Или это он хочет, чтобы вы так думали. Рука в перчатке позади дотянулась до раскалённой ручки. Замок щёлкнул, я потеряла опору, дверь распахнулась и я вывалилась на лестницу. Шибанулась затылком и на секунду будто бы даже отключилась. Когда пришла в себя, меня под руки уже держали двое мужчин. Один что-то орал мне в лицо, потом своему товарищу, а я только хлопала глазами, как умственно неполноценная. — … Там еще один! — кричала тень в форме пожарного. — Без вариантов! — отвечала ей вторая. Подлетел врач, я с трудом, но разобрала, что именно он бросал в мой открытый от испуга и растерянности рот. — Ожоги, покажите ожоги! Я обернулась через плечо. Съедаемая огнём комната спрятала все следы. Врач искал их на моих руках под рукавами и на моем лице, зажав подбородок пальцами, пока, наконец, до него не дошло. Я увидела этот непонимающий взгляд с оттенком почти первобытного страха, застывший на моем нетронутом огнём теле. Так в свете пещерного огня смотрели на столкнувшегося с хтоническими силами и выжившего человека его соплеменники. Я подняла глаза и смогла собрать разорванные мысли только в одно предложение в пересохшем горле: — У вас есть что-нибудь от мигрени?***
Вокруг закопченных стен догоравшей Академии собрались журналисты: старые, успевшие вернуться в строй, будто ничего не было и новые, жалевшие, что не оказались тут заранее. Подошвой чувствуя, как крупный гравий перекатывается под моей забинтованной ногой, я смотрела на блики красно-синих мигалок полиции, на белые пятна фар реанимаций и на мерцающие огоньки вспышек фотокамер. Вода лилась через дыры в крыше, и пожарные, как дирижёры размахивали насадками на шланги. Но багрово-рыжее зарево всё ещё поедало темноту на многие метры вокруг. «Сигналы тревоги бывают только ночью. И никогда днем. Почему? Неужели только потому, что ночью пожар красивое, эффектное зрелище?». Мигрень выскребала ржавым гвоздём надпись на обратной стороне черепной коробки у виска: «Кто в лесу хозяин?». Рубинштейн был прав. Не тот, которого вынесли в чёрном спальном мешке — сон вечный. Но тот, который наверняка видел слизывающие звёзды языки пламени из окна форта. Иронично, но правда оказалась не у того человека, а я была слишком глупа и заносчива, чтобы это понять. Только сейчас, слыша ленивый треск догорающего здания, похожий на звук лопающихся пузырьков обёрточной плёнки, я вспомнила: первичное освидетельствование проводили два независимых психиатра. И один из них был Рубинштейн. Его имя и фамилия подписью стояли на копии заключения. Какая же форменная дура! Рогожин был прав, моё самомнение кололо глаза. Мне самой в первую очередь. Я посмотрела в телефон. Ни одного пропущенного, он так мне и не перезвонил, но что-то подсказывало, что скоро соберётся с мыслями. Я уже почти собралась, собрала мысли, как почерневшие от сажи бусинки. Никто из оставшихся в живых не видел Чумного Доктора, потому что его имя упоминалось в толпе лишь вскользь, намёками. Никто не сказал этого напрямую, но все подозревали. И только я знала наверняка. Я и мертвецы. Я ещё издалека увидела приближающуюся ко мне с телефоном наперевес фигуру. Под её быстрыми шагами камни задорно хрустели, как свежеотпечатанный номер новостной колонки. — Привет! Юля Пчёлкина, блогер, — быстрая улыбка, чётко отмеренная: не слишком слащавая, но в меру дружелюбная. — Вы же были внутри, да? Я кивнула. Она стояла на фоне ещё тлеющего здания, отчего весь её силуэт будто светился в ауре алого зарева, а красные пряди ярко выделялись на фоне черных закопченных стен. — Я на вас подписана, — моя улыбка по сравнению с её выглядела вымученным оскалом. — Иногда бывают интересные находки. У неё улыбка с журфака, а у меня с медицинского, и это всё полностью объясняло. — Класс, значит, с радостью поможете мне стать ещё лучше. Расскажете, что произошло, по-вашему? Наверху появилась полная луна, круглая и желтоватая, бесконечно далёкая, словно кто-то с той стороны продырявил ткань неба и теперь подглядывал за мелкими существами в их тёмном лесу. Я пожала плечами, смотря в безмолвное око телефонной камеры. — Короткое замыкание, брошенная сигарета — кто знает. — Правда, что незадолго до начала пожара вы кричали на охрану и, кажется, даже упомянули Чумного Доктора? — Нет. Я поджала губы, проскользила взглядом по головам людей вдали. Многие из эвакуировавшихся уже уехали, но кто-то остался дожидаться вестей из первых рук: хороших или плохих. — А что на счёт тела, которое пожарные вытащили из той комнаты, где вы были? Его звали Антон, не «тело». — Я его не убивала, — с кривой ухмылкой отозвалась я. Потому что если бы не изобразила сарказм, то непременно сорвалась бы. — Спрошу по другому: почему на вас ни царапины? Она прищурилась, больше не обхаживая кругами, давя напрямую, думая, что поймала меня. Мне осталось лишь пожать плечами, сдавленными и застывшими, будто загипсованными. — Я везучая. Пчёлкина неопределённо протянула «Ммм» с видом, мол, конечно, давай, рассказывай мне. Я поднялась, замялась на месте и произнесла заговорщическим, трепетным голосом: — Ладно, вы мне нравитесь, так что… — нервно оглянулась по сторонам, будто убеждаясь, что никто не подслушивает. — Только не записывайте это, окей? Информация очень… пикантная. Она закивала и опустила телефон, но я заметила — звук всё ещё писался. Усталость так резко навалилась сверху, силы предательски покинули меня и я была настолько измотана, что давно переступила грань гнева, злости, страха, плача. Из всех опций у меня осталось только веселье как защитный механизм. Нервозное и почти истеричное веселье. Так веселятся сумасшедшие. — Понимаете… — начала я, подойдя ближе, наклонилась к ней. — Всё дело в том, что… Она тоже поддалась вперёд, мы стояли почти вплотную, как шушукающиеся о мальчишках восьмиклассницы. Я вздохнула, набрала воздуха, как перед прыжком в пропасть, словно слова эти могли стоить мне жизни и произнесла абсолютно серьёзно: — … я из рода Таргариенов. Она отдалилась, короткий миг смотрела на меня не моргая. Не соображая, что именно я сказала, но пытаясь понять насколько я вменяемая по шкале от рассудительного Вишневского до жгущего людей Чумного Доктора. — Очень смешно, — наконец, резюмировала Пчёлкина. С таким же успехом она могла бы сказать в трубку: «Алло, скорая?» — лицо бы не поменялось. Я беззвучно рассмеялась, развела руками и больше ничего не сказала. Слова кончились. Хотелось уткнуться лицом в подушку, но вместо этого я пошла к дороге. Физически — взять такси. Морально — добрести прямой тропкой до кромки леса, больше не страшась ни шороха кустов, ни шагов, ни охотников. Потому что зазеркальные Алисы в чужих глаза ответили на вопрос моей мигрени: кто в лесу хозяин? Тот, кого приняли за своего.